Её сын (джен)

Реджина проснулась под бой часов. Сначала она даже не поняла, что это за звук. Часы на ратуше Сторибрука не звонили ни разу за три года, прошедшие с наложения проклятья. Время над городом было не властно. Отчего им вздумалось звонить теперь?

Из окна особняка городская площадь и ратуша были видны как на ладони. Часы, прежде навечно застывшие на 8:15, теперь шли и издевательски показывали ровно семь утра. Реджина отвернулась от окна и прислонилась к подоконнику, боясь упасть. Ноги внезапно ослабли и подкосились. В глазах потемнело. Перехватило дыхание. Что случилось? Неужели Тёмное заклятье слабеет? Как такое возможно? Насколько знала Реджина, снять его способна только Спасительница — дитя истинной любви. Но её здесь нет и быть не может. И всё же — время сдвинулось с места.

«Нет! — мысленно простонала женщина, не зная, к кому или к чему обращается. — Нет! Не сейчас! Сколько можно манить меня обещанием счастья, а потом вырывать его буквально из рук? Сколько можно?» Глаза на мгновение обожгли злые слёзы. И тогда Реджина резко втянула воздух. Ну уж нет, больше она не позволит над собой издеваться. Героям ли, Судьбе ли — никому не отнять у неё мечту.

— Успокойся, — строго велела себе бывшая Злая Королева. — Живо успокойся! То, что чёртовы часы пошли, ещё ничего не значит. Вот увидишь, тревога окажется ложной, никто ни о чём не вспомнит. Ты по-прежнему в Сторибруке и всё ещё мэр.

Контрастный душ немного помог прийти в себя и снова обрести уверенность в себе. Она почти убедила себя, что всё в порядке. И когда взглянула в зеркало, то увидела лишь сильную и умную женщину. Ни следа треволнений на лице.

И всё же страх оставался. Глубоко внутри, придавленный железным самоконтролем, он ехидно скалил зубы и в любой момент был готов взять реванш. Напомнить ей сколько раз всё летело в тартарары в шаге от счастья. Что ж, Реджина не проявит слабости, не поддастся страху, не впадёт в уныние. Даже если случилось худшее, если заклятье начало слабеть, она найдёт способ всё исправить. А пока ничего не известно наверняка, надо отвлечься, привести в порядок нервы.

Реджина сделала глубокий вдох, расправила плечи и отправилась на кухню готовить завтрак для своего новообретённого сына. Вот о ком в первую очередь надо беспокоиться. Он такой худенький, такой слабенький. Кормили ли его вообще в этом проклятом приюте?! Надо будет как можно скорее отвести его в больницу, пусть Уэйл обследует ребёнка. В медицинской карте Гарри не было никаких указаний на болезни или аллергии, но доверия эти документы у Реджины не вызывали. И люди, присматривавшие за мальчиком прежде, тоже. Она уже успела увидеть побледневшие синяки на теле ребёнка. Гарри вопроса, откуда они взялись, испугался, сбивчиво начал рассказывать про свою неуклюжесть и рассеянность, но Реджина прекрасно понимала, что некоторые ушибы и ссадины получить исключительно по рассеянности нельзя.

Значит, ребёнка били. И ладно бы только другие дети, хотя и это её категорически не устраивало, но пара отметин подозрительно напоминала следы от ремня. Подобные мысли заставили Реджину заскрежетать зубами. Как же ей хотелось вырвать сердца всем обитателям приюта и медленно, с наслаждением раздавить их! А начала бы она, пожалуй, с того борова-директора. Такую самодовольную рожу иметь нельзя.

Имелись и другие проблемы, связанные с Гарри. Его стоило записать в подготовительный класс. Проводить целые дни рядом с мальчиком Реджина не смогла бы при всём желании. Она мэр, у неё есть обязанности. А малышу не очень понравится сидеть с утра до вечера в особняке взаперти — это она может понять и без курсов молодых матерей. В школе же у него будет возможность общаться со сверстниками, узнавать что-то новое, участвовать в играх. Но если хоть один сопляк или учитель обидит её сына…. Реджина сжала и разжала кулаки. Лучше бы им тогда вовсе не рождаться на свет.

Да, и нужно почаще с Гарри куда-нибудь выходить. Хотя бы в кафе или в парк. Или на пристань. Реджина помнила, какими глазами Гарри рассматривал бостонские улицы, дома, машины. Словно он всю жизнь прожил на необитаемом острове, а теперь попал в цивилизацию. Ему всё было в новинку, всё поражало его воображение. Он мало говорил, ещё меньше спрашивал, но Реджина сама, интуитивно чувствуя в том потребность, рассказывала ему какие-то ерундовые факты о Бостоне, почёрпнутые ею буквально на днях.

Эта прогулка одновременно обрадовала и огорчила её. С одной стороны, Гарри смотрел на неё, как на ангела, спустившегося с Небес, прислушивался к каждому её слову, ни на минуту не выпускал из своей маленькой ладошки её пальцев. Но с другой он так ни разу и не назвал её мамой, подаркам радовался как-то отстранённо и настороженно и время от времени сжимался, будто ждал удара. Но с этим Реджина справится. Время есть, она сумеет добиться заветного слова и доверия сына. То, что было в его глазах во время их знакомства, давало ей на это надежду.

* * *

Гарри лежал в кровати и прислушивался к шуму ветра и стуку веток за окном. Комната — огромная, светлая, просторная — была целиком в его распоряжении. Пока его поселили в гостевой, но мисс Миллс вчера вечером пообещала, что в ближайшее время у него появится собственная, которую можно будет обставить так, как захочет он. Гарри тогда робко сказал, что не хочет доставлять лишнее беспокойство, ему и эта спальня нравится — она просторная и красивая. Мисс Миллс слегка нахмурилась, но вопреки ожиданиям не стала ругаться, даже не отвесила подзатыльник. Только пообещала, что, если Гарри больше нравится эта комната, то, конечно, он будет жить в ней. Но всё-таки пусть подумает.

Это казалось настоящей сказкой. Мисс Миллс ни разу не подняла на него голос, накупила кучу вещей, отдала целую комнату, не называла «чудовищем» и «уродцем», не била. На дверце платяного шкафа висели на вешалке новые джинсы и футболка с каким-то супергероем, у двери стояли красивые кроссовки. Мисс Миллс говорила, что сейчас все дети такое носят, что это модно и удобно. Но это было неважно. Самое главное — эти вещи целиком и полностью принадлежали ему, Гарри. Не были ему малы и не болтались, как мешок. Не казались половой тряпкой, по нелепости напяленной на ребёнка. Не были перешиты из старых уродливых одёжек Дадли, не выглядели безликой казённой униформой приюта. Эта одежда была его и только его.

Рядом на подушке сидел плюшевый пёс и преданно смотрел на нового хозяина блестящими чёрными глазками. Этот пёс тоже был маленьким чудом, сотворённым вчера мисс Миллс. Когда она привела Гарри в магазин игрушек, он сперва даже не понял, зачем они вообще сюда зашли. А потом мисс Миллс широким жестом обвела торговый зал и щедро сказала: «Выбирай, что хочешь». Что он захочет! Прежде из игрушек у Гарри имелся только старый оловянный солдатик Дадли: он завалился за каминную решётку, а Гарри его заметил и вытащил. Кузен даже и не вспомнил об игрушке. Солдатик прятался под матрасом раскладушки, на которой спал Гарри. А теперь ему предлагали выбирать из этих новых, сверкающих, восхитительных игрушек!

На пути из магазина к машине Гарри не уставал тихонько шептать: «Спасибо вам. Спасибо, спасибо, спасибо» — и крепче сжимать руку мисс Миллс. Она улыбалась ему и также крепко держала его вспотевшую от волнения ладошку. Настоящая волшебница, подарившая ему сказку! Впрочем, она ведь ещё не видела того, что делало Гарри ненормальным.

Эта мысль заставила мальчика сжаться в комочек. Что если оно опять случится? Что если мисс Миллс о нём узнает? После всего хорошего, что она сделала, будет невыносимо больно увидеть на её лице то же выражение отвращения и страха, что на лицах тёти с дядей или воспитателей.

Чудо могло закончиться в любой момент, и Гарри поклялся себе, что постарается насладиться каждым днём и ничем не разочаровать мисс Миллс. Он должен чем-то отблагодарить её за доброту. За окном раздался бой часов. Семь. Точно! Он пойдёт и приготовит завтрак. Он умеет, и мисс Миллс будет им довольна.

Торопливо умывшись, одевшись и причесавшись, Гарри на цыпочках выскользнул из комнаты. Сказывалась давняя привычка перемещаться тихо, чтобы ненароком не разбудить тётю, дядю и Дадли. Они очень сердились, если Гарри поднимал их спозаранку звоном посуды или слишком громкими шагами. А плохое настроение Дурслей всегда выходило мальчику боком.

Однако к тому моменту, когда он нашёл в огромном доме кухню, там уже кто-то был. Готовил и напевал песню без слов. Дивные ароматы просачивались в холл, и у Гарри тотчас забурчало в животе. Он робко заглянул в дверной проём и столкнулся взглядами с мисс Миллс.

— Уже встал? — удивилась она. — Необязательно было подниматься так рано, всё-таки вчера у тебя был непростой день, много впечатлений. Да и приехали мы поздно.

— Ничего страшного, мэм, — вежливо ответил Гарри, переминаясь с ноги на ногу. — Я привык вставать по утрам. Раньше в мои обязанности входило приготовление завтрака, уборка и уход за садом, вот я и решил….

— Приготовление завтрака? Уборка? Уход за садом? — её брови поднимались всё выше и выше, пока не скрылись под чёрной чёлкой. — Сколько тебе лет?

— Пять, мэм.

— И в детском доме пятилетних детей принуждают готовить еду и убирать помещения? — в её голосе послышался металл, и Гарри невольно вздрогнул и вжал голову в плечи. — Про сад я вообще молчу, поскольку он у вас выглядел каким угодно, но не ухоженным.

— Нет, мэм, не в детском доме, — торопливо зачастил мальчик. Он не понимал, чем вызван гнев мисс Миллс, надеялся лишь, что злится она не на него. Но объясниться всё равно следовало как можно быстрее. — Там требовали убирать только на своих кроватях и в своих тумбочках. Раньше я жил у родственников. У тёти с дядей. И там у меня были обязанности.

— Хотела бы я на этих родственников посмотреть, — едва слышно пробормотала мисс Миллс, но слух у Гарри был, как у кошки, и он прекрасно её расслышал.

— Не стоит, мэм, они далеко отсюда. В Англии.

Мисс Миллс хмуро посмотрела на мальчика, но потом лицо её прояснилось, а голос смягчился.

— Ты любишь шарлотку? — улыбнулась она.

— Не знаю, мэм, — задумчиво почесал нос Гарри. — Не пробовал никогда

— Так, — цокнула языком мисс Миллс. — Знаешь, как мы сделаем? Сейчас ты сядешь за стол, а я дам тебе омлет с беконом и кусочек шарлотки с чаем. А ты расскажешь мне про свою семью. И, пожалуйста, если пока не можешь называть меня мамой, хотя бы не произноси слова «мэм».

* * *

Несколькими часами позже Реджина металась по своему кабинету в мэрии разъярённой тигрицей. Свидетелем вспышки её гнева был только Сидни, но по его поводу женщина не переживала. Сидни можно доверять. Само собой, в разумных пределах. Сам журналист воспринимал отвратительное настроение госпожи Миллс философски и терпеливо ждал, пока она успокоится в достаточной степени, чтобы объяснить, для чего вообще его вызвала.

Наконец женщина остановилась возле своего стола, вцепилась до побелевших костяшек в спинку стула и повернулась к Сидни.

— Ты должен раздобыть мне все сведения о родителях и родственниках моего сына.

— Прошу прощения, госпожа мэр, — осторожно начал журналист, — но, насколько я понимаю, усыновление было тайным.

— Так и есть! — сухо подтвердила Реджина.

— Как же вы намерены узнать эту информацию? Ни одна официальная контора не рискнёт просто так пойти на подобное нарушение.

— Значит, ты придумаешь, как их заставить. — Сидни почувствовал, что ему при виде плотоядной улыбки на лице мэра становится дурно. — Я же со своей стороны могу немного облегчить твою жизнь. Ближайших родственников Гарри зовут Вернон и Петуния Дурсль. Петуния — сестра его матери. Живут они в Литтл-Уингинге, это вроде бы пригород Лондона.

— Они ещё и в другой стране! — безнадёжно простонал Сидни.

— Хоть на другой планете! — отрезала Реджина. — Я желаю, чтобы ты выяснил о них всё, что можно. И что нельзя тоже. Попутно разузнаешь и о родителях Гарри. Мне что-то не даёт покоя в истории про гибель в автокатастрофе. И постарайся не затягивать с этим. Пока можешь быть свободен!

Сидни выходил из кабинета с видом приговорённого к смерти человека, которому предстояло выбирать между двумя видами казней. Ничего, переживёт. Он тот ещё прохвост: пролезет, куда угодно, и раскопает любую информацию. А его до конца не угасшие к ней чувства только подхлестнут рвение. Когда же Сидни добудет требуемое, она придумает, как этими сведениями распорядиться. Реджина посмотрела на свои руки. Магия в этом мире, увы, недоступна, но никто не посмеет обижать её сына безнаказанно. Никто.