мор (гет)

Лили злится. Вонзает ноготки в ладонь, улыбаясь ярче, и смотрит внимательно, испытывая тошнотворный позыв. Сесиль Йорк. Она приходит в палату с звонким писком и глупейшей улыбкой на лице, и Лили кажется, что все лучики солнца, едва проникающие в помещение, за секунду сконцентрировались на ней, иначе почему ее тонкая фигурка обрамлена таким светом?

— О, Скорпиус, я так расстроилась… — хнычет она, присев на кровать Малфоя, промокнув платочком глаза. Скорпиус — безмятежен. У него на лице не вздрагивает ни единый мускул, когда Сесиль с громким смехом чмокает его в щеку, попутно болтая о бездумной шелухе.

Когда смотреть на них становится совершенно невозможно, Лили отворачивается, громко хлопая дверцей шкафа, в который только что спрятала бинты и бадьян, а потом, вперив взгляд в окно, внимательно наблюдает за умирающим августом. Ей совсем немножко тошно и неловко: со дня ее почти-что-признания прошло достаточно, чтобы она начала вольготно чувствовать себя в его присутствии, но совершенно мало, чтобы забыть и забить чувство обиды внутри. Она совершенно точно не знает, почему ее так бесит Сесиль и почему ей хочется демонстративно вцепиться в Скорпиуса, чтобы лицо этой дурочки исказилось в чувстве полного отчаянья.

Но Лили силится. Зная, чувствуя, что Скорпиус давно уже выстроил между ними стену, а потому, вглядываясь все пристальнее, она мечтает лишь обо одном — чтобы настала ночь и Малфой был только ее. Чтобы он смотрел на нее своим безмятежным взором, чтобы чувство боли, полностью искажающее его черты, принадлежало только ей одной.

Вздрогнув, Лили поворачивается и видит, что Скорпиус опять смотрит на нее. Невеста щебечет, и ее смех доносится будто из вакуума, потому что даже сейчас Малфой смотрит так только для нее одной, и Лили хочется окунуться в свою иллюзию, будто между ними действительно есть необратимое влечение.

Лили подмигивает. Перекидывает волосы за плечо и улыбается ярче, чувствуя, как поминутно гаснущее солнце щекочет ей кожу.

— Я не герой, — шепчет он вновь, когда ночь охватывает в свое владенье пространство и они опять молчаливо сидят в его палате. Сколько дней прошло с тех пор, как Лили привела его в чувство? Она не помнит, но с каждым днем видит — ему хуже, он гаснет на глазах.

— Как же? Смотри, даже невеста есть, — смеется она тихо, покачивая ногой, а потом, встрепенувшись, привстав на коленях на кровати, хватает его за плечи и смотрит внимательно. Потому что боится, потому что знает — на дне его зрачков давно поселилась смерть, которую он ждет, словно родную.

Между ними молчание. Тяжелое, тягучее, такое, что сдавливает легкие и оставляет шрамы, и Лили, не сдержавшись, прижимается своим лбом к его и видит, как в далеком сером тумане вспыхивает огонек.

— Что тебя гложет, герой?

Но он молчит. И это уже даже не кажется смешным — Лили бесится. Она боится, что когда он уйдет вновь, ей уже не удастся спасти его.

— Я совсем не помню тебя в Хогвартсе, — замечает на следующий день он, найдя ее в очередном коридоре, где, свесив ноги из окна, Лили сидит на подоконнике, бездумно всматриваясь в лютый Лондон. Ей хочется бежать из Мунго, но она сидит здесь ради него одного и ждет, когда череда стонов и проклятий больных погаснет в ее буднях.

Она скучает по лесу, по завыванию ветра и по диким феям, которые, освещая мрачные, густые кроны деревьев, весело танцуют под луной. В конце концов Лили — ведьма. Ей совершенно не нужен никто — лишь зелья да отчаянные путники — от семьи она уже отказалась давно. Родители — под землей, братья? О, однажды она встретила Альбуса среди больных. Он, мрачный, убитый, бросился в бой сразу после смети отца и матери, а потом, молчаливо стиснув зубы, пытался перебороть крик.

— Пускай вот она перевяжет мне раны, — цедит он, ловя взгляд Лили, и она, усмехаясь дерзко, перематывая бинты, давит с силой, так, чтобы ему было больней.

— Предательница, — кривится он, не пытаясь ее остановить.

— Ты бросила нас, Лил-с, — шепчет он через неделю, когда Лили, склонившись над его перебинтованной грудью, водит палочкой, цепко хватаясь взглядом за каждый его изъян.

— Мы никогда тебя не простим, — говорит на прощание, и Лили смеется.

Потому что она — не вернется к ним никогда, потому что — похоронила давно уже где-то в сердце двух братьев, мать, отца и всех остальных. У нее никого, да и только, так почему именно в тот момент, когда Лили наслаждалась своим одиночеством, в ее жизнь вновь забрел человек?

С-к-о-р-п-и-у-с-М-а-л-ф-о-й. Школьное восхищение на перевес с любовью… Только им, почему-то, и хочется обладать.

— А я вот помню, — дернувшись, усмехается Лили, внимательно смотря на его широкую грудь. Бинтов уже совсем мало и даже легкая хромата не так сильно бросается в глаза. Совсем скоро он уйдет отсюда, Лили уверена в этом, уйдет так же, как ее брат — без права на возвращение в ее жизнь. — И у тебя всегда был безобразный вкус на женщин.

Улыбается сильней, пытаясь запорошить подростковую обиду. Ненужные, так долго хранимые чувства — Лили горела в собственной ненависти, замечая Скорпиуса в компании других.

Улыбка вклеивается в кожу. А он, склонив голову набок, лишь внимательно смотрит в ответ, выуживая что-то. И ей страшно, право — потому что смотрит он так, словно видит всю ее душу насквозь.

— Это точно, — наконец отвечает, и что-то совершенно не нравится ей в его глазах, потому что в них нечто едва уловимое сверкает, искрится, падает на дно зрачков.

Впервые Лили, давно позабывшая о наличии собственного сердца, чувствует, как вздрагивает оно, как неловкость и смущение накатывают на нее волной, ведь он стоит совсем рядом, не двигаясь, не пытаясь отстраниться как раньше. Кажется — ей на одну секундочку кажется — что стена между ними с легким хлопком обрывается вниз, и ей страшно узнать, осознать, понять, какого это, когда твои чувства взаимны и поняты.

— Завтра вечером будут танцы, — неловко говорит Лили, боясь оторвать свои глаза. Страх липкими пальцами сковывает все ее тело, когда дерзкая улыбка абсолютно не хочет вклеиваться в уста. Время неумолимо, люди шепчутся, что скоро будет последний бой и все с замиранием сердца ждут возвращения Малфоя.

Когда ей страшно. Боязно. Обидно. Вдруг он не придет вновь?

— Танцы? — проговаривает он, слегка дернувшись, и в его глазах на секунду зажигается интерес. — Что, зовешь меня на свидание, Поттер? — со смешком спрашивает он, и Лили бесится, ведь прекрасно знает — ему все известно, он видит, что она явно симпатизирует ему.

— Тебе двигаться нужно, герой, — фыркает Лили, пряча волосы за плечи, а потом, попытавшись перекинуть ноги обратно в помещение, неловко дергается. Нога скользит, и она, ухватившись за выступ, пытается удержать равновесие — тщетно — и именно в этот момент Лили чувствует, как его теплые руки резко хватают ее за плечи, притягивают к себе.

Он берет ее на руки так, словно она не весит ни грамма, аккуратно ставит на пол, и Лили боится, что от собственного сердцебиения у нее разорвется грудная клетка. У него шершавые, грубые ладони, и впервые она замечает небольшой по размеру перстень с черным камнем в сердцевине, камень, касаясь кожи, обжигает ее лишь сильней, и она силится прямо сейчас не прижать его к какой-нибудь из многочисленных стенок и на радость всем окружающим не поцеловать.

Глупая ведьма. Она ломает жизни людей с хрустом в костяшка, отказывается от собственной семьи, но не может устоять перед красивым личиком н-е-д-о-г-е-р-о-я.

— Что с тобой не так, Поттер? — злится Лили, крутясь возле зеркала. На ней черное, длинное платье с глубоким декольте, и она знает, что выглядит сейчас даже больше, чем хорошо. Взгляды, липкие, давно обыденные, будут сопровождать ее, когда, открыв дверь холла, Лили войдет в большой зал.

Но ей неинтересно внимание, Лили ждет его, мнется в сторонке, отказывает каждому, кто не понимает значение ее горящих глаз. Зависть, непонимание, обожание — все это так знакомо и так скучно, что она уже давно перестает замечать, как сильно меняются люди в лице при ее появлении. Она всегда была такой: с длинными рыжими волосами, ярко горящими карими глазами и злой улыбкой на устах.

Она всегда была сама по себе, как кошка — никому не было дело до замкнутой гриффиндорки, наверное, поэтому Лили нашла покой в черных книжках, в учении Морганы, в нареканьях Салазара и сбежала из дома. Дома — знаменитые родители и лихие братья, и все это так невыносимо, так не ее, что, когда на пороге ее дома однажды появляется отец, Лили лишь тяжело вздыхает.

Она не вернулась. Не вернется. Никогда. Для всех них она чужая, как и они для нее, но почему же, почему сейчас, находясь в окружении людей, слыша шепот и ощущая томные взгляды, Лили чувствует себя так, словно совершила еще когда-то давно роковую ошибку?

Вдох.

Он не приходит. Ни через полчаса, ни через час, и Лили, от нервов мня черную блестящую ткань пальцами, чувствует обиду и смущение — взглядов становится слишком много, она знает, что мешает им всем своим мрачным видом, жестким взглядом карих глаз и роковой улыбкой, сводящей с ума.

Улыбка облезает, обнажая белые зубы, и, дернувшись, она покорно уходит прочь, как всегда, гонимая и презираемая, Лили идет с прямой, как струна, спиной и гордо вскинутой головой, она подмигивает окружающим и соблазнительно ведет плечом, думая, рассуждая, понимая.

Проклятие Беллатрисы Лестрейндж было не в изумрудном дыме. Мор — это воображаемая игра, это хаос и паника. Мор — в головах и в душах, на самом деле ничего из всего, что было, попросту нет. И это проклятие страшно именно тем, что оно не существует, но косит людей. Потому-то мор — не победим, потому-то так смеется Лили над изможденными лицами волшебниками, покидающих Лондон.

Потому-то никогда не боится гулять по забытым трущобам города. И Скорпиус знает это, Лили уверена. Потому что он — наследник Малфоев, потомок и Блэков, — он тот, кому суждено победить мор.

«Глупые-глупые волшебники», — томно шепчет Лили, покидая зал, чувствуя горечь и тоску. Она идет медленно, отстукивая каблуком по набитой тишиной коридорам и опять приходит к нему. Замирает, облокотившись о косяк, и смотрит на Скорпиуса. Он стоит без рубашки, и Лили видит, как целая вязь шрамов, переплетаясь друг с другом, покрывает все его тело — ни миллиметра здоровой кожи, одни лишь красные, синие, длинные линии.

— Что может быть ужаснее этого? — спрашивает он, и Лили замечает зеркало, что стоит подле него. И в отражение она видит привычную жажду смерти — она полностью вбита в его зрачки, не оставляя живого места. — Я выжил, когда должен был умереть, Лили. Но… я не хочу умирать, понимаешь? — говорит он с отчаяньем, повернувшись, и Лили, не выдерживая, делает шаг вперед.

Она понимает. Знает. Чувствует. И ей до боли в костях хочется обнять его, прижаться лбом к широкой, изувеченной груди и почувствовать себя, наконец-то, нужной.

— Ты же знаешь, да? Мора — нет, — говорит он с тихим смешком, а потом, дождавшись, когда Лили встанет напротив него, хватает ее за руку, поднеся ладонь ближе к грудной клетке, где черными линиями высечено «Toujours Pur». — Она околдовала умы, посеяв безумие, и нарекла: «Ты сможешь спасти их, Скорпиус. Этих грязных, опороченных животных, которые не стоят и твоего ноготка. Но цена — это жизнь. Твоя жизнь, Скорпиус Малфой».

Лили касается легонько до высеченных букв и тихо пытается сдержать слезы. Ей страшно и больно, и кажется, что от горечи спасения нет. Ведьме совсем не хочется отдавать героя, и ей плевать на весь мир. У нее — никого, и никто ей не нужен, кроме него одного.

— Я не герой, — надтреснутым голосом шепчет Скорпиус, и Лили, поддавшись вперед, хватает его за плечи и тяжело смотрит, не пытаясь отстраниться. — Но я потерял всех, кого любил, всех, кем дорожил. Моих родителей, моих друзей. И только лишь дойдя до смерти, узнал — все лежит на моих плечах. И цена за спасение этого чертового мира моя жизнь.

Он смеется, улыбается безумно, и у Лили сердце покрывается мелкой сеточкой шрамов, таких — как у него на спине.

— У меня осталась лишь невеста, которую я бы скорее задушил, нежели женился на ней. Я озлоблен, Лили, озлоблен на мир, а в особенности… — склонившись, Скорпиус смотрит ей прямо в глаза, и у нее пропадает даже дыхание от того, насколько наполнены магией его глаза. — На одну ведьму, что решила спасти меня. Зачем?

Сжимая до хруста ее ладонь, Скорпиус мечтает убить Лили, она видит это в его глазах, которые наливаются дикой яростью. И Лили кривится в ответ, наслаждаясь каждой капелькой боли, сладкой и сильной, потому что знает, видит — его влечет к ней так же сильно, как и ее к нему.

— Завтра меня здесь не будет, — тихо шепчет он, ослабив хватку, но Лили даже не пытается убрать ладонь. — Исчезни из моей жизни, Поттер, слышишь?

Лили смеется, лукаво сверкая глазами, а потом, подойдя к нему ближе, едва касаясь пальцами его голой кожи, шепчет, словно в бреду, чувствуя чередующуюся боль с тревогой:

— Никуда ты от меня не уйдешь, недогерой. Ты вернешься, даже с того света вернешься! Ведь отныне ты мой, а я твоя, мы скреплены кровью.

Лунный свет меркнет в ответ, и она видит, как хмурит он брови, как странное непонимание пронзает каждый миллиметр кожи.

Лили силится.

А потом, позабыв обо всем, подходит к нему ближе, обвив за шею, целует быстро, с надрывом, прикусывая нижнюю губу, ощущая металлический привкус крови.

И тогда, когда она чувствует, что сердце напротив дрогнуло, черный вихрь уносит ее прочь от больницы. Лили уходит. Покидает Мунго так же неожиданно, как и приходит в него однажды, и самое последнее, что видит она сквозь размытый черный туман — ярко сверкающие, наполненные яростью и болью серые дымки глаз.