Остров Капитана Большелапа (джен)

Мокрая белка дрожащим комком бессильно обвисла в лапах Черноуса. А вернее, поперек левой лапы могучий ондатр почти без усилий удерживал легкое тельце Селики и одновременно цеплялся за хвост морского конька, коим оканчивалась корма весьма потрепанного драккара. Так продолжалось уже несколько долгих часов, но Черноус, казалось, не знал усталости.

Селика помнила лишь исполинские волны, и гребни их вздымались выше самых больших виденных ею деревьев, ее затягивало вниз и крутило в потоках темной воды, словно зернышко одуванчика в искрящейся горной реке. С одуванчиком это было весело. Она отчаянно боролась за каждый вдох, но силы таяли слишком быстро и намокшая шерсть тянула ко дну. Всякий раз, оказавшись на поверхности, она пыталась оглядеться и отыскать «Разящий», но драккар как будто исчез из этого мира. Ее окружали волны, редкие обломки (слишком мелкие, чтобы ухватиться за них) и звери — мертвые и живые, им всем в равной степени не было до нее дела. Хищники вцеплялись друг другу в шкуры, топили своих недавних товарищей в попытке отсрочить собственную гибель… и их поглощала голодная пучина. Селика и сама пыталась цепляться за все, что попадалось под лапы, но это ничем не могло ей помочь.

Очередная волна погребла ее под собой, рокот бури сделался глухим и отдаленным из-за толщи воды, сомкнувшейся над ней. Селика подумала, что нет смысла шевелить лапами — все равно это конец… Легкие распирало от нехватки воздуха, изо рта вырвались жалкие пузырьки, лапы жалко трепыхнулись в последней попытке выбраться и замерли. Сознание, вопреки всему, оставалось ясным, и Селика с горечью думала, что врали истории — никаких солнечных и печальных картин прошлой жизни не пронеслось перед глазами, ее последние мысли были не о семье, не о доме, и даже не о случайных зверях. В последние мгновения она думала о том, какими же будут ее последние мысли? Так бессмысленно и глупо…

И провидение, а может, сам мир словно откликнулся на мысли ничтожной песчинки, коей была одна белка в сравнении со всем сущим. Вот в недрах воды появился и пропал тусклый отблеск. Затем еще раз. Селика поймала его бессмысленным взглядом — и душа ее словно смерзлась от ужаса.

Казалось, что может напугать умирающего и уже смирившегося со смертью зверя?

Прямо под ней был… корабль пиратов. Селика вдруг разглядела его с необычайной четкостью. Вот черные палубы, обглоданные огнем, сломанные весла, толстые мачты, рваные ванты и белесые призраки парусов, неровными клоками тянущиеся за кораблем. Нос устремлен вниз, случайный отсвет отражается от золоченого узора на корме. Огромная, больше их драккара — мертвая ­- галера без весел и парусов медленно и неотвратимо шла единственным курсом — к морскому дну, в вечную тьму царства морского дьявола. Так умирают корабли, и море становится им могилой. Селику подхватила эта властная губительная сила и потянула вслед за кораблем.

«Нет-нет-нет-нет!» — раздался голос в ее сознании, и паника будто сорвала оковы апатии и усталости. Селика не могла бы ответить, откуда у нее вдруг нашлись силы, но она закричала, не обращая внимания, что во рту была только вода, и отчаянно заработала лапами, в попытке оказаться как можно дальше от этого жуткого корабля-призрака. Внезапно что-то перехватило ее поперек туловища, мелькнул чей-то мех, и Селику рвануло наверх — к свету, воздуху и жестокой борьбе за жизнь.

Селика все-таки успела потерять сознание и пришла в себя от того, что кто-то хлестко шлепал ее по щекам, затем в спину что-то ударило. И еще раз. Она захрипела, распахнула глаза и зашлась в жестоком кашле, отплевывая попавшую в легкие воду…

— Давай, давай, девонька, — басил над ухом знакомый голос. — Как занырнула-то, а! Еле достал тебя, белка-подводница. Тебе за жемчугами плавать надо, а не по лесам скакать!

Боцман Черноус, обычно такой грузный и неповоротливый на суше, в воде буквально преобразился. Как всякая ондатра, он отлично плавал, работая мускулистыми лапами и загребая массивным хвостом. Он уверенно подхватил Селику и обрывком страховочной веревки привязал к своему поясу.

Каким-то чудом они заметили «Разящий», шторм к тому времени начал утихать, и им даже удалось добраться до корабля. Вот только радоваться оказалось рано. По доносящимся с палубы звукам не сложно было догадаться — на драккаре хозяйничали пираты.

И теперь Черноус и Селика, бултыхаясь по грудь в пенных волнах, цеплялись за изукрашенную резьбой корму. Они старались держаться в тени, чтобы стоящий у румпеля ласка не заметил неожиданных пассажиров, и прислушивались к происходящему наверху.

* * *

Пираты полностью захватили «Разящий». Часть команды была убита в ожесточенной, но быстро закончившейся схватке, а остальных привязали к обломку мачты под надзором двух дюжих корабельных крыс. Сюда же выволокли прятавшихся в трюме пассажиров: пожилую пару ежей с двумя внуками-диббунами, братьев-полевок Дорти и Ками и чопорного вида хомячиху мисс Чонкс-Чакс. Крысы скалили злые морды, хватались за развешанное на видных местах оружие и иногда с хлестким звуком били толстыми хвостами палубу — вызывая плач диббунов, взвизги мисс Чонкс-Чакс и раздражение вышагивающего по палубе хорька в некогда щегольском голубом камзоле. Иными словами, демонстрировали свирепость и кровожадность — как умели.

— У-у-и-и! — снова пронзительно завизжала Чонкс-Чакс, и хорек едва успел зажать уши.

Терпение его лопнуло, и он в один грациозный прыжок вдруг вырос перед пленниками и приставил блеснувшее на солнце острие короткого кинжала к горлу не в меру впечатлительной хомячихи. И без того круглые от природы темные глаза-бусинки мисс Чонкс-Чакс потрясенно уставились на хорька, потом плавно скосились на клинок, пухлые щечки задергались, из открытой пасти донеслось теперь уже робкое: «И-и-и…», но тут же стихло, стоило хорьку усилить нажим. На шерстке крикуньи выступила алая капля и тонким ручейком скатилась за ворот платья.

— Нет, ты будешь молчать, бесполезный комок шерсти, — начал он тихим, почти приятным голосом, без всякого намека на агрессию. Впрочем, слова хищника резко контрастировали с интонациями. — А иначе я заткну тебя раз и навсегда и выкину за борт, понятно?

Потрясенная хомячиха, казалось, не могла даже кивнуть, только испуганно хлопала глазами и тряслась все сильнее. «Эдак она сама себе горло перережет», — с усталым безразличием отметил хорек и отвел острие подальше от этого… существа. Назвать жирное, трясущееся нечто зверем было, по мнению хорька, оскорбительно по отношению к прочим зверям.

Вальс, а именно так звали хорька, никогда не мог понять смысла существования таких особей, как эта Чонкс-Чакс. Неспособная приспосабливаться к ситуации, она была слишком глупа, чтобы выжить самостоятельно, слишком ленива и прожорлива, чтобы научиться сражаться, и вообще виделась хорьку остаточным придатком эволюции. Когда хищники вступили на новую ступень развития — не все, впрочем (тут взгляд хорька уперся в одну из крыс) — и отказались от поедания разумных видов, образовалась прослойка более не нужных в эволюционных механизмах существ. Угроза со стороны хищников уменьшилась, но существа не нашли себе никакого более высокого применения и следовали старой схеме — жрать и размножаться, чтобы обеспечить хищников обилием легко добываемой пищи.

«Какой в них смысл теперь? — думал хорек. — Из таких не получится даже хорошего раба — слишком слабые, слишком бесполезные. Они отнимают пищу у тех, кто выше их и стал чем-то большим, чем просто куском визжащего мяса». Вальс был еще совсем молодым зверем, лишь два сезона назад сменившим щенячью маску на полноценный взрослый окрас и теперь щеголял им не меньше, чем темной блестящей шерстью, уходящей в черноту на лапах и спине до кончика хвоста. В отличие от большинства пиратов, он не смотрел свысока на представителей мирных профессий и не делал такого уж серьезного отличия между хищником и мирняком. Если и тот, и другой в его глазах смогли подняться над первобытными предками.

Вальс бросил быстрый косой взгляд на нос драккара, где неподвижно застыла в задумчивом созерцании фигура их вожака. Тот стоял, уперев согнутую в колене лапу в холку резного крылатого конька и держал того за крыло. Взгляд вожака был устремлен к горизонту и, казалось, ему нет дела до возни подчиненных.

Вообще-то, никто не назначал Вальса главным по палубе, он даже не был офицером на «Бешеной Арабелле» ныне покойного капитана Гартока Лютого. И, честно сказать, когда их нынешний лидер поднял бунт, Вальс сражался за Гартока. Просто как-то так получилось, что стоило «Арабелле» пойти ко дну вместе со своим капитаном, это перестало иметь значение. Вальс был пиратом и вместе с остальными пиратами захватывал этот драккар для Лэнса Хвостодера. Ныне… капитана Лэнса Хвостодера. Тот принял, как должное, подчинение и службу Вальса, но… Лэнс был крысом, который привел на «Бешеную Арабеллу» верных только ему зверей. И некоторые из них сейчас были здесь. Предприимчивый хорек видел в этом опасность для своего положения, но в то же время возможность — шанс доказать, что именно он должен стать доверенным лицом капитана.

— А вы, — хорек поочередно указал смехотворно коротким по сравнению с тесаками, висящими у крыс на поясах, кинжалом на каждого из охранников, — на носу себе зарубите, будете махать хвостами без повода — я вам их пооборву.

Вальс окинул презрительным взглядом крыс и медленно отвернулся. Он знал, что сейчас будет, но, как всегда, давал существам шанс удивить его. Увы, чуда не произошло — хорек спиной уловил замах и раньше, чем раздался щелчок хвоста, повернулся и легко метнул свой кинжал. Клинок попал точно в цель — дюжий крыс оглушительно возопил на всю палубу, резко укоротившийся хвост его метался из стороны в сторону, орошая все вокруг легким облаком кровавых брызг.

Пираты загалдели, кто-то готов был броситься на Вальса, а кто-то, наоборот, смотрел одобрительно, одни злорадствовали, другие недовольно зыркали… Вальс весь распушился от возбуждения и приготовился к драке. Офицер или труп? — но пусть капитан видит, что только он способен поддерживать порядок.

Крик крыса вдруг прекратился, сменившись задушенным хрипом. Лэнс Хвостодер недобро обводил жгучим взглядом присутствующих, а хвост его легко сжимал горло пострадавшей крысы.

— Так, так, так… Что здесь у нас? — вопросил он глубоким бархатным баритоном. — Все, не ори, — коротко бросил вожак крысу, лишившемуся части хвоста, и дождавшись слабого кивка, отпустил бедолагу. Тот тут же принялся баюкать в лапах обрубок.

Лэнс нагнулся и вытянул из дощатого борта кинжал Вальса со все еще висящей на тонкой полоске кожи частью хвоста. В этот момент из трюма вылез дородный ласка и буднично отрапортовал:

— Капитан, из жрачки: две бочки моркови, мешок зерна — мокрый весь, сушить надо, шесть корзин с фруктами, две бочки с моллюсками, одна медуза…

— Эт-то Сфик! — раздался с кормы отчаянный окрик повара-целителя, которого не успели вовремя остановить. ­- Он — не еда, а питомец… — потерянно закончил бобер, и по кораблю прокатилась волна ржача, впрочем, быстро сошедшая на нет под взглядом капитана.

— …одна медуза в банке, — как ни в чем не бывало продолжил ласка, — две свежие рыбины, один бочонок меда, корзина лимонов, ну и моток водорослей еще. Это все, Лэнс, больше ничего нет. Разве что хвост Когтегрыза с морковкой сварить можно, — кивнул ласка на Лэнсов «трофей».

Когтегрыз погрозил ласке кулаком, но тот лишь плечами пожал, не проявив должной обеспокоенности, равно как и сочувствия. Вальс решил, что пора брать судьбу в лапы:

— Капитан, я навел порядок на палубе. Когтегрыз с Вислоухом — болваны, не знают, когда придержать хвосты. Диббуны ревели, жирдяйка визжала — всем по мозгам и толку никакого нет.

— Ага, ага… — покивал Лэнс и, изобразив радушие, приобнял мелкого по сравнению с ним хорька за плечи. — Наверное, надо повысить Вальса, а, зверье морское?! — крикнул Хвостодер на всю палубу, — Он же такой молодец, хомячиху заткнул. Она что, Вальс, громче Когтегрыза орала?! — рявкнул он в ухо хорьку и оттолкнул того от себя.

Когтегрыз довольно осклабился, предвкушая расправу над Вальсом, но Лэнс уже буравил его и Вислоуха тяжелым взглядом.

— А вы, недоумки, спасибо Вальсу скажите — он вас предупредил, считайте, потому что в следующий раз я вам не хвосты, а бошки дурные отрежу, все равно вы ими только жрете. При том больше, чем сами стоите.

Влепив напоследок — для лучшего понимания — оплеуху хвостом Вислоуху, Лэнс перешел к осмотру пленников. Диббуны его не интересовали, равно как и свалившаяся в обморок мисс Чонкс-Чакс, полевки заслужили лишь презрительную гримасу, на коке взгляд задержался несколько дольше.

— Ты кто, любитель медуз, исследователь-подводник или зоолог-энтузиаст? — хмыкнул Лэнс почти даже благосклонно. Но для непривычного к пиратскому обществу мирного зверя весь его облик внушал страх, граничащий с ужасом.

Взять хотя бы массивную кожаную перевязь со множеством мелких кармашков, крестом пересекающую могучую грудь крупного морского крыса. У пояса на перевязи были закреплены короткие парные сабли с широким изогнутым лезвием и тонкий кинжал с крупным камнем на гарде. Лэнс Хвостодер был из той категории зверей, кого называют «зверь без возраста». По облику его сложно было сказать, разменял он двадцатый или сороковой сезон. В его темно-коричневой шерсти не было заметно седины, а взгляд был острым и часто разгорался искренним интересом к самым обыденным, для иного зверя, вещам. Таковой стала и медуза по кличке Сфик — Лэнсу было интересно узнать, для чего кому-то понадобилось заводить столь странного питомца.

— Я… э-э-эм… Доходяга я, — растерялся под взглядом пирата бобер.

— Вижу, что доходяга, — развеселился Лэнс и приподнял Доходягу за грудки лапой.

— Это наш лекарь… капитан, — проскрежетал с явной заминкой голос Крутихвоста снизу. Тот сидел на палубе, не делая попыток подняться, и смотрел прямо перед собой — сквозь пиратского капитана. Лицо Крутихвоста при этом ничего не выражало, но связанные за спиной лапы до боли сжались в кулаки. — А меня зовут Хмелеус, я был коком на судне. Могу и вам… чего-нибудь отварить. Даже из хвоста.

Лэнс отпустил Доходягу и некоторое время придирчиво рассматривал Крутихвоста. Что-то в облике старого белки его настораживало, а ощущениям своим Лэнс привык доверять. Остальная бывшая команда драккара не вызывала у Лэнса вопросов, они… вписывались в привычные рамки. Лэнс решил, что все дело в том, что белка его не боялся. Он его… словно ненавидел. Ненавидел люто, настолько, что едва сдерживался, чтобы не вцепиться в горло зубами. Лэнс был уверен, что никогда не встречал Хмелеуса и не мог припомнить никого с таким именем. Да и в самом белке не было признаков… узнавания, он не пытался рассматривать пирата, не цеплялся взглядом за некие узнаваемые детали, приметы, будто ему и не было дела до Лэнса лично — тем занятнее была его реакция. Некоторое время Лэнс раздумывал, не выкинуть ли занятного, но опасного чудака за борт, но решил повременить — разгадать секрет белки было куда интереснее, чем избавиться от него.

— Что ж, кок у меня и свой есть, так что придется тебе, Хмелеус, продемонстрировать таланты в деле попроще. Справишься? — подмигнул он Крутихвосту.

— Если надо, справлюсь… капитан.

— Какой вежливый! Отлично, отлично… Вышколил ваш прошлый капитан команду. Кстати, где он? — Внимательные глаза крыса не упустили ни единой детали. Вот братья-мыши испуганно жмутся друг к другу и отводят взгляд, а вот любитель медуз нервно косится на бывшего кока, вот выдра-гребец топорщит усы… и слово вновь берет Хмелеус. Занятно.

— Он погиб, — проскрежетал белка и отвернулся.

— Правда? И кем же он был?

— Он был барсуком. Такой… большой и полосатый, — начал пояснять Крутихвост, не слишком пытаясь скрыть издевательские интонации.

— А, точно! Ну, конечно, барсуки — это такие черно-белые собаки. Да ты мне глаза открыл, Хмелеус. Наверное, это был один из тех барсуков, вместе с которыми ты валил мачту, да?

Тут Крутихвост не выдержал и впервые посмотрел в глаза крысу. «Ну точно, не боится», — подумал Лэнс, ощущая всю тяжесть взгляда. Но решил не портить игру и не подал вида.

— Именно так. Когда приказывает полоумный барсук — остается лишь подчиниться. Я кок, капитан, а не бравый боевой заяц. Не по рангу мне с капитаном спорить.

Лэнс только хмыкнул на это и оставил мысли при себе. Попытку затопить корабль он оценил и в авторстве идеи был теперь более чем уверен. Тогда хищникам удалось восстановить остойчивость, вовремя избавившись и от мачты, и от части лишних зверей. Но беда была близко — это капитан понимал.

Солнце уже начало клониться на запад, что, по крайней мере, позволило сделать некоторые выводы о направлении. Первичный ремонт его нового корабля был, можно сказать, завершен — хищникам удалось восстановить румпель и приладить к нему весло. Не поврежденные весла так же распределили между бортами и, в целом, драккар уже мог довольно споро передвигаться. Конечно, следовало найти новую мачту и увеличить количество весел — тогда эта лихая птичка полетит, а пока… Он дернул хвостом и принялся раздавать указания только этого и ждущей команде:

— Слушай сюда, недорезки несчастные! Этих, — когтистый палец указал на более-менее способных грести членов бывшей команды «Разящего», а также старого ежа и братьев-мышей, — на весла. Держи курс прямиком на закат. Вислоух, ты хоть и глухой на одно ухо, а чувство ритма у тебя всегда было что надо. На тебе «барабаны» — ищи где хочешь, бей чем угодно — мне плевать, что здесь нет барабана, кретин!

«Все-таки самые живучие и удачливые — не всегда означает «самые умные», к сожалению».

— Вальс, проныра ты мелкая, отвечаешь за наших новых гребцов и за их драгоценных друзей. Понятно тебе? Шкуру спущу, если кто орать будет не по делу. Когтегрыз, дружище, не зыркай так. Он со зверьем обращаться умеет, в отличие от тебя, — голос Лэнса Хвостодера был — сущий мед. Он потрепал по плечу подчиненного. — А ты… иди порыбачь. Вот как раз и наживка имеется.

Ошметок хвоста соскользнул с кинжала Вальса, что все еще держал капитан, шлепнулся в дрожащие лапы Когтегрыза, и тот понуро поплелся к борту — спорить с вожаком он бы никогда не решился. Когтегрыз был благодарен ласке Бугаю, вылезшему из трюма с удочкой и после нескольких провальных попыток самого Когтегрыза вырвавшему у него крючок и «наживку» и помогшему насадить одно на другое.

Закидывая собственный хвост в море, Когтегрыз всхлипнул всего раз.

Пришедшая в себя мисс Чонкс-Чакс обнимала диббунов и все время приговаривала:

— Нет, ну какой невоспитанный молодой зверь… пират, грубый пират… «Бесполезный комок шерсти» — так он меня назвал… Какой ужас, какой ужас… Но не бойтесь, детки, я вас одних не оставлю, — тут она тихо всхлипнула, вытерла платочком глаза себе и ежатам и раскрыла над диббунами свой дамский кружевной зонтик, — я о вас позабочусь.

* * *

— Зачем?.. — одними губами прошептала Селика, и обдумывающий план спасательной операции Черноус понял, что та имела в виду.

— Понимаешь, девонька, капитан скорее сам пустит ко дну «Разящий», чем отдаст его пиратам. Такой уж у нашего Крутихвоста нрав, — добавил он, и не было понятно, согласен ли сам Черноус с решением капитана.

Когда на «Разящем» завязалась ожесточенная битва, Черноус на какое-то время потерял из виду и капитана, и остальную команду. Мир сузился до пределов кормы, оскаленных морд хищников, шквалов волн и двух коротких клинков в руках. Молодецким ударом задней лапы грозный ондатр отправил рычаг румпеля прямиком в живот ближайшего хорька — тот согнулся пополам и тут же получил удар тяжелой рукояткой по голове.

— Прости, приятель, — боцман рассмеялся, и обмякшего хорька тотчас снесло волной. — Надеюсь, никогда не свидимся!

Но место хорька и не думало пустовать — две ласки спрыгнули с вант, и через борт тоже кто-то карабкался. Черноус радостно заорал немудреную кабацкую песенку, щедро приправляя ее отборными ругательствами, и двинулся на очередного врага. Распушившийся от воды ондатр был похож на хомяка-переростка — такой же круглый и комичный с двумя клинками в лапах. Однако двигался он с необычайным проворством. Казалось, его лапы даже успевают приплясывать по мокрой палубе, в то время как он насаживал на клинок очередное тело и орал во всю глотку:

— Э-гей, э-ге-гей, пива мне налей! Ты, красотка, — пинок под хвост отправил зазевавшуюся крысу валяться у борта, — не робей! — Теперь лихой ондатр подпрыгнул, не сбившись с ритма, и с разворота подсек хвостом ноги сразу троих противников — двое покатились по палубе, но один успел отпрянуть. ­ — Танцевать нам до утра, — впрочем, пирату это не сильно помогло — еще в полете клинок боцмана срезал ему половину уха, а через секунду второй рассек брюхо, — будет веселей! Хей!

И в тот момент, когда Черноус закончил куплет, он отчетливо понял две вещи. Как водится, одна была хорошей, вторая — хуже. Хорошей новостью стало обилие свеженьких, мокреньких, готовых «танцевать» хоть до вечерних лучей пиратов на палубе — только бей! Плохая же состояла в том, что Крутихвост, очевидно, тоже оценил превосходящие силы хищников и теперь беззвучно (расслышать слова помешал налетевший шквал) орал что-то паре барсуков, указывая на мачту.

Черноус зазевался на долю мгновения и получил укол пижонской саблей в плечо. Но не это взволновало бывалого морехода. Взгляд его упал на мачту, потом на надвигающуюся волну, вернулся к капитану.

— Упс, — заключил Черноус, только и успев заметить, как Крутихвост оскалился, отпихнул с дороги собственного матроса и ринулся помогать барсукам. Те навалились всем весом и…

Черноус заорал во всю глотку что-то вроде: «Не надо! Отставить, дурни полосатые!», но крик его потонул в окружающем гвалте, к которому — с отчаянием понял Черноус — прибавился надсадный треск ломающегося дерева.

Дальше все произошло очень быстро. «Разящий» лег на борт, и его накрыло чудовищной силы волной. Направления вдруг сместились, и Черноус оказался под кораблем, продолжая ругаться — теперь уже мысленно. Страховочная веревка намоталась на то, что осталось от рулевого весла, и Черноус собирался ее перерезать, как вдруг его огрело по спине куском мачты. В глазах потемнело, и он выпустил из лап клинки.

Весло отломилось, и ондатра поволокло прочь от корабля.

— Но как же команда? — все еще не могла понять Селика. Крутихвост казался ей хорошим капитаном, он… заботился о своих зверях, хоть за грубоватыми моряцкими привычками она, жительница суши, не сразу это разглядела. Но когда поняла — капитан стал для нее чем-то вроде ориентира, зверем, на которого стоит равняться. А еще он тоже был белкой. И Селика даже себе не признавалась, что от этого весьма малого связующего факта ее хвост пушился сильнее, а плечи гордо расправлялись. Он был хорошим зверем… и белочку мучила необъяснимая обида. Как он мог хотеть всех их погубить?..

Черноус лишь мысленно вздохнул, с грустью отметив наивность еще слишком молодой подруги. Но решил, что раз они теперь одной веревкой вязаны, хуже от правды не будет, и принялся за рассказ. Время у них было, почему бы и не занять его историей капитана?

— Тут личного много, — предупредил он Селику. — С капитаном сошлись мы еще сезонов тридцать назад, когда никаким таким важным званием он ни обладал. И друзьями стали — хо-хо! — с первой кабацкой драки! Как он тогда хорохорился — не передать словами. Они с приятелем моим, Белолапом ­- волна ему пухом — не поделили чего-то. Так этот тощий белка на стол залез, хвостярой крутит, чегой-то там про деда своего твердит. Я ему и говорю: «Махалку-пометушку свою убери, а то ведь как в баранку скручу — никто не расправит, будешь и правда крутихвостым по жизни жить — зверей смешить!» А он мне, значит, отвечает: «Не скрутишь, крыса ты водяная так-растак, я — настоящий просоленный зверь, а ты — трындеть только и умеешь». И ка-а-ак хвостом мне по морде махнет! Мы тогда знатно повеселились, да уж. Вот времечко было! С тех пор и дружба у нас пошла — не разлей вода.

Черноус примолк ненадолго, собираясь с мыслями, и улыбка его несколько померкла.

— У Крутихвоста нашего сынишка был, шустрый малый — весь в папашу пошел, как нам тогда казалось. В пятнадцать сезонов уже с нами до дальних островов ходил. Да только мамка его все отпускать в походы опасалась, говорила: «Нежная у него душа, а вы не видите ничего». Права она была, но чего уж сейчас? Сайком его звали. И только совершеннолетие справил, встретил Сайк Каэлану — красивая белочка была, не из наших — откуда-то с Южных земель. Женился сразу, с отцовского корабля ушел на торговый баркас Хромого Токка — тот не плавал далеко, торговал потихоньку, не лез никуда. И вот взбрендило этому Токку поплыть в Южноземье! Всегда спокойный такой, рассудительный, а тут… встретил в баре лиса-торговца (вот ведь дурень набитый! Кто ж лисам верит), он ему водорослей-то на уши от души навешал. Мол, в Южных землях потоп давеча был, грязи в море нанесло — ни рыбешки не словишь, ушла вся. Ежели кто привез бы — втридорога бы купили, там рыбу страсть как любят. А если еще и жемчугов перекупить у ныряльщиков — вдесятеро обернется. Только трепаться о том нельзя, торговцы — народ ушлый, каждый захочет в свой карман наварить, да только не выйдет — цену собьют. Тьфу. Токк наслушался гнилых речей, да трюмы рыбой набил, дом за жемчуг продал и в Южноземье подался, а лиса с собой взял, как проводника… за процентик малый. Как же, как же... Не перевелись еще дурни, что на земле, что на море.

Селика слушала, затаив дыхание, а Черноус все рассказывал:

— Каэлана узнала, что Сайк в ее родные края плывет, и сразу с ними решила отправиться — родичей повидать. Мы тогда в морях были, не знали ничего. Токк ведь на что дурень, а собрал своих быстро — все выгоду упустить боялся, чтобы не опередил его кто. Ну и… получил сполна, и лисов процентик тоже. Нашли потом его с распоротым брюхом — не подошел пиратам такой толстяк для раба галерного. Лис их в бухточку укромную привел, там-то их и взяли тепленькими, никто и не понял, откуда пираты взялись.

— А дальше что было? С Сайком и Каэланой?

— А дальше, девонька, мы как вернулись, так по их маршруту пошли, спрашивали у зверей, следы искали. Да только Токка-дурака и нашли, а потом и то, что от баркаса осталось — пиратам он не сильно-то и сдался, они что надо взяли, а посудину притопили. И словно не было их. Капитан места себе найти не мог, гонял «Разящий» полсезона по побережью, про лиса везде спрашивал, про корабли незнакомые, про сына своего, про жемчуг даже — да все без толку. Запил он сильно в то время, но потом вдруг очнулся словно, в лапы себя взял, нас собрал и говорит: «Спасибо, что не оставили, все понимаю — виноват перед командой. Но от дела своего я отступиться не могу, кто со мной не готов идти — пойму. Да только не торговец я больше, а вы сами за себя решайте». А чего думать-то? Кто-то и сошел на берег, да большая часть с капитаном осталась. Моряки мы, что мы — кошку да саблю в лапу не возьмем, пиратов побоимся? С тех пор-то «Разящий» по морям пиратов разыскивал. И топили, еще как топили, уж поверь, девонька! Хо-хо. Эта братия лихая только на морду страшна, а как возьмешься за них хорошенько, так сразу каждый сам за свою шкуру дрожит. А мы не командой, мы братьями были. И по Восточному, и по Западному морям ходили. Ты не удивляйся, драккар у нас что надо, без груза по любой реке взберется.

Черноус помолчал, вспоминая былые времена.

— Из той команды только я, капитан, да Бакток остались. Далече наши братья… да уж. Кто в Темном Лесу гуляет, кого на берег списать пришлось, а кто сам ушел… Так вот, мы как в Восточные воды пришли, капитан велел «Разящий» в бухте укрыть, мы же вдоль побережья на малых лодчонках по трое-четверо зверей в разные стороны поплыли. Заворачивали в селения, в тавернах сидели, на зверье смотрели. Теперь-то мы ученые, братию пиратскую за версту видно, если знать, на что смотреть. Так и встретили того самого лиса, он про клады морские богатеньким юнцам заливал. Ну и… поговорили с ним, узнали, что работал он тогда с пиратским капитаном Каргашем Сиплым, что лис заманил баркас Токка и сон-траву часовым в суп подсыпал. Каргашева свора даже корабль свой заводить в бухту не стала — перекрыли выход и вплавь до баркаса добрались. Там часовых перерезали, команду спящую повязали, Токка за борт выкинули и тихо уплыли. Сынишка Крутихвостов молодой и сильный зверь был, его к веслу приковали, как остальных рабов на Каргашевой посудине. А жена Сайка, Каэлана… в общем, она Каргашу глянулась, он ее наложницей захотел сделать.

— Но как же это? — неподдельно удивилась Селика. — Разве Каргаш был белкой?

— Да какой белкой? Нет, конечно! — возмутился такому предположению Черноус. — Скажешь тоже, ныряльщица… Горностай он был паршивый, да плешивый. С драной по молодости глоткой — оттого и сипел, — прибавил он зачем-то. — Это для семьи да для любви важно, чтобы звери одного вида были, а для мерзости всякой — и так сойдет.

При других обстоятельствах Селика бы точно уже покраснела, но сейчас ее слишком волновала судьба Каэланы, чтобы задумываться над некоторыми смущающими моментами.

— В общем, девонька, — а вот Черноусу было неловко объяснять такие вещи Селике именно оттого, что он не знал, как все обернется на корабле. Но должна же она знать, чем ей может грозить плен у пиратов? — ты пойми, Каргаш даже среди пиратов особым мерзавцем слыл. Каэлана ему сопротивляться стала и ухо почти откусила, а он, как сам позабавился, ее за это своре своей на потеху отдал. А там уж и до рабов дело дошло. Лис тот говорил, что их не заставляли… но ты сама понимаешь, звери всякие к пиратам в трюм попасть могут — не все порядочные, кто-то рассудком тронулся, а кто и раньше подлецом был.

Селика потрясенно молчала, и Черноус поспешил быстрее закончить невеселую историю:

— В общем, это все на глазах Сайка происходило, только сделать он ничего не мог. Каэлана умерла вскоре, а корабль Каргаша мы только через шесть сезонов выследили. И уж поверь, спросили с него столько, сколько можно в этом мире спросить.

— Но Сайк уже умер, когда вы за ним пришли? — тихо выдохнула Селика. В глазах белочки что-то щипало — должно быть, соль попала.

— Мы тоже думали, что столько ему не продержаться было, но… нет, он не умер. И даже сейчас жив. Спокойный такой был, когда Крутихвост его на лапах, как диббуна, из трюма вынес. Улыбается и говорит: «Мне домой надо, у меня там свидание. А мы плывем и плывем — долго». Мы тогда первый раз за все время в родной порт пришли — не мог капитан жене без сына показаться, никто и не настаивал, понимали все. И вот вернулись, мать на Сайка поглядела, обняла и померла через месяц — сердце слабое было. Сайк теперь у тетки живет, каждый день на реку ходит — кораблики пускает в том месте, где они с Каэланой познакомились. Все про свидание твердит. Вот потому Крутихвост пиратов не переносит. И корабль им не отдаст, и никого из команды — все силы приложит, сам в Темный Лес отправит, но — не отдаст. Вот такая история.

Селика некоторое время молчала, приходя в себя. Наконец, она упрямо вскинула голову:

— И что мы будем делать, чтобы… не отдать наш корабль?

— А! — обрадовался Черноус, и глаза его довольно заблестели, — Вот это я понимаю, ныряльщица! Теперь слушай план…