Набросок (гет)

— Встань сюда. Да-да, к столу. Видишь, как на него падает свет из окна? Постарайся, чтобы твои руки и часть лица оказались в его лучах, — распорядился Джакомо.

— Так?

— Нет, прими более свободную позу, прогни спину... Ну что ты делаешь? Это выглядит так, будто ты собираешься вытолкать стол в окно! Просто слегка прогнись... Да-да, прекрасно, — художник требовательным жестом заставил Бонку замереть на месте и вновь поглядел на неё со своим пугающим прищуром. — Однако твои лохмотья портят весь замысел. Знаешь что, зайди-ка вон за ту ширму. Там на кровати лежит платье, которое я для тебя приготовил. Надень его.

— Но... — нерешительно втянула голову в плечи Бонка, а щёки её смущённо порозовели. Она и без того не знала, как себя вести в просторной чистой комнате, в какой отродясь не бывала. Постоянно боялась что-нибудь задеть, разбить или испачкать. А тут ещё и переодеваться предлагают...

— Невероятная застенчивость для портовой бродяжки! — воскликнул Джакомо.

Бонка хотела обидеться, но в голосе живописца было столько неподдельного восхищения, что она передумала.

— Хорошо, хорошо, я подожду снаружи, — решительно отмёл все её не успевшие родиться возражения Джакомо. — Поторапливайся, не то свет уйдёт! А я рассчитываю сделать сегодня несколько набросков.

Платье цвета кленовой коры оказалось простое и явно не новое, но чистое. Сбоку его украшала большая, аккуратно и словно напоказ пришитая заплата из более тёмной и грубой ткани. Но по сравнению с той рваниной, в которой обычно ходила Бонка, это был роскошный наряд.

— Я готова! — разгладив на ткани последнюю складку, громко сообщила Бонка закрытой двери. Она тотчас же распахнулась и в проёме возник, замерев на пороге, Джакомо.

— Прекрасно, просто прекрасно! — восторженно воскликнул он и бросился к разложенным на низком комоде листам желтоватой венгардской бумаги и кускам угля. — Так, встань к столу... Эй, тебя что, кровавый шершень ужалил или судорогой свело? Свободнее, свободнее!

Бонка, наконец, поняла, чего от неё хочет художник, и постаралась принять непринуждённую позу. Джакомо уселся на скамейку напротив, закинул ногу за ногу и принялся яростно черкать углем на листке. Время от времени он бросал свой пронзительный, с прищуром, взгляд на Бонку и та невольно напрягалась.

— Давно ты живёшь в порту? — спросил художник, не отрываясь от рисования.

— С детства, — ответила Бонка. — Мне рассказывали, что мать оставила меня на пороге таверны и уехала в Гатию с каким-то торговцем. Старая разносчица, которая там работала, взяла меня на попечение. Потом она умерла, а я стала жить самостоятельно.

— Одна?

— Сначала одна. Бродила от причала к причалу и выпрашивала еду у моряков или собирала на берегу ракушки. Говорят, вид у меня был такой жалкий, что мало кто мог отказать и не бросить мне хотя бы кусок сухаря, — невесело усмехнулась девушка. — А потом познакомилась с Фехтом и Бабо. Тогда жить сразу стало веселее.

— Фехт — это твой жених, я помню. А кто такой Бабо? — вопросительно изогнул бровь Джакомо.

— Друг.

— Тоже бродяга?

— Нет, это мы с Фехтом бездомные. А Бабо — сын фермера. У него здесь на краю города жил дедушка, у него Бабо бывал чаще, чем дома, — начала объяснять Бонка. — Дедушка Бабо занимался выращиванием всяких трав на продажу и его тоже учил этому ремеслу, — сообщив это, девушка печально вздохнула.

— С ними случилось что-то плохое? — сразу же заметил её грусть живописец.

— Да. Дедушка Бабо умер, а сам он уехал поступать в монастырь магов Огня. Сколько его помню, он только об этом и мечтал. Всегда хотел изучать магию, знал наизусть все молитвы Инносу, всегда старался поступать по закону и справедливости. Вот и уехал.

— А от чего умер его дед?

— Не знаю. Вообще-то он уже старый был. А, может, на него тот алхимик навёл злые чары... — пожала плечами Бонка.

— Стой, стой! Ну-ка, сделай так ещё раз! — закричал вдруг Джакомо.

— Что сделать? — растерялась девушка.

— Пожми плечами, как только что... Вот! Замри! Великолепно, просто великолепно... Так что, говоришь, за алхимик?

— Не знаю, странный такой, словно не в себе. Приехал на корабле из Хориниса, снял комнату у госпожи Алоисии. Бабо говорил, что он хотел купить какие-то очень редкие травы. Мы с Фехтом видели его несколько раз в городе. Он всё время таскал с собой ручную крысу, противную такую! Прямо как те, которые живут в заброшенных складах. Представляешь, он называл эту тварь королевским именем! Мы так смеялись, — при этом воспоминании глаза Бонки заискрились весельем, рот забавно округлился, а на щеках появились милые ямочки.

— О-о, чудесно! — взглянув на неё, восхитился Джакомо и схватил новый листок. Уголь в пальцах художника едва не дымился, а об его взгляд, казалось, можно было порезаться до крови. — Не знаешь, как зовут того алхимика и где он сейчас? Очень любопытный типаж, судя по твоему рассказу. Я хотел бы написать его портрет. Жаль, не встретил его, когда был в Хоринисе.

— Ты бывал в Хоринисе?

— Да, выполнял там заказ для одного скользкого типа, владельца миленького заведения под названием «Красный фонарь»... Так куда делся тот алхимик?

— Он вернулся обратно в Хоринис. А дедушка Бабо вскоре заболел и умер, — Бонка вновь привычным жестом пожала плечами, а улыбка исчезла с её лица так же быстро, как и появилась.

— А Фехт? Он откуда и из какой семьи?

— Не знаю. Однажды в порт зашёл какой-то корабль. Потом он поднял якоря, а Фехт остался на пристани. Он говорит, что сколько себя помнит, всё время скитался по разным портам и кораблям.

— Необычная история! Познакомишь меня с Фехтом? Может быть, я напишу и его, — предложил Джакомо.

— Ну нет, он разозлится, если узнает... — поморщилась Бонка.

— Так ты ему не сказала, что будешь мне позировать? — нахмурился художник и метавшийся по бумаге уголёк на мгновение замер. — А если он запретит тебе работать со мной дальше, и я не смогу завершить портрет?

— Пусть только попробует! — не слишком решительно возразила девушка. — И вообще, он до конца недели будет в лесу к северу от Дракии. Уходит на рассвете, а возвращается затемно. Он, когда устаёт, злится очень. Лучше ему вообще не знать, что ты меня рисуешь. Потом скажу.

— Видно, суровый он, твой Фехт... — хмыкнул Джакомо.

— Нет, на самом деле он добрый. Горячий просто — быстро вспыхивает, а потом быстро остывает, — улыбнулась Бонка, и на щеках её снова появились так восхитившие живописца ямочки.

— Не бьёт он тебя?

— Нет, что ты! Он меня любит. Правда, из-за его нрава мы иной раз попадаем в неприятности...

— Вот как?

— Да! Однажды Фехт нагрубил какому-то наёмнику. Ему показалось, что тот слишком пристально на меня посмотрел. Правда, наёмник выкурил столько болотника, что вряд ли мог отличить меня от своих видений. Но Фехт всё равно завёлся, — нахмурилась Бонка.

— И что? Побил он наёмника?

— Куда там! Тот был хоть и накуренный, но всё равно здоровенный. Нам бы туго пришлось, если бы Бабо не подоспел. Мы там как раз его ждали...

— Бабо всех успокоил, как я понимаю? — предположил Джакомо.

— Пытался, но не вышло. Наёмник уже не очень соображал, что происходит, и меч вытащил. А Бабо схватил свой шест — он всё время его с собой таскал — выбил меч и свалил наёмника с ног. А потом мы убежали. Если бы появились другие наёмники, нам бы настал конец, — покачала головой Бонка. — Этих гадов тут был добрый десяток, они всему городу житья не давали.

— Наёмники?

— Да. Приехали с материка. Им там за службу не заплатили или что... не знаю точно. Главный у них Сильвио, его весь город возненавидел, хоть он и местный. Его, а ещё Сентензу и Буллко. Остальные как-то поспокойнее были. А тот накуренный дурачок вообще никого обычно не трогал, если его не задевать. Но уж когда взбесится... Вся Дракия радовалась, когда эта шайка убралась куда-то на север.

— Должно быть, этот ваш Бабо очень силён, раз сумел справиться с наёмником...

— Да, он сильный. И драться умеет. Ему дедушка даже учителя нанимал, чтобы тот его палкой сражаться натренировал. Бабо говорил, что все послушники в монастыре ходят с посохами и учатся ими драться, — пояснила Бонка. — Он и Фехта учил, но у него не получилось.

— Ну что ж, на сегодня, пожалуй, достаточно. Солнце ушло, а я устал. И мне нужно выпить, — отложив бумагу и уголь, сказал Джакомо. — Сможешь прийти завтра в это же время?

— Конечно, я приду.

— Прекрасно. Вот тебе десять монет для начала. Когда закончим портрет, я заплачу остальное, как обещал. А пока можешь идти. Только осторожнее с платьем. Не хочу, чтобы оно раньше времени превратилось в лохмотья, — голос живописца, во время работы звучавший живо и громко, снова стал тихим и безжизненным, как утром на пристани.

— Нет-нет, я лучше его здесь оставлю и надену своё. А то Фехт замучает вопросами, — торопливо отозвалась Бонка.

— Как хочешь, — равнодушно пожал плечами Джакомо.