Антро львиная проза: Священная Стрела (джен)

Мауна проснулась — они остановились.

О, вот оно. Вот её обитель, вон там, за высоким забором. Телохранители Вестающей, стерегущие главные ворота, открывают им путь. Всё здесь какое-то неуютное, словно эту обитель надолго покинули и только теперь заселились, без любви к месту.

В окно деликатно постучались, Мауна отодвинула шторку.

— Юн-безупречная, приехали, — сделал ненужный комментарий один из телохранителей её наставницы.

Он, наверное, забыл, что Мауна уже давно как прошла Совершеннолетие, и можно (нужно) обращаться к ней без всяких «юн-». Что за невнимание, за год не запомнить? Недотёпа, невнимательный. Кому внимать, как не Вестающей Империи? Ладно, почти Вестающей Империи?

Луна Охотницы, эта обитель Вестающих, оказалась небольшой, да нет же — маленькой. На входе — остромордые псы, каменные, они в потёках от мелкого дождя. Телохранители орудовали вовсю, подгоняли, раздавались возгласы: «Живее! Ца!». Мауна просто сидела ровно и ждала, как полагается, как статуя, застыв в настоящей тревоге. Впечатление, которое она сейчас создаст, самое первое — оно будет самым важным, и для этого над…

Без предупреждений дверь открыла Ваалу-Хирана, торопливо, с запахом дождя. Это в её резкой привычке: она почти никогда не предупреждает, если входит к ученицам. Смерила Мауну взглядом.

— Ваал ведёт. Мауна, сноходная. Идём? Готова?

— Всегда ведёт. Да, сиятельная.

Они вошли. Здесь, в предвхожей, служанки омывали им лапы, и вид у них был странный и растерянный, и почему-то прямо над ними нависал _вилиус_ Ваалу-Амаи, главный распорядитель — престарелый, усталый лев; он безупречно одет, но почему-то без тавра, без личной пластины с девизом Хозяйки, а эта пластина уж точно надлежится главе Семьи Вестающей.

— Блистательные Ваалу-Хирана, Ваалу-Мауна, прошу за мной. У превосходной срочное совещание, но оно вскоре кончится.

— Нет. Не пройдёт. Веди нас. Прямо. К ней. Приехала ученица. Это важнее срочных совещаний.

Хирана сказала это так, что вопросов больше не возникло.

В коридоре лапы тонули в очень толстом ковре.

Ах да-да, Ваалу-Амая. О ней молчали. Мауна и раньше расспрашивала, но все отвечали так мутно, так туманно, так неуверенно, ссылаясь друг на друга и приглашая к личному опыту («Да сама всё увидишь»), что… Ой. Мауна надеялась, что в последние мгновения Ваалу-Хирана, всезнающая, и — в общем-то — всегда снисходительная и благосклонная к ней, — что Ваалу-Хирана прояснит всё с Ваалу-Амаей, расскажет о ней: чего ждать, чего нет, какова она, какой-нибудь совет, что-нибудь.

Но, когда шли по ковру коридора этой обители в северо-западном углу Империи, Листигии (атриумы крошечные, окна небольшие, коридорчики и комнатки, а не коридоры и комнаты, много шкур и камины), то Хирана никаких последних напутствий не предложила, и они весь этот путь молчали.

«Всё — сама. Давай. Это часть обучения», — вконец поняла Мауна.

Хирана утратила скрытую, ворчливую сочувственность к Мауне, и стала с нею в эти последние мгновения очень пряма, непроницаема, делова и правильна, никаких нюансов. Её резкие жесты.

Ваалу-Хирана, _Предвестающая_. Её биография — беспорочна. Её преданность общему делу Вестающих — бесконечна. Её опыт обхождения с ученицами — огромный (поиск, просеивание, возня с ними, всё это). Все, кто знает, знают: если ты с Хираной — то всё будет правильно, и ты получишь всё, что надо; она легко вхожа ко всем Вестающим, а всякие прочие двери в Империи просто открывает пинком. Но только теперь Мауна начинала понимать, что этот случай — особенный, ибо — это ж очевидно — наставница, Ваалу-Нэль, должна была лично её привезти, так всегда и было: и с нею, и с другими ученицами, которых Мауна знает. Ученицу передают от наставницы к наставнице лично, только так, ибо слишком уж важное, ритуальное событие. А наставницы-то сейчас нет! Хирана тут — подмена; ей нет тут прямого дела; ею заткнули дыру.

Наверное, лучше было бы Мауне приехать самой. Но Вестающие очень не любят одиноко путешествующих учениц, даже тех, что Совершеннолетие прошли. Знамо — может обернуться бедой, это все знают. Подрастающих нужно беречь.

Встали за дверью: Хирана справа, Мауна слева, трое телохранителей (от Ваалу-Нэль, её телоохрана, те ещё зверюги, та презирает маленьких львов), распорядитель Амаи, и все три служанки Мауны, которые сейчас оказались единственной прочной нитью, что связывала её с прошлым; а вот всё остальное и всех остальных Мауне полагалось получить здесь, на эти три долгих луны .

Все навострили уши. За дверью назревал какой-то скандал, то ли что. Голос львицы почти истеричен. Дверь скрывала от мира что-то неприятное; может, даже отвратительное. Это чувствовалось. Мауна вопросительно глядела в глаза Хиране. Та делала то же самое, что удивительно. Мало того, Хирана ещё смотрела так, что Мауна невольно чувствовала ответственность за происходящее, словно это она, именно она виновата, виновата во всём.

Распорядитель расценил заминку по-своему, и сам открыл двери для Ваалу-Мауны и Ваалу-Хираны.

— …постой, постой, постой, значит… Ааааф. Ф-ф-ф. Значит, одна из них украла, а вторая — помогала, да? Твою мать… Хвости что!

Это сказала львица в одеянии Ашаи-Китрах, в _пласисе_, что держала длиннющую трубку в одной руке, а во второй — огромную пепельницу, и, собственно, именно сейчас пепельница разверзлась ей содержимым на подол пласиса, и она теперь глядела на донышко этой хрустальной пепельницы, держа её перед собой (зачем?), и вместо мордашки львицы Мауна видела невозможно искаженную геометрическую игру, очернённую пепелом.

— Хозяйка, оглашается: прибыли… — уверенно начал вилиус.

Пепельница опустилась.

— Только не все сразу! — яростно рявкнулось.

«Амая. Вот же она», — подумала Мауна.

Во-первых, она воображалась ей старше. Стыдно сказать, но Мауна не знает, сколько точно Амае лет (в Книге Душ год рождения никто не пишет, а в Книгу Сестёр Мауна поленилась заглянуть, а потом и забыла). Во-вторых, она представлялась не… такой… худой, что ли. Амая уже не была стройной — она оказалась воистину худой. Злые языки, наверное, скажут, что тощей. В-третьих, Амая оказалась красивой львицей. Ей невероятно шла её острота всего, хищные черты. У неё сегодня не оказалось венца, и даже обруча нет; зеркальце нашло жалкий приют подле кинжала-сирны, заткнутое за пояс. Так себе _декорум_, так себе _дистанция_.

— Не все, неа! Нермай, ты это… Эй, да не надо, не надо… — один из львов её телоохраны попытался забрать пепельницу (не вышло, Амая не дала), а потом зачем-то решил вытереть Амае подол пласиса, и только всё размазал. — Ца, вот блин, — рассматривала она подол.

В её речи — ощутимый изъян, труднообъяснимый: все звуки чуть мягче, чем надо. Особенно это мягкое «р».

Мауна с Хираной так и встали, у дверей. Распорядитель Нермай развернулся, закрыл за важнейшими гостьями дверь, нарочито медленно направился в центр комнаты.

Хирана провела ладонью по морде; она не скрыла раздражения — она встала в _фирра-аммау_, поза напряженного выжидания, раздражения, знак «Мне нужно уделить внимание немедленно!», почти пошлость и наглость в обычных случаях, явное неудовольствие, она дёргала себе цепь амулета (то же самое); Мауна же просто встала ровно, в _омраани-аммау_, в просто себе ожиданьице. Что ещё поделаешь? Надо осмотреться. Поймать взгляды (на неё ещё не взглянули!), произвести первое впечатление.

— Да, вот, это, Нермай. Вот ты где, — распорядитель пойман взглядом Амаи. — Ну, помогай с этим. И что, что там, ну украли что-то, ну, да?

— Именно. Разрешится описать всё дело снова: двенадцать бутылок кафнского, три бутыли рафинированного спирта, и ещё два мешка доброго хлопка — всё это обнаружено у…

Дело оказалось таково: две _дхаарки_ то ли украли, то ли что, всякую дребедень вроде выпивки и всё такое. Полная ерунда, которая занимала сейчас всё время и место в этой небольшой комнате с чашей Ваала прямо посередине. Эти самые две дхаарки и стояли перед чашей.

Мауна не могла последовать за трогательно мелочным преступлением двух дхаарок, что беззащитно стояли на виду у всех, ибо близкое раздражение Хираны, её требовательное присутствие просто передавили всё. Она вполовину прикрыла собой Мауну, находясь впереди. Она видела нервный кончик её хвоста, обмотанный хвостолентой, как это обычно у старых львиц, что страшно боятся облезлых хвостов. Её огромная _сирна_ (отличие Мастр-Фейнского _менгира_, там все такие носят), казалось, сейчас сама выскочит из ножен и зарежет дхаарок и ещё невесть кого, чтобы на них поскорее обратили очень даже ожидаемое внимание. Непонятно только почему Хирана молчала. Возможно, стоило дать о себе знать и Мауне, но она пока не решалась, выжидала. А затем — быстро — старая Предвестающая бросила эту затею, все эти позы, всё это ожидание. Повернулась к ученице.

Тени сомнения Ваалу-Хираны невозможно упустить. Даже это лишнее движение, попытка молча уйти, потом мгновенная остановка. Кратчайший жест «Я к тебе дотронусь», обязательный для всякого и всякой, кто хочет тронуть (будущую) Вестающую, еле заметный, годами тренированный кивок от Мауны «Можно, тронь меня». Затем короткое, тихое, с опущенной головой, сбоку:

— Пусть хранит тебя Ваал, Мауна. Помни: я была против.

Сентиментально-неуклюжее похлопывание по ладони где-то там, внизу, у пастельно-бежевого пласиса Мауны, а Вестающие ещё частенько называют своих учениц «беленькими» — им одобряется ходить в очень светлых пласисах, и Ваалу-Хирана без церемоний ушла, без прощаний, без всего; вот и всё касание, ради которого произошла быстрая церемония спроса-разрешения. Неимоверно, протестно, ничего доброго. Мауна проводила Хирану взглядом, вертя зеркальце в руке, а потом резко бросила эти проводы и отважилась наблюдать весь маленький театр перед собой.

— …обычное, положенное наказание для _Семейных_ за доказанную кражу у _Хозяйки_ — смертная казнь, кроме самых ничтожных случаев. Это серьёзное нарушение _Вклятвы_. Мда, — тут Нермай совершил многозначительную заминку. — Но это, безусловно, на усмотрение безупречной. Для этого мы и…

— Ага, ага. Фух, — схватилась за голову Амая, закрыв глаза. — Оооо… Их что, казнить надо? — спросила она, всё ещё задрав голову вверх. Да ещё затянулась из трубки.

— Я рекомендую придерживаться правотрадиций. Но Хозяйка решает.

Это означало «надо».

Вестающая выдохнула в полоток. Все наблюдали за дымом, кроме дхаарок — те неизменно, неизменно смотрели в пол.

— Нермай, дорогой: скажи по-львиному, что делать? — взялась Амая за виски, глядя с закрытыми глазами на своего вилиуса, и это был неплохой трюк, ибо она ухитрялась ещё держать свою длиннющую трубку. — Они же это, это самое... а доказано, что это они? — разнервничалась она, открыв глаза. — Это самое, «сознались» это ж не значит «доказано», или вроде того, не?

Вся она была ужасно нервная, никакого спокойствия; Мауна, привыкшая за всю жизнь к степенным, и хотя бы внешне благородным вещам и особам, глядела на всё это с… любопытством, удивлением и осторожностью, вот как глядят на незнакомого зверя. Тем более, дело пустяковое совсем. Какие-то дхаарки. Что-то там украли. Семейные, что, забылись, что перед ними — Вестающая Империи?

«Даже две уже. Даже две», — подумала и о себе Мауна.

— Хозяйка, они сознались в преступлении. Мы проверили. Всё сошлось, — Нермай сказал это так, словно перед ним шестилетняя львёна: по-доброму, мудро и мягко.

— Эй, зачем? Зачем кому-то сознаваться в преступлении, если ты его же сделал? Я бы так не поступала, я бы всё скрывала. Нермай! Может они это, напутали чего? Дхаарки, они тупые. Или, может, я — тупая? — Амая развернулась ко всем хвостом и пошла к столу, что-то там искать. — Что вы от меня все хотите?

— Хозяйка, нужно присуждение на казнь.

— Казнь?

Удивительно, но дхаарки держались стойко и молчали.

— Зачем вы, дуры, сознались в преступлении? — развела руками Амая, глядя на них.

— Безупречная Хозяйка, мы виновны, мы умоляем пощаду.

— «Умоляем нас пощадить», так надо говорить, — поправил кто-то.

Мауне ставало очевидно, что, в принципе, проволочка не за Семейными. Они бы и рады дело поскорее закрыть, или даже забыть. Это сама Амая зачем-то устроила из всего сцену, а ведь можно всё решить одним словом. Причуды у неё, у Амаи, у новой наставницы. Но Мауна уже отлично знает, что Вестающая без странностей — невозможна.

Хорошо. Надо дерзать, это дурацкое ожидание неприемлемо и унизительно. Мауне нужно заявить о себе, давно уже пора. Ей можно перебивать почти всех и почти всё; можно и нужно.

— Хозяйка, очень прошу внимания: прибыла… — вилиус обратил внимание, что Мауна пошла вперёд.

Ученица показала ему жест, _нйах-гастау_, который знают все Семейные, все, кто служит Вестающим: «Замолчи, тихо, молчание». Надо заканчивать этот балаган и предстать перед новой наставницей, и всех отсюда вышвырнуть. Избавиться от всех, от дхаарок, от всего, освободить Амаю от этой чепухи, которой она — так явно! — тяготится. Ну что за дураки в её Семье, они что, не видят этого, они что, первый день Вестающей служат?

Явление нужно такое: внезапное, с блеском, надо показать себе цену; Вестающие не порицают дерзновенные вещи.

— Ваал дал мне скромный дар _эмпатии_… — начала Мауна.

Это просто ложь. Она ужасна в эмпатии, нету никакого дара. Беспомощна. Она это знает. Но это неважно.

— …и дело простое: эти двое виновны, без сомнений. Кража есть кража, карается смертью, такова правотрадиция, и займитесь этим, — махнула, не глядя, вилиусу. — Поэтому, моя наставница…

Амая развернулась, держа трубку у рта, выдыхая через нос. Она облизывала зубы.

Мауна подняла руку, чтобы сделать ещё один жест: «Выход всем». Его тоже все всюду знают. Никто не смеет ослушаться, кроме других Вестающих. Амая, не двинувшись, посмотрела на её поднятую руку, снова выдохнув дым через нос; ничто не изменилось в её позе или выражении, только луч взгляда.

Немного представления, немного риторики. Нужно запоминаться с первого раза; всё немножко рисково, Амая может разозлиться. Но вряд ли. Ей скорее понравится, Мауна знает, что нравится её сёстрам. Мауна не подала жеста, а развернулась (очень правильно, она умеет, всё так, как и делают Ашаи-Китрах), и показала мизинцем с когтем на двух стоящих львиц.

— Дхаари, поднимите головы. Взгляды дайте, — Мауна никогда не говорит слова «дхаарка», от него неимоверно несёт просторечью.

Полный блеф и показуха. У неё не было дара к _эмпатии_, и нет. В глаза глядеть ей без толку; точнее, толку почти столько же, сколь и для самой обычной львицы; большинство простых Ашаи-Китрах в этом будут куда получше, чем Мауна. Этот дар несколько раз пробовали в Мауне выглядеть, проглядеть, ну для успокоения; он — милая добавка к _Ремеслу_, но совсем необязательная. Даже мешать будет.

Они подняли головы, и каприз Мауны сразу исполнился — они дали. Ей. Взгляды.

— Они, огнеясное дело… — начала Мауна.

Продолжение замышлялось такое: «…виновны. Кража — смерть, изгнание в работы, или что ещё. А теперь избавьте от этого. Выход всем». И жест. Безусловно, Мауна ничего об этом деле не знала, да и зачем знать: сейчас предстоят дела и знания куда важнее.

Но продолжению не оказалось суждено настать. Выходу не оказалось суждено состояться. Знаниям и важным делам тоже не судилось последовать.

Когда-то давно, года три назад, нет, четыре, Мауна впервые увидела настоящий, толстый, белый снег в одном из дисциплариев, в Айнансгарде, а потом и попробовала его на вкус, благодаря одной из _учениц-сталл_, местной, его воспитаннице; та (глупая случайность) спутала Мауну со своей подругой: Мауна выходила из дверей зала поз, жестов и танцев, _Гелейсы_, и большая такая снежка пришлась прямо в мордаху. Видимо, сталла была хорошей лучницей, возможно даже из Юниана, ибо зашло Мауне очень смачно. Назревал скандал — сразу за Мауной выходила Ашаи, которая опекала её в Айнансгарде; все ученицы Вестающих получают такую опекунью, чтобы будущий изумруд духа Сунгов, великая ценность Империи, ни в чём не нуждалась.

Мауна мгновенно разозлилась и обиделась, она готовилась сполна ответить на такое нахальство всей мощью статуса, что тащит всякая ученица _Внутренней Империи_. Сейчас сталле заедут по паскудной морде. Фигурально. А может, и вправду. Жаль, в Айнансгарде нет телесных наказаний, как в Криммау-Аммау, где сталлам могут посечь их стройные (там запрещено быть не-стройной) подхвосты особой плетью (щадят, чтобы не причинить телесных уродств, несовместимых с достоинством Ашаи-Китрах), и…

Ещё не успела утереться, как её обвили объятия: сильные, очень тесные, до озноба интимные.

— Я не хотела, сестра! Прости! Сестра, сестра, сестра!.. — ходили по её загривку ладони с посылающими волны по спине когтями, жар дыхания на щеке. — Сестра, сестра…

Несмотря на холод снега, Мауна берегла это как один из самых тёплых моментов жизни. Никто не может дотронуться к Вестающей, неважно — уже настоящей, или только будущей, ученице — без её разрешения; как всегда с Вестающими, за это можно даже казнить (всё-то им лишь казнить, проходу нет!); о, эти разрешения, целый этикет, система знаков, открытых и скрытых. Это радует твоё маленькое «Я», маленькую львёну, только первую луну. А потом это тебя убивает.

Затем сталла наткнулась когтем на обруч, слегка отпрянула и вмиг осознала, что перед ней не просто иная сталла, пусть и незнакомая, мало ли бывает незнакомых учениц, тем более в таком открытом всему миру дисципларии, как Айнансгард, нет; это _Вестающая_, это совсем другое, это же просто… Где-то сзади с угрозами и оструниванием нависала сестра-опекунья, она что-то хотела сделать, пытаясь добраться до нахалки, прекрасно зная её по имени (Мауна забыла его, хоть очень сильна в _мнемонике_). Но Мауна не отпустила эту Ашаи-Китрах, и теперь сама сжала её, впившись когтями, закрывая собой изо всех сил; Мауна сделала всё неловко, и они упали в снег.

— Я согласна, я согласна, я согласна, сестра! — Мауна не осознавала, что орёт почти на весь Айнансгард. И причём, изо всех слов сунгского, именно это: «согласна».

Она так запомнила это жаркое: «Сестра, сестра, сестра…».

— …сестра, сестра, сестра. Мой безумный Ваал, — громко говорила она сейчас, в этой комнате, три-четыре года спустя, всё так же, как тогда в Айнансгарде — не помня себя.

Она помнила это единение душ, это тепло. Сейчас оно разлилось повсюду, тысячекратно, переполнив вообще всё, всю эту комнату, весь этот мир тёплой крови. Эти дхаарки дали ей взгляды, и единение оказалось таким страшным, мгновенным и чарующим, что не было никаких воли и желания сопротивляться этому, чем бы оно ни было: хоть смертью, хоть позором, хоть _Нахеймом_, хоть чем угодно. Она не знала, что происходит, и не хотела знать; Мауна стала единой с ними, она стала ими: она понимала их желания, открытые и тайные; она знала их страх, столь сжимающий, ужасающий; она понимала их всё. Вместо одной львицы внутри неё вдруг очутились все три, и это было… превосходно. Мауна вмиг согласилась («согласна, согласна!») остаться тут навсегда, тут, с ними, внутри себя, вместе с этими двумя львицами-дхаари, не-Сунгами, чужими (хорошей и дозволенной породы; плохие породы Вестающим не служат).

Всё это внутри, а снаружи случилось так: Мауна застыла после своего простого и уверенного «…огнеясное дело…», а её зеркальце, уже начавшее подниматься в обвинительном указании на дхаарок, безвольно упало на бедро; и только чудо спасло его от падения на толстый и красивый хустрианский ковёр. Её андарианские черты смягчились до блаженства, рот приоткрылся, а уши прижались. Издав оргазмический стон, Мауна закрыла глаза, первый раз в жизни и так до смешного поздно испытав настоящую, тяжёлую и просто талантливую _эмпатию_.

Прирождённая к этому, она ещё этого не знала; Мауна ещё ничего не знала.

Дхаарки осмелились переглянуться, а потом даже посмотреть на Хозяйку, ничуть не понимая, что происходит, как и остальные. Нермай приложил кулак ко рту, мелко в него кашлянул, и тоже поглядел на Хозяйку. Но Ваалу-Амая, наконец-то действительно заинтересовалась, и встала сбоку от Мауны, с любопытством, медленно оценивая ту, как произведение искусства; она выдохнула дым в потолок и ухмыльнулась, даже хищно; заметив какое-то движение, подняла палец, мол: застыньте, молчите.

Мауна открыла глаза, осмотрелась вокруг, словно очутилась сама, в тёмном лесу.

— Все мысли так нечисты, — сказала она в никуда. — Я хотела впечатлить наставницу, новую, которую, кажется, зовут Амая… Показать уверенность, намекнуть, что могу чуять души, дать себе хвалы. И чтобы их убрали прочь, а я могла… А я могла… Их нельзя, их нельзя трогать. Я согласна, что они ни в чём не виноваты. У них была, у них что-то там было, но они пошли на жертву, ради чего-то, или ради кого-то, ради кого-то, вот, есть ещё юная львица, — Мауна осмотрелась, словно выглядывая эту самую, призрачную юную львицу, — но её здесь нет, — удивилась она, — но она есть, — уверенно молвила, — ради неё, всё ради её жизни.

Никто не знал, что сказать.

— Оставьте их, не трогайте их, никуда не изгоняйте их, они будут… служить… безупречной Ваалу-Амае, — Ваалу-Мауна уже трясла обоих устрашенных, вконец растерянных дхаарок за плечи.

— Хозяйка? — негромко спросил Нермай у Амаи. Не очень сбился с толку: за годы служения Вестающим (а особо — Амае) он видел всё. Вообще всё.

Амая молча показала на Мауну, интересно так: большим пальцем, и кивнула головой; она ни на кого не глядела, кроме Мауны; в то же время прозаично утирала рот платком, а потом на миг поглядела на него (снова всё жёлтое — жёлтая слюна). Ну, все всё слышали? И показала жест: «Всем на выход». Тот самый, который не судилось сделать Мауне.

Все вышли.

— …ничто не вправду для тебя… нету твоей любви… твоя любовь лишь всё что нужно… скажи мне — почему?… можешь верить… я отдам тебе!.. не знаю почему… и каждый день… уохоооо…

Напевая под нос такую рваную песню, Амая небрежно взяла кресло и поставила себе прям посреди комнаты. Потом так же вяло и вразвалку подтащила другое и для Мауны, прям под неё, под хвост. Плюхнулась в своё, отставив руку с трубкой.

— Цай, эта штука, вижу, тебя толсто торкает, да? — глядит вверх и в сторону.

— Мне прощение? — аккуратно, медленно села Мауна, слыша своё частое дыхание.

— Ну, это, твоя _эмпатия_. Жирнючий такой дар, не ерунда какая-то.

Мауна не знала, что ответить. Надо всё осмыслить. Ваал всё-таки одарил её эмпатией? Только что, так поздно? Открыть Дар Духа после Совершеннолетия — это как так?

— И что, всегда так кроет? — закинула Амая лапу за лапу, выдыхая дым через нос.

Так, соберись. Надо солгать, непременно. Мауна, ты ж с самого начала сказала: «Ваал дал мне скромный дар эмпатии…», и всё такое.

— Обычно всё спокойно, — отлично соврала Мауна, хорошо обученная искусству. — Наверное, из-за дороги.

Новая наставница кивнула и закрыла глаза.

— Амая, — показала на себя, снова выдыхая дым.

— Мауна… — она хотела добавить имя рода, но передумала, — …ученица Ашаи Вестания, от блистательной Ваалу-Нэль. Резкий переход _метанойи_… Я… — почему-то слёзы мешались в глазах, а дальше Мауна чихнула, а ещё фыркнула, что для особы её происхождения — при свидетельнице, что Вестающая, да ещё новая наставница — есть изумительно скандальное событие.

— Ага. Угум, — легко задумалась Амая, и дальше глядя вверх-сторону, — никогда эмпатию не испытывала. Но рассказывали. На мне не упражняйся: тебе не понравится.

Мауна вздохнула, осанилась, собрала волю.

— Это непростительно. Это больше не повторится, моё слабоволие. Я…

— Как ты могла? Это же полная срань! Ваал, пощади! О, да, — засмеялась Амая и сильно кашлянула; судорога прошла по её телу.

Тяжесть слова пронесла колючую волну по Мауне. Она никогда не слыхала, чтобы Ашаи так ругалась, использовала столько просторечи. А Вестающая — да тем более, ни в жизнь.

— «Молчащая»? Не? — намекнула Амая на значение её имени, и почему-то подмигнула, неловко, без лёгкости.

— Да, — Мауна не знала, нужно ли добавить в конце «наставница». Добавила, с запозданием: — Наставница.

Видимо, предполагались некий комментарий или шутка, но ничего не последовало.

— Эти дхаарки… Должна сказать: они на самом деле что-то натворили. Но…

— Мне всё равно, — отмахнулась Амая.

Повертела трубку в ладони, глядя на дым.

— Мне важно другое.

Настало молчание. Амая хотела какого-то ответа от Мауны, это чуялось; но Мауна не знала, что ответить, и ещё не желала спрашивать: что это, «другое». Молчание тянулось. Спохватившись, ученица вспомнила о важном — о письме от наставницы Нэль, которое, безусловно, имела при себе, на поясе. Открыла тубус с солнечными спиралями и протянула Амае (держи вещь в полностью вытянутой правой руке, левую ладонь держи у локтя правой). Та взяла его даже с каким-то разочарованием, неохотно.

То принялось вверх лапами, и Амая перевернула его, чуть не уронив.

— Так. Эм… Ля-ля-ля. Ладно, — пробежалась по строкам. Взяла письмо за краешек, потянулась за свечкой, и зажгла.

Мауна даже представить не могла, что такого ужасного могла написать наставница Ваалу-Нэль, чтобы прям предать огню сопроводительное письмо: кто такая Мауна (андарианка, патрицианка, возраст вхождения в сестринство Ашаи-Китрах — восемь лет, причём там такие интересные обстоятельства, что сам Ваал велел их описать), как и у кого училась, где бывала, и всё о ней (особенно, наверное, отмечена _мнемоника_, а также добрый такой праксис в _Графе_, что необычно), и в чём хорошо бы её подучить (тут Мауне остаётся лишь нервно вздохнуть и не поддаться ужасающему, давящему, медленно растущему чувству); Мауна представлялось, что новая наставница прочитает письмо вслух, и она кое-что о себе узнает, это ж интересно — узнавать о себе из писаного слова. Задаст вопросы, получит ответы. Мауна ведь учится у Нэль уж три года, она знает Мауну; причём, верно, самые важные три года, Совершеннолетие пройдено у неё. У Нэли — такой искусный почерк, особенно эти символы высшего алфавита, ну просто изумительные.

А тем временем письмо опасно горело, и Амая кинула его догорать в пепельницу. Избавившись от бремени, вздохнула и уселась обратно.

Теперь Амая засмотрелась ей в глаза; воспользовавшись этим, Мауна и себе начала изучать её. Её поразило вот что: Ваалу-Амая красива, очень стройна, но красота эта разбита; если разрушить красивое здание — будет самое то. Дальше: её глаза отличались от глаз всех Вестающих, что доселе видала. У тех взгляд стремительный, властный, жёсткий, часто — насмешливый, иногда — бесконечно капризный; взгляд вовне. Ничего такого от её новой наставницы. В Амае читалась тоска, даже пораженчество; взгляд вовнутрь.

Эмпатия — такой странный, неожиданный, совсем новый дар — молчала. Мауна даже на словах не особо-то и знала, как её призывать, как отзывать, и что с нею делать.

— Расскажи что-нибудь о себе.

«Как можно столько курить?», — подумала Мауна. А сама сказала:

— Буду откровенной.

— Давай.

Тут нету смысла скрываться. Надо сказать главное:

— Мне удаётся _вход_. Но я плоха в _поиске_. Я плоха в _сестросвязи_. И я никчёмна в _вестании_. Во всём, что главное для _Ремесла_.

— Оу. Ну ты даёшь. Прям… Слушай, ну эмпатия у тебя вроде ничего.

— Но я хочу, чтобы наставница Амая знала: я — Вестающая. Ремесло — мой священный долг. Я не сдамся, никогда. Я верю Ваалу, и верю своим силам. Ваал выведет, Ваал не подведёт, — искренне сказала Мауна, принимая серьёзность своего положения и честно присягая новой наставнице быть самоотверженной.

— Да-да. «Я верю в себя!» — сказала хустрианская шлюха, приняв сразу десять клиентов. «Уиии! Ррррр», — это всё повеселило Амаю; довольная собой (?), она перекинула лапы и заболтала теперь уже правой, подкидывая на ней хвост.

Снова наступило молчание; разговор прекратился, толком не начавшись.

— Должна признать, что сравнение неприятно, — только и смогла сказать Мауна; так-то резкое изречение от ученицы.

Амая покусала клыком уста, закрыв глаза; она так делала иногда — закроет глаза, поведёт плечами. Поглядела вниз.

— Короче, дела такие: мне уже отвестали о тебе, мол, есть одна ученица, её надо это, это самое… — затяжка, глядит вниз. — Пусть побудет три луны. Короче, я без понятия, я не знаю, — и снова затяжка. — У меня никогда учениц не было, ни маленьких, ни больших, ни огромных, — показывала ладонью, отмеряя рост от пола, — никаких, вообще ничего. Послать ко мне учиться могли лишь те, кто на тебя просто забил. Послать мне кого-то учиться — значит, забить на неё.

Так. Так. Вот так.

— Почему? — трагически и серьёзно спросила Мауна.

Вообще-то, она спрашивала о себе. Почему, неужели и вправду, на неё, как выразилось, «забили» (Мауна вняла, что слово точно не сулит хорошего)?

Получила иной ответ:

— Маун, ты что, слепая? Посмотри на меня.

Последовав совету, Мауна так и сделала — смерила Амаю взглядом. Нет, этот взгляд поражения, сдачи, печали — такой недостойный Вестающей Империи Сунгов — он просто…

— Значит, всё плохо? — перебила Амая осмотр.

— Хотелось бы получше. Я приложу все усилия.

— Ну наконец-то я не одна такая. Я-то думала.

Амая нервно копалась маленькой ложкой в трубке, и уделила ей больше внимания, чем Мауне.

— Все усилия. Всё плохо. Как всегда, — подтвердила она.

Мауна опустила взгляд, пригладив патрицианскую _инсигнию_ рода на шее. Она всегда так делает, если надо держаться, не пасть духом.

— Короче, тебя прислали, чтобы спихнуть и не грязюкать себе шкуру. Знаешь, Вестающие не любят брать учениц. Не-на-видят! — театральщина от Амаи. — Это, цай, цацкаться надо. А особо тех, у которых плохо получается. Если брать, то самых способных, не? Чтобы всё чисто, и чтобы похвалиться; вот удачная ученица — это понимаю, эт вещь, это отличное приложение, стильный штрих к портрету, всегда в моде.

Махала трубкой в воздухе, рисовала что-то.

— Знаешь, не порть мне репутацию, Мауна! — а теперь ещё ложный пафос от Амаи: глаза побольше, для дешёвого эффекта; Мауна поглядела на неё; она вообще успела отметить её выразительную мимику, та пускала это в ход в свои моменты.

«Уши», — вспомнила о себе, — «не прижимай».

Амая затянулась.

— Сёстры подумали: «Хм, отправим её Амае, той и так насрать на всё, да и на много что ещё». Отличная идея, наши сёстры всегда на высоте. Хороший _Граф_, прекрасный план. Ням.

Почему-то именно это добило Мауну. Уши всё-таки полуприжались. Ссылка. Сюда. К этой Ваалу-Амае. Что, действительно? Действительно присудили быть Предвестающей? «Каждый хорош на своём месте». «Нет неблагородных служений». «Традиция, иерархия, служение, Ваал». Она уже не раз думала об этих максимах, и она знала, что именно так предполагает _Кодекс_, и так велит _аамсуна_, но ведь, но…

— Я понимаю. Что мне теперь делать?

Может, можно уехать?

— Тот же вопрос. Каждый, блять, долбаный день.

Филистерство. Какое же филистерство. «Что ж ты сразу не отказалась меня принимать?», — подумала Мауна, но — естественно — смолчала. Её черты не дрогнули, уши не выдали, хвост не дёрнулся.

— Знаешь, Муниша, не знаю, что мы будем делать, но мы с тобой сваляем какую-то дикую хрень.

«Муниша»? Так с её именем никто не обращался.

— Возможно, я и буду разочарованием. Но не посмею быть обузой.

Может, всё таки разрешится уехать?

— И отлично. Поешь, что ли, а потом иди спать. Только сразу спать, без _аумланов_, без дыхалок, и пораньше.

— Благодарна, но я уже поспала в дороге, — дерзнула Мауна.

— Так иди ещё поспи, — не впечатлилась, и даже не заметила Амая. — Спи, пока можешь, а то потом: не хочется, не можется, некогда, не в распорядок, то красные дни, то ещё какая-то… чепухня…

Вопреки этикету и обычаям меж наставницей и ученицей, Мауна встала первой, и попрощалась первой:

— Пусть слова твои будут тайной.

— И пусть ты достигнешь Ваала, — незамедлительно ответила Амая и выдохнула дым, закрыв глаза.