Спасение не-рядового М. (джен)

Великая Лян, 11 года эры Чэнпин: Цзиньлин, 8 месяц, и гора Мэйлин, 9 месяц.

Галактическая сеть П-В туннелей, Сектор V, 2905 г., и Барраяр, 2907 г.

*1*

Дул ветер. Он поднимал фонтанчики пыли на высохшей в жару улице, выдергивал незаплетенные пряди из прически и трепал их, шелестел листвой, заглушая стук конских копыт, поскрипывал створками ворот у входа в поместье. В Цзиньлине, как всегда, было пыльно, сухо и ветрено, и будь на то воля Линь Чэня, он бы в жизни сюда не приехал. Суетливость торжественной столицы, ее церемонии и условность — да тьфу на них! Большое видится издалека, и все подводные течения придворной политики легко различимы с высоты горы Ланъя.

Но сейчас нетерпение и беспокойство притянули его в сторону Цзиньлиня; так юношу, плененного какой-нибудь красавицей, так и тянет прогуляться вдоль стен ее дома. И в точности как тот влюбленный юноша, он вез предмету своего интереса редкий, собственноручно добытый подарок, пускай на поимку и допрос милой Баньжо ему и пришлось потратить лишние несколько дней.

Да, он соскучился, конечно! Линь Чэнь не стыдился в этом признаться. А если какие-то неблагодарные цилини и не скучали все два года, что провели в столице, то с чего это Молодой Хозяин Архива должен брать с них дурной пример? И так он всё это время обуздывал свою скуку (тревогу, панику, желание бегать по потолку — нужное подставить), руководствуясь соображениями здоровья пациента. Но теперь — всё поистине удачно сложилось. И опасности мятежа Мэй Чансу миновал живым и невредимым, и еще один покрытый белой шерстью больной нашелся очень кстати, обеспечив целителю приглашение и повод для приезда, и, самое главное, флакон с золотыми пилюлями гарантированно опустел (стекло — нефритовая крошка — сродство и подобие) — значит, Чансу послушно допил весь десяток. Терпение воистину подобно персиковому дереву — со временем оно приносит плоды, содержащие в себе зародыш бессмертия.

В ворота поместья Су Линь Чэнь ворвался как тот самый ветер — шумный, веселый, в вихре развевающихся подолов и рукавов халата. Ему казалось, что в воздухе плещется радостная сила, несущая его вперед. Он срезал язвительной репликой одного домочадца господина Су, другого, взлетел, всплеснув шелком, на веранду главного дома…

Замер на долю мгновения.

Что-то здесь было не так. Золотое марево, не видимое глазу простецов, плыло в воздухе, истекая сразу от двух фигур — от покрытого белой шерстью мужчины в невзрачном халате и от фарфорово-бледного, изысканного в пепельном шелке и белом нефрите хозяина поместья.

Кажется, дальше Линь Чэнь грубил и ругался полностью без участия рассудка. Что-то там нес про положенные ему пельмени, или клецки, или деньги, которые затребовал за визит, — только чтобы иметь повод сбежать с веранды немедля, хотя это «немедля» было уже на десяток ударов сердца позже, чем требовалось. Ци, стремившаяся вернуться к своему первоначальному обиталищу, делает это быстрее, чем голос, разносящийся в воздухе. И, взяв за запястья обоих своих больных, прежнего и нового, он убедился в этом уже непреложно.

Но этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Если… если только Чансу принял все свои положенные пилюли сам, а не отсыпал немного другу.

«Ах ты негодник! Кто тебе вообще дал позволение делиться выданными тебе снадобьями с окружающими? Что ты в них понимаешь, самонадеянный цилинь, возомнивший себя гением во всём сразу?»

Обойдясь с бедным немым достаточно грубо, Линь Чэнь дал тому повод сбежать и наконец-то остался наедине с Мэй Чансу. Которого, будь они сейчас в Ланъя, он бы давно схватил за грудки и тряс, но, будучи гостем в доме, приходилось соответствовать и допрашивать хозяина вежливо.

— Ты уже пытался его лечить? — спросил Линь Чэнь напрямую.

— Я похож на лекаря? — переспросил Мэй Чансу очень ровным голосом.

— Если я скажу тебе, на кого похож ты, тебе это точно не понравится. А твой друг, кстати, похож на жабу.

— Что?!

(«— Жаба-жаба, скажи, отчего ты такая противная, скользкая и бородавчатая? — О достойный путник, не пеняй мне за это: это я сейчас болею, а так я — белая и пушистая!»).

— Хотя, если честно, сейчас ты больше всего походишь на павлина во время брачных игр, который не слышит ничего вокруг. Поэтому повторю свой вопрос: чем ты его лечил?

— Ничем особенным. — Если Мэй Чансу и смутился вопросом, то этого не показал. — Я не слишком разбираюсь в лечении от яда Огня-Стужи, так что давал ему просто кровь для снятия приступов и укрепляющие пилюли.

— Кровь? И чью же?

— Свою, разумеется! Не думаешь же ты, что я ходил с чашкой и резал жилы всем свои домочадцам, чтобы собрать кровь для бедолаги Не Фэна? Его и моя болезнь — секрет, и…

— А еще ты похож на идиота, — договорил Линь Чэнь с невыразимым сарказмом. — Добавить отравленному еще немного яда Огня-Стужи из твоей собственной крови; конечно, что может быть для него полезней! Да и тебе кровопускания прямо-таки прописаны. Ах, Чансу-Чансу, столько лет идя по жизненному пути рука об руку с лекарями, ты по-прежнему разбираешься в целительском искусстве хуже, чем дикарь с гор Пэн — в классической поэзии.

— Но он — мой брат по оружию, и я ему был обязан хоть как-то помочь!..

— Мог бы просто зарезать курицу. Или свинью. Хотя нет, в птице всяких зараз сидит меньше. Но мы же не ищем легких путей, да, брат Чансу? Ладно, кровью ты его отравил, себя до полуобморока довел, а что за укрепляющее добавил?

— Тоже мое. Ты мне его давал, помнишь, темный прозрачный флакон?

Ну точно, так и есть!

— Я-то помню! А тебе, умнику, не пришло в голову, что я давал его лично тебе, а для другого это мог оказаться то ли яд, то ли бесполезный кусок угля? Лекарское снадобье — это тебе не лакомое блюдо, которое у вас, владетельных господ, принято со своего стола посылать слугам! Это так трудно понять?!

— Почему ты злишься? — спросил Мэй Чансу равнодушно, с такой легкой ноткой раздражения в голосе, что ее почти заметно не было.

Линь Чэнь помолчал. И сказал проникновенно:

— Потому что кое-кто, не будем называть имя, по своей самонадеянности изрядно осложнил мне задачу и чуть не погубил больного, которого я надеялся выходить. Я полагал, что имею дело с человеком разумным, знающим, что надо слушаться врачебных предписаний в точности, а не трактовать их по собственному вкусу, но твои упрямство и гордыня когда-нибудь станут для тебя могильной плитой, Чансу!

— Ты не говорил мне, что даешь опасный яд, — возразил Чансу спокойно. — А я должен был бы знать об этом, ведь рядом со мной неразумное дитя.

«Хочешь, чтобы я поверил, что ты сам — такое же неразумное дитя и, будучи главой военного союза, вовсе несведущ в отравах и предосторожностях при обращении с ними, да и Фэй Лю правила безопасности не преподал? Вот лисий сын!»

— Я не говорил тебе и ему не совать руку в жаровню, чтобы согреться, но, надеюсь, на это у вас обоих хватило предусмотрительности!

Линь Чэнь раздраженно щелкнул веером, прихлопнув забредший во внутренний дворик порыв ветра. Самонадеянность, упрямство, желание хранить тайну, уверенность, что ты всех умней, — все это ведет к краху. И только ли про брата Чансу это сказано?

— Но ты все-таки сможешь помочь брату Не? — настаивал Мэй Чансу. — Если нет, я бы лучше послал за твоим отцом…

— Да ты свихнулся тут в столице, брат Чансу! — Линь Чэнь всплеснул руками и веером. — Думаешь, Старый Хозяин стал бы бегать по твоим поручениям? Это я, глупец, вдохновленный узами давней дружбы, а также щедрым вознаграждением, обещанным мне Главой в случае успешной помощи…

Острым взглядом он старался поймать малейшую дрожь мускулов в лице Мэй Чансу, и результат не пришёлся ему по вкусу. Опять этот отрешенный взгляд и улыбка, не трогающая губ!

— Не беспокойся о своем генерале, с ним все будет хорошо. Побереги лучше себя. Твоя болезнь неизлечима и коварна, — неожиданно для себя обронил Линь Чэнь.

— Разве я сам не знаю о своём состоянии? — пожал плечами Мэй Чансу. — И без твоих напоминаний обойдусь.

«Не знаешь, не обойдешься, и как ты вообще мог надеяться, что, вызвав меня, избежишь изрядной доли моей заботы? Воистину, неблагодарный сын речной черепахи».

Ту долю ругани, что предназначалась для него самого, Линь Чэнь заботливо отложил на потом. Оставшись в одиночестве, он себя еще и не так пропесочит за то, что не учел характер пациента, его невыносимое стремление умничать и считать себя (почти обоснованно) гением, чей разум способен справиться с любой задачей: хоть отравление лечить, хоть крышу настилать, хоть власть при дворе сменить. Надо будет предусмотреть на будущее «защиту от гения», а заодно решить, как поскорее исправить нечаянно нанесенный вред и избавить больного от слабости.

— Мне лень воспитывать тебя, — вздохнул он. — Это такой труд, что порой я завидую каменотесам на каторге. Идём есть, а потом ты у меня выпьешь укрепляющего настоя.

*2*

Майлз маялся в безвременьи.

Вот-вот, самое точное слово. Времени здесь было не больше, чем пригодной для дыхания атмосферы за бортом космического корабля, поэтому нельзя сказать, что он соскучился. Или встревожился слишком долгим ожиданием. К его услугам было любое развлечение, которое он был способен сотворить из затхлого воздуха и собственного воображения, вот только заниматься этим творением в одиночку совершенно не тянуло.

Общество проявившегося из пустоты доктора Линя оказалось как нельзя кстати.

— О, отлично! В «морской бой» будешь?

Он повел ладонью над полом, пластик послушно вспучился волнами, из которых высунули тупорылые морды космические крейсера и один удивленный кашалот.

— Я не думаю… — ошалело начал Линь Чэнь, но Майлз махнул рукой, и длинные волосы доктора шикарно увенчала пиратская треуголка. Поерзала там немного, превратилась в ворона и с карканьем вспорхнула.

— Не слишком ли ты энергичен для человека, зависшего между тем и этим миром? — упрекнул доктор, обеими руками пригладив шевелюру.

— Ой, это как раз элементарно. Закон сохранения энергии! Если не тратить ее на жизнь, надо же куда-то девать? — Майлз смерил взглядом скептическую физиономию Линь Чэня. — Ага, вопрос лишь в том, как себя вести. Ты предпочел, чтобы я бегал по потолку и вопил от ужаса? Брось. Так веселее, а с точки зрения эффективности, в сущности, одно и то же.

Ворон спикировал обратно на голову Линь Чэня, но тот ловко поймал птицу за лапы. Под рукой лянца по вороньим перьям одна за другой побежали белые волны. Помесь ворона с голубем у Линь Чэня вышла устрашающая.

— Ну же, ходи, — поторопил его Майлз. — Играем!

— Я не хочу играть, — раздраженно ответил Линь Чэнь. — Я спать хочу!

— Так ведь ты и так спишь! — резонно напомнил ему Майлз. — Это только по анекдоту, знаешь ли, спящему приходится толкать поезд монорельса от Форбарр-Султана до Бонсанклара. Не вредничай, ходи.

Линь Чэнь помялся, словно прикидывал, как ему разгрызть неподатливый орех, и

сосредоточенно уставился в разграфленную доску. Под его сердитым взглядом из пучин неведомого моря медленно поднялся великий кракен.

Увы, спустя некоторое время доктора ждал сюрприз, когда его корабли оказались атакованы со всех сторон (он точно должен был оценить захват флагмана боевым пончиком со сладкой начинкой!), а кракен увлекся, подкидывая полосатый мяч и время от времени пытаясь в восемь щупалец поставить рекорд по синхронной каллиграфии.

— Партия за мной. А все потому, что ты нервничаешь. — Майлз наклонился и меланхолично почесал кракену шестое щупальце. — Что бы не отнестись к жизни проще? Вот я умираю, и что? Если от тебя ничего прямо сейчас не зависит, спи и не волнуйся. Нет ведь ничего, что должно решиться в ближайшую долю секунды?

— А вы делите секунды на доли? — явно ушел от ответа Линь Чэнь. — Зачем? Это же не мандарин, в конце концов, да и кому интересен такой малый промежуток времени, что в одном биении сердца их уместится целая горсть?

— О! — Майлз расцвел от такой цепочки ассоциаций. — Мандарин. Отличная связка. Смотри, мандарин — это значит Зимнепраздник, в смысле Новый Год, Новый Год — это башенные куранты, куранты — это стрелки…

Он подскочил и уцепился за спустившуюся с небес огромную часовую стрелку, медленно возносящую его в высоту. Вторая такая же, но уже минутная, подкралась к Линь Чэню, подцепила за ворот и потащила следом.

— А когда они сольются в полночь, наступит то самое время, — жизнерадостно объяснял он, устроившись на ажурном кованом изгибе и болтая ногами. — Которого мы все ждем. Я надеюсь, меня тогда разморозят и выпустят из этих песочных часов предварительного заключения, ну а ты...

Линь Чэнь всплеснул руками, сорвался все-таки со стрелки и полетел, возмущенно курлыкая. Кракен проводил его тоскливым взглядом.

— И чего человеку со мною не сидится, — вздохнул Майлз. — Неугомонный…

*3*

— Ты это видел, Мэй Чансу?!

Дано: ветротекучий бездельник врывается в твой тщательно распланированный день и начисто отрывает от дел, подобно тому, как порыв ветра ворошит в убранном кабинете записки на столе, колеблет шелковые ширмы, а то и свеженаписанный лист готов подхватить и протащить по песку, размазав все чернила. Вопрос: что ты сделаешь?

Привыкший к порядку разгневается, занятый делами испытает раздражение, хороший друг рассмеется, ученый проявит любопытство, подобно тому, как если бы столкнулся с редким явлением природы, вроде тройной радуги над водопадом. Как поступит глава Мэй?

— Пойдем-пойдем, покажу! Разделишь меру моего негодования.

Линь Чэнь аккуратно подхватил Чансу под локоть и повел по галерее во второй дворик, где уже наливались на кустах плоды гуми. Вывел на ступеньки, поставил в нужную для наблюдения позицию, положил ладонь ему на щеку и легонько повернул голову, заодно прощупывая пульс.

— Смотри. Я, значит, по-твоему, должен жить вот здесь?! — голос Линь Чэня источал яд, словно редкая песчаная гадюка с крапчатым узором, которую потревожили во время сна на солнышке. — Будучи твоим гостем, стану ютиться в этой темной пристройке сзади главного дома, изображая из себя незамужнюю девицу, которая стесняется выйти на люди? Здесь дурно спится.

Мэй Чансу повел плечом, убирая чужую ладонь, но биение его сердца не ускорилось не капельки. Вяловатый был пульс, прямо скажем, словно все происходящее обтекало его, как вода — навощённую дощечку.

— И только-то. Я думал, случилась беда, а ты недоволен покоями. На новом месте всегда спится нехорошо. Ну найди себе другие. Только не проси, чтобы я сразу отдал тебе свою спальню.

— Нет, мне бы хватило и половины ее, раз уж ты предлагаешь, — великодушно подсказал ему Линь Чэнь.

Как обычно это происходило при любых фривольных намеках со стороны Чэня, тот сделал лицо лунным пряником и изобразил, что ничего такого не услышал и не понял, лишь отметил между делом:

— Мы вряд ли сойдемся в распорядке дня.

«Ладно, усилим нажим».

— Ага! — Линь Чэнь обличающе поднял палец. — Ты про свои тайные ночные свидания? Или уже не тайные? Я знаю все про подземный ход, который ты нынче приказал заделать. А зря, кстати. Пусть теперь твой драгоценный принц может невозбранно навещать тебя в любое время дня и ночи, входя прямо в главные ворота, но все равно — зря.

Смущение, недовольство, капелька нежности? Черта с два. Полнейшее пыльное равнодушие, с которым Чансу ответил:

— Воистину, ты любитель древностей. Все-то тебе нужно знать! Даже то, что уже осталось в прошлом и уже бесполезно.

— Бесполезно искать кости в курином яйце и учить тебя относиться к себе самому с большей заботой! А лишний выход из норы ни одному лису никогда не мешал.

— Такой тайный проход, про который известно даже тебе, — кому он нужен? — махнул рукой Чансу.

— Даже мне?! — воскликнул Линь Чэнь пафосно, вставая в позу и возвышая свой голос до драматического. — Что значит «даже»? Мэй Чансу, твое пренебрежение ко мне переходит все границы. Мало того, что в этом доме моему появлению не рады, и даже жалкую порцию клецок мне пришлось выпрашивать! Мало того, что от твоих знатных гостей мне придется прятаться в заднем дворике, точно стеснительной барышне на выданье! Что выданными мною по счету целебными снадобьями ты угощаешь приятелей, а из моих писем, вероятно, мастеришь "бумажных коршунов" для развлечения Фэй Лю!..

Отлично: юный негодник, привлеченный звуками своего имени, тоже показался на крыше.

— Молодой Хозяин сегодня встал не с той стороны постели? — вкрадчиво поинтересовался Мэй Чансу.

— Скажи лучше, ворочался в ней всю ночь! — пожаловался Линь Чэнь, почти и не соврав. Снился ему, и это он помнил точно, ледяной грот, раскрашенные под исполнение в императорской опере голуби и странная механическая диковина, в которой по кругу ходили ажурные железные копья. Когда они должны были сойтись, встав оба строго вертикально, наступило бы что-то очень скверное. К счастью, Линь Чэнь проснулся раньше, потому что... Ах да, кстати! — И передай своему Чжэнь Пину, что мечник он, может, и сносный, но поет отвратительно. Во-первых, та песня про бойкую девицу из цзянху, под которую он разминается по утрам во дворе, исполняется на четверть быстрее, а во-вторых, в ней должно быть еще три куплета, да и в тех, что есть, он безнадежно перевирает слова. Сделай что-нибудь!

— Да ну тебя к болотным демонам, Линь Чэнь! — сверкнул глазами Чансу. — Ты сегодня так несносен, что я встревожился, не случилось ли чего-то. А если тебе угодно просто капризничать…

— Нет уж, не сбивай меня с мысли. Я займу вон тот восточный дом, и будь добр, попроси оттуда тех счастливцев, которые каждый вечер любуются закатными лучами из-за его створок! Я у тебя еще и слугу с опахалом потребую, должен же кто-то поддерживать ровный жар, когда я готовлю пилюли. Для тебя, между прочим. И сам изволь быть на месте ежедневно, когда я потребую, чтобы предать твои тощие телеса в мои целительные руки, — безнадежно плюнул он ядом в последний раз. — Уж я за тебя возьмусь. В столице пыльно! Эй, ты сейчас три раза кашлянул, куда только смотрит лекарь Янь?

*4*

День прошел в лекарских хлопотах и присущем почетному гостю брюзжании, но уж вечер с ночью в отвоеванных покоях Молодой Хозяин Архива оставил для себя. Да-да, для себя одного, а не для горбатых пришельцев, скучающих в одиночестве и превращающих чужой сон в фантасмагорию.

Фэй Лю сбежал на крышу при одном ласковом намеке, что «братец Чэнь» нуждается в помощи. Только и оставалось, что обратиться за содействием к другим домочадцам поместья Су.

— Ведро воды, — указал Линь Чэнь на угол рядом с выходом на террасу.

Старшина Ли Ган осмотрел предмет в углу, честно признал его ведрообразную форму и в-принципе-похожее-на-воду содержимое.

— Курильница с корой столетнего кедра, — продолжал объяснять Линь Чэнь. — Изгоняющие нечисть травы и корешки. Добавлять по щепоти каждые четверть стражи.

Ли Ган придирчиво сунул нос в мешочек, вдохнул, чихнул. Чихнул еще раз.

После пятнадцатого чиха так и не пришедший в себя старшина, обливающийся слезами, с распухшим красным лицом и поминутно извиняющийся, был признан и.о. гуя, возможно, кладбищенским вором, и заменен Чжэнь Пином.

— Вода. Травы, — инструктировал Линь Чэнь. — Если не помогут, вот бумажная армия. Подбрасывать в огонь по одному, но если и это не поможет, можешь бросить их всех разом…

— А в каком порядке? — деловито осведомился телохранитель.

— То есть?

— Если требуется обороняться от легкой конницы, нет ничего лучше пехоты в тяжелой броне, вооруженной копьями и дадао, — бывалый воин, выживший и тринадцать лет назад в Битве при Мэйлин, и в недавней осаде Охотничьего Замка, и демоны только знают еще скольких больших и малых сражениях, говорил уверенно, с пониманием сути. Его пальцы споро пробежались по ряду бумажных фигурок, подбирая нужные. — Опять же, лучники. Хорошо обученные стрелки еще на подходе проредят конников, если, конечно, они без брони. А вы, Молодой Хозяин, не в обиду будь сказано, своих воинов будто к смотринам готовите — ни на одном ни брони, ни шлема, мечи короткие, да и ручки у всех тоненькие…

Воинственного Чжэнь Пина сменил слуга, главным и доказанным достоинством которого было умение приносить жаровню — быстро, безмолвно, по первому же выразительному взгляду Главы Мэя... По нему же он и сбежал, не успел Линь Чэнь перейти к сути задания.

В итоге укладываться спать пришлось в компании Тетушки Цзи.

Пожилая кухарка смущенно хихикала, наблюдая, как Молодой Хозяин Архива приминает подушки, укрывается одеялом, расправляет поверх него пучок веток персикового дерева, перевязанных красной лентой.

— Может, метёлку принести, молодой господин? — участливо поинтересовалась женщина.

— Метёлка — это перебор, — строго ответил Линь Чэнь. — Метёлка означает мою некомпетентность. А вот обычные ветки… считаем, что это весенний букет с пожеланиями счастья и достатка в доме.

— Так не цветут же, — резонно возразила кухарка.

— А, там не разбираются в подобных тонкостях, — досадливо отмахнулся Линь Чэнь. Закрыл глаза и заснул.

Возвращение в «приют безумного даоса» происходило каждый раз всё легче и легче. Брат Май Лзы уже ждал его, как и полагается больному, чудом удержавшемуся на белом свете. Про окончательное излечение и речи не шло, но и окончательным умиранием пациент в настоящий момент не страдал; он завис в отвратительном безвременье, которое Линь Чэню уже приходилось наблюдать у своих подопечных.

Но никогда раньше Архив не позволял ему разделять их сны.

Теперь же… Линь Чэнь догадывался, что вынужденная беспомощность тела — тяжкое испытание для духа. Но, во имя девяти небес, почему беспомощность тела адмирала-наемника, бродяжного духа Май Лзы, является испытанием именно для Линь Чэня? За что?! Он же ему жизнь спас!!!

Сегодня Май Лзы с увлечением наблюдал за разрушением города. Городок был игрушечный -чем-то напоминающий Цзиньлин, только уменьшенный в сотню раз и умещающийся на полу павильона. На шпиль высокой пагоды карабкалась невесть откуда взявшаяся обезьяна, черная, лохматая и, судя по заполошенному фырканью и тяжелому дыханию, пребывающая в возбужденном состоянии. Что хотело животное от здания — знал только всеведущий Архив, а вот Май Лзы с увлечением запускал бумажных птичек, сопровождая их полёт имитацией звуков пороховых зарядов.

— А, привет, Зигмунд, — весело поздоровался «страдалец».

Линь Чэнь вяло трепыхнул веером. Ей-Архив! Зачем, спрашивается, было устраивать представление для слуг, если персиковые прутья сами, по собственной воле, решили превратиться в бесполезную бумажную ерундовину?

— Цзи Мун Ды? — на всякий случай поинтересовался он.

— Ты не знаешь? — задорно засмеялся Май Лзы. — О, полжизни потерял! Значит, слушай сюда. На Древней Земле, еще в доатомную эру, жил такой мудрец…

Линь Чэню удалось каким-то чудом, не прерывая спокойного сна, впасть в состояние безмятежности и без лишних вопросов прослушать повесть о горе-целителе, «открывшем» благостное воздействие любовных забав на душевное здравие пациентов. Правда, в конце, когда Май Лзы перешел к рассказу об обычаях страны своей матери, и его воспитанной годами выдержки не хватило,

— Погоди, — вздрогнул Линь Чэнь, глядя на обезьяну и пагоду совершенно другими, круглыми, вытаращенными и даже немного покачивающимися на стебельках, глазами, — ты хочешь сказать, что на языке символов того мира…

— Колонии Бета, — охотно уточнил Май Лзы. — Ты бы знал, какая там служба психического здоровья! А какая там Сфера!..

— Я знаю, что такое сфера, — попытался он призвать болтливого пациента к порядку. — Это материальное тело…

— Да еще какое!.. — Май Лзы закатил глаза и причмокнул. Повинуясь фантазиям своего создателя, чернявая обезьянка подбежала, выхватила из рук Линь Чэня веер, запрыгнула с ним под потолок, послала зрителям воздушный поцелуй и принялась танцевать нечто соблазнительное. Будь Молодой Хозяин Архива бабуином, точно бы не устоял.

— Тетушка Цзи, — взмолился Линь Чэнь шепотом. — Самое время добавить трав в курильницу. Тетушка Цзи!..

— Хочешь травки? А я тебе еще не рассказывал, как однажды мы с Элли и Белом…

Дальше последовала повесть, от которой у Линь Чэня отпала челюсть, пагода накренилась, а обезьяна выбросила веер и задумчиво принялась чесать затылок, многозначительно разглядывая Хозяина Архива.

— А вот сейчас время для бумажной армии, ну же, тетушка Цзи!..

— Армия? Доктор Линь, я что-то упустил? — заботливо поинтересовался Май Лзы. — Вы хотите услышать, чем обычно занимаются наши дендарийские медики? Я с удовольствием расскажу…

— Вода! — закричал Линь Чэнь, делая отчаянную попытку сбежать сквозь стену. Не получилось. Май Лзы примолк, а обезьяна показала язык. — Тетушка Цзи, пора выливать на меня воду-у-у!!!

— Ну, если ты так хочешь… — пробормотал злокозненный дух, и в следующий момент Архив услужливо бултыхнул своего Молодого Хозяина в океан. Покачал на волнах, завертел водоворотом.

— А знаешь, это ведь тоже сексуальная метафора, — подхихикнул Май Лзы, вытаскивая крошечного, размером с котенка, лекаря из метафорического водоема.

— ХВАТИТ! — заорал Линь Чэнь и проснулся.

Конечно же, Тетушка Цзи спала. Кухарка добропорядочно сидела у стены, вытянув натруженные за день ноги и обнимая ведро с вожделенной водицей.

— Владычица Си Ванму, подательница всех благ, скажи, зачем я его только спасал?!

— Ты кого спрашиваешь? — уточнил Май Лзы, выходя из стены. Прошелся по комнате, с удовольствием понюхал ароматный дым из курильницы. Травки тоже одобрил, заложил понюшку и громко чихнул. С детской непосредственностью схватился за бумажных воинов и потребовал цветную тушь, чтобы раскрасить их как должно и в лицах, пусть и бумажных, поведать спасителю-Чэню пять самых важных в истории Ба Ра Ра и Ци Тан Ди сражений.

— Тебе что, заняться больше нечем?! — из последних сил возмутился Линь Чэнь.

Май Лзы пожал плечами:

— Пока меня не вылечат, или окончательно не угробят, — нет. Если я не ошибаюсь в своих предположениях, лететь до Цетаганды нам еще суток трое, но я заметил, что у вас здесь, — дух указал на комнату и сереющий предрассветный полумрак, в который куталась столица, — время идет как-то поживее. Предположим, наши сутки у вас за неделю… Ты что-то сказал?

— Я не сказал! Я умоляю!!! Займись чем-нибудь и оставь меня в покое! — закричал Линь Чэнь и наконец-то проснулся по-настоящему.

*5*

— Я пришел вас поблагодарить. И обругать!

Оригинальное начало. Линь Чэнь поднял глаза от рабочего столика, на котором в кажущемся беспорядке были выложены сушеные сборы, порошки, флакончики, куски угля, обрывки бумаги и клочки овечьей шерсти, — и немедля воздел обе руки, останавливая неукротимое продвижение в комнату главнокомандующего Мэна.

— Я подумаю, что из этого соглашусь от вас принять. А вы замрите, Мэн Чжи!

Развевающиеся полы халата командующего грозили смести на пол добрую половину разложенного. Высокая приметная заколка сидела на волосах неуловимо криво. Глаза… да, точно, покраснели, и как бы не только от уличной пыли. И запах вещества, в очищенном виде служащего прекрасным растворителем, исходил от него отчетливо.

— Обругать! — повторил тот, но исполнительно застыл статуей скорби. — Вы бесстыдный насмешник, молодой господин Линь! Вы насмехаетесь тогда, когда мы все беспокоимся! Сяо Шу лежит без чувств уже целый день…

— А я вот, когда беспокоюсь, ехидничаю, — отрезал Линь Чэнь. — Не бойтесь, на этот раз я здесь, поэтому он скоро придет в себя и будет в порядке. Давайте уже, переходите к той части, где благодарность. Мне нечасто случается её слышать от вашей братии.

— Да, я вам благодарен! Вы спасаете его. Его жизнь. И его дело! — возгласил командующий звучным голосом, пригодным, чтобы отдавать приказы на поле боя. — Я чуть не сделал ошибку — вы меня остановили. Выругали, да! Но остановили! — Он сложил ладони в жесте благодарности и попытался поклониться, но и слегка пошатнулся.

— Садитесь, Мэн Чжи, будьте моим гостем, — поспешно кивнул ему Линь Чэнь в сторону столика подальше, а свой рабочий, точно бродячий фокусник — пестрым платком, накрыл куском полотна.

Из приличной закуски у него была разве что вяленая дыня, зато вино он припас хорошее — зеленое, настоянное на шафране, какое не стыдно подать и придворному, бывавшему на императорских пирах.

Предложенную чашечку с вином Мэн Чжи опрокинул одним глотком, благовоспитанно прикрыв ладонью. Было ясно, что выговориться тот желает куда сильней, чем напиться. Но выговориться на трезвую голову не было никаких сил.

— Вы так заботитесь о сяо Шу. И я забочусь. И мы все. А он!..

— Он?

— Как он может! — возопил тот.

А вот тут Линь Чэню и объяснять было не надо. Он был всей душой согласен и всеми фибрами оной возмущен. «Он» — определенно может. А им оставалось только жаловаться друг другу.

— Как он мог лгать о своем здоровье? Не думать о себе? Ценить свою жизнь не выше медного фэня, страдать тут? А я, дурак, верил его словам… Все глупости позволял. А ведь куда ему, немощному, по ночным улицам, под стрелами, в казематах… Эх.

— А я знаю про него все, вплоть до каждой косточки, до каждого удара сердца. Верите? И знаю в точности, как он умеет лгать. И все позволяю. В столицу, в тряской холодной повозке; в Восточную Ин на корабле; в гадюшник ваш здешний, к ядам и холодному железу; трепать себе нервы и работать по ночам на износ. Мы с вами оба дураки, командующий, верно? — вздохнул Линь Чэнь и выпил в ответ.

— Ему действительно плевать на свою жизнь? И на нас, которые о нем беспокоятся?

— Хуже, — Линь Чэнь поморщился. — Подозреваю, что ему теперь плевать на все, что не помогает ему продвинуться ещё на шаг на пути к цели. Когда добродетель поспорит в нем с целесообразностью, у добродетели не останется шансов на победу.

— Замолчите! — Мэн не только прикрикнул, но и кулаком по столу стукнул. Чашечки, дребезжа, подпрыгнули. — Это же наш сяо Шу! Как вы… как можно так про него говорить?

Линь Чэнь смотрел на него в упор. Он даже не думал, что умеет так многозначительно улыбаться. И что генерал, известный простотой своего нрава, умеет так неплохо понимать сказанное без слов.

— Ладно, пусть. — Тот вздохнул, протянул руку и налил обоим. — Но вы-то человек разумный. Вы все время были с ним рядом. Почему не сделали хоть что-нибудь?

— Ха! Встаньте на пути у снежного вихря и попытайтесь что-нибудь сделать с ним, генерал.

— Это не ответ! — Главнокомандующий Мэн яростно оскалился, словно намеревался ринуться в бой. — Мне случалось воевать и в метель, знаете ли.

Линь Чэнь кивнул, не споря, набулькал в обе чашечки еще вина.

— А вам случалось воевать с метелью рука об руку? И чтобы она посылала вас на разведку? Приходилось ли перевязывать какой-нибудь пострадавший в стычке с врагом буранчик?

— Вам бы поэтом быть, — буркнул генерал Мэн и снова употребил свою порцию одним глотком. Пришлось не отставать.

— Я много кем могу быть, — важно согласился Господин Архива. — Могу составлять списки, предсказывать будущее, гулять по снам, резать человеческое тело, писать стихи, танцевать с мечом…

— О последнем я лишь наслышан, — вздохнул с завистью Великий Мэн, второй в списке бойцов Поднебесной, составленном Архивом Ланъя. — Может, потом, когда у нас будет время, потанцуем, а, брат Линь?

А и действительно, к чему им эти церемонии и беседы на «вы»? Мэн Чжи был непосредственен, по-своему мил и вдобавок яростно предан Чансу — что вызывало у Линь Чэня законное сочувствие.

— С превеликим удовольствием, брат Мэн. — Линь Чэнь торжественно поднял чашку на уровень глаз, и они без слов выпили за боевое братство.

Потом еще раз, и еще, и за воинское искусство, и за всех погибших в боях, и за своих учителей — и наконец Мэн Чжи с пьяной откровенностью поинтересовался:

— И все же — ты… такой, и все равно не можешь обуздать этого безрассудного сяо Шу? Этого мальчишку! Как это?

— Действительно, я велик — и-ик! — и прекрасен, и Чансу на дюжину лет меня моложе, а познакомился я с ним, когда тот был вовсе юным… Нет, не могу.

— П-почему?

— Спрашиваешь! Вот ты, говорят, давным-давно учил сяо Шу воинскому искусству, брат Мэн — так много он тебя теперь слушает, своего бывшего наставника?

— Не-а, — признал могучий генерал и в буквальном смысле слова пустил скупую слезу. — Выпьем?

Выпили и за тщетность усилий обуздать Чансу, он же сяо Шу, он же хитрый лисий сын. Глаза у доблестного генерала к тому времени были влажные, и Мэн того совершенно не стыдился.

— Как подумаю, сколько он претерпел… В человеческих ли это силах? И гонит себя дальше, и гонит; загонит ведь вконец, сожжет, как горсть благовоний на алтаре!

— Этот может… — заметил Линь Чэнь мрачно.

— А нельзя! — снова Мэн хлопнул ладонью по столу, да так, что пустая бутылка упала и покатилась. — Ты уже тут, в столице, брат Линь, так чего же медлить? Один раз ты его с того света вытянул, тяни во второй, мы поможем! Не затем ли тебя боги сейчас в Цзиньлин привели?

— Меня привели. А его не привели. Как лошадь. Что? — переспросил он, глядя в круглые недоуменные глаза бравого генерала. — Ну, знаешь же: можно привести лошадь к водопою, но пить ее против желания не заставишь!

Линь Чэнь воздел чашку и показал на личном примере, что уж если пить хочется, тому нет никаких препятствий.

— …Это раз. А два — может, он и лисий сын, надо будет батюшку спросить, он с его отцом знакомство водил… но я его ув-важаю!

Выпили за уважение, пока Линь Чэнь объяснял Мэну на пальцах (и еще дивился, откуда это у него взялось не меньше дюжины пальцев, и это только на одной руке):

— Понимаешь, Чансу же пере… перепре… претерпел все ради одной цели. Ради Армии Чиянь! Четырнадцать лет ждал. Он сейчас как стрела на тетиве: толкнешь стрелка под руку, собьешь прицел. Пока это дело не закончится оправданием, я в их с принцем сторону даже дышать буду осторожно. Вот до того самого дня. Понял?

Мэн немедленно согласился, что с таким, как у них сейчас, дыханием надо бы поосторожнее, а то оно птиц способно сбивать на лету, тех, что поменьше. И вообще, это как с драконами.

— Драконов? Сбивать? На лету? — восхитился Линь Чэнь. Выяснилось, что Мэн намекал лишь на огненное дыхание, но к счастью, не сумел быстро отыскать зажженную свечу, чтобы проверить, дышит он уже настоящим огнем, или пока нет.

Для разрешения спора они позвали Фэй Лю, но негодный мальчишка лишь швырнул в них мандаринами, а пить вместе отказался. Так что закончилось все тем, что Линь Чэнь, привалившись к плечу брата Мэна, учил того правильно петь балладу о выдающихся достоинствах одной девицы из цзянху, которая несомненно заняла бы первое место в списке красавиц, если бы кто-нибудь знал ее имя.

Только пели они шепотом. Чтобы, не дай боги, не разбудить спящего в главном доме Мэй Чансу.

*6*

Со своего приезда Линь Чэнь уже был свидетелем двух или трех споров о том, почему ни в коем случае нельзя говорить нервному, вспыльчивому и упрямому Цзинъяню, что перед ним его лучший друг детства. Аргументы Мэй Чансу в этом споре казались ему самое меньшее натянутыми, но умный человек не лезет туда, где под поверхностью рассудка таится запутанный клубок давних отношений. Хочет молчать — пусть молчит. Рано или поздно этот фейерверк все равно взлетит, и вся тайна окажется написанной крупными знаками прямо на небе.

Увы, когда это случилось, все запуталось лишь теснее. Принц Цзин наконец-то стал относиться к своему советнику с опасливой заботой, да и излишней вспыльчивости не проявлял, зато этот самый советник вознамерился выложиться до последней капельки своих невеликих сил. Можно подумать, он наказывал себя за то, что дал себя разоблачить! Хотя в этом не было никакого смысла.

Линь Чэнь запугивал Мэй Чансу, что избыточное усердие сократит срок его жизни до жалких полугода, — бесполезно. Требовал от него жить дальше якобы из своих корыстных соображений — Чансу даже рассмеяться не соизволил. Клятвенно обещал не дать ему умереть и вытащить за шиворот от самого Желтого источника — тот воспринял это как должное. Изводил его массажами и жесткой стимуляцией точек ци — особого результата не увидел. В общем, он совсем отчаялся.

А тут еще и по ночам выспаться не удавалось. Сны один за другим швыряли его в ирреальное путешествие, и Линь Чэню оставалось только мрачно наблюдать за текучей бредовостью происходящего и перебирать в памяти рецепты настоек для бессонницы.

Умом он понимал: сам виноват. Как говорится, хотел бы лес покоя, да ветер не даёт. Происходящее по ночам — отражение его собственных дневных тревог. Весь клубок разматывается за одной ниточкой: целитель беспокоится о своем главном пациенте, Мэй Чансу; тот, в силу своей прыткости и склонности плескаться в мутных водах политики, своим состоянием колеблет дела всей Великой Лян; а уж такого масштаба проблем достаточно, чтобы и сам Архив взбаламутило, да он и шарахнул по сонным мозгам своего хранителя этим воплощенным источником беспокойства. Все — нити одной паутины: дернешь за нужную — наловишь целую стаю мух, а дернешь неправильно — утопишь паука, высушишь кракена, скормишь отличную песцовую шубу зловредной моли и вообще останешься сидеть у осколков драгоценной вазы времен Троецарствия, а толку?

Но Линь Чэнь еще не настолько возвысил свой дух до вершин благородного недеяния, чтобы совсем не дергаться тогда, когда делать пока нечего. Да, Мэй Чансу за шаг до достижения своей великой цели вел себя странно, презрев все, кроме нее, — но уж это Молодой Хозяин Архива понять мог: сам он, когда бывал одержим каким-то делом, забывал обо всем, включая еду, сон, собственное здоровье и осторожность. А неуловимую неправильность происходящего и всякие подозрения к подолу не пришьешь.

— Оставь меня, Архив, я в глубокой печали, — пожаловался Линь Чэнь.

Вместо сочувствия бессовестная и бессловесная овеществленная память Поднебесной выдала хоровод красавиц в весенних зеленых шелках; девушки пели о нехватке доблестных воинов в их селении, даже с нашествием берез справиться некому! Первой шла красотка в пару бу ростом, точно числящая в ближайшей родне ракшасов из страны Босы — и волосы огненные, и вон какие клыки, подгорным демонам на зависть. Замыкал же процессию — куда без него! — Май Лзы, низкорослый и скрюченный рядом со своими подружками, зато счастливый, как весенний пень.

— Потанцуем? — подмигнув, пригласил он Линь Чэня в хоровод. — Нет? Э-э, тогда чаю? Кофе у вас вряд ли знают.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Линь Чэнь и, против собственных принципов оставлять все тревоги за порогом комнаты пациента, тяжело, чуть ли не с рыданием, вздохнул.

— Что случилось?

Немедля вывалившись из хоровода, Май Лзы сдернул оголовье с самоцветами, к которому была прицеплена фальшивая коса, и уселся напротив Линь Чэня.

— Что-то случилось, — сказал он с нажимом и без привычного шутовства. — То ли с библиотекой, то ли с твоими близкими. Можешь не рассказывать, если не хочешь. Но хотя бы кивни.

А почему бы и нет? Пациент бодр и жизнерадостен сверх меры; да нет, пациент активен, как рой пчел, и изобретателен, как бродячий сказитель. Может, попробовать занять его настоящими проблемами, чтобы он дал хоть немного отдыха измученному разуму доктора?

— Не случилось. Но, боюсь, случится. Чансу, упрямец, собрался на тот свет, а я только и могу, что сидеть и ждать развязки.

— Слушай, ты серьезно? — Май Лзы нахмурился. — На том свете ничего хорошего нет, поверь моему опыту. И почему ты не устроишь ему ту же насильственную реанимацию, что и мне? Хотя... допускаю, что есть случаи, когда и врач не поможет. — Он выставил ладонь и принялся загибать пальцы. — Скажем, попытка государственного переворота с заведомо неудачным исходом. Или когда ты ставишь на себе самом рискованный эксперимент. Или, в конце концов, можно самому взорвать свой корабль, чтобы заблокировать П-В туннель… ой, извини, это не ваш случай. Но у тебя-то язык подвешен так же удачно, как и руки нужным концом приделаны. Почему ты его не отговоришь?

Линь Чэнь невольно восхитился: даже замороженными мозги маленького адмирала работали на полном ходу, а интуиция и вовсе попадала в точку. Умен почти как Мэй Чансу.

«Как Чансу, чтобы его боги со всех девяти небес хором ругали!»

И тут его прорвало. Наконец-то нашелся подходящий слушатель.

— Отговорить? Да он сделался просто невыносим! Вообще не заботится о себе. Жжет свою жизнь, как свечу, подпаленную с двух концов. Отдаляется от одних друзей, врет другим в глаза, лично мне врет, представляешь! Все его мысли сейчас только об одном — как бы довести до оправдания своих погибших, а там хоть в гроб ложись. Вот откуда он эту идею взял, насчет гроба? Рассказывали, он недавно из принципа чуть отравленное вино не выпил, прямо из рук отобрали. Кашляет постоянно, в обмороки падает, как юная девица, а это, между прочим, ни с одним врачебным каноном не сообразуется. И вообще, я не намерен хоронить пациента, на которого грохнул дюжину лет труда, из-за одного его упрямства!

— Э-э, гм… — Май Лзы пожевал губу. — Ты уверен, что с ним это самое?

— Сомневаешься в моем диагнозе? — прищурился Линь Чэнь. — Еще один неблагодарный на мою голову?

— Я благодарный! — маленький адмирал вскинул руки. — Я очень-очень благодарный, поверь! Настолько, что спрошу: я могу тебе в чем-то помочь?

— А попробуй сам поговори с ним! — предложил Линь Чэнь в порыве вдохновения. — Если этот негодник лжет последовательно своему дворецкому, товарищу по оружию, лучшему другу, бывшей невесте и личному целителю, может, у него не хватит наглости солгать хотя бы духу-покровителю?

*7*

Майлз обеими ладонями пригладил волосы, хмыкнул и с трудом подавил желание проверить, застегнута ли ширинка. Примерно те же чувства он испытывал, впервые отправляясь на прием на Цетаганде. Хотя — казалось бы — сейчас ему предстояло всего лишь присниться давнему знакомцу. Поэтому и прическа, и ширинка, да и все волнения, если на то пошло, существовали исключительно в Майлзовом воображении. И он решительно раздвинул плечами хрустящий упаковочный пластик, продираясь сквозь его завесу на свет.

Свет оказался луной (одной), парящей над ледяными торосами. Майлз обиженно заныл — льда ему хватало и в собственном сне, но кого это волновало? Торосы расступились, взмыли вверх мерцающими сталактитами, похожими на колонны, образовали изысканный зал с занавесками из полярного сияния. Посреди всего великолепия за низким столиком восседал совсем незнакомый Майлзу красавчик в восточной хламиде и гонял пальцем по полированной поверхности ледяной паззл. Пока что кусочки складывались у него только в перекошенную букву «Ж», что оптимизма не вызывало.

— Чего надо? — неприветливо спросил белый пушистый мех, плотно укутавший плечи незнакомца, и еще хвостом дернул.

— Приятеля ищу, — признался Майлз, не подходя вплотную. Зверек в роли воротника был такой милый, но зубы скалил вполне недвусмысленно. — Сяо Шу, это не ты ли?

— Сяо Шу умер, — ответил сидящий, прикрывая ладонью злобно щелкающую пасть горжетки. У него было гладкое точеное лицо, туго заплетенная прическа — волосок к волоску, а глаза холодные как лед. — Здравствуй, Май Лзы.

— Здравствуй, приятель. Ладно, а так тебя теперь звать? — Майлз знал верный ответ со слов Линь Чэня, снабдившего его данными перед отправкой в разведку, но это ничего не меняло.

— Мэй Чансу. Давно мы не виделись... знаешь, я и отвык, что меня называют по-другому.

— Да уж. Почти семь лет по моему счету, а по твоему сколько?

— Тринадцать, — чуть наморщил гладкий лоб красавчик.

— Выходит, вдвое больше. За это время я успел умереть, ожить обратно и, похоже, снова зависнуть на грани смерти. Вот, пока жду, решил прогуляться к тебе в гости, — усмехнулся Майлз.

Парень в мехах молчал и флегматично ждал продолжения. Его точеные длинные пальцы поглаживали "Ж", накидка-охранница вяло урчала, как сбойнувший генератор, сталактиты, подумав, начали выборочно краснеть и зеленеть. в лучших традициях Зимнепраздника. Догадавшись, что помощи с любезной беседой ждать неоткуда, Майлз решил воспользоваться нелюбезным приглашением, присел напротив и радостно заявил:

— А тут на днях меня опять пытались убить! Представляешь? Когда мы с тобой впервые встретились, практически не было шансов, что кто-то захочет пристрелить лично меня — ведь, как правило, охотились за головой моего адмирала Нейсмита, а вовсе не лейтенанта лорда Майлза Форкосигана. А тут — представляешь? Меня! Полноценного лорда Аудитора, личного доверенного посланника императора, и травят, как простого грузчика! Это ж умереть со смеху. Кстати, — продолжил Майлз, так и не дождавшись реакции от сяо Шу. Что касается сталагмитов, то у них-то реакция пошла избыточная. Они вихлялись в светомузыкальном твисте, как будто хорошенько накидались дармовой медовухой, — меня вытащил твой друг с горы, доктор Линь.

— Слава о целительском искусстве Молодого Хозяина Архива выше горы Ланъя, — подтвердил Мэй-как-его-там. Он неодобрительно следил, как под пальцами барраярского гостя к букве "Ж" стала прибавляться буква "о".

— Ну, а у тебя какие новости? — бодро предложил Майлз, чувствуя себя чем-то вроде отставника на встрече однополчан, когда и увидеться положено, и непонятно, о чем же говорить с этими старыми хрычами, в которых превратились твои веселые давние знакомцы. Не о болячках же, в конце концов? Хоть тема и животрепещущая.

— У меня? Все хорошо, все идет по плану, — пожал плечами Мэй Чансу. — Лишние камни сняты с доски, неопытный игрок учится и выказывает дарование, скоро я буду ему не нужен.

— Ты что, тренером по игре в го заделался? — не понял Майлз. — Ладно, неважно. А как твоя невеста? А друг? С ними все в порядке?

— Благословение небесам, с ними ничего дурного не произошло, — ответил Мэй Чансу точно с таким выражением, с каким обманутый муж выслушивает от шапочных знакомых пожелание семейного благополучия.

— А ты, похоже, не очень рад меня видеть. Конечно, незваный гость хуже иноземного вторжения, и нервов он может попортить изрядно. Но… раз уж я тебе приснился — или ты мне, один черт, — значит, оно зачем-то было нужно?

— Прошу досточтимого гостя с небес не держать обиды и поверить, что лицезреть его составляет мою величайшую радость, — Мэй Чансу сцепил пальцы и изобразил короткий поклон. — Знаешь, брат Май, я бы с охотой развлек тебя, поведав что-нибудь занимательное, но происходящее вокруг меня либо чересчур серьезно для досужих разговоров, либо совсем рутинно. Я теперь скучный человек, бледная моль, книжник. Великий отнюдь не самим собой, а теми делами, что творятся рядом. Даже моей смерти никто в последнее время не пожелал, что тут рассказывать?

Внутри сталагмитов заплясали огоньки, вздымаясь, словно столбики индикатора на детекторе лжи. В отсветах разноцветной иллюминации Мэй почти не пошевелился. В зверьке у него на плечах и то было больше живости, чем в его собственном неподвижном лице.

Майлз присмотрелся еще раз. То, что лежало на плечах его собеседника, нельзя было назвать иначе как «полный песец», а сын матушки-бетанки давно научился обращать внимание на шуточки подсознания, проявляющиеся в том числе и в подобных созвучиях. Да и остальные буквы, после «жо», были готовы выстроиться на гладком столе. И еще, если приглядеться…

— Знаешь, э-э, Мэй, не хочу сказать ничего плохого, но, по-моему, твоя горжетка тебя душит. — Ну да! То-то его собеседник цедит слова и говорит тихо, точно ему воздуха не хватает. — Вот я как-то на Земле купил в магазине живой мех в подарок своей девушке, так меня предупредили, чтобы я его не перекармливал, а то он ночью на спящего заползет… У тебя не той же фирмы воротник? Тогда ты его передержал в микроволновке.

— Это нормально, — Мэй Чансу наконец улыбнулся. Такой улыбкой, после которой в баре обычно начинается драка, причем не за благосклонность улыбнувшегося, а единственно из желания начистить этому паскуднику физиономию. — Я уже близок к цели, осталось немного, а потом она заберет мою жизнь. Таков уговор.

Ни черта себе заявочки! Майлз всмотрелся внимательней в этого хладнокровного суицидника, пытаясь отыскать в нем черты пылкого отважного паренька, которого знал если не очень долго, то достаточно близко. Но лица сяо Шу он тогда не успел увидеть за бинтами, а характер… Люди меняются.

А что, если… Тут Майлза осенила мысль, от которой он ожесточенно потряс головой, но, разумеется, не проснулся. Сон может шутить с человеком любые шутки, тем более волшебный сон, которых, если честно, не бывает. Может, перед ним вообще не Линь Шу, а оборотень, отдаленно на него похожий? Ведь не прозвучало ничего вроде: «Я был сяо Шу, а теперь переименовался, но все равно это я, и я рад, что ты зашел». Вроде в мифах говорится, что обитатели волшебной страны могут дурачить людей, но не лгать напрямую, — только в каких именно мифах, эх, вспомнить бы! Надо будет взять этого затейника доктора Линя за грудки, встряхнуть и хорошенько расспросить. А сейчас только и оставалось, что переспросить тупо:

— Она? С кем это ты уговорился?

— Или оно, или они; я не знаю. С тем, кто послал мне цилиня. С богами, знаешь ли, не торгуются и имен на закладной не спрашивают. Само по себе это жалкое тело не протянуло бы столько лет, но теперь мне остается только завершить начатое и раздать долги.

Ха, жалкое тело. Не видывал ты, братец, жалких. И какими усилиями их врачи за волосы с того света тащат. Линь Чэнь точно бы обиделся на такое замечание.

— Твой доктор наверняка возразил бы, что твое выживание — его заслуга.

— Не стану спорить. В конце концов, кто мы все, как не орудия в руках Небес? Даже такой насмешник, как Линь Чэнь.

— Что, и я?

— А почему нет?

Да, этот песцатый красавец не сильно походил на сяо Шу. И в своем оцепенелом ученом безразличии нравился Майлзу гораздо меньше того, прежнего. Но… «А ты бы сам себе понравился, сиди ты невесть где в смирительном ошейнике и под полным мониторингом физического состояния?» — спросил кто-то еще внутри его головы. Не иначе как Нейсмит проснулся: у того всегда было в наличии обостренное желание бежать и спасать. Может, затем Майлза сюда и выдернули?

— Что-то я не чувствую себя орудием, особенно главного калибра. При моих-то масштабах… — он добродушно хохотнул. «Ну же, ледяной принц, проснись хоть немного». — Но уж если я орудие, попробуй использовать меня с толком. Колоть орехи микро... гм, большой императорской печатью по определению неэффективно.

Мэй Чансу изящно склонил голову:

— Спасибо, брат Май. Но я не знаю, о чем и попросить. Я уже не тот юноша в поисках пути, которому ты так своевременно пришел на помощь… за что моя тебе благодарность с тех пор безмерна.

Майлз подумал, что с таким лицом обычно не благодарят, а на поминки приглашают, хотел уже пошутить — но ему хватило ума смолчать. Потому что песец плотнее вцепился зубами в собственный хвост, стягивая удавку еще на волосок.

— Все, что мне нужно сейчас, — строго договорил Мэй, — это чтобы остатка невеликих сил мне все же хватило до конца. Если я соблюду уговор, все будет хорошо. Повозка уже покатилась с горы, осталось лишь направлять ее бег.

— Но хотя бы заходить к тебе в гости ты не запрещаешь? — улыбнулся Майлз обезоруживающе. — Если не помочь советом, то порадоваться успеху.

— Недостойный всегда рад обществу своего благодетеля с небес и будет безмерно горд, если его незначительные достижения порадуют старшего брата хоть на мгновение, — ответил Мэй Чансу так официально, что у Майлза зубы заныли.

Изобразив оживленное прощание, он, пятясь, резво продрался обратно через шуршащую полиэтиленом воображаемую границу между мирами и немедля заорал:

-— Линь Чэнь! Ты тут? Твоего друга то ли взяли в заложники какие-то потусторонние силы с цилинем и песцом, то ли он совсем свихнулся и собирается запускать с горы катафалк!

*8*

— Сяо Цзинъянь, твое высочество... проходи же, — Янь Юйцзинь подмигнул наследному принцу, склоняясь в преувеличенном поклоне.

Особая почтительность, с которой все вокруг уже месяц обращались с наследным принцем, к молодому Яню вообще не приставала, скатываясь, точно с утки вода. Юйцзинь оставался все таким же — беспечным, нарочито капризным, знающим толк в развлечениях столицы, да настолько, что его вкус ценил даже дядя князь Цзи. Он (Юйцзинь, разумеется, не дядя) и взялся организовать принцу веселый мальчишник перед государственной свадьбой.

Гости собирались в доме Мяоинь без лишней спешки, без ажиотажа и нетерпения, свойственного людям более молодым и лишенным должного воспитания. Устроитель постарался на славу: присутствовали развлечения на самый изысканный вкус. Гранатовое и гибискусовое вино подавали в крошечных нефритовых чашечках; танцовщицы радовали взгляд, музыканты услаждали слух, и даже такие сухари, как министр Цай и министр Шэнь, сумели отыскать развлечение по собственному вкусу: принялись спорить, вводился ли с 12 года эры Кайвэнь налог на исполнение музыки, или же указ был применим только к выступлениям музыкантов на торжествах и вообще соблюдался только в просвещенной столице, а до отдаленных окраин Лян так и не добрался?

Самые отважные гости рисковали завести беседу с главным почетным гостем, то есть с принцем Цзином. Кое-кому удавалось продержаться три и даже четыре фразы, прежде чем стушеваться, извиниться и сбежать подальше: принц, торжественный и серьезный, в роли счастливого жениха был убедителен, как нарисованная кошка в роли живого тигра.

В те дни глаза Цзинъяня вовсе не глядели бы на развлечения. Он предпочел бы либо тосковать о своих ошибках в одиночестве, либо сидеть рука об руку с сяо Шу... с замкнутым, деловым господином Мэй Чансу, раз тому угодно так зваться, и ожесточенно работать. И предлог для любого, кто поинтересуется, у него был непрошибаемый, точно гранитная плита: возведение в сан наследного заняло бы любого человека делами от рассвета до заката длинного летнего дня и еще большую часть ночи при свечах. Но дядюшка-князь нарочито посмеялся в его присутствии, что праздность — грех простительный и даже ожидаемый в молодости, и Цзинъянь намек понял. Безупречность до сих пор оставалась в глазах отца-императора одним из худших проступков.

Да, он пошел за Юйцзинем в дом развлечений и намеревался веселиться добросовестно. С той же тщательностью, как упражнялся с мечом или писал доклады. Так что он улыбался широко, изъяснялся милостиво и хвалил все происходящее без разбора, а щедрость своих друзей — особенно.

И только прикрывая на секунду глаза, словно в восхищении от музыки, Цзинъянь позволял себе представить тонкие черты, сжатый неулыбчивый рот, узкие пальцы и глаза, темно-золотые, как настоявшийся чай с западных гор. Он уже не мог вспомнить, был ли в глазах сяо Шу тот же оттенок старого золота — и вообще, осталось ли в этом новом облике хоть что-то, не изменившееся по злому колдовству.

Раз он проливал слезы по мертвому — как бы он бросился на шею живому! Если бы только этот живой не сторонился его, точно гуй — персиковой метелки. То ли в холодной ли обиде на то, что его не признали прежде, то ли в нежелании выслушивать горячие признания сейчас. «Эх, Цзинъянь, упрямый ты буйвол. Двенадцать лет — полный круг Небесного колеса, за такой срок кто угодно может измениться». И сердечный друг сяо Шу, весь нынешний интерес которого в тебе — одна политика, много лучше, чем тот же друг, чьи кости давно сгнили в горах без погребения. Верно ведь? Радуйся.

Следовало отдать должное Янь Юцйзиню, тот постарался. Девичий смех порхал по саду, сливаясь с негромкой музыкой, а царившие повсеместно непринужденность и сердечность не позволили бы несведущим догадаться, что здесь отдыхает от забот наследник трона. Пожалуй, вольность обстановки вышла даже чрезмерной — это Цзин решил, обнаружив, что перед ним поднимает чашу в приветствии какой-то незнакомый тип. Типичный беспутный гуляка в вышитых шелках, который даже волосы посреди развлечений подвязать не удосужился. Должно быть, забрел во внутренний сад на звуки музыки, а охрана сочла его безобидным.

— Да продлится благополучие вашего высочества тысячу лет — а вместе с вами и всех ваших близких! — гуляка показал из-под ладони донышко опустевший чашки.

— Мы ведь с вами не знакомы — господин?.. — произнес принц Цзин с холодным намеком.

— Только по рассказам общих друзей, — усмехнулся тот вольно, словно и не с наследным принцем говорил. Не то чтобы Цзинъянь жаждал уважительных поклонов в исполнении подвыпившего бездельника, но меру-то знать надо! — Пользуюсь случаем свести знакомство там, где условности ранга смываются глотком доброго напитка. Моя фамилия Линь. «Линь» — как ирис. Имею честь быть наследником семейной традиции, цель которой — упорядочить и сохранить ценные знания.

— Нет ничего могущественнее знания, — вежливо ответил Цзинъянь. И, уже произнося эту фразу, внезапно понял, о какой традиции идет речь и кто перед ним. — Списки это подтверждают.

До сих пор Цзин представлял Хозяина Архива Ланъя как-то более... Почтенным с виду. А перед ним сидел щеголь с серьгой в ухе и выражением лица, как у подвыпившего столичного бездельника. Только взгляд был внимательным и тяжёлым.

— Ваше высочество не только проницательны, но и удачливы. Обычно Архив делится своими знаниями с просителями за плату, я же пришёл к вам сам и предлагаю помощь бескорыстно.

— Не предполагает ли такое бескорыстие, что вы блюдете еще чьи-либо интересы? Ведь именно с вашего предсказания о гении-цилине в нашу столицу и пришли перемены.

Перемены, вознесшие самого Цзинъяня к вершинам, безжалостно направляемые одной худой рукой и одним острым умом. Какое касательство ко всем этим делам имеет Архив? Известно, что он не предсказывает события — но, быть может, их устраивает?

— А Чансу в вас не ошибся, — улыбнулся господин Линь. — Упрямы, недоверчивы к посторонним…

— Вы не ответили на мой вопрос!

— …и преданы своим, как он и говорил. Успокоит ли вас, что моя забота сейчас как раз о нем, Сяо Цзинъянь?

Внезапно вспомнилось, что Молодой Хозяин известен не только как знаток редких сведений, но и как целитель. Сердце дрогнуло, пропуская удар.

— Он нездоров?

Цзинъянь надеялся на утешительные заверения гениального лекаря, но господин Линь ответил жестко:

— Как и весь последний год, он уверен, что умирает. И я пока не в силах его излечить. Но если вы спросите его о здоровье, он соврет, глядя вам в глаза.

— Не сомневаюсь, — отозвался Цзинъянь, уставившись в дно выпитой чашки. Сердце стучало так, что было готово прорвать шелка богатого наряда. — Тогда что именно вы от меня хотите?

—Я хочу вас предостеречь и заручиться вашей поддержкой на будущее. — Господин Линь поднял ладонь, останавливая любые возражения, готовые сорваться с языка Цзинъяня. — Прошу вас, обуздайте ту нетерпеливость, за которую вас попрекает Мэй Чансу. Выслушайте сперва.

— Говорите, — выдавил Цзинъянь сквозь зубы.

— Ваш — и мой — друг сейчас подобен стреле, несущейся к цели. Даже богам не ведомо, что произойдет, когда он ее достигнет, когда осуществятся ваши общие чаяния по делу Чиянь. Я пытался это выведать, но не преуспел, даже подсылая в его сны пучеглазых демонов с сотого неба. Все, что я могу сейчас, — предостеречь вас. Обращайтесь с Чансу бережно, как с зажженной свечой на пороховом складе. Не выдавайте то, что узнали от меня, не терзайте себя и его вопросами, на которые не знаете ответа, охраняйте его здоровье, насколько сможете. И если — когда —я попрошу вас о помощи для него, не медлите ни мгновения. Время — ещё более драгоценная вещь, чем знания, а я — человек Чансу, и, быть может, даже в большей степени, чем вы сами. Можете мне это обещать, принц Цзин?

— Но… как я могу вам верить? — спросил Цзинъянь оторопело. Не самый умный вопрос для человека, столь глубоко увязшего в придворной политике, как он. Но все, что касалось сяо Шу, неизменно выбивало его из привычной колеи, точно конь, вышибающий всадника из седла. — Хотя бы в том, что вы тот, кем назвались?

— Когда этот мальчик еще звался Линь Шу, — сказал господин Линь задумчиво и очень тихо, — он как-то произнес, что вы — половинка его души и скопище тех же недостатков, что и он сам. Решайте сами, кому он это мог бы сказать. А пока — всех вам благ, ваше высочество. Откланиваюсь.

Пару шагов, и он растворился в тенях галереи, среди резной листвы и цветных лужиц света от фонариков. Будто и не приходил вовсе.

*9*

Линь Чэнь проснулся от того, что его трясли за плечо.

Он распахнул сонные глаза и убедился в том, что подозревал и так: солнце еще толком не взошло, небо синело тусклым оттенком любимых халатов господина Су, усадьба была погружена в сон, и даже подручные тетушки Цзи пока не начали растапливать печь на кухне. А возле его, Линь Чэня, постели, сидел на корочках малыш Фэй Лю и требовал:

— Вставай! Лови!

Линь Чэнь зевнул с риском вывихнуть челюсть. Нынче ночью он преклонил голову на подушку, когда Бык уже давно вышел на середину неба. И пары часов свидания с этой замечательной мягкой, округлой штукой полагал недопустимо малым сроком.

— Фэй Лю, непослушный мальчишка! За то, что ты меня разбудил, я заверну тебя в колючее шерстяное одеяло и посажу — у-а-а! — в самый темный погреб. Вчера мы играли в догонялки, вчера — а сейчас дай поспать, ты, дитя ночного демона и быстроногой лани!

Фэй Лю выслушал его со своим обычным сосредоточенным видом и повторил упрямо:

— Лови! Надо.

— Кто-то проник в поместье? — догадался он. Фэй Лю энергично закивал. — Но я-то тебе зачем? Ты сам кого хочешь поймаешь, а если одному скучно, скажи Чжэнь Пину, он тут ведает охраной.

Малыш Лю скривился в выразительной гримасе:

— Нет, ты! Лиса.

Со стоном Линь Чэнь хлопнул ладонью по гудящему лбу:

— А я-то поверил! В Цзиньлине не то что лис, даже захудалых хорьков днем с огнем не сыскать. Или, по-твоему, наше скромное жилище лично навестила тысячелетняя хули-цзин?

Фэй Лю дернул его за плечо со всей силой. Не напрягись Линь Чэнь не думая, по вбитой в тренированное тело привычке, полетел бы на пол.

— Брат Су! Кусать! Сбежать!

Волшебные слова «брат Су» действовали всегда, вздергивая целителя на ноги независимо от того, какой абсурд эти слова сопровождал. Линь Чэнь накинул что под руку подвернулось и как был, взлохмаченный и неодетый, поспешил по влажной от предутренней росы галерее.

Чансу сидел в постели, занавесившись волной распущенных волос, держался за горло и тяжело дышал. Нехорошо, прямо скажем, дышал, мелко и с присвистом, точно силой воздух сквозь горло проталкивал. Э-э, как там рассказывал Бесприютный Лекарь? «Задыхается, словно покусанный дикими пчелами»? Линь Чэнь хлопнулся на колени рядом, чуть ли не силой отвел его пальцы от горла, всмотрелся — нет, не видать никакого укуса, ни насекомого, ни зверя, да и отека тоже нет.

— Да что вы, кх-хе, прибежали? — слабо выдавил Мэй Чансу. На лбу у него блестела испарина, щеки расцвели горячими пятнами. — К-кошмар… — Он тут же раскашлялся, прижав тыльную сторону ладони ко рту.

Линь Чэнь не медлил: с силой втиснул пальцы в точки ему за ушами, восстанавливая ритм вдохов, развернул, прижал к себе спиной (опасно тощей спиной, на которой позвонки можно было прощупать даже сквозь плотный шелк, словно у голодающего или аскета). Самый быстрый и бесцеремонный способ — задать ритм дыхания своим собственным. И массаж.

— Дыши. Не разговаривай. Кошмар приснился? Если да, просто кивни, — приказал он.

Фэй Лю быстро подполз на коленях и наябедничал ему на ухо: «Вот! Лиса! Кусает!» Пришлось шикнуть на него: «Не выдумывай!», — но тут Чансу просипел:

— Лиса? Я…

— Если ты продолжишь болтать и сейчас, я отниму у тебя голос минимум на полстражи! — пригрозил Линь Чэнь самым суровым целительским тоном. — Эй, Фэй Лю! Что за лиса? Расскажи.

— Спал. А она прыгнула! Белая. Кусает! В горло! — возбужденно заговорил Фэй Лю, показывая руками. Потом метнулся куда-то в сторону и притащил плащ Мэй Чансу — нарядный, густо-синий, с белоснежным песцовым воротником. — Вот!

Больной, который успел задышать тихо и покойно, усмехнулся:

— Теперь я могу говорить? Спасибо, Линь Чэнь. — Голос его окреп, обрел ту звучную, убедительную, насквозь лживую интонацию, которую Линь Чэнь узнавал с первого звука. — Не ты ли меня учил, какие дурные сны случаются у нормальных людей? Вот и мне иногда снится глупость, вроде той, что мех на плечах у меня ожил и пытается меня цапнуть. Должно быть, малыш нечаянно запомнил. Фэй Лю, ты не должен так бояться, — прибавил он увещевающе. — Мы зря побеспокоили брата Чэня посреди ночи, и теперь он наверняка будет на нас ворчать.

— Лучше ты побеспокоишь меня лишний раз ночью, чем, выспавшись, я приду к тебе и увижу, что ты выдохнул и забыл вдохнуть, — предсказуемо проворчал Линь Чэнь. — И давно тебя душит по ночам собственная одежда?

— Я уже не помню, — махнул тот рукой и отстранился из вынужденных объятий.

— Спал! Видел! — вызывающе выкрикнул Фэй Лю. — Сбежала. Лови.

— Сейчас я способен поймать только муху, если она залетит ко мне в рот, — ответил Линь Чэнь честно, давя зевок, на что Фэй Лю захихикал.

Внезапный страх и дрожь отпускали его, рассеиваясь под лучами восходящего солнца подробно туману, и лишь какая-то мелочь зудела, не давая покоя. Надо расслабиться — и тогда она сама всплывет перед глазами. Значит…

— Давай плащ сюда, я заберу его с собой, можете не бояться. Чансу, пять капель сока черной редьки на чашку воды, выпить одним глотком, прикрыться от света ширмами и спать допоздна. Фэй Лю, можешь скакать по всем крышам, кроме этой и моего дома, а еще лучше — подразни этого певучего Чжэнь Пина и уведи его в другой конец поместья. Солнце, можешь вставать!.. Все, я свое дело сделал. В постель!

* * *

— Май Лзы! Ты должен! — кипятился Линь Чэнь, словно чайник на углях. — Ты начал, тебе и продолжать. Это же ты первый рассказал мне про песцовый воротник?

Сонная реальность ходила взбаламученными волнами в такт его восклицаниям.

— Должен я тем, у кого деньги взаймы брал или кому присягу приносил, — буркнул маленький дух. Посмотрел на возмущенное лицо Линь Чэня, сжалился: — Да знаю, ты мне с изнанки небытия до живых достучаться помог. Не совсем я неблагодарная скотина. Но все-таки — врать человеку во сне? Хуже, чем у раненого без сознания по карманам шарить.

— Да он сам врет как дышит! Нет, это я сейчас вру: дышит он много хуже. Скверное дыхание, я бы сказал. А когда я, гениальный целитель, между прочим, говорю нечто подобное…

— То ты в панике, — понятливо кивнул Май Лзы. — Все-таки видно, что ты врач. — И в ответ на вопросительный взгляд пояснил: — Спасать жизнь умеешь. Гениальные догадки делать — умеешь. Расследовать — умеешь. А вот допрашивать — нет, не умеешь.

— А ты?!

— А я — Аудитор, — сообщил тот что-то совершенно непонятное, щелкнул пальцами и растаял прямо в холодном воздухе.

*10*

— Господин Мэй Чансу, если не ошибаюсь? — бравируя показушной ленцой, Майлз приблизился к сидящему в центре ледяного зала снежному изваянию. Желание назвать старого знакомца прежним именем сразу пропало. Было бы глупо. Чужак, которого он видел перед собой, не вызывал ничего, кроме желания повыше поднять воротник от холода.

Запорошенные снегом ресницы дрогнули. Глаза открылись — нехотя, с позвякиванием льдинок. Тело изобразило церемонный поклон: ладони вытянутых рук плотно сомкнуты, широкие рукава вспорхнули крыльями, спина прямая, взгляд пустой, душа не здесь.

— Приветствую духа-покровителя.

— Как всё изменчиво в этом лучшем из снов! — бодро прочирикал Майлз. — В прошлый раз ты так смотрелся — краше в гроб кладут, зато я успешно выздоравливал. А теперь вот я сам едва жив, а ты выглядишь, м-м… — он покривил душой, — неплохо.

Со стороны застывшего айсберга с дюжиной фальшивых имен исходила холодная пустота.

Майлз уселся по-турецки, представил соответствующий кофе, но вредная реальность не пожелала слушаться. Пришлось намекнуть на продолжение разговора даже без чашечки бодрящего напитка:

— Как поживаешь, дружище?

Сидящий повел плечами, будто от сна просыпался. А может, и правда давал устроиться поудобнее своему живому воротнику.

— Ничтожный благодарит старшего брата за участие. Мои дела близятся к успеху, и я наконец-то готов отдать все свои долги. Если я не говорю о большем, то лишь затем, чтобы не спугнуть удачу. Не так давно я позволил себе самонадеянность... и получил хороший урок.

— Урок, говоришь? Расскажи! Не сочти за праздное любопытство, — Майлз выставил ладони, как бы загораживаясь от возможного обвинения в бестактности, но не дождался даже дежурной усмешки. — После того, как я последний раз вляпался в неприятности... если честно, я еще не до конца из них вы... выляпался, но решение уже принял. Теперь — только осторожность! Буду использовать любую возможность учиться на чужих ошибках, чтобы мои дети лично имели возможность указывать мне — на мои собственные.

— Это простой урок, Май Лзы, — соизволил улыбнуться Мэй Чансу. — Никогда не недооценивай врага, никогда не возлагай слишком тяжкой ноши на друга. Цзинъяню и без того трудно приходится, и я надеюсь, что мне недолго остается испытывать своей персоной его терпение.

— Угу, угу, — покивал Майлз. И тут же, заговорщицки понизив голос, придвинулся ближе к собеседнику: — Почему твой друг не рад тебя видеть? Ты не похож на человека, способного учинить дурную шутку.

Тот лишь пожал плечами; песец приоткрыл один глаз и посмотрел на Майлза равнодушно.

— Шутка воистину вышла злая, Май Лзы. Правы мудрецы, когда говорят, что чувства причиняют боль, даже самые возвышенные. Миновало столько лет, но Цзинъянь все еще тоскует по сяо Шу, мне же не хватило точности расчета, и я сделал его тоску лишь крепче, показавшись ему под прежним именем. Увы, он — чистая душа и не умеет отличить потерянного друга от оборотня.

— Оборотень? Ни разу не видел настоящего оборотня. Конечно, есть Таура, но это совершенно другой случай. Мой клон-брат Марк... если подумать, тоже не он. Ох, прости, — спохватился Майлз. — Значит, ты за последнее время сделался экспертом по оборотням?

— Я в переносном смысле, — сказал не-принц-в-мехах кротко. — Хотя желал бы я быть лисом-оборотнем, тогда бы многое было проще. Лисы хотя бы ни знают ни добродетелей, ни привязанностей.

— Вместо этого ты стал просто человеком в лисьем ошейнике... — Майлз не удержался и пропустил сквозь пальцы пышный хвост воротника. Песец поднял голову и злобно оскалился. — И доволен этим, похоже.

— Моя судьба не дает мне повода роптать, — сказал Мэй Чансу сурово. — Вожделенная цель так близко, что от ее близости у меня кружится голова. Император уже издал указ о пересмотре дела Чиянь. Еще пара десятков дней — и неправедно осужденным будет посмертно возвращено доброе имя.

— Прекрасно. Но?.. В твоих словах звучит такое ясное «но», что и глухой не ошибется.

— Мои товарищи, мои соратники не понимают меня! — провозгласил Мэй Чансу с тенью неожиданной страсти в голосе. — Вот ты — поймешь! Ты — дух, ты выше наших здешних суетных забот, и ты должен понимать, что такое — посвятить себя всего одному делу. Если я скажу Цзинъяню или Нихуан, что я — вовсе не чудом выживший их драгоценный сяо Шу, не друг и не возлюбленный, а осуществленные чаяния семидесяти тысяч душ, копье мести и не более того — они, чего доброго, просто примут это за дурные стихи или за приступ меланхолии. Но вот ты скажи, как могу я на пути к этой цели размениваться на простые человеческие желания?

Майлз, как на мгновение забыл выдохнуть — так и застыл с надутыми щеками. Но на прямой вопрос отмолчаться не посмел:

— Не знаю. А ты можешь?

— Не могу, — отрезал тот зло. — Я не для этого предназначен. Из вороньего гнезда не возьмешь куриного яйца, а дух справедливости и возмездия — не та компания, с которой можно прогуляться по улице в ночь праздника фонарей. Тринадцать лет надежды мертвых и последний отцовский приказ заставляют мою кровь течь по жилам, заменяют мне пищу и воду, горе и радость!.. — Мэй Чансу передернулся, попытался оттянуть пышный воротник от горла, отчего песец недовольно заурчал, и опустил руку. — Не знаю, оборотень ли я, но уж точно не человек. Человеку не под силу свернуть гору Мэйлин; мне же, даже с условленной ценой, удалось разобрать ее по камушку лишь сейчас, спустя тринадцать лет…

— М-м? «Условленной ценой»? — вклинился в поток откровений Майлз.

— Разве ты не помнишь? — удивился — действительно удивился, даже поднял брови, чуть потрескался ледяной коркой на лбу и на четверть градуса потеплел взглядом — бывший Линь Шу. — Тогда, в нашу первую встречу, ты учил меня, что нет и не может быть препятствий к тому, чего действительно желаешь достичь всем сердцем. Что ради того, чтобы выиграть, можно украсть, солгать или даже убить…

«Я такое говорил?» — ужаснулся Майлз, но, вспомнив некоторые слухи, ходившие об адмирале Нейсмите среди дендарийцев и коллег-эсбэшников, не посмел изображать невинность и просто молча слушал.

— Мог ли Линь Шу, золотой сын великого командующего Линя, гордость столицы, забыть о гордости, о чести предков и вершить темные, злые, жестокие дела?! Но Линь Шу умер — там, на горе Мэйлин. Его плоть досталась воронам, а кости смешались с останками других павших. Тот, кто беседовал с тобой в палатах Архива на горе Ланъя, изменился. Потому он и смог внять новой науке. Отринуть лишнее, отсечь от своей души все слабости, нелепые надежды и… и… — не в силах подобрать правильные слова, заснеженный, истощенный все-еще-не-мертвец закрутил ладонью. Песец взрыкнул, но на сей раз на него не обратили внимания, — …все прочие глупости. Пустые чувства, вроде желания коротать дни за праздной беседой с друзьями, слушать музыку или даже поехать в Юньнань и выяснить, хочет ли Нихуан за меня замуж, или это намерение давно растаяло, как снег весной…

— Отринуть лишнее? — эхом повторил Майлз.

— То, что вызывает бесполезное сотрясение потоков энергии, — ответил господин Мэй, возвращаясь к привычному для себя состоянию ледяной вежливости. — Признаюсь, я не счел это потерей. В ту пору я бы отдал за осуществление своих чаяний даже правую руку, если бы только мой план был способен исполнить калека.

Вот теперь Майлз все понял, и это понимание высыпало ему за шиворот горсть мурашек. «Твоя работа, приятель?» Благодетельный совет великого Нейсмита младшему товарищу и длинный язык того же Нейсмита сработали, так, что ли?

«Теперь хотя бы понятно, зачем меня сюда швырнуло. И кто обязан хотя бы попытаться исправить свои ошибки».

— Но, если вычеркнуть из души всё то, чем жил и чем гордился некий молодой господин Линь Шу, обменять его мечты на жажду мести и заменить плоть тем, что вырастили заботливые лекари — то кто это будет? — вкрадчивым тоном демона-искусителя спросил Майлз.

Господин Мэй наградил его острым, но непонимающим взглядом.

— Дружище Мэй Чансу, позволь, я расскажу тебе одну историю. О некоем самоуверенном засранце, который однажды решил, что ему можно абсолютно всё — ведь он умен и непобедим. А там, где победить невозможно — он с легкостью менял правила игры и бегал по минному полю, как по футбольному.

— Фу — что?.. Поле из мин? Странная придумка! Однако если раздобыть побольше пороха…

— Не отвлекайся, — Майлз наставительно поднял палец. — Знаешь, что случилось с этим самоуверенным бараном?

— По твоему лицу нетрудно догадаться: его убили, — губы Мэй Чансу исказила злая усмешка. — Если ты думаешь напугать меня, чей срок подходит к концу, смертью…

— Хуже, — резко перебил барраярец. — Из-за него стали гибнуть люди. Что ж, для некоторых профессий риск — неотключаемая опция; умереть, не дожив до тридцати — и такое бывает. Но, вернувшись с того света, я, пусть и далеко не сразу, начал подсчитывать, на сколько же жизней обменял свое спасение. Сначала это были потери, которые легко списать на боевые действия — в конце концов, солдаты умирают, это их долг! Но потом я сам чуть не убил… другого солдата, который да, просто выполнял свой долг, — Майлз вдруг понял, что говорить в полный голос не может — в горле застрял комок невысказанных сожалений лейтенанту Форбергу. А говорить о другом «убийстве» он заставил себя, выдавливая слова, как будто они были осколками гранаты в его плоти: — А потом по моей вине мой старый друг, вассал моего отца, человек, который научил меня жонглировать вселенными, потерял… если не жизнь, то большую ее часть.

— Смерть — всего лишь мгновение, сяо Шу. И ты, и я прекрасно это знаем на собственной шкуре. Каждый солдат, будь он командующим или последним рядовым, готов отдать свою жизнь в бою. Но готов ли он к тому, что его жизнь, а еще того вернее — его цель, взгромоздятся на кучу трупов случайных, невинных, а значит достойных жизни людей?

Распушившаяся тварь на плечах Мэй Чансу перестала прикидываться воротником, подняла голову и злобно оскалилась. Когда хозяин — впрочем, хозяин ли? — потянул к ней руку успокаивающе погладить, существо впилось зубами в бледные холодные пальцы. Бывший Линь Шу проговорил, не замечая, как его ладонь окрашивается алым:

— Случайные жертвы… Небеса знают, скольких усилий мне стоило… но иногда… Старшая принцесса Лиян! — вдруг со всхлипом втянул он воздух сквозь зубы. — Барышня Ци, ее дочь, в расцвете молодости и красоты… Я должен, должен был предусмотреть!.. И Цзинжуй. Я разрушил его семью, вырвал с корнем любовь и заботу, которая взращивалась столько лет…

Песец с окровавленной мордой забеспокоился, обернулся теснее вокруг шеи Мэй Чансу и вцепился снова — на сей раз в горло. Человек закашлялся, давясь то ли красно-белым мехом, то ли собственными слезами. В ледяном чертоге оглушающе взвыл ветер, заплакал на три разных, смутно знакомых голоса, и Майлза мгновенно вымело из чужого сна, словно сухой листик за порог.

*11*

— Чтобы я еще раз! — бушевал Линь Чэнь, страшный и резкий, как северный ветер. — Допрашивать он умеет, как же! Не иначе как у заплечных дел мастеров Ся Цзяна учился этому высокому искусству. Трое суток!..

— Ареста? — опасливо спросил Майлз, переступив порог своей верной уютной метеостанции.

Линь Чэнь выглядел не очень. Не зная о трудностях его профессии, можно было бы предположить, что он или намеревался изобразить древнее китайское животное панду, или беспробудно пил неделю подряд.

— Это не смешно, — грозно сверкнул он глазами. — Кашель с обильной кровью и трое суток в постели. Хорошо хоть потом у тебя хватило совести мне не сниться. Да чтобы я тебя на десяток бу теперь к Чансу подпустил! Вы что, подрались?

— Собственно, какое «потом»? — не понял Майлз. — Я прямо сейчас, поэтому и предупредить не успел. А про кровотечение из горла это понятно. Там зубы знаешь какие!

— Во-первых, не из горла, а во-вторых, никаких зубов, невежественный ты демон, у людей в горле нет и быть не может! — рявкнул Линь Чэнь.

Они непонимающе уставились друг на друга

У доктора явно имелся приличный опыт общения с психически неуравновешенными пациентами, но и Майлз был не лыком шит — пара недель возле койки потерявшего память Иллиана научили его терпению. И все же Линь Чэнь овладел собою первым.

— Май Лзы, — произнес он вкрадчиво и очень настойчиво, — я понимаю, что буйность твоей натуры сравнима разве что с твоим чувством юмора, а ждать на грани жизни и смерти ты уже истомился. Но сейчас не время для шуток. Если ты станешь развлекаться и усложнять мне задачу по спасению Чансу, я тебя… придушу. Ей-Архив, не до смерти, но чувствительно.

Майлз решил было обидеться, потом оценил всю глупость такого намерения — обижаться на персонажа собственного сна.

— Совсем уж болваном меня не считай, — буркнул он. — Мы все-таки из разных миров, встречаемся во сне, куда уж без забавных казусов с переводом. Но вот. Здесь твоего друга душит лед и какой-то хищный зверек, которому очень не нравится, когда он переживает и вообще думает о чем-то, помимо своей Великой Цели. Мэй Чансу назвал это «условленной ценой». На язык своей реальности будь добр перевести сам.

— Я, да... переживает… погоди-ка, — Линь Чэнь начал загибать пальцы, щелкать веером и производить иные хитрые действия, словно бухгалтер с древними счетами. При этом он еще бормотал незнакомые китайские имена и немного ругался сквозь зубы на некоего «хитрого лисьего сына», и Майлз сомневался, что имеется в виду белый песец. — Чувства! Чай в лавке! Совпадает, гуй его напугай в полночь! Погоди, а что ты говорил про «прямо сейчас»? Я с тобой пять дней назад разговаривал!..

Чертовы трудности перевода захватывали не только язык и культурный конфликт, но время и пространство. «Может, я вообще уже умер?» — подумал Майлз безнадежно. Мамина бетанская религия и барраярские воззрения на это вопрос расходились кардинально, но не мог он за свою жизнь нагрешить столько, чтобы быть приговоренным к бессрочному заточению в маленькой камере с одержимым профессионалом?

Который вдобавок мигает.

Нет, не в смысле «лукаво подмигивает». Появился — исчез. На середине фразы. Исчез — появился. Эй!

— …Сегодня наконец-то поминальная церемония, — выдохнул Линь Чэнь так, словно мешок с пластцементом на спине в гору тащил. — Чансу оделся в белое и ушел. Смотрю ему в спину — мороз по коже, как будто снег среди лета выпал. Суеверия, а, брат Май? Я его все утро силой накачивал, как мог, настойка женьшеня с золотым корнем у него скоро из ушей польется. Подозреваю, когда он вернется, в постель его потащат уже на руках. Надеюсь, не я — сейчас я даже веер поднимаю с трудом. Если хотя бы одну стражу не посплю, ни на что не буду годен. Будешь мне мешать…

— Не беспокойся, не буду, — успокаивающе закивал Майлз. — Э-э, доктор Линь, тебе не кажется, что это ты дошел сегодня до грани, а не твой пациент?

Линь Чэнь воззрился на него свирепо из окруживших темные глаза синяков:

— Этот безответственный, скрытный, упрямый негодяй — он может дойти хоть до грани, хоть за нее, но я его оттуда вытащу! Выволоку за шкирку, вынесу на руках, выпою собственной кровью, увезу на гору Ланья и там верну в мир живых еще раз. Он обещал стараться, но ему веры нет. Май Лзы, я заклинаю тебя — теми жизнями, что ты спас с моей помощью, — ты тоже постарайся! Я сам уже стараюсь так, что еще немного — и при жизни сделаюсь святым.

Майлз попробовал отшатнуться от тычка веером в лоб — шелковая штуковина плыла в воздухе ме-е-едленно, но он и сам, казалось, застыл, как жук в янтаре безвременья, — а потом мир с хлопком взорвался, и его снова потащило спиной вперед.

* * *

Мэй Чансу вошел в ворота поместья пошатываясь, опираясь на плечи Му Нихуан. Взмокшие волосы выбились из-под белой траурной повязки, лицо бледностью почти сравнялось с ней. На полголовы его ниже, боевая княжна почти тащила его на себе.

Лицо у Линь Чэня было привычно насмешливым, а пальцы не дрожали, когда он перебирал иглы в распахнутом футляре из змеиной кожи.

* * *

— Э-эй, Мэй! Мэй Чансу!

Сталактиты в чертоге Снежной королевы порушились, оплыли потеками. Ледяного трона было вовсе не видно. Над полом поднимался дрожащий горячий воздух, и в нем казалось, что сидящая на полу фигура двоится, взблескивает поочередно осколками льда или бляхами несуществующего панциря, меняется лицом.

Майлз опустился на колени рядом, опасливо потрогал его за плечо — но намокший мех богатого воротника оставался совершенно безжизненным, как ему и положено. Знакомое лицо над ним было таким же мокрым, залитым то ли растаявшим снегом, то ли слезами.

— Ты как, дружище? Все получилось?

— Да, Май Лзы. Самому не верится. Обвинения с Армии Чиянь сняты. Тринадцать лет… Боги! Тринадцать лет я не был собой.

— Совсем как я, сяо Шу. — Майлз облегчённо улыбнулся. Ну вот, глюки с хищным мехом и сменой имен закончились. Теперь вернется славный парень, которого он давно знал. — Совсем как я. Тринадцать лет карьеры тайного галактического оперативника — когда все внезапно завершилось, шок был такой, что я думал, сдохну… Может, ты тоже мой потерянный брат-близнец, а?

— Надеюсь, что твоя судьба светлее моей, Май Лзы, — улыбнулся тот в ответ, радостной, почти прозрачной улыбкой. — Мне осталось продержаться совсем немного, чтобы не опечалить друзей в их радости. Потом можно будет умереть.

«Двадцать пять за рыбу деньги!» — мысленно выругался Майлз фразой, подхваченной давным-давно от одного из русских сокурсников по Академии.

— Зря ты так, м-м, пессимистично. Твой доктор говорит, все не настолько плохо. Нет, серьезно! — Он поймал себя на том, что начинает горячиться. — Считай, ты теперь жизнь начинаешь: долг отдал, подвиг совершил, даже прятаться от закона больше нет необходимости. Ради этого можно и озаботиться своим здоровьем немного.

Мэй Чансу, или сяо Шу, или кто он там был, поднялся с пола одним легким текучим движением и протянул Майлзу руку.

— Почему плохо? Хорошо. Ты бы знал, насколько мне надоел этот Мэй Чансу! Отвратительный тип, терпеть его не могу. Интриган, позер, лжец, расчетливый делец, одни от него смуты и несчастья. Пора его похоронить с концами.

— Это вместо того, чтобы извиниться перед теми, перед кем ты провинился, и продолжать жить?

— Слишком сложно, — пожал плечами Мэй Чансу. — И неосмысленно. Думаешь мне, такому всему из себя прекрасному умирающему герою, их вернувшемуся с того света Линь Шу, любой не простит все содеянное и сверх того? Нет уж, хоронить, да поглубже, да еще землю сверху солью посыпать, чтобы уж точно не вылез добрым людям жизнь отравлять. Никто по нему не заплачет.

— Никто? — прищурился Майлз недоверчиво.

— Ну, разве что кто-нибудь из Союза Цзянцзо, по привычке. Привыкли, разбойнички: удобно ведь, когда самый главный все решает, отчего не всплакнуть над таким человеком, как над отцом родным… Ты-то что расстроен, Май Лзы? Порадуйся со мною. Я выбрасываю истрепанную бумажную маску, только и всего.

«Был отмороженный болван, стал отчаянный суицидник, вот радость мне на голову!»

— А-а… это ничего, что в одну могилу ты намерен снова уложить двоих? — попробовал Майлз то, что некогда сработало. — Даже самое распрекрасное творение — дело рук своего творца, и даже самую искусную маску кто-то должен носить. Если ты терпеть не можешь Чансу — допустим, но кто тогда такой «ты»?

— Я, — ответил сурово человек в сером халате, — живой мертвец. Тот, кому необходимо здесь напоследок прибраться. Лед разнести в осколки, шкафы пооткрывать, скелеты вытащить. Благовонную щепу настрогать, одеться в белое — да и сжечь остатки этой жизни к гуевой матушке, чтобы полыхнуло!

Линь Шу — глаза горящие, спина прямая, походка решительная — шел по бывшим ледяным чертогам, и в такт его шагам вокруг все действительно рушилось, падало, раскатывалось по полу мелким песком, ложилось под ноги свитками, остро блестело кристаллами то ли драгоценностей, то ли соли.

— Ты ошибаешься, Линь Шу, — возразил Майлз отчаянно. — Мертвецы не способны никого сыграть. Не способны побеждать. Не способны сожалеть и мучиться угрызениями совести. Будь ты мертвецом — ты бы не завел этих речей.

— Прости, Май Лзы. Не хотел с тобой спорить, но в том, как подвести черту и какой смертью умирать, мне и своего ума достаточно. К тому же боги милостивы, они подкинули мне подходящий повод.

«Повод? Линь Чэнь, лечить ты умеешь, как сам Гиппократ, но инструктаж перед миссией — это явно не твоя сильная сторона!»

— Ты не знаешь? — улыбнулся Линь Шу безмятежно. — Небеса не всеведущи, или именно до твоего Неба пока не дошли новости? Великая Юй снова напала на нас. Их армия опять выступила к перевалу Мэйлин, представляешь? И нам нужен командующий, чтобы возглавить войска на севере. Не бывает таких совпадений. Видно, божественные владыки простили мне все прегрешения за эти годы и дали шанс умереть с честью и с оружием в руках, а не в постели, захлебываясь кровью, в окружении рыдающих домочадцев. Отличная новость, брат Май! Замечательная!

Он повернулся и пошел дальше. Да еще начал искриться и мерцать, как изображение на головидео, когда прием неустойчивый.

— Я все твоему доктору расскажу, ненормальный! — завопил Майлз ему в полупрозрачную спину, потрясая кулаком.

— Ой, мне уже так страшно… — прошелестело и стихло. Майлз обнаружил, что стоит в растаявшей луже и совершенно один.

* * *

— «В Восточный дворец», — бормотал Линь Чэнь, в шестой раз выравнивая склянки, жаровни и лопаточки на рабочем столике. — Какого лысого подгорного демона его срочно вызывали в Восточный дворец? Принц Цзин, тиран и деспот, почему ты не даешь отлежаться больному человеку?

*12*

Закатное солнце пробивалось сквозь листву, пятнало ее бронзовыми бликами, превращало случайные капельки воды в киноварное вино. И, словно пьяный этим вином, бушевал в саду своего поместья обычно спокойный и невозмутимый господин Мэй Чансу.

— ...Советник Мэй Чансу — маска, исполнившая свое предназначение. А я — солдат и сын солдата, и у меня есть долг, к исполнению которого я был подготовлен наилучшим образом. Как бы я ни был искалечен, если есть способ преодолеть немощь этого тела — я обязан!..

Линь Чэнь этого ожидал. Уже не первый день ожидал, с того мига, как его друг принес поклоны табличкам предков в семейном храме и зажег поминальные благовония. Это напряжение должно было неизбежно прорваться, точно нарыв — а опытный лекарь угадывает внутреннее нагноение задолго до того, как оно разнесет больному руку. Только сделать заранее он на этот раз ничего не мог.

— Чушь, — сказал он только. — Я, конечно, даос не из последних. Но одушевлять терракотовых солдат — да и фарфоровых ученых — задача не по моим силам. Рассказывают сказки, что за горами на дальнем Западе один мудрец придумал вкладывать в голову глиняного болвана бумажку с письменами и тем самым дарить ему псевдо-жизнь, подчиненную одному приказу. Надо будет почитать, как он это делает... Но уж извини, ты — человек, от тебя я жду большего. А если тебе, Чансу, угодно по-прежнему считать себя куклой, оживленной ради одной-единственной цели... так ты дурак!

Гений оскорбленно поджал губы:

— Линь Чэнь. Хоть ты и Хозяин Архива, но не слишком ли самонадеянным ты сделался, чтобы судить за меня, зачем я живу?

— Мэй Чансу. Хоть ты и гений цилиня, но даже ты не сможешь мне объяснить, зачем ты вдруг решился сдохнуть!

Удивительно, но тот и вправду попытался предложить какое-то объяснение:

— Ты же знаешь, Мэй Чансу — это обман. Грязная выдумка ради благой цели, пора ей наконец уйти дымом в небеса. Все эти годы я жил в долг, заняв остатки несбывшихся жизней у семидесяти тысяч ради одной-единственной цели. Таков был последний приказ отца. И я все еще его сын — Шу из семьи Линь, и сам могу решить, как мне распорядиться собственной смертью!

— Да ты только ею все время и распоряжался, — фыркнул Линь Чэнь. — Жизнью твоего тела озаботился я. И заметь, без малого четырнадцать лет терпеливо не мешал тебе гробить себя ради великой цели. Подрывать свое здоровье дальними поездками и ночной работой, нарушать мои предписания под благим предлогом, критиковать вкус моих снадобий и шипеть на меня при первой же возможности. Ха! Меня это забавляло, а тебя поддерживало в тонусе.

— И за это я тебе благодарен, — ответил Чансу ровно. — Будь же последователен, и давай завершим то, что начали.

— Но теперь, когда ты совершил невозможное... Что там по списку? Вернул благое посмертие семидесяти тысячам душ, очистил имя своей семьи, сменил власть в Великой Лян, переменил судьбу лучшего друга... Ах да, и самое главное: чудом умудрился не отправиться на Небеса в процессе.

— И что?

— И все! Остынь. Линь Шу давным-давно умер, вот его-то оживлять — самое что ни есть черное колдовство. А Мэй Чансу жив и, надеюсь, в здравом уме, так что давай — воспользуйся этим умом.

Чансу решительным хлопком ладони расправил полу халата, которую только что теребил пальцами.

— Хочешь видеть проявления моего ума? Изволь. — Он вытянул кисть и принялся загибать тонкие пальцы. И лунки ногтей, кстати, опять в синеву — плохой признак. — Сперва ты утверждал, что остатки моего хрупкого здоровья не удастся растянуть и на два года сносной жизни. Теперь названные тобою два года истекают, и ты принялся вновь обещать мне какое-то будущее. Ты мне лгал тогда? Или лжешь сейчас? Мэй Чансу — великий мастер лжи, но ты и его переплюнул. Будь честен хотя бы на этот раз и скажи, чего мне ждать, гуй тебя побери! Долгого умирания у тебя на руках, что ли, когда ты последовательно переберешь все способы вытащить меня и отчаешься? Это кто еще из нас колдун, желающий оживлять мертвых...

— Киноварной пилюли бессмертия я тебе и раньше не обещал, — ответил Линь Чэнь хладнокровно. — Но надеюсь, что у тебя и нынче хватит смелости рискнуть и довериться мне с лечением.

— При чем тут доверие и лечение! На границах моей державы пылают огни войны. Войска есть — некому повести их в бой. Цзинъянь готов сам сесть в седло — но он не вправе рискнуть собой...

«Какое мне дело до твоего Цзинъяня?» — мог бы с полным правом осадить его Линь Чэнь, однако сдержался, лишь ответил:

— Всегда где-нибудь будет война. А между «рискнуть собой» и «убить себя» есть разница.

— К гую «всегда» и «где-нибудь», Линь Чэнь! Юйские войска идут к перевалу Мэйлин, снова, ты это понимаешь? Ты, беспечный созерцатель из Архива? Кто еще, кроме меня, способен их остановить... Может, Небеса в тот день и даровали мне жизнь лишь затем, чтобы тринадцать лет спустя я туда вернулся и завершил начатое!

— Интересно, — сказал Линь Чэнь словно себе самому. — Все четверо командующих, которых хотят сейчас отправить в четыре стороны света, замешаны в той давней истории. Трое недобитков Армии Чиянь плюс несостоявшаяся невеста одного из них.

«Замечательная страна — Великая Лян, которую способны защитить только бывшие мертвецы и мятежники... С императором, у которого войсками командуют либо трусы, либо воры, а кто не казнокрад и не убийца — давно сложил голову за измену». Пожалуй, решил Линь Чэнь, ему стоит сильней ценить этого самого Цзинъяня. Может, хоть при нем такого бардака после не выйдет.

— Вот, сам же видишь, что мое место среди них?!

— Гроб там твой, а не место! — выкрикнул раздосадованный Линь Чэнь и с трудом удержался, чтобы не швырнуть в упрямца лучшим своим веером с кисточкой на рукояти. — И ты это знаешь. И Цзинъянь твой — неблагодарный олух, если тоже знает и все равно отправляет тебя на...

Лицо Мэй Чансу лишь на долю мгновения стало идеальной бесстрастной маской, но Небеса не обделили Чэня зоркостью, и он успел это заметить.

— Обманул! — упрекнул он, наставительно воздевая палец. — Ты хоть в курсе, что великому герою, жертвующему собой ради Империи и все такое, невместно делать это тайком? А если я ему все расскажу?

— Не посмеешь! — рявкнул Мэй Чансу совершенно непроизвольно.

Линь Чэнь только изобразил лицом выразительную пантомиму. Мол, кто это не посмеет, я? Если понадобится, так и в тронном зале у всех на глазах... А что он уже успел поймать принца Цзина в саду и выложить ему всю правду, и вовсе смолчал.

— Ты уж реши пожалуйста, чего именно ты хочешь, — прибавил он. — Вернуть себе удалую силу хотя бы ненадолго, умереть героически и быстро, спасти страну, выиграть битву именно на перевале Мэйлин? Что-нибудь одно. Ты не в лавке у торговца, который может отдать тебе три штуки товара за одну цену по случаю Праздника Фонарей…

— Линь Чэнь, — Мэй Чансу справился со своей вспышкой и произнес это ровно и незло, но так, словно заклинал его именем к повиновению. — Я понимаю, ты столько лет удерживал меня на краю, вложил столько усилий, часть своей жизни, в конце концов. Никто не сделал для меня так много, никому я не благодарен так сильно, как тебе. Но теперь в тебе говорит упрямство лекаря, а не холодный разум. Зачем меня держать здесь дальше?

— То есть? — оторопел искусный лекарь и великий ум, вообще не понимая вопроса.

— Моя жизнь все эти пятнадцать лет была ложью и обманом. Фальшивое имя, фальшивая личина, тайные цели, двойные смыслы, тьфу! Столько лет подряд, что бы я ни делал, как бы не объяснял благовидно свои поступки — а в рукаве, как убийца кинжал, вечно держал соображение, насколько происшедшее ляжет кирпичиком в мое здание великой цели. И пусть эта цель была про-настоящему великой — но я, пока шел к ней, замарался по уши.

— Но ты вовсе не…

— Не перебивай, пожалуйста. Ни один из моих поступков не был продиктован любовью, состраданием, уважением — да что, даже ненавистью, жадностью или испугом; одним лишь холодным рассудком. С равной легкостью ломать судьбы друзей и врагов — на это не всякая хладнокровная гадина способна. Я рад, что мне это было под силу столько лет, но, знаешь, я не хочу больше иметь дела с человеком, которому это было под силу. С меня достаточно. Я устал быть Мэй Чансу, с его ядом в костях и хитроумием, которое въелось глубже всякого яда. Ты спрашивал, чего я хочу? Хочу выйти на поле битвы перед всеми под тем честным именем, которое дали мне родители, и погибнуть, совершая то, чему меня учил отец. Сражаться. Я же сказал, недаром войска Великой Юй идут к Мэйлин именно сейчас… таких совпадений, знаешь ли, не бывает. Может, хоть это боги зачтут мне при перерождении и дадут судьбу прямую, ясную и счастливую.

Все-таки язык — самое страшное оружие Мэй Чансу; когда он говорил, перед его правотой хотелось склониться. Сказанное звучало сильно и страстно, и все же что-то мешало Линь Чэню воспринять эту логику, что-то его раздражало, как выпавшая ресница в глазу.

— Ты именно сейчас решил сдаться? — переспросил он. — Устал жить как есть и хочешь переродиться заново в здоровом облике и прожить спокойно и счастливо?

— Что же, ты осуждаешь меня за это?

— За это — никогда. Но с чего ты взял, что божества ведут твоим деяниям счет, в точности как считают очки на турнирном поединке? Покончил с собой — проигрыш, умер от болезни — ничья, пал в бою — гость камешков на весы добродетельной жизни… Думаешь, раз ты вроде как попросил у меня не яд для самоубийства, а лекарство для подвига, они это не сочтут жульничеством?!

Чансу сощурился, стиснул зубы, в глазах натурально блеснули злые слезы. Линь Чэнь раздосадованно всплеснул руками; даже веер самым унылым образом повис на петельке у него на запястье. Пора заканчивать это противостояние, оно никому не пойдет на пользу.

— Я никогда не обманывал тебя и не поступал против твоего желания, — напомнил Линь Чэнь негромко, обнимая его за худые плечи. — Но как я могу дать тебе яд, потакая твоему самообману? Слишком уж велика цена ошибки.

Он отвел Чансу в покои и усадил на край кровати. Тот не противился и долго ничего не отвечал.

— О какой цене ты говоришь, — произнес наконец Мэй Чансу медленно и тихо, точно в полусонном приступе откровенности перед тем, как задремать. — Цель достигнута, пора и долг вернуть, лечь наконец в тамошние снега…

Линь Чэнь чуть не заскрипел зубами при виде столь ясной и безнадежной картины недуга, но повести себя так было бы с его стороны глупо. Чансу его сейчас просто не услышит, поглощенный открывающейся перспективой героического последнего успокоения. Кого он способен услышать — вопрос сам по себе интересный.

— Я понял. Отдохни, — ответил он со всей нежностью, на какую способен прирожденный лекарь, циник, человек, много повидавший в своей жизни — да и, в сущности, давно не юноша. — Перетрудишь себя прямо сейчас — не будет тебе не то что пилюли Бинсюй, но и вовсе позволения вставать с постели. Я обещал тебе помогать и от слова своего не отказываюсь. Спи. Дай мне подумать.

*13*

— Доктор Линь!

Всегда так. То сваливается тебе на голову, когда ты мирно играешь в самолетики, а то его не дозовешься, когда речь идет о жизни и смерти. Буквально.

— Линь Чэ-ень!

Есть хоть какое-нибудь понятие времени в глубокой коме, или в его сне секунда растягивается в неделю, и неделя ужимается до часа? Майлз не знал ответа на этот вопрос, а вопрос был жизненно важный. Потому что один упрямый осел только что решил красиво самоубиться, и как бы понять, сколько времени минуло с этого "только что"?

Когда доктор Линь все же мигнул и проявился, заговорили они одновременно:

— Меня то ли приводят в себя, то ли нейроны уже умирают к чертовой матери… поэтому выслушай быстро, что я расскажу!..

— Видно, я проклят на шесть поколений вперед, раз этот сумасшедший Чансу собрался идти на войну, поэтому говори быстрей, что там у тебя!..

М-да, а сведения разведки безнадежно устарели. Обидно.

— Но ты хотя бы знаешь, что он идет на эту войну с намерением сложить там голову и лечь в уже выкопанную могилку? — вздохнул Майлз, садясь на пол.

— Безумец. Или герой, что одно и то же. «Я — последнее воплощение Армии Чиянь, а армия должна воевать!». Какой из него вояка, если его первые же холода убьют быстрее, чем вражеское копье?

Лицо Линь Чэня было свирепым и сосредоточенным.

— Я больше дюжины лет с ним знаком; иные и в браке столько не живут. И я знаю, что Чансу — гений. Вот без преувеличений, почти как я сам. Когда в его доводах появляется изъян, видимый даже постороннему…

— Слушай, может, этот ваш песец его придушил в драке? Мозги там повредились в результате кислородного голодания?

— Язык придержи, — бросил доктор беззлобно.

— Молчу, молчу! — Майлз поднял обе ладони, да еще пальцы суеверно скрестил.

Самый страшный страх Майлза — «Кто я такой без мозгов? Ни на что не способный калека». Это же должно быть справедливо и для изящного красавца Мэй Чансу, по словам врача — такого же инвалида по здоровью, как и Майлз Форкосиган. Но если справедлив закон подобия...

— Знаешь, я боюсь, от военного похода тебе его не отговорить, — сказал Майлз задумчиво. — Уж если мужчина с потугами на геройство вбил это себе в голову… Когда мне было семнадцать и меня по здоровью не взяли в солдаты, я сделал охренительный кульбит и отправился на другой конец вселенной собирать собственную армию. Свалился с прободением язвы, побывал под обстрелом, попал под трибунал — в общем, выжил чудом.

— Чансу хочет, чтобы я дал ему снадобье, которое сперва придаст ему сил, а потом быстро убьет. Двух гусей одной стрелой, так сказать, — Линь Чэнь безрадостно усмехнулся. -. Как назло, нечто подробное у меня в запасе найдется.

Майлз помолчал.

— Гений заставляет других людей мыслить в том же направлении, что и он сам, верно. Тогда не думай как он; заставь его думать как ты.

— Да! Вот именно. Не все капризы должны исполняться, в конце концов. Или пусть это будут мои капризы! Я, знаешь ли, заслужил! — Линь Чэнь отер лоб и принялся ритмично похлопывать веером по ладони. — Так… Хочет на войну — что с ним сделаешь: сына генерала в землепашца не превратишь. Но примериваться к готовой могиле я ему не дам, и яда из моих рук он не получит! И с мечом в первые ряды атаки тоже его не пущу. Его битва — в штабной палатке.

— Угу, заднице адмирала самое место в мягком кресле тактической рубки, — поддакнул Майлз. — Командирского шатра, если по-вашему.

— Самая беда в том, что война будет на севере, в горах, — размышлял доктор Линь вслух. — Сложность не в том, как ему воевать, а как доехать до места битвы, дожить в походе и не разболеться прямо в сражении, это раз. И еще в том, чтобы у одного слишком умного цилиня прямо на месте не возникла мысль геройски погибнуть, это два. Но об этом я лично позабочусь, иначе зачем иду к нему в охрану? Если понадобится, свяжу и сяду сверху, да еще Фэй Лю на помощь позову.

Майлз глубоко вздохнул, неожиданно вспомнив, как двадцать лет назад его перед сражением у Тау Верде в тех же выражениях распекал сержант Ботари. Стоп! Никаких аналогий!

— Э-э, санитарный транспорт? — быстро подсказал он. — Я о том, что «раз».

Вот теперь дело пошло живее, и даже складка между бровей доктора Линя понемногу разгладилась. Сперва тот дотошно выяснял, что такое «Сяо-Ни-Та-и что-то там», потом Майлз, путаясь и разбираясь заново, чертил на полу устройство рессор для древней кареты и примитивную шахтерскую лампу, а взамен Линь Чэнь объяснял ему принципы трех видов сыновней непочтительности, и как ее избежать. Кончилось тем, Майлз зачем-то начал излагать теорию «Эроса и Танатоса» из психоанализа в мамином пересказе, запутался, озадачил лянского врача, попытался завершить все анекдотом, как бетанские терапевты меняют лампочку, да и махнул рукой.

И все это время пространство вокруг них обоих мутнело все сильней, точно в толще воды ранней зимой зарождались кристаллики льда — или, не дай бог, это не вода, а криожидкость, а в этом случае кристаллизация смерти подобна в буквальном смысле слова, эй! «Я жить еще хочу!» В отличие от прекрасного самоубийцы Мэй Чансу, Майлз всем сердцем надеялся протянуть еще достаточно, чтобы вырастить своих детей и порадовать успехами собственных родителей, поэтому он кинул Линь Чэню неразборчивое «Пока, удачи!» и рванулся сквозь матовую толщу наверх, к бестеневому свету похожей на летающую тарелку хирургической лампы.

* * *

Линь Чэнь поглядел вслед неугомонному духу, выскочившему из сна, как поплавок из воды. Точно из воды — потолок сонных чертогов затянуло колышущееся матовое зеркало, какое бывает, если в солнечный день нырнуть и посмотреть вверх.

— А вот я выныривать не стану, — сказал Линь Чэнь упрямо. — Туда я беги, здесь я помоги, дайте мне хоть одну стражу поспать, черепашьи дети! В застенках Сюаньцзин, говорят, и то милосерднее с узниками обходятся.

Он лег на спину и принялся жевать вытащенную из-за отворота ханьфу травинку. Высоко над ним на перламутровом колышущемся полотне менялись картины. Пролетели огромные, как облака, туманные жемчужины; проплыли, не касаясь лотосными стопами земли, прекрасные девы-небожительницы в печальных белых одеждах. Боги и богини девяти небес окружили севшую на лугу гигантскую птицу Пэн, чье оперение блестело чистым серебром. И даже Май Лзы смирно сидел на летающем троне в окружении богов, не пытаясь по живости нрава учинить какой-нибудь каверзы. Хороший такой сон, мирный, скучный.

Будто услышав Линь Чэня, прекраснейшая из владычиц взмахнула рукавом, облака посерели, обернулись плоской стеной. В малом покое Май Лзы настойчиво расспрашивал кого-то:

— …И он так прямо вам поверил? И приказал не открывать огонь?

Незнакомец, раскрашенный приметными черными и белыми полосами, отвечал:

— Убедить Небесного господина последовать моим советам и сдержать свой гнев до выяснения обстоятельств не было самым сложным. Когда я заверил его, что ручаюсь своей головой, этого было достаточно. Кстати, лорд Форкосиган, удовлетворите мое любопытство: неужели у барраярцев это всего лишь образное выражение?

— Хотите сказать, что в случае вашей ошибки император действительно украсил бы вашей головой свой каминный зал?

— Вы действительно варвар и потомок коллекционера скальпов, — с гортанным смешком, напомнившим Линь Чэню воркование, ответил раскрашенный. Ага, так ведь он, выходит, старый знакомый. Как его там, гем-генерал? Господин Архива был согласен, что порой горбатый дух ведет себя хуже любого варвара, но это не уменьшило его негодования и немедленного желания пообщипать перышки его собеседнику.

— Спасибо, гем-генерал Бенин, и вас тоже очень ценю, — ответил Май Лзы с равной иронией. Или даже нет: ответил не шутя. Его худое лицо было в эту секунду предельно серьезно. — Теперь видите, как это приятно — спасти от кризиса сразу две Империи? Уверен, император Джияджа вам искренне признателен.

Молодец, горбатый флотоводец, добился-таки своего! Линь Чэнь почувствовал гордость за то, что и он приложил руку к этому мирному посольству.

— Я тоже надеюсь на признательность Его Величества, — меж тем ответил генерал чопорно. Титулование в его речах было явно прописано наилучшим уставным письмом и раскрашено киноварью и золотом. — Ведь лишь оно одно может защитить меня от неодобрения Ее Величества Старшей Небесной Госпожи…

— Вам случилось поспорить с императрицей Райан? — удивился Майлз. — Будучи знакомым с нею, уверяю, она кротка и незлобива, сколь это возможно для драко… простите, гем-генерал, для аут-леди.

— Именно то, что вы были знакомы с нею, сделало ее гнев особенно сокрушительным. Госпожа решила, что ее доверие обмануто, и… — Генерал развел руками. — Мне пришлось не подчиниться некоторым из высказанных ею в тот момент распоряжений и наложить вето именем моего господина. И, поверьте, вам она сейчас безмерно признательна ровно в той же мере, как негодует на меня…

Господин Архива расхохотался, не дослушав. Надо будет записать в одном из тайных свитков, что на небесах, оказывается, творится все то же, что и при дворе любого крохотного царства, а Небесная Императрица отнюдь не взвешивает справедливость на нефритовых весах, а строит интриги за спиною своего божественного супруга не хуже любой красотки-гуйфэй из Внутреннего дворца.

Слова расплылись в гул, подобный жужжанию шмелей на лугу, и Линь Чэню осталось лишь наблюдать, как огромное лицо его небесного близнеца выплывает из-за края небес, расплывается по зеркалу воды и безмолвно шевелит губами, словно важная рыба.

*14*

Над главным домом поместья Су воздух словно дрожал — как он вибрирует нетерпением над площадью, где выступают искусные акробаты и толпа не сводит с них сотни глаз, ожидая, ухватит ли канатоходец удачу за хвост или полетит с каната, натянутого в десятке бу над пыльной площадью, навстречу своей смерти. Мэй Чансу с самого утра не находил себе места и не давал покоя своему другу. И причина была ясна обоим.

— Я вижу, как тебе хочется стать Линь Шу, блистательным на поле боя и полным сил. Настолько, что ради этой цели ты готов разменять все, что у тебя остается.

— В конце концов, это «все» остается у меня, Линь Чэнь! И только мне решать, как его потратить.

Пальцы на чашке с чаем дрожали. Гладь жидкости заметно подрагивала.

— Но даже тебе не обернуть время вспять, — возразил Линь Чэнь.

— Мне и не нужно, для этого у меня есть ты. Ты сам сказал, что пилюля Бинсюй сделает из меня здорового человека. Сотрет немощного Мэй Чансу, вернет меня к тому, кем я был и должен быть…

— Это интересная мысль… Знаешь что, подойди к зеркалу. — Линь Чэнь подпихнул его к листу полированной бронзы. — Кого ты видишь?

— Калеку, — ответил Мэй Чансу безжалостно. Похоже, нынче его нелюбовь к своему телу достигла пределов.

— Самокритично. Но сказать, кого вижу я? Мягкотелого ученого, который тринадцать лет не вставал из-за стола и не поднимал ничего тяжелее кисти.

«Чье запястье я могу обхватить двумя пальцами и кого поднять на руки легче, чем хрупкую девицу». Истощенное ци Мэй Чансу не давало ему нарастить мускулы сверх того, чтобы он мог ходить, не падая.

— Это все неважно, — отмахнулся тот. — Когда после приема пилюли ко мне вернутся силы…

— Мышцы-то к тебе сами собой не вернутся, хоть отвори все источники ци, — перебил его Линь Чэнь бесцеремонно. — Или ты знаешь волшебный отвар, который позволяет обрасти плотью за одну ночь? Нет? Я так и думал.

— Я буду тренироваться и восстановлю утраченную форму, — заявил Мэй Чансу с упрямым блеском в глазах.

— А-а, то есть ты знаешь волшебные упражнения? Снова нет? Ты, должно быть, наблюдал за мною, когда жил в Архиве — припоминаешь, сколько я тренируюсь с мечом каждый день? Каждый день с девяти лет, добавлю.

— Мне не нужно быть первым в Списке, — сказал Мэй Чансу угрюмо. — Я вообще намерен весь бой просидеть в палатке командующего Мэна. Так что хватит и месяца хороших тренировок. Тело-то помнит.

Во время тренировки Линь Чэнь не раз замечал, с какой тоской и почти завистью смотрит на него Мэй Чансу. Воинские каноны из памяти не изглаживаются, и тот видел и понимал смысл каждого движения, невольно тянулся его воспроизвести, отчего невозможность повторить, должно быть, жалила его особенно нестерпимо.

— Допустим. И когда ты намерен тренироваться в походе, Чансу?

— Вечерами, когда армия встанет на привал, — разъяснил тот очевидное.

Мышцы помнят, да. Душа, похоже, помнит еще упрямее. Брызжущую энергией юность и радость хорошо обученного тела, которая само собой разумеется в твои девятнадцать лет. И удовольствие ехать верхом на отличном, вышколенном боевом жеребце. Хорошее помнится спустя много лет, а вот мелкие досадные детали, несомненно, забывается.

— Снова ошибка. Ты случайно не помнишь, какое у хорошего солдата должно быть седалище, чтобы он выдержал дневной переход верхом и не стер там себе все в хлам? Извини за прозу жизни, но твоя тощая и нежная задница для таких подвигов пока не годится. Вечерами ты будешь лежать. Возможно, не в обмороке, но точно плашмя.

— Я смогу!.. — Чансу если не густо покраснел, то порозовел уж точно.

— Сможешь, сможешь, — Линь Чэнь покивал. — Если я дам тебе вожделенную пилюлю Бинсюй, ты, несомненно, сможешь после этого связать курицу. И даже, не побоюсь этого снова, догнать ее, не захлебнувшись кашлем. Беда в том, что в военном походе с курицей ты будешь иметь дело разве что в котле.

— Перестань надо мной насмехаться, Линь Чэнь, гуй тебя задери! Если у меня хватило силы осуществить план длиной в полтора десятка лет, то уж на три месяца похода хватит точно.

Дух управляет телом. Дух держит поводья. Ему нет дела до того, что опасно погонять и без того измученную до предела лошадь. Но даже дух Мэй Чансу не способен выжать воду из камня, а мощь — из хилой плоти.

— Это разные силы, Чансу, — ответил Линь Чэнь ласково. — Твоей силой воли можно двигать горы и запускать в воздух драконов, не спорю, но в твоем теле на солдатскую долю сил сейчас не хватит, как ни старайся. Сколько весит панцирь, даже кожаный, ты помнишь? А полный доспех? Загляни к своему дорогому Цзинъяню и попробуй хотя бы оторвать его от земли. Нет, не Цзинъяня, доспех, и нечего смеяться. Ощути его вес, а потом напряги воображение и представь, что самое меньшее двадцать часов подряд каждый день эта тяжесть лежит у тебя на плечах.

Чансу аж зажмурился и глухо застонал сквозь стиснутые зубы. То ли черное проклятие давил, то ли воображение у него слишком хорошо сработало.

— Но ты понимаешь, что я должен! Гун Юй, и та идет в поход, с тем самым панцирем, с переходами верхом, с рукопашной и все прочим. Ты хочешь мне доказать, что я слабее нежной девицы в шелках?

— Эта девица рубится с мужчинами и ловит стрелы рукой, между прочим. Ты сам видел. Но я рад, что ты снова начал обращать на нее внимание. Симптом обнадеживающий.

Чансу надулся, как делал всякий раз при намеках на прелесть барышни Гун:

— Тьфу на тебя! Не уходи от разговора. Ты знаешь, что я должен пойти в поход против Великой Юй, и я это сделаю, с твоим позволением или без него, даже если мне придется пройти через ад. Дважды.

Линь Чэнь подошел и тихонько обнял его за напряженные плечи.

— А то ты за эти годы по аду не нагулялся, — вздохнул он. — Ох уж это твое отличительное упрямство…

— Это «да»? — спросил тот быстро.

— Это предложение поторговаться, мой неуступчивый друг.

— Я что, не знаю? Если с тобой торговаться за сладкий пирожок, ты выторгуешь вместе с ним и пальцы, и руку по локоть, — хмыкнул Чансу.

— А ты в том положении, чтобы выбирать? Поверь, то, что я предложу, тебе даже понравится.

— Ну? — подстегнул его Мэй Чансу нетерпеливо.

— Тогда слушай. Ты возьмешь у меня пилюлю — ту, что я дам, не спрашивая и не требуя чего-то иного.

Чансу почуял подвох немедля и взвился:

— Но мне нужно!..

Линь Чэнь неумолимо продолжал:

— Корень Пяти царей даст тебе достаточно сил, чтобы ты несколько дней чувствовал себя именно тем, кем желаешь. Полным сил молодым командующим, способным как положено выехать из городских ворот верхом во главе войска.

В карих глазах Чансу разгорался гнев:

— Нет, мне нужно не несколько дней, а все три месяца! Ты обещал!

— Цыц, неугомонный! — прикрикнул на него Линь Чэнь и продолжил обстоятельно объяснять: — Потом, когда войско отъедет от столицы достаточно, ты сменишь свой блестящий доспех на теплые халаты и пересядешь в повозку. Нет, ляжешь в закрытую, теплую, специально устроенную повозку. Где все оставшиеся дни будешь в основном спать, а, просыпаясь, безропотно принимать лечение из моих рук. Отвары, пилюли, иглы и массаж, все как обычно. И. конечно, никаких тренировок по вечерам. Рано тебе еще.

Лицо Мэй Чансу отвердело, словно захлопнулись ворота крепости. И над стенами этой крепости уже показались чаны с кипящей смолой, готовые для отражения атаки.

— Линь Чэнь, мне это совершенно не нравится. Во-первых, я не хочу становиться предметом насмешек всей армии, это сделает меня бесполезным как командующего. Я иду на все это затем, чтобы вернуть себе силы по-настоящему, а не чтобы устроить очередное притворство и обман. Во-вторых, этих отваров и пилюль в меня за дюжину лет впихнули столько, что я имею право хоть напоследок пожить спокойно, не давясь ими. И, в-третьих, самое главное: в повозке я просто не смогу поспевать за войском, ведь ни одна не выдержит скорости конницы на марше — иначе ее обитателю вывихнет все члены в первые же полстражи, а еще через столько же она сломается в хлам. Спать? Да там хорошо, если удастся сохранить все зубы целыми, а кости — не сломанными. Ты должно быть давно не путешествовал иначе, как верхом, и память тебя подводит. Так что не говори глупости.

Линь Чэнь только загадочно хмыкнул, припомнив волшебное слово «рессоры», которое втолковывал ему, размахивая руками и рисуя пальцем на полу, изобретательный Май Лзы. А потом то, как он растолковывал эту странную штуку лучшим войсковым мастерам, перепуганным и со всей спешностью доставленным прямо под руки охраной наследного принца. Сяо Цзинъянь ничего не умел делать наполовину и, уж если обещал помощь, — выкладывался как мог. «Вы только привезите его обратно живым, — говорил он тихо и яростно. — Я постараюсь взять с него слово вернуться, но сами знаете, мастер Линь, чего сейчас стоит его слово…»

— Это ты не говори о том, что не понимаешь, и не падай духом. Воистину говорят: «Самое сильное искушение сдаться приходит незадолго до победы». Лучше поверь в даосские чудеса и в то, что эта повозка будет баюкать тебя нежнее, чем мать — младенца на руках, а двигаться со скоростью походной рыси. Твоей заботой будет лишь спать и набираться сил.

Он невольно хмыкнул, представив себе отважного и сурового командующего армией, чьи заботы будут сведены до дел младенца, и это оказалось зря. Чансу мотнул головой, как норовистая лошадь и сделал шаг назад. На обтянутых кожей скулах заиграли желваки, лицо стало злым и строгим.

— Линь Чэнь. Ты мой давний друг, и тебе с твоим отцом я обязан жизнью, но сейчас уже ты преступаешь все пределы, который позволяет и дружба, и лекарский долг. Я не несмышленое дитя, врученное твой заботе, и даже не ученик, которым ты можешь помыкать по собственному усмотрению. Не много ли ты на себя берешь, не позволяя мне поступить так, как я считаю правильным? Или ты думаешь, что долг жизни дает тебе до конца моих дней право этой самой жизнью распоряжаться?

Если у Мэй Чансу хватает силы на гнев, хватит и на выживание — если он захочет выжить. А пока стоит поберечь его гордость

— Чансу?..

— Что? — проворчал тот, отворачиваясь.

— Я прошу прощения за свой длинный язык. Не хотел тебя задеть.

Сказать, что Мэй Чансу изумился, значило сильно преувеличить. Но все-таки тот удивленно приподнял бровь.

— Я настолько не привык слышать от тебя нечто подобное, что даже верится с трудом. А чего тогда ты хотел?

Линь Чэнь пожал плечами:

— Поступить в деле с этой проклятой пилюлей как друг, а не как дух-обманщик из сказки, который за сто лянов серебра продал безногому туфли из волшебных перьев. Речь все-таки идет о твоей жизни, а не о серебряных монетах.

— Ты так одержим мыслью спасти жизнь этого жалкого тела, Чэнь…

— Жалкое тело? — Линь Чэнь выразительно поднял бровь. — Посмотри на своего духовного двойника по ту сторону небес. Ему выпало кое-что похуже. Поучись у него выигрывать с теми камнями, которые остались на доске.

— Он, пусть скрючен и невзрачен, но хотя бы может жениться и продолжить род! На что мне жизнь, где предки каждый день станут проклинать меня с небес за сыновью непочтительность?

— О, вот теперь ты мыслишь в нужном направлении! — целитель одобрительно покивал. — А разве я говорил, что у тебя детей быть не может? Ах, нет! Тогда у тебя один путь: выжить, выздороветь, а потом лично проверить. А если не получатся свои — усыновишь племянника; вон, Мэн Чжи так и сделал, и предки им довольны.

— Ему одно слово — он в ответ два… Этот твой длинный язык, Линь Чэнь, равен лишь твоей одержимости! Я уже опасаюсь, что для своих целей ты не остановишься даже перед обманом.

— И я тебя тоже очень люблю. Померяемся, кто из нас больший лжец? Да, было бы просто вместо пилюли Бинсюй дать тебе то, от чего ты свалишься в беспамятстве, а потом попросить твоего Цзинъяня крепко тебя стеречь… — Он протянул паузу, глядя в побелевшее от возмущения лицо. — Нет, Мэй Чансу, будь спокоен. Твои друзья по обе стороны небес держат слово и уважают твой выбор. Ни славу, ни подвиг, ни служение стране — ничего такого, что вы, военные люди, так цените, мы у тебя не отберем. Но никто из нас не хочет, чтобы ты истратил себя понапрасну. Старайся — и мы будем стараться тоже.

*15*

Сливового цвета флажок, установленный напротив палатки генерала Мэя, обвился вокруг древка в напрасной попытке согреться. Из-за налипшего на него снега ткань казалась выцветшей, а благодаря шальным стрелам (на Медвежьем перевале три недели назад и четвертого дня, во время ночной вылазки противника) — неровный край приобрел способность шевелиться даже от слабого порыва ветра. Но сейчас…

Снег завис в воздухе, будто играющие им демоны льда и холода оставили пустую забаву. А потом — вдруг полетел снизу вверх, увлекая за собой макушки сугробов. Серое небо над головой посветлело, и горящие стрелы, летящие в лагерь юйцев, стали не так заметны, и битва как будто притихла…

А потом ветер вернулся. Только другой. Хитрый и неустойчивый ветер с востока, принесший армии Великой Лян сотни простуженных глоток, сопливых носов и воспаленных ушей (по версии лекаря Линь Чэня) и удачу в действиях разведчиков и легкой конницы (по словам генерала Мэн Чжи), пал перед мощной атакой северного собрата.

Фэй Лю деловито закатал полог палатки, чтобы генерал Мэй лично убедился: сливовый, трепыхающийся порванным краем флажок вытянулся длинным хвостом в сторону желанного теплого юга, и даже постанывает, так и норовя дезертировать с поля боя.

Мэй Чансу кивнул, поднес к губам чашку целебного отвара и продолжил негромким голосом беседовать с командиром Пятого отряда.

— Ветер поменялся, — зачем-то сообщил Юйцзинь, который ждал, когда генерал Мэй объявит диспозицию для отряда под его командованием. — Везёт юйцам — теперь, чего доброго, их стрелы до нас будут долетать. И какие демоны им ворожат? — бывший столичный щеголь с тоской посмотрел на небо в клочковатых облаках, на метель, надвинул поглубже шлем и, не чинясь, вытер потекший нос ладонью.

Раздался приглушенный расстоянием взрыв. Фэй Лю, не сдержав любопытства, — а за ним и Юйцзинь, — побежали смотреть, что происходит. Юный телохранитель заулюлюкал и замахал руками, глядя, как со склона горы сходит лавиной тяжелая конница под командованием генерала Мэна. Юйцы, справедливо не доверяя крепости своих щитов и копий, использовали пороховые заряды, чтобы смешать ряды атакующих. «Лучники на фланг!» — закричали вестовые. Юйцзинь, спохватившись, побежал к своим людям, догоняя приказ. «Лучники! Целься! Стрелы поджечь! Стреляй!..»

И ветер, пронзенный тысячами черных жал, пришпаренный сотнями огненных поцелуев, визжал от обиды.

«Лучники!» «Генерал Мэн!» «Держать левый фланг!» «Мечники, готовьсь!» «За императора!» «Тетушка Цзи, дайте угля!» — крики не смолкали, то приближаясь, то удаляясь.

* * *

Очередная стрела воткнулась в древко флажка. Ее огненная сестренка подоспела почти сразу; оранжевый язычок затрепетал, зашипел, сражаясь с ледяной корочкой. По сливовому шелку поползло черное пятно.

— Генерал Мэн достиг второй линии обороны противника! — кричали вестовые. Их кони храпели, били копытами, кусались, а Фэй Лю дулся — братец Су строго-настрого запретил ему играть с лошадками, пока сражение не закончится.

— Командиру Яню отвести лучников к… — Ветер украл окончание фразы, и вестовому пришлось, не чинясь, бежать за воришкой, выкрикивая приказ и надеясь, что он успеет вовремя.

— Прорыв по правому флангу!!!

Шум, лошадиное ржание, визг летящих гранат, отголоски сигнальных труб. Крики раненых и просто испуганных людей. Фэй Лю снова не усидел в палатке и увидел, как его давний друг-недруг Линь Чэнь что есть сил бежит вверх, поднимаясь к каменной насыпи. Рядом с укреплением нарастала сумятица: несколько возчиков, на чьих телегах полагалось развозить огненный припас к катапультам, сцепились между собой; кто-то требовал пропустить умирающего брата к целителю, кто-то орал про демонов и их мать…Со стороны вражеского лагеря раздался низкий, вибрирующий звук и жесткий удар — сработала метательная машина. Выпущенный ею бочонок пронесся сквозь серое небо, выпустил пышный оранжево-красно-черный хвост и со злобным ревом атаковал людей и лошадей.

Взрыв!

Не такой, который когда-то спалил целую улицу, а Водяной Буйвол вышел из бывшей мастерской весь черный и злой и вовсю несправедливо ругался — но достаточный, чтобы для Фэй Лю небо и земля поменялись местами. Он поднялся, отплевываясь от горького, смешавшегося с пеплом, снега. Побрел навстречу к братцу Су, в тревоге выскочившему из палатки.

— Ты живой? — побеспокоился тот участливо.

Фэй Лю коротко кивнул. Конечно живой, как бы он иначе ходил! Успокоившись, Мэй Чансу продолжил отдавать приказы вестовым, пришлось терпеливо подождать, чтобы выбрать момент для вопроса:

— А братец Чэнь? Он живой?

— Что ты сказал? — не понял Мэй Чансу.

— Там, — Фэй Лю ткнул пальцем в черные обугленные камни, над которыми поднимался жирный дым и людской вой. — Братец Чэнь там. Он живой?

— От…отп-п-правь кого-нибудь узнать, — медленно прошептал братец Су. Заикания за ним раньше не водилось, поэтому Фэй Лю не бросился выполнять приказ, а решил узнать, что будет дальше.

Дальше генерал Мэй попятился к палатке, развязал непослушными, вмиг закоченевшими пальцами полог, чтобы закрыть происходящее внутри от посторонних глаз, сделал несколько шагов по направлению к жаровне и сложенным рядом с нею подушкам, закатил глаза и упал, захлебываясь кровавым кашлем.

* * *

Порывы зимнего ветра хлестали полотно командирского шатра со свирепостью кнута, подгоняющего заморенную клячу, и вой метели мешался с ржанием лошадей и криками тех, кто рубился и умирал на затоптанном снегу в каком-то ли отсюда. Посвист снега передразнивал приказы флейты, хлопья облепляли яркие штандарты, мешая отличать свои от чужих. Когда генерал Мэй пытался обозреть поле битвы, метель так ярилась, что вышибала слезы из глаз, картинка расплывалась, и невесть откуда у самого горизонта проступали обугленные остовы деревьев тринадцатилетней давности.

Он и не помнил, что зимой в горах так холодно. Будь может, вернувшись сюда в прежней силе и телесной крепости, он бы этого вовсе не заметил? Воины идут в бой, не кутаясь в пуховые одеяла.

Только он не воин. Задешево и товар будет с гнильцой, сказали бы торговцы. Пилюля Бинсюй дала бы ему полную силу, хоть и прикончила бы после не хуже удара мечом — но кто сказал, что холод не добьет его понемногу? Линь Чэнь все-таки просчитался в попытках его спасти.

Линь Чэнь… Словно обвалился столп, подпирающий один из пределов неба.

Беспечный, неуязвимый, проскальзывающий между всех бурь большой политики и интриг дворов, как масло по волнам, Хозяин Архива Ланъя. Какой гуй его понес на чужую войну? Одно царство Поднебесной пошло войной на другое, что до этого за дело Архиву, бесстрастному и вечному? Только Линь Чэню, ветротекучему нахалу, было важно все это время хранить твою жизнь. Охранять, как сокровище, вытягивать, как золотую нить, делиться своей кровью. Отправиться с тобою в битву, тратить отпущенный ему срок на твою жажду подвига. «Пока я с тобой, ты не умрешь», — пообещал он всерьез. Но на двоих даже его удачи не хватило.

Больно-то как.

Кашель, уснувший в эти зимние месяцы, как довольный медведь в берлоге, рвался наружу, раздирал грудь кривыми когтями. При каждом приступе кашля в голове точно взрывался пороховой заряд, ослепляя вспышками, раскалывая череп; удушье черной пеленой застилало глаза. Мэй Чансу попытался продраться сквозь этот плотный дым к свету, успел разглядеть круглые испуганные глаза Фэй Лю, расслышал голос, почему-то женский… Но того единственного голоса, который ругался и язвил над ним всякий раз, когда он выныривал из самого страшного беспамятства, не было. И чуда — не происходило.

Черная пелена сгущалась, голоса отдалялись, тело исчерпало свои пределы. Все тот же конец, против которого яростно протестовал Линь Чэнь, отказываясь отдавать в твои руки смертоносную пилюлю. Который пытался отсрочить всеми силами. Теперь ты еще и его утащил за собой. «Твои хитроумные планы прежде всего, да, генерал Мэй?» Старые привычки жертвовать всеми ради своей цели никуда не деваются, как бы лицемерно ты ни кричал ему в лицо: «Я — Линь Шу!»

Знакомые стены ледяного чертога смыкались надежно, плащ с мехом советника Мэя обнимал плечи вместо генеральского доспеха. «Ты — давно уже не Линь Шу». Не надо было обманывать Цзинъяня надеждой, что он вернется.

…В их последний разговор лицо Цзинъяня над роскошным воротом облачения наследного принца казалось странно молодым и умиротворенным.

— Это ничего, сяо Шу, — говорил тот спокойно, накрыв его руку своей и переплетя с ним пальцы. — Сила, слабость, хитрость, прямодушие — мы все это как-нибудь поделим на двоих. Можешь перестать мне врать — с правдой я как-нибудь худо-бедно справлюсь.

— Я не сяо Шу, — ворчал он привычно, позволив себе недолгую роскошь уткнуться ему в висок.

— Так и я давно не Буйвол, — пожимал плечами Цзинъянь.

— Мне, может, немного осталось… — объяснял Мэй Чансу честно.

— Сколько тебе осталось, одни боги ведают, да еще твой чудо-целитель предполагает, — отвечал его друг, не дрогнув голосом. — Мене хватит одного твоего желания вернуться из сражения. Настоящего желания, понял?..

Желание, пожалуй, хитроумный Линь Чэнь в него все же вколотил. А вот возможности после себя не оставил. Меховой воротник сомкнулся на горле, перекрывая последний глоток воздуха, и в последнее мгновение во рту было сухо и горько от вины.

*16*

Когда жаркий порыв ветра растопил лед на его ресницах, очищая взор, перед которым расплывалось золотисто-алое пятно, Мэй Чансу даже успел удивиться. Дракон? Здесь? Откуда?

Не дракон, всего конек, крошечный и нелепый — не живой даже, а раскрашенная детская игрушка-качалка. Правда, язычок пламени угасал у самой хитро вырезанной деревянной морды. А на спине лошадки во всем своем гордом пафосе, в кафтане с серебряным шитьем восседал Май Лзы, горбатый дух с небес. Мэй Чансу засмеялся бы этому зрелищу, если бы не так берег воздух.

Май Лзы спешился со своего потешного скакуна, прохромал к нему и без лишних слов потянул с его плеч плащ. Рычание, сдавленное ругательство сквозь зубы, гулкий шлепок, визг. Мэй Чансу не понимал, что происходит, но перехваченное горло немного отпустило.

— Вот же пакость! — пожаловался Май Лзы не чинясь, тряся окровавленным пальцем. — Ты бы лучше кота себе завел, приятель, чем этого агрессора.

— Извини, Май Лзы, — ответил Мэй Чансу, быстро сглатывая, но стараясь сохранить достойную вежливость. — Жаль, что и ты от меня пострадал. Но попытки отказаться от своей сущности, боги, как видишь, не прощают. Спасибо, что пришел проводить.

— Проводить? — возмутился Май Лзы. — Что за похоронный тон? Я вообще-то тебя полгода поджидал, с тех самых пор, как сам болтался между тем и этим светом. И все хотел поговорить…

— Смею надеяться, у тебя все в порядке? — поинтересовался Мэй Чансу. Не из чистой вежливости, разумеется; скорее во внезапно накатившем страхе, что в лице Май Лзы видит собственную судьбу — зависнуть в посмертии в бесконечных разговорах об одном и том же.

— Все отлично! — тот широко улыбнулся. — Я выжил, войны мы с гем-генералом не допустили, детишек спасли, у меня самого уже растет двойня… А ты, напротив, был жив-здоров тогда, когда усвистал от меня по этому самому залу, выкрикивая, как славно пасть на поле брани! А я даже не успел тебя выругать и объяснить, что мертвецы проигрывают по определению. Возможно только выжить и победить.

— Эту мысль в меня уже втиснули, -— Чансу судорожно вздохнул. — Но победить, Май Лзы, удается не всегда. А в иных случаях красивая победа стоит слишком дорого, особенно если платить не тебе. Разве не ты мне это рассказывал? Про самоуверенного мальчишку, чьи победы оплачивались чужими жертвами?

Май Лзы понял.

— Кто? — потребовал ответа коротко и жестко. Сделал шаг к нему вперед, поглядел в упор; сейчас они были почти одного роста, стоящий перед креслом низкорослый дух и сидящий в нем долговязый господин Мэй.

— Линь Чэнь. — Он опустил глаза. Стыд палил лицо даже на краю смерти, во льду последнего чертога. — Высшая неблагодарность — бесконечно полагаться на друга, как на опору, черпать из него силы, точно воду из источника, считать его вечным, тянуть за собой на грань гибели. И высшая глупость к тому же. Приходит минута, когда в тебе вовсе нет сил, кроме тех, что ты взял взаймы! Хорош генерал, свалившийся в разгар боя!!!

Он почувствовал, что кричит, надрывая и без того пересохшее горло.

— Погоди! — Май Лзы взял его за плечи и встряхнул. — У вас там идет сражение? Та самая великая Битва номер два?

Кивок.

— И ты командующий?

— Стратег, — поправил он зачем-то. — И знамя. Генерал Мэй, чтоб его так.

— И позволяешь себе роскошь свалиться без сил, когда достаточно одного крика — «Генерал погиб!» — чтобы армия дрогнула и все побежали в разные стороны, давя сами себя, или как это у вас случается в наземных сражениях? — голос Май Лзы стал вдруг опасно тих.

— Старший брат, тебе нет необходимости меня укорять, — сложил ладони Мэй Чансу. Стиснул зубы так, что заныли челюсти. Нет уж, плакать, точно дитя, перед лицом духа-покровителя он не станет. Слова роились злыми осами, но дыхания высказать все упреки, которых он заслужил, у Мэй Чансу не осталось. Он только и смог пробормотать: — В моей ли воле выбирать, на каком свете оставаться…

Май Лзы не стал его бранить. Он поступил хуже.

— Укорять? Черта с два. Между прочим, твоей воли хватило, чтобы выдернуть меня из иного пласта реальности. Чтобы, чуть не отдав богу душу, сотворить из себя другого человека. Не рассказывай мне, чего может и не может сила воли. У тебя хватит этой самой воли сделать тут хотя бы обстановку поуютнее? Ну?! — он выразительно подпихнул ногой обмякший на мокром полу плащ с недовольно тявкающим воротником.

— Чего желает досточтимый гость? — покорно выдавил Чансу. Слезы так и застыли у него в глазах, мешая смотреть; рукавом смахнуть, что ли?

— Стол! Карту! Фишки, — распоряжался Май Лзы. Оглядевшись, он подхватил деревянного коняшку, сдернул с него седло, смял — и готова гора Мэйлин. И поторопил немощного генерала: — Слезай с трона! Расставляй войска.

Мэй Чансу с некоторым усилием отвлекся от созерцания вспыхивающих по углам покоев фейерверков — исключительно черно-зеленых, иногда с фиолетовым отливом, — и заставил себя вцепиться в карту.

— Авангард. Здесь катапульты. Лучники должны поддерживать пехоту, за которой следует... — Следует тяжелая конница главнокомандующего Мэна, штурмовые копья, доспехи, они пройдут где угодно, но медленно, о Небеса, как медленно...

Май Лзы, дождавшись, когда Мэй Чансу объяснит диспозицию своих, коварным быстрым движением перевернул Мэйлин лагерем юйцев к нему:

— Какие силы противника?

— По данным разведки... — он осекся. Черные круги заволокли всё вокруг. Мэй Чансу закашлялся и увидел, как из его горла вылетают золотистые шелковые ниточки. Зрелище было завораживающее и прекрасное, настолько прекрасное, что он готов был любоваться им остаток жизни — минуту или две, как получится.

Получилось иначе: Май Лзы схватил нити в кулак, ногой в крепком сапоге отпихнул оживившийся и готовый подпрыгнуть за легкой добычей меховой воротник, потом скатал их в комок и швырнул в Мэй Чансу. Сам шумно перевел дыхание и потребовал безапелляционным тоном:

— Понимаю, что тяжело, но соберись. Что донесла разведка?

Дыша, словно после бега с полной выкладкой, Мэй Чансу выдавил полдюжины емких фраз, завершив их честным:

— Но ситуация… могла перемениться. Ветер. Мы стреляем против, кх-хе, северного ветра, а юйцы...

— Значит, этот отряд, — Май Лзы очертил пальцем группу красных, как запекшаяся кровь, фишек, — получит преимущество. Плюс они уже начали обстрел вашего лагеря, выцеливая пороховой склад... Сходи, посмотри, что сейчас вокруг твоей палатки творится. Быстро!

— Хорошо, — покладисто согласился генерал Мэй, почувствовав себя зеленым новобранцем-вестовым. Шагнул к двери…

Лицу мгновенно стало холодно от растаявшего снега, влетающего в палатку между полотнищ входа. Растерянный Фэй Лю, поддерживающий тело Мэй Чансу в полусидячем положении, завопил:

— Братец Су живой!

— Да потише же ты!.. — простонал чей-то до боли знакомый голос. — Ну что за люди! На пару часов их оставил, а один уже взялся умирать, а другой орет так, что его слышно на том конце вражеского лагеря! Живой он, конечно, живой, я еще только учусь оживлять мертвецов… о-о, моя голова. А ему голову запрокинь. Барышня Гун, это надо лить тонкой струйкой прямо в горло, я же говорил!..

Мэй Чансу терпеливо пережил целый глоток маслянистой гадости, поднял голову и всмотрелся изо всех сил в сидящую у стенки палатки фигуру. Недовольно перекошенная физиономия. Встрепанные пряди вечно незаплетенных волос, блеск серьги из-под них. Пропитавшаяся кровью повязка на лбу.

— Что смотришь, гуев задохлик? — непочтительно спросил великий лекарь. — В следующий раз попытаешься помереть — своими руками тебя придушу! Гун Юй, довольно. Дай ему вон ту плошку с отваром, девочка, а сама сходи наружу, позови к нашему полуживому генералу вестовых. И мне принеси льда, приложить ко лбу. Мыслимое ли дело, пара даней пороха взорвалось! Да если бы не мое несравненное умение парящего полета, вы бы уже оплакивали мою безвременную кончину!..

С темной поверхности отвара Чансу подмигнула и медленно растаяла физиономия Май Лзы.

Мэй Чансу не успел удостовериться, насколько талантливым стратегом был маленький адмирал с небес в делах войны, но в хитроумии тот точно не знал себе равных. Только теперь стало ясно, что цель у внезапного военного совета в чертогах смерти была одна: заставить отчаявшегося генерала Мэя снова думать об идущем бое, понемногу отогнать от него хищную немочь и силой, словно ворота — тараном, вышибить, выбить его сюда обратно.

Это осознание накатило вместе с уверенным стуком сердца Фэй Лю, на которого он опирался спиной, с отдаленным ревом продолжавшиеся битвы за полотняными стенками палатки, со звуком голосов, выкрикивающими у самого входа его имя.

— Вестовых — ко мне, — просипел полу-, но все же несомненно живой генерал Мэй.

* * *

Линь Чэнь задумчиво размешивал в плошке очередное снадобье. Ложечка из темного узловатого корня тихонько укорачивалась, само варево змеилось золотистым дымком. Потом лекарь сноровисто поднес ее к губам больного:

— Пей, хорошее зелье.

Пузырьки в виде маленьких горбатых человечков бегали по резной деревяшке, дразнились и швыряли в нос снежками с забористым, острым запахом.

Мэй Чансу храбро проглотил содержимое ложечки, улегся — даже почти не рухнул! — на подушки, позволил поправить себе одеяло.

Теперь можно было спокойно лежать, пить, болтать о всяких глупостях. Все можно — после победы во второй битве на перевале Мэйлин. Юйский серебряный дракон на черном поле был повержен в этом сражении мощью Великой Лян, его крылья и лапы надежно связаны — и над перевалом Сливового Леса снова распростерся холодный покой.

— Может…— с вопросительной интонацией заговорил Молодой Хозяин Архива.

— Скажи, а… — одновременно начал болящий.

Друзья — Подбитый Лоб и Гуев Задохлик, — обменялись смущенными ухмылками.

— Вообще-то, — первым взбодрился Линь Чэнь, — я хотел, чтобы ты подумал, чем займешься дальше. Знаешь ли, войны имеют обыкновение заканчиваться. И даже политические кризисы иногда уходят на нерест. Или куда там они уходят, может быть, в райские кущи, прохлаждаться у водопада, есть виноград и слушать напевы младых дев.

— Не ты ли говорил, что политические и военные дела — что поле у рачительного хозяина, нельзя даже на час оставить без присмотра. Или рис не вырастет, или сорняки заполонят собой всю округу.

— Я такое говорил? Я тебе что, землепашец? Я нагло врал!

— Вообще-то, пока лежал, я уже начал составлять планы, как убедить Цзинъяня провести несколько реформ, когда… ну, ты понимаешь.

— Когда он займет трон.

— Но тут подумал, какой же я буду друг, если так и буду вести его за руку, как малое дитя, через все беды и опасности царствования? Он умен и честен, его решения правильны — к чему мне вечно вмешиваться и делать из себя опору для его правления там, где оно и само способно стоять? Смешивать долг подданного и дружбу сердца? Наверняка я смогу найти и иное приложение для своего ума.

Линь Чэнь согласно покивал. Нахмурился.

— Слушай, тут такое дело… — начал он.

Он со щелчком сложил веер, убрал его и отступил от ложа больного на три шага. Там сложил руки и глубоко поклонился.

-— Простишь ты ли меня за ту же ошибку, брат Мэй?

Мэй Чансу изумленно открыл было рот, возразить, но Линь Чэнь поднял руку и торжественно произнес:

— Я, Молодой Хозяин Архива, был самоуверен и глуп. Я нижайше прошу прощения за то, что не сумел удержать рубеж, где встречаются восхищение чужими достоинствами и похвальба собственными. Я позволил тебе, человеку, доверившему мне жизнь и рассудок, думать, что без меня ты не можешь и шагу ступить. Сегодня я получил урок — не стоит мнить того, о ком заботишься, собственным продолжением. Правда… — закончив с поклонами, Линь Чэнь встал, легким взмахом поправил пряди волос, раскрыл веер и принял обычный томный вид, — тогда мне будет скучно… Но что поделать! Такова моя судьба. Давно пора принять ее и не искать уловок, пытаясь обойти волю небес. Придется, наверное, вернуться на гору Ланъя, засесть за свитки… Буду размышлять о том, насколько возможны иные миры и какова связь между духами-покровителями и гениями цилиня… Может, даже сподоблюсь поймать какого-нибудь цилиня — странные же твари, толком не изученные! Ну, ты понимаешь, — скомкал он торжественность момента.

Мэй Чансу подтянул одеяло к подбородку:

— Ты предлагаешь мне помочь тебе в делах Архива?

— Занятие уважаемое и почетное, — охотно затараторил Линь Чэнь. — Начать, конечно же, придется с самых простых поручений. Растереть тушь, записать за наставником — в данном случае — за мной, — поучительную историю, как ему приснились гигантский мантоу и разговоры с десятком себя, — но у тебя должно получиться.

Со стороны гения цилиня полетела подушка. Пусть расстояние она преодолела невеликое, шлепнулась в позабытую плошку и расплескала ее содержимое, это был первый шаг на пути к полному выздоровлению.

Или не полному. Но определенно — к новой жизни.

*Эпилог*

Лорд Майлз Форкосиган, имперский Аудитор, наследник своего отца и графский депутат в Совете, счастливый отец семейства и прочая, и прочая, сидел в библиотеке своего особняка наедине с бутылкой бренди лучшего урожая за последние двадцать лет. Наедине — значит совершенно один, без детей, кошек и срочных звонков из Комитета по юридическим аспектам современной репродукции. Это был тот редкий ленивый момент, который почти никогда не выпадает человеку его положения, обязанностей и неуемной энергии. Неудивительно, что Майлз задремал.

Более удивительным оказалось то, что из самой глубины сна в него прилетела сложенная штучка из шелка и бамбуковых планок и хлопнула по голове.

— Это ты во всем виноват, Май Лзы! — провозгласил хозяин бамбукового веера.

А вот это был редкий гость, тревожащий сны Майлза едва ли чаще раза в год. Но почтенного Хозяина Архива забыть было невозможно. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что сегодня прядь выбилась из его прически больше обычного, а глаза малость косят. Зато такого роскошного вышитого халата Майлз на нем не видел ни разу — ни одна накидка цетагандийских аут-леди с этим нарядом и сравниться не могла.

— И тебе здравствуй, Линь Чэнь, — поздоровался Майлз доброжелательно. — Твое здоровье! Давно не виделись.

— Уж-жасно давно! — весело подтвердил тот. — Два года!

Вот теперь, похоже, время в обоих мирах потекло с одинаковой скоростью. Майлз уже давно бросил идею вычислить, когда и где оно бежит, а когда ковыляет, как охромевший пони. То ли пропорция зависела от того, кто из контактёров лежал без сознания, а кто был более-менее здоров, то ли вообще менялась по воле левой пятки Архива.

— И все это время я знаю точно, кто виноват! — договорил его Хозяин триумфально.

— Я? — уточнил Майлз, опустошая рюмку. Во сне его бутылка бренди, разумеется, снова оказалась полна, гордо сияя выпуклыми боками и демонстрируя выпуклый позолоченный вензель.

— Ты, конечно! Если бы не ты, я бы перед ним не извинялся. Если бы не стал извиняться — он бы меня слушался! Если бы...

Оба не стали уточнять, кто такой «он». Но выражение глаз у обоих в эту секунду было одинаковым — ласковым и чуть раздосадованным.

— Точно слушался бы? — уточнил Майлз скептически.

— Скорее всего, — заявил Линь Чэнь с излишним оптимизмом и принялся что-то мелодично мурлыкать себе под нос.

— И что бы тогда было? — подсказал ему Майлз, салютуя бутылкой и отхлебывая из горлышка. Потом решил упростить вопрос: — Или лучше спросить, чего бы в этом случае не было?

— О-о, небесам точно не стоит знать о нарушении должного порядка вещей, — выговорил Хозяин Архива, усиленно щуря левый глаз. — Но тс-с-с... Я тебе не говорил, с кем драгоценный Сын Неба гулял до самого рассвета в праздник Двух Семерок, а ты этого не слышал!

Майлз поперхнулся, откашлялся и торжественно поднял руку, в знак клятвы: нет, не слышал, ни в коем случае!

— И я ни за что не скажу, на ком гений цилиня учился со шпильками и гребнем заплетать сотню варварских косичек! А также выписывал знак «ай» самой тонкой кистью головастиковым письмом, о чем имел наглость сообщить мне вот в этом свитке! — прибавил Линь Чэнь угрожающе и потряс за лапу возмущенного голубя.

— Безобразие! — согласился Майлз.

— Когда он приедет, я ему такое устрою, — пообещал его собеседник туманно. — Или не я. Или не устрою. В общем, это будет сообразовываться с небесной справедливостью, сроками цветения хризантем и соображениями его хрупкого здоровья. Ему понравится. А у тебя как дела, духовный брат источника моих тревог?

Майлз хихикнул:

— Да все как обычно. У меня родилась третья дочь, Саймон увлекся евразийской кухней, Федечку Лукина взяли обратно на действительную и повысили до старшего сержанта, а в одном из голубей, гнездящихся на карнизах нового Управления Безопасности, обнаружили подслушивающее устройство…

— Значит, будем пить за это, — Линь Чэнь запрокинул чашечку и показал ее безусловно пустое донышко. — Играем?

И они сели играть в вэйци нефритовыми кругляшами до самого утра, причем Майлз то и дело жульничал и расстреливал доску такти-го из табельного парализатора.