Россыпь (гет)

— Отдай его мне, — прислонившись спиной к шершавой поверхности двери, резко бросила Астория. И хоть вид ее был решительным и полным душевных сил, руки у нее дрожали.

Только Дафне — хоть бы что. Ни дернулась, ни обернулась, лишь усиленней принялась взбивать свои накрученные волосы, а потом ленивым взглядом прошлась по фигуре сестры. У нее в лице было столько насмешливой презрительности, что Астория почти подавилась. Если бы сама и очень давно не привыкла во всем подчиняться ей.

— Всю жизнь будешь подбирать за сестрой, да? — лениво поинтересовалась она, подперев рукой подбородок. А потом — улыбка. Раскованная и широкая, выбивающая любую надежду. — Всегда так было, Асти: сначала ты донашивала за мной одежду, теперь — парней.

— Тебе же он не нужен, — сделав шаг вперед, уверенно парировала она. — И помолвка эта тебе не нужна. Зачем ты мучаешь себя… и его?

Дафна засмеялась.

— Милая-милая сестренка. Людей здесь мучаешь только ты. А я их развлекаю. Думаешь, ему бы было с тобой интересно?

Астория была с ней почти согласна, право. Если бы не понимала одну вещь: одурманенная своей красотой Дафна не видела очевидное — Драко попросту с ней скучно.

Впервые она задумалась об этом в один из пасмурных дней, когда дождь нарушил их свидание и вынудил остаться в Гринграсс-холл. Драко сидел, словно напряженное изваяние: глаза его блестели усталостью и какой-то отрешенностью. В их уютном мирке болтала без умолку лишь Дафна, кокетливо перекидывая ногу на ногу, но он ее не видел. Его глаза смотрели вскользь.

— Везет же Нотту, — растягивая гласные, тянула Дафна, и Астория, что несла им поднос с чаем, почти поморщилась. — Умотал в свою Германию, и даже не пишет… а Пэнси, нет, ты слышал! Говорят, она попробовала поступить в университет. Какая наглость! — взмахнув руками и чуть не толкнув Асторию, что склонилась и молчаливо разливала чай по чашкам, Дафна разразилась хохотом. — Какая глупость… думать, что в этом мире мы можем рассчитывать хоть на что-то… адекватное. Война всех расставила по местам.

Война. Война. Война. В ее устах это слово приобретало особо зловещий оттенок, и всякий раз Астория видела, как едва заметно вздрагивал он и как его безжизненный взгляд наполнялся чем-то едва понимаемым.

— Кажется, некоторые узнали свое место еще задолго до битвы за Хогвартс, — с тенью иронии ответил Драко, и едва ли кто не понял смысл его слов: их отец потерял свое место в обществе и деньги еще в тот год, когда Астория окончила первый курс.

Дафна цокнула. И взгляд ее, злой и переполненный яростью, еще долго стоял перед глазами Астории.

Она была незримой тенью в их отношениях, всегда молчаливая, услужливая, Астория подносила им чай в гостиную, а потом, прикрывала дверь и вслушивалась в каждое их слово, тяжело дыша.

Они виделись всегда. Куда бы ни пошли Драко и Дафна, Астория неизбежно натыкалась на них: будь то собственный дом или очередной закоулок одной из тех улиц, что располагались вдали от яркой Косой аллеи.

В такие моменты, когда, спрятавшись за витринами магазинов, она могла беззастенчиво разглядывать свою сестру и ее жениха, Астория понимала с поразительной ясностью, как они не подходят друг другу. Эта мысль так нравилась ей, что, вдумываясь в это с каким-то поистине дьявольским весельем, она теряла всякую бдительность, и иногда понимала, что смотрит прямо в глаза Драко, который замечал ее всякий раз.

И который смотрел на нее так до спокойного ровно, что было даже не по себе: его взгляд был безжизненным. И сам Драко был сломанным. Таким же, как и она.

Так не могло быть вечно, и, кажется, это понимали и он, и она. Поэтому, когда Астория, в который раз следящая за своей сестрой, спряталась в цветочной лавке и с упоением рассматривала шипы на стеблях алых роз, она едва ли удивилась, услышав позади себя его спокойный и какой-то даже отрешенный голос:

— Вам так нравятся розы?

Астория не выглядела так, словно была поймана на чем-то постыдном. Во всяком случае, ей хотелось верить, что ее спокойное, хладнокровное выражение лица не дрогнуло и не передало той доли чувств, что колыхались внутри.

А потому, переведя дыхание, она лишь пожала плечами, даже не взглянув на него, ощущая, как дрожат пальцы.

— Вот уже в который раз вижу вас здесь, у этой вазы, — продолжал он так, словно хотел вывести ее на разговор. Но одичавшая Астория Гринграсс, не видевшая никого, кроме кредиторов и больной матери, лишь нервно повела бровью, прикусив губу.

А потом, задумавшись, она тихо ойкнула, когда один из острых шипов впился в ее бледную, болезненно-бледную кожу и оставил красный след. Алая роза тут же полетела обратно в стеклянную вазу, а ее взгляд взметнулся к нему, словно боясь осуждения.

— Что еще остается? — холодно пробормотала Астория, сведя брови к переносице. Еще тридцать минут назад она имела один из тех неприятных разговоров с колекторами, от которых настроение портилось, и ничто его не могло возобновить. — Я не могу себе позволить даже купить букет роз, потому что мы беднее церковной мыши.

Внутри нее полыхал невиданной силой пожар ярости, смешанный с непониманием: почему за всю свою семью страдать должна была одна она? Почему Астория не смогла уехать за границу, как Нотт, или не попыталась получить образование, как та же Пэнси? Почему, в конце концов, когда все ее однокурсники так или иначе смогли устроиться по жизни, она продолжала вести бесцветное существование, подрабатывая частными занятиями по французскому?

И почему, черт возьми, Дафна, ее старшая, луноликая сестра не пошевелила даже пальцем, чтобы хоть как-то помочь их семье? Почему, черт возьми, она не соглашается на эту помолвку?

— Вы же женитесь на Дафне? — ее взгляд, до того безжизненный и рассеянный, в секунду обрел ясность и некоторую сталь, и когда она поглядела на него снизу-верх в виду его роста и заметила, что он с поразительной холодностью смотрел на нее все это время, Астория почти вздрогнула.

Его молчание было словно водой, которой ее, лишенной гордости и уже всякого уважения к себе, окатили с ног до головы. Всего на секунду ей даже стало стыдно: Астория так давно не жаловалась окружающим на свое положение, что совершенно позабыла, насколько им все равно.

Драко молчал. И его до удивительного ясные голубые глаза смотрели на нее так спокойно и так непривычно, словно он уже больше не был тем самым Малфоем, который в далеки тринадцать лет не общался ни с кем из тех, чей счет в Гринготтсе не достигал четырехзначных цифр.

— Я не Дафна, — устало протянула Астория отчего-то, на что Драко лишь заметно хмыкнул. — У меня нет гордости, чтобы отказаться от своего семейного долга и не держаться за выполнение своих обязанностей до самого конца, даже если эти обязанности скорее вредят мне, чем приносят пользу.

— Интересное определение гордости, — многозначительно кивнув головой, задумчиво проговорил Драко. — Но тогда у меня ее тоже нет. Потому что я точно так же несу обязательства перед своими родителями и выполняю свой фамильный долг.

Астория вздрогнула. А потом, немного отшатнувшись от него, с некоторой злорадной усмешкой посмотрела в лицо Драко, и ее глаза, Гринграсс была уверена, нервно забегали.

— Значит, вы женитесь на ней, — утвердительно кивнув головой, пробормотала про себя она, прикусив внутреннюю сторону щеки, тут же убирая свой взгляд в пространство.

— Вы отчего-то совершенно не рассматриваете себя в качестве моей жены, — резко вставил Драко, и голос его, до этого спокойный, приобрел стальные нотки.

С минуту она смотрела на него почти серьезно. А потом, не сдержавшись, преодолевая внутреннюю боль и дикую, отчаянную ревность, тихо рассмеялась, бросив лаконичное:

— Потому что не дура.

А потом она стояла в комнате у Дафны, царапала пальцами дверь и, яростно сверкая глазами, умоляла ее отдать ей его. «Жалкое зрелище» было написано красными буквами в голубых глазах, и Астория чувствовала сама, как она пала и как она слаба, чтобы бросить ей открытый вызов.

Это было неизбежно: Дафна собиралась играть в свою игрушку до самого конца, до того дня, когда Драко появится в их гостиной с фамильным перстнем и она, рассмеявшись ему в лицо, навсегда перечеркнет их единственное спасение, ведь Малфои никогда не простят им ее высокомерия. Они больше никогда к ним не придут.

Нервозность ее достигала пределов. Страх за себя, за свое будущее и за их жизни возрастал с каждым угрожающим словом коллекторов, и Астории казалось, что за эти пять дней, что прошли с их последней встречи, она словно уменьшилась и сделалась еще бледней. Серая, невзрачная Астория: она боялась смотреть матери в глаза, предвидя ее воспевания Дафны и сетования по поводу внешнего вида своей младшей дочери; она боялась встречи с Драко, прячась в своей комнате, больше не выходя даже в цветочную лавку или на мостовые отдаленных улиц.

Она боялась себя. И той силы, что была внутри бедняжки Астории, и которая, дай ей только воли, разнесла бы весь ее привычный мир в прах.

Поэтому, забывшись от собственного отчаянья, она, избегавшая встречи со своим самым главным обожанием и между тем страхом, в конце концов столкнулась с ним лицом к лицу.

Отрешенно поглядывая в окно, Драко при виде нее резко выпрямился и спрятал свои руки в карманы черных брюк. В который раз он смотрел на нее слишком уверенно, под таким взглядом Гринграсс казалось, что она становится совсем бесцветной.

— Вы всегда такая молчаливая или это подчеркнутая форма презрения по отношению ко мне?

Дернувшись от его слов, Астория сначала нахмурилась, а потом, подойдя к нему, с минуты глядела в его лицо напряженным взглядом, а потом повернулась к окну. Их мертвый сад был жалким зрелищем, но почему-то смотреть на его уныние и увядание ей нравилось больше всего — чем-то они были похожи. Эти дикие виноградные лозы, пробивавшие себе жизни, эти колючие кустарники, сцепившиеся друг с другом — все они боролись с собой или между собой, но боролись.

Значило ли это… что она тоже так могла?

— Наш сад красивее всего осенью, — меланхолично заметила она, отодвинув занавески. — Красное золото спасает этот упадочный вид.

— В Малфой-мэноре по-другому, — облокотившись о подоконник, пробормотал Драко, и, склонившись, поймал ее взгляд. — Мама бдит днем и ночью, даже… даже тогда один сад и благоухал.

На секунду он сморщился, и Астория, завороженная, лишь прижалась щекой к старым занавескам, не смея убрать взгляд. Этот момент казался ей таким чарующим и волшебным, что не хотелось даже дышать — лишь бы навсегда запомнить его таким, немного меланхоличным и где-то внутри еще не до конца изломанным.

— Почему ты не помнишь войны? — сморщившись, он тут же добавил: — Так сказала Дафна в тот первый день.

— Отец забрал меня из школы сразу же после смерти директора, — тихо, очень-очень тихо пролепетала Астория, и глаза ее на секунду заслезились от воспоминаний о школе и… об отце. — Он меня очень любил… больше Дафны, — тоскливая улыбка змейкой проскользила по лицу, а потом скрылась за почти злым оскалом. — Она никогда не могла мне этого простить: то, что он так пекся обо мне, и совершенно не волновался за ее судьбу. Поэтому Дафна так… беспечна.

Взволнованная, она замолчала, с некоторым вызов поглядывая в его глаза, и, сильнее вцепившись пальцами в занавески, едва перевела дыхание.

— О, Драко! — голос матери заставил ее нервно отшатнуться и отвернуться от Малфоя. Напряженно сомкнув пальцы в кулак, Астория чувствовала взгляд Гретты Гринграсс и каким-то шестым чувством понимала, что та ею недовольно. — Дафна скоро придет, надеюсь, Астория тебя не утомила?

Взметнув быстрый взгляд в его сторону, она заметно поморщилась, а потом, не желая слышать ответа, резко подалась вперед, задев фарфоровую статуэтку, которая с взвинченно подскочила на месте и тут стала в боевую выправку.

Тишина в гостиной была тяжелой и слишком уж неприятно, но прохлада коридора, в котором она так часто пряталась и где всегда и неизбежно подслушивала их разговоры, Астория чувствовала себя хуже всего. И, когда холодный оклик матери заставил ее замереть на ступеньках, она почти испытала облегчение. Почти.

— Астория, — сказала она, сначала улыбнувшись. — Надеюсь, больше такого не будет… так же, милая? — улыбка ее становилась раскованнее и более ядовитой. — Не мешай Дафне выйти замуж. Ты же понимаешь, она должна устроить свою жизнь как можно лучше, а Драко слишком видный жених, чтобы упускать его из вида. Ты же не собираешься мешать своей сестре, так ведь, милая?

В ее печальных глазах Астория видела свой приговор, а в ее речах, бессвязных и бессмысленных, свое будущее. Глупая Гретта никогда не замечала потуг своей младшей дочери, для нее Астории никогда не существовало. В этой ярком мирке жила лишь Дафна, красивая, луноликая Дафна.

Астории было больно. Не страшно чувствовать себя беспомощной, в конце концов, она никогда не воспринимала себя так, словно жизнь ее принадлежала ей. Но страшно, черт возьми, страшно, имея шанс вырваться из этих оков, так и не сделать шаг.

И, лежа ночью в своей комнате, наполненной тишиной, она едва вздрогнула, заметив вдруг белого филина, отчаянного стучавшегося к ней в окно. В клюве у птицы был упакованный в бумагу букет: свежие, ухоженные нарциссы, наполняя комнату сладким запахом, приковали ее взгляд.

Внутри она точно дрожала. Но снаружи, даже не вздрогнув, она спокойно забрала сверток у филина, выпустила птицу в ночную тьму, и, вдыхая запах, вспомнила этот ясный, до спокойного ровный взгляд.

В стеблях лежал крафтовый конверт. И то ли он, то ли ее руки подрагивали в такт несуществующей мелодии, когда Астория быстрыми и нервными движениями вскрывала бумагу, боясь разорвать заветное письмо.

Письмо, в которым завитушками было написано:

«Больше всего в нашей семьей ценятся нарциссы, мать выращивает их целыми плантациями, потому что по праву считает его своим цветком.

У нарциссов забавная легенда: думаю, ты знаешь эту историю о красивом, самовлюбленном юноше, что вынужден был пасть от той гордости, что жила в нем.

И повторяя твои слова: ты не Дафна. Это очевидно и точно. Но знаешь, чего ты словно не понимаешь? Того, что ты лучшее нее. Даже если, как ты выражаешься, в тебе нет гордости. Во мне ее тоже нет. Не значит ли, что мы подходим друг другу куда больше, чем кто-либо?

С наилучшими пожеланиями,

Драко.

До новых встреч, и уж прости, что это не розы. Они мне кажутся слишком прозаичными».