Загадка для тролля (джен)

Пробуждение медленное и тяжёлое.

Сначала Дин чувствует боль, которая усиливается с каждой секундой. Голова налита кипящим свинцом и вдобавок проткнута чем-то острым.

Не в силах раскрыть неподъёмные веки, он хочет прикоснуться к темени, проверить, насколько серьёзна рана, но не может даже двинуть рукой.

Паника забивает горло кислым шершавым комом, но Дин не даёт ей вырасти до неконтролируемых размеров.

Пусть руки не слушаются, Дин ещё жив, а значит, может сражаться с врагом — с болезнью или тварью, всё равно.

Мозг словно плавится от огненной боли, путаются мысли… Но что-то в теле ещё работает, и Дин должен использовать даже этот мизерный функционал.

Глаза открывать подождём, сначала надо определиться с местонахождением…

Не больница — точно: воздух холодный и вонючий. Пахнет горелым деревом, палёным мясом и ещё непонятным, едким, похоже, зверем.

Звуки… Тихо очень. То ли постанывание, то ли похрапывание.

Постель… Камень, а не постель.

Кстати, Дин почему-то не лежит, а сидит с заведёнными назад руками. Он осторожно двигает ногами — те свободны.

И получает увесистую пощёчину.

Голова буквально взрывается; Дин вскрикивает от невыносимой боли. И волей-неволей размыкает веки; вернее, пытается. Открывается один глаз, левый. Правый глаз, лоб, щека чем-то залиты и стягиваются липкой ссыхающейся коркой.

В поле зрения мельтешат чёрные пятна, сквозь которые проступает харя, достойная фильма ужасов. Огромное… ну, наверное, лицо… будто небрежно вытесано из серого в крапинку гранита. Гигантский бесформенно-округлый нос нависает над безгубой прорезью рта. Из-под нависшего бугристого лба посверкивают чёрные камешки глаз. Копна прошлогодней осоки вместо волос…

— Оклемался, охотник? — Голос твари похож на треск валежника. — Не бойся, я тебя медленно есть буду.

— Выкуси, убоище, — хрипит Дин.

Жестокий удар отправляет его в беспамятство.

* * *

…Дин понял, что всё летит в тартарары, в тот миг, когда услышал крик отца.

Но не бросился на помощь и Сэму не позволил, потому что был приказ покончить с монстром.

Всё летело к чертям собачьим из-за ошибки Джона, из-за его проклятой самоуверенности. Если бы они вышли на охоту завтра, если бы отец дождался звонка Бобби, то узнал, что людоед — не дсоноква.

Серая громадина не по размерам стремительно пересекла поляну и бесполезную ловушку.

Братья выстрелили разом. Тварь не обратила внимания на попавшие в неё пули и каким-то невероятным прыжком оказалась возле мальчиков. Она сгребла правой лапой Сэма, стиснула так, что выдавила из него весь воздух, и одновременно левой отшвырнула Дина.

Тот отлетел на пять ярдов, ударился спиной и затылком о ствол, сполз на землю и, уже теряя сознание, беспомощно следил, как исполинское существо уносит в лес Сэмми…

Он очнулся через несколько минут — от начавшегося дождя.

Спина болела нестерпимо, но Дин смог встать на ноги и даже идти — поэтому больше ничего не имело значения. Чуть не падая от головокружения, он подобрал ружья и побрёл туда, где должен быть папа. Дин не мог кинуться на выручку Сэма, пока не узнал, что стало с отцом.

Земля раскачивалась, ботинки скользили по мокрой траве, под ноги подворачивались камни от ловушки, и Дин с трудом удерживал равновесие.

Показалось, поляна растянулась на милю, и он пересекал её целый час. Дин успокаивал себя, что на самом деле времени прошло не так много. Суматошный пульс колотился в больной голове: сэм-сэм-сэм-сэм…

Папа был жив, даже в сознании — и Дин смог выдохнуть.

Тварь так же всего лишь отбросила Джона с дороги, но он упал ещё менее удачно: сломал ключицу, вывихнул локоть и повредил колено — сильный ушиб, как надеялся Дин, наскоро осматривая отца.

— Это… не дух… — выговорил Джон.

— Я заметил.

— Где Сэм?

— Он ждёт меня в лесу, — не моргнув глазом, соврал Дин. — Монстр ранен. Мы пойдём по следу и закончим охоту. Ты потерпишь немного?

— Не заблуди́тесь.

Пряча свою слабость и одолевающую боль, Дин уложил две длинных хворостины крест-накрест на ветки над головой отца и набросил на них снятую с себя штормовку,

Джон смерил взглядом фигуру сына, ставшую совсем хрупкой в мокрых облипших джинсах и чёрной хенли.

— Ты же промокнешь до нитки.

— Дождь скоро перестанет, а работёнка предстоит жаркая.

— Осторожнее там.

— Мы вдвоём, не переживай.

Дин вскинул рюкзак, чтобы поднести к отцу, — слишком быстро и неосторожно. Ударом молнии прострелило спину, и Дин выгнулся, не сдержав крика. От резкого движения земля и небо полетели кубарем, он упал на колени — и утренние бутерброды оказались наружи.

Он вытер рот рукавом, встал и, стараясь не пошатываться, подтащил к отцу сумку.

Джон пристально посмотрел на сына.

— С тобой всё нормально?

— Я пошёл, Сэм ждёт.

— Возьми еду.

— Не надо, мы быстро.

Дину на самом деле кусок в горло не полез бы. А кроме того, не мог же он сказать, что папа остаётся один — вероятно, навсегда, — и припасы позволят ему протянуть подольше, пока не придёт случайная помощь.

Дин пошёл прочь, пытаясь держаться прямо и непринуждённо, хотя отца всегда было трудно обмануть. И сейчас, скорее всего, Джон лишь сделал вид, что поверил сыну, — ему было удобно считать, что с Дином всё в порядке.

Он подобрал ружья, предусмотрительно оставленные в стороне, и перешёл поляну.

Дождь понемногу стихал, но мокрая трава оставалась примятой лапами монстра. Дин двигался, как по тропинке, прекрасно сознавая, что чудовище может подстерегать его за каждой более или менее густой зарослью, но он был не в состоянии вести охоту по правилам. Не хватало времени, не хватало сил.

Пройдя полмили, он всё-таки добрался до логова твари.

Несколько шагов по окатанным временем скальным обломкам отделяли его от горного склона. Неровная узкая щель наверняка служила входом в пещеру… Да, местами серо-жёлтый лишайник был содран с камней — явный признак обитаемости. Следов крови не наблюдалось на всём пути, значит, Сэм был цел.

Дин устало прислонился плечом к сосновому стволу.

Он не знал, что делать дальше, не знал, какая нечисть уволокла Сэма, не знал, как с ней справиться. Всё, что он мог — просто войти в логово и сражаться до последнего… Вернее, — до первого удара чудища. Для того, чтобы Сэм видел — он погибает не один, брат его не бросил.

Всё, что он мог — умереть рядом с Сэмми.

* * *

— Дин… — сквозь звон — сдавленный шёпот вперемежку со всхлипами. — Дин, пожалуйста… Проснись… Дин, прошу!..

Сэм… Он никогда ни в чём не в силах отказать братишке…

Веки поднимаются с таким трудом, что впору помочь им пальцами. Если бы руки были свободны, Дин так и сделал бы.

Сэм замечает даже такое ничтожное движение, и стонущий шёпот сменяет тон на возбуждённо-радостный.

— Ты жив! Слава богу, слава богу! Она так врезала тебе, я думал, у тебя голова оторвётся…

— У меня башка дубовая… — еле слышно сипит Дин.

Во рту — пустыня с песком, трещинами и высохшими кактусами. Дин отдал бы полжизни за глоток воды. Лава, переливающаяся под черепом, уже не так горяча по сравнению с невыносимой жаждой.

Он вытирает щёку и правый глаз о плечо, удаляя налипшую корку, и, наконец, изображение становится более или менее нормальным, если не считать нечёткость картинки.

Пещера просторная, с высоким — под пять ярдов — потолком. Довольно ярко освещена пламенем очага; на треноге кипит огромный котёл, распространяя сладковатый запах варёного мяса.

Осторожно повернув голову, Дин видит Сэма. Тот сидит у противоположной стены, в самом тёплом углу, за низкой оградой из булыжников, скреплённых глиняным раствором.

— Я прикован, — Сэм шепчет, но отличная акустика доносит каждый звук.

— Ты не ранен? — вскидывается старший.

— Говори тише. Я в норме. Только… только покусали.

— Какого чёрта! Кто покусал? Что за тварь, ты разобрался?

— Ты только не смейся. Мне кажется, это… это тролль.

Смеяться Дину совсем не хочется. Лава медленно переваривает новость.

— Я не помню, чтобы в папином дневнике упоминались тролли…

— Папа жив?

— Поломали его, но жив… Она? Баба, что ли?!

— Ну, троллиха, да. Тут ещё и дети есть, спят… к счастью. Дин, говорят, они человечиной питаются… Она нас сожрёт?

«Спроси, брат, что-нибудь полегче», — думает Дин. Он осматривается внимательнее: если в середине пещеры пол кое-как расчищен, то под стенами полно мусора и костей — Дин понимает, чьих, и его чуть не выворачивает от этой мысли, от вони, от почти неподконтрольного ужаса. Но желудок уже пуст, и приступ ограничивается спазмами.

— Сэм, ты верёвкой привязан?

— Одна рука… какие-то кандалы ржавые, столетние.

Дин выясняет, что может двигать скрученными руками вниз-вверх по столбу и немного передвигаться вокруг подпоры. Складной нож предусмотрительно исчез из заднего кармана джинсов.

Дин замечает, что некоторые кости раздавлены — расколоты на узкие длинные обломки, у которых должны быть очень острые края. Он оседает так, чтобы пальцы касались пола, и начинает вслепую рыться в мусоре, отыскивая подходящий осколок.

— Куда делась тварь?

— По-моему, ушла за водой.

— На солнечном свете тролли обращаются в камень… Сегодня пасмурно, ей ничего не грозит.

— Мне и при хорошей погоде ничего не грозит.

Семифутовое существо весом полтонны, огромное, нелепое и неуклюжее, ожившее недоделанное творение сумасшедшего камнетёса — как оно сумело появиться так внезапно и совершенно бесшумно.

Тролль нависает над Дином. От серо-коричневой, похожей на еловую кору, кожи исходит едкий звериный запах. На твари короткое оранжевое одеяние, наверняка — бывшая туристическая палатка.

— Солнце убийственно только для молодых, — трещит низкий голос странного тембра. — Для взрослого оно не опаснее костра… Значит, поохотиться решили и сами стали дичью? Смешные вы, людишки, самоуверенные. Венец природы с шёлковой кожицей и спичками вместо костей. Возомнившая о себе хавка…

Тролль говорит без запинки и малейшего акцента — правильная речь общительной и достаточно развитой горожанки.

Дин откашливается, чтобы тон стал поувереннее, пережидает приступ головной боли и закидывает пробный камень:

— Мы не на тебя охотились, тётя.

— Да, конечно, — на зайцев. Двойка, ученик.

В лапе тролля оказывается длинная ивовая розга, которой та вытягивает Дина поперёк груди, оставляя кровоточащий разрыв.

Как ни давит Дин крик, тот коротко прорывается сквозь стиснутые зубы. Ему вторит яростный вопль Сэма: «Не трогай его, тварь!», вслед за которым поднимается взволнованный клёкот и шебуршание.

Детки проснулись.

К боли, страху и отчаянию Дина примешивается, как ни странно, любопытство. Он напрягается в ожидании нового удара, но следит не за прутом, а за тем, как над булыжным бортиком возникают две серые лысые головы. Кажется, что морды маленьких троллей состоят из одного несуразно огромного носа; ни глаз, ни рта не видно. Длинные, острые, волосатые уши, полное отсутствие шеи.

Сэм жмётся в угол «манежа», подальше от милых малышей.

— Меня зовут Глория, — вдруг сообщает тролль. — Можно просто Лора. А тебя?

— Элвис, — усмехается Дин.

Розга со свистом хлещет ему по предплечью.

На этот раз Дин молчит и, когда тролль говорит: «Врёшь» и замахивается снова, смотрит ей прямо в глаза. Понимая, что он не уступит, тварь удерживает руку и оборачивается к отпрыскам.

— Крошки, вы там проголодались? — Треск и бульканье в углу подтверждающе усиливаются. — Обед скоро будет, а пока свежатинкой полакомьтесь.

Отбиваясь свободной рукой от накинувшихся на него монстров, Сэм стонет и начинает кричать — сначала возмущённо, потом от боли. «Крошки» чуть меньше него ростом, но вдвое шире и намного мощнее. Они впиваются зубами в тело Сэма и даже иногда выкусывают плоть вместе с клочками одежды.

Дин силится разорвать верёвки, отчётливо сознавая, что ему это не удастся. И тролль довольно кивает:

— Так как тебя зовут?

— Дин, — выдыхает он. — Меня зовут Дин, сука. Оттащи своих зверёнышей.

Глория, усмехнувшись, отходит к очагу, цепляет из котла великанской двузубой вилкой отрезок человеческой ноги — голень со ступнёй — и швыряет его в манеж.

Отталкивая друг друга, крошки кидаются к еде, урчат и чавкают. Сэм перегибается через оградку; его рвёт от страха и отвращения.

А Дину в тот же момент невероятно везёт — перебирая мусор за спиной, он натыкается на обломок кости, острый, как лезвие маленького ножа. Он принимается пилить толстые верёвки. От спешки порезы остаются и на пальцах, и на запястьях…

Дин так увлечён своим занятием, так сосредоточен, что не замечает, как тролль, подтащив табурет, сделанный из пня, усаживается напротив. Он поднимает голову, лишь когда Глория спрашивает:

— Ты, часом, не заснул, охотник?

Время. Единственное, что нужно Дину сейчас, — время, чтобы освободиться и дождаться подходящего момента для побега. Значит, нужно тянуть, провоцировать, болтать, несмотря на высохшую пустыню во рту, на молот боли в голове, на саднящие раны, на ледяной ком ужаса в солнечном сплетении — страха за Сэма. Только бы мелкий помалкивал, не вздумал вмешаться, затаился…

— Я уже отоспался, когда ты меня вырубила. Дважды.

— Детям необходимо вколачивать хорошие манеры. — Тролль сладко потягивается. — Знаешь, Дин, а я скучаю по общению с человеками, хотя разговаривать с вами так же странно, как тебе было бы странно беседовать с котлетой.

— Откуда вообще возникло такое желание — трепаться с фрикадельками?

— Я выросла среди отбивных и тефтелей, представляешь? Лет сто назад, когда я была ещё ребёнком, охотники погубили моих родителей, а меня устроили в школу для девочек. Чтобы воспитать… котлетой. Там меня назвали Глорией; прекрасное имя, не так ли? О, я быстро сообразила, чего хотят наставницы, и была очень старательной, хотя и недалёкой ученицей. Попечители очень любили демонстрировать чудо-юдо в бантиках состоятельным визитёрам. Те раскошеливались, прослушав, как уродливая девчонка выводит басом: «У Мэри был барашек, он снега был белей. Идёт куда-то Мэри, и он идёт за ней».

Пропев куплет, тролль легко поднимается и направляется к очагу помешать варево.

Дин последним рывком костяного лезвия перерезает верёвку, надеясь, что не вместе с веной. Ему нестерпимо хочется вытянуть затёкшие руки из-за спины, размять их, успокоить боль… Но Глория возвращается.

— Страшилище было тихим и угодливым. Как любила говорить классная дама мисс Фотрелл, под уродливой личиной билось нежное сердце. И я никогда не ела в школе. Вокруг было несколько городков и деревень, где никто не обеспокоивался исчезновением то одного, то другого нищего. У меня даже подруги были. Они очень пригодились… в качестве сэндвичей, когда я решила покинуть гостеприимную обитель.

— У тебя было счастливое детство, — усмехается Дин. И опять получает розгой поперёк груди.

Сцепив пальцы, он еле удерживает руки, чтобы не дёрнулись к новой ране. Но короткий сдавленный стон вырывается сквозь зубы.

— Не смей бить! — со слезами кричит Сэм, не опасаясь разбудить задремавших после трапезы крошек.

— Сэм, заткнись! — громко, насколько позволяют кактусы в горле, хрипит Дин. — Закройся, ради бога. Ни слова!

— Братья… — догадывается Глория. Безгубая щель рта раздвигается в улыбке, показывая ряд острых полудюймовых зубов. — Тощенькие, разом в котёл поместитесь… У меня тоже старший и младший. Вот только расти им придётся без отца. Год назад такие, как вы, убили его. Правда, потом я прикончила их, но Харви не вернуть.

— Тут, вроде как, принято посочувствовать, — говорит Дин, — прости, никак не получается.

И еле успевает отвернуть лицо, чтобы удар прута пришёлся не на глаз, а на скулу и висок.

— Первым делом я съем твой язык, — сообщает Глория. — Его и перчить не надо, без того острый. Может, начнём?

— Я больше не буду, тётенька. — Дин пытается ухмыльнуться, несмотря на рассечённую щёку. — Тебе же скучно, давай поболтаем. Я слышал, тролли любят загадки разгадывать.

Выражение троллиной морды внезапно меняется. Мышцы огромной, грубой физиономии сдвигаются всего на волосок, но Дин улавливает дикую смесь испуга, ненависти, азарта и вожделения. На серой коростяной коже проступает сиреневый румянец. Даже глубоко утопленные глаза остро взблёскивают.

— Нет, — после короткой внутренней борьбы произносит Глория. — Никаких загадок.

Дин, кажется, понимает, на кого она похожа — на завязавшего игромана, которому предложили партию. Неужели он обнаружил слабое место неуничтожимого чудовища?

Тролль явно выбита из колеи. Глории нужно успокоиться, и она встаёт с табурета.

— Пойду за дровами, — зачем-то говорит она Дину. — Не скучай, я скоро. У нас будет достаточно времени для милых бесед, мы будем вас долго есть: ты — мой буфетик, твой братец — буфет моих крошек… Я буду есть тебя понемножку, по ушку, по пальчику, по кусочку. Твои зелёные глаза прекрасны… и, наверное, сладкие, как леденцы.

Дин провожает тролля ненавидящим взглядом и, наконец, получает возможность распрямить руки. До крови закусив нижнюю губу, сдерживая стон, он разминает мускулы.

— Ура… — радостно шепчет Сэм, — скорее, чувак, скорее…

Дин поднимается на ноги, которые, оказывается, тоже изрядно затекли, и, пошатываясь, подходит к манежу. Сэм тянется к брату. Они смыкают ладони над спящим троллем и замирают на мгновение.

Они вместе. Всё получится.

Цепь ржавых наручников Сэма выкована лет сто назад и настолько тяжёлая, что он еле может двигать правой рукой. Кандалы закреплены навесным замком — к счастью, таким же древним.

Дин заглядывает в угол, ворошит носом ботинка мусор. Под подошвой что-то звякает… Гвоздь!

Он встаёт на булыжный барьерчик, дотягивается до замка и одним движением вскрывает его. И вытаскивает Сэма.

Сэм цепляется за Дина, виснет на нём; тот чувствует, как дрожит братишка, как бешено колотится его сердце. Дин знает этот стук с первого дня жизни Сэма, он слышит сердцебиение брата чаще, чем собственное.

Он мог бы стоять так вечно, обнимая своё горькое счастье…

— Сэм, всё хорошо…

— Ты весь в крови!

— Заживёт. Смываемся отсюда.

Мальчики пробираются сквозь извилистый узкий выход. Удивительно, как через расщелину протискивается такая громадина, как тролль. Кости у неё складные, что ли.

Снаружи их встречает яркий солнечный свет, даже чересчур яркий после сумеречного логова.

Они жмурятся, ослеплённые, опьянённые свежим влажным воздухом. Туч как не бывало. О дожде напоминает только мокрая трава; камни высыхают на глазах.

Поддерживая друг друга, братья торопливо спускаются по пологому склону. Когда до лесной чащи остаётся несколько ярдов, мальчики вздрагивают, как от удара в спину — издалека, но явственно доносится пение. Низкий потрескивающий голос выводит: «У Мэри был барашек…».

— Сэмми, нам надо разделиться, — говорит Дин, останавливаясь.

— Ни за что! Давай же, ну!

— Сэм, послушай меня. — Дин не орёт, не командует, он как-то по-жуткому спокоен, и его тон заставляет Сэма проглотить все возражения. — Ты бежишь к папе и помогаешь ему добраться до машины. Там и встретимся.

— А если она…

— Она не отойдёт от детей, зная, что охотники поблизости. Я отвлеку её, пока вы там возитесь. Потом свалю.

Сэм кивает и скрывается за деревьями.

Дин доволен собой — умело заморочил братишке голову. Теперь Сэм почти в безопасности. И отец тоже.

Он действительно собирается отвлечь тролля, вызвать огонь на себя. Только вот к «импале» ему уже не вернуться… Зная Джона, Дин уверен, что дольше часа его ждать не будут. Железными доводами отец сломит сопротивление младшего. Сэм сядет за руль и довезёт папу до больницы. Оттуда Джон позвонит знакомым охотникам, завтра они приедут и начнут поиски старшего. Может, им даже удастся прикончить семейку людоедов, но Дин этого уже не увидит.

Он отворачивается от спасительной тропы и идёт обратно к горе. Головокружение пускает землю кувырком, с каждым шагом сильнее подгибаются и немеют ноги… Обуза. Он был бы для Сэмми обузой. Они не успели бы отойти на достаточное расстояние, Глория с лёгкостью нагнала бы их и расправилась… Пусть Сэм не знает о жертве брата, пусть думает, что Дину просто не повезло.

Дин дожидается, пока тролль не покажется из леса, и начинает снова спускаться, делая вид, что очень спешит. У него плохо получается, но Глория не намерена вникать в тонкости передвижения сбегающей жертвы. Она швыряет вязанку хвороста, вернее, наломанных стволов молодых деревьев, моментально оказывается возле беглеца и сбивает его наземь.

Дин, чудом не ударившись головой, переворачивается на спину и смотрит в лицо своей смерти.

— У тебя не вышло! — презрительно кривит губы тролль.

— У меня нет, — Дин находит силы для ответной усмешки. — А у моего брата получилось. Скоро здесь будут не щенки, а опытные волкодавы. Тебе конец. И твоему отродью.

— До вечера много времени. Я разделаю тебя живьём. — Глория достаёт из складок своего балахона нож-тесак. — Бьющееся сердце и тёплый мозг на десерт… А ночью мы с крошками уйдём.

Лезвие грязного клинка, чёрного от слоёв крови, совсем близко.

Дин на секунду прикрывает глаза, чтобы не видеть кусок скальпа с рыжими волосами, присохший к голомени.

— Зимой и летом одним цветом, — чётко говорит он.

Тесак медленно опускается, и на физиономии тролля проступает уже знакомое выражение замешательства и предвкушения.

— Что ты сказал?!

— Это первая загадка из трёх. Насколько я знаю, ты сдохнешь, если не ответишь правильно хотя бы на одну.

— Хочешь протянуть лишние пять минут? — гогочет Глория. Слишком деланно гогочет. — Я знаю все ваши загадки! Тебе не выиграть!

— Отвечай! — требует беспомощный, израненный Дин, распростёртый перед громадной лютой тварью.

Глория борется с собой, но азарт игрока в русскую рулетку, уверенность в победе и стремление добить жертву одолевают.

— Это ель, гадёныш. Не трать моё время.

— Ни рук, ни ног, а ворота открывает.

— Ветер. Может, сложнее вспомнишь? — Глория явно успокаивается, перехватывает тесак поудобнее. — Или не будем тянуть резину?

— Что для меня дороже всего на свете? — выдыхает Дин.

Тролль изумлённо смотрит на него и вдруг начинает хохотать.

— У тебя отличное чувство юмора! — еле выговаривает она между взрывами смеха. — Самую последнюю приберёг точно в тему!.. — Замахивается огромным ножом и отвечает на загадку: — Жизнь. Как для всех — твоя короткая, ничтожная жизнь. Итак, малыш, что у нас на первое?

Глория не может опустить нож.

Рука её не слушается.

Тролль приподнимает гигантскую ногу, чтобы раздавить голову наглеца — и застывает в неудобной позе.

Онемение распространяется с конечностей по всему телу.

Глория чувствует страшный холод, идущий изнутри, и не понимает, что происходит. Она не может превратиться в камень, не может умереть из-за тупой загадки, на которую дала совершенно правильный ответ!

Она впервые испытывает безысходный ужас жертвы, которой перерезают горло. Только у неё нет даже возможности схватиться за клинок, теряя пальцы в тщетной попытке удержать смертоносное лезвие.

От каменной стыни не спастись.

А проклятый мальчишка в изодранной рубахе, казалось, растоптанный и униженный, всё-таки встаёт, пошатываясь, и смотрит троллю прямо в глаза.

— Ты проиграла. Отгадка — жизнь Сэмми.

* * *

Момент обращения Дин пропускает — приступ головокружения подкашивает его ноги, заставляет сесть на ближайший валун и зажмуриться. Он открывает глаза через минуту, но чудища уже нет.

Вместо тролля стоит невысокая скала. Очертания ещё хранят форму тела, но ветер и дождь рано или поздно обтешут и их…

Дин поднимает валяющийся у подножья огромный нож — какое-никакое, но оружие.

Он должен пройти милю до места, где оставляли «импалу». Дина уже не ждут, но свои поиски охотники начнут именно оттуда. Ему нужно добраться, пока не наступила темнота, и пережить ночь.

Раны очень болезненны, но неопасны. Кровотечение слабое. А вот с головой становится хуже, Дин то и дело словно проваливается на несколько секунд. Терять сознание нельзя, ни в коем случае…

Подобранная палка помогает ему держать равновесие, когда земля раскачивается, как качели, или летит кувырком.

Сквозь шум в ушах Дин слышит журчание воды и делает крюк, чтобы отыскать родник.

Он опускается на колени, зачерпывает ледяную чистейшую воду и пьёт из сложенных ладоней. Ему не хватило бы всего крохотного озерца, чтобы утолить жажду.

Но Дин сдерживает себя. И пытается смыть кровь с лица и рук.

В течение минуты он смотрит на запястья, стараясь вспомнить, где получил столько порезов. Ему трудно сосредоточиться…

Лесная миля оказывается самой длинной и самой трудной дорогой в восемнадцатилетней жизни Дина Винчестера.

Он бредёт, как в тумане, спотыкаясь, наталкиваясь на деревья и мечтая об одном — как доковыляет до просёлка и рухнет в траву, в колею от шин Детки. А там будь что будет.

Он сделал всё, что мог.

Стройный, хищный силуэт «импалы», возникший в прореди, кажется Дину галлюцинацией. Он даже не удивлён видению; голова болит так, что и «делориан» может примерещиться.

Дин выходит из-за деревьев, ежесекундно ожидая, что призрак рассеется в воздухе. Но вместо этого видит ещё один — Сэма, вылезающего из машины.

Сэма, бегущего к нему.

Сэма, который обнимает его, подставляет своё плечо и ведёт к «импале».

Сэма, который хлюпает носом, смеётся и тараторит без умолку.

Звон в голове нарастает, становится всё тоньше и нестерпимее, и темнота накрывает Дина.

Он приходит в создание уже сидящим на пассажирском сиденье машины. Солнце клонится к закату. Детка медленно пробирается по лесной дороге; Сэм рулит очень старательно, ему даже чёлку с глаз смахнуть некогда.

— Ты не ранен? — еле слышно сипит Дин, голос совсем сел. — Где папа?

— Я здесь, — доносится с заднего сиденья. — Здесь, сын.

— Это был тролль…

— Слишком поздно я понял… Надо собрать команду, чтобы его уничтожить. Сэм сказал, их там трое.

— Осталось двое недоростков.

— Что?!

— Я справился с большим, сэр.

Сэм бросает изумлённый взгляд на брата, и машину тут же кидает из стороны в сторону.

— Вперёд смотри, водила, не дрова везёшь… — шепчет Дин и чуть позже снисходит: — Ничего, у тебя получается…

— Я пойду с охотниками и сам вытащу на солнце кусачих уродов! — кричит Сэм. «Импала» рывком прибавляет скорость.

— Мальчики, вы молодцы, — говорит отец. — Дин, а ты сказал, что Сэмми не готов.

— Я ошибся, — отвечает Дин. И мысленно добавляет: «Выходит, единственный, кто оказался не готов к охоте, это ты, папа».

Джон, превозмогая боль, тянется, чтобы положить руку на плечо старшего. Дин вздрагивает, когда ладонь отца прикасается к следу от розги.

— Как же тебе удалось завалить тварь? Взрослый тролль практически неуязвим.

— Потом… — бормочет Дин. — Я спать хочу…

Ему ещё надо придумать загадку вместо той, последней.

«Импала» под руководством юного шофёра неуклюже выбирается на шоссе.

— Сэм ни за что не хотел уезжать без тебя, — вполголоса сообщает Джон.

В салоне тихо, слышно только мягкое урчание мотора Детки, довольной ровным асфальтом.

— Я надеялся, ты вернёшься. Как бы там ни было, — после паузы произносит младший.

И, уплывая в больной, горячечный сон, Дин говорит то, чего с ясной головой никогда не сказал бы вслух:

— Я к тебе и с того света вернусь…