Семейное (гет)

— Инеж, — произнесла Прийя как можно мягче, учитывая, что у нее в горле стоял ком. — Дыши.

Дочь велела им разговаривать с ней, если она запаникует или застынет. Она велела им не пугаться.

Прийя не была испугана. Ей было больно, как если бы кто-то вскрыл ей ножом грудь, и своей яростью она могла бы сжечь весь мир, но испугана она не была, больше нет.

Она прижала миниатюрную Инеж к своей груди, а Девнанд, который сидел с другого бока, обнял ее поверх головы Инеж, другой рукой обвив дочь. Его голова была низко опущена, но Прийя чувствовала, как его трясет.

Как и она, он был в ярости и ему было больно. И, как и она, он знал, что не на этом они должны сейчас сосредотачиваться.

— Дыши, meja. Ты в безопасности.

Инеж дрожала, ее взгляд был устремлен в никуда. Дыхание стало поверхностным, застряло в горле, словно она задыхалась, пальцы странно двигались на коленях. Прийя смотрела на них, пытаясь понять, что вынуждает это движение, и увидела, как ногти одной руки вонзились в большой шрам на запястье другой.

— Не надо, малышка, — прошептала она, мягко отводя эту руку. — В этом нет необходимости.

— Простите, — в итоге сдавленно произнесла их девочка на равкианском, торопливо спрятав лицо в ладонях. — Простите, простите…

— Перестань, — Девнанд отпустил их, соскользнул с дивана и встал перед ней на колени. — Перестань, посмотри на меня.

Руки Инеж взлетели к вискам, глаза были закрыты, и Прийя подумала: «Если она начнет рвать на себе волосы, я сожгу этот город дотла».

Она снова схватила руку дочери и слегка сжала ее. Она знала, что помогает, если разговаривать с ней на родном языке.

— Посмотри на нас, Инеж. Глубоко вдохни и вернись к ним. Всё хорошо. С тобой всё хорошо.

Ничего не было хорошо, и Прийи хотелось свернуться в углу, спрятаться от правды, словно она сама была ребенком. Но не она здесь нуждалась в сострадании.

После нескольких неудачных попыток Инеж втянула воздух в легкие и открыла глаза. Теперь она вцепилась в ладонь матери обеими руками, держась за нее, как за спасательный круг. Если это приносило ей утешение, Прийе было всё равно, даже если она сломает ей все пальцы один за одним.

Почему-то от того, что Инеж не плакала, становилось только хуже. А вот у Девнанда глаза были мокрые. Он неуверенно потянулся и убрал с лица дочери прядь угольно-черных волос. Он удерживал ее взгляд, пытаясь вернуть ее из пучины отчаяния.

— У тебя нет никаких причин извинятся, — мягко произнес он. — Ты не сделала ничего плохого.

— Но я сделала, — прорыдала Инеж. — Вы… вы еще не всё знаете.

Они находились в ее спальне, устроившись вместе на маленьком диванчике, который стоял возле камина и, по мнению Прийи, был совершенно не нужен. В конце концов неподалеку имелась прекрасная кровать. Капризы богатых людей не были для нее новостью, поскольку ее семью приглашали выступать на городских фестивалях и частных вечерах. Всегда снаружи, конечно — ни один знатный равкианец в здравом уме не пустит сулийцев в свой изысканный дом.

Однако пару раз при совершенно иных обстоятельствах она бывала и внутри.

Этот дом отличался знакомой атмосферой превосходства, хотя о владельце этого нельзя было сказать. Уайлен был немного неловким ребенком, но очень радушным и крайне довольным тем, что разыграл Инеж.

— Обычно это она выслеживает нас и узнает все секреты, — сказал он им на хорошем равкианском, увернувшись от шутливого шлепка Инеж.

Тем не менее она засмеялась, так что Прийя не считала, что у мальчика большие неприятности.

Она думала, что его родители в отъезде, но прислуга обращалась к нему «господин Ван Эк» без малейшего намека на другого хозяина, который она смогла бы уловить со своим базовым керчийским. Уайлен сказал, что его мать дома, просто слишком плохо себя чувствует, чтобы исполнять роль хозяйки. Он и другой парень, Джеспер, были самыми очаровательными детьми, которых Прийя когда-либо видела, и во время завтрака она позволила себе отвлечься от предстоящего разговора.

Джеспер говорил на равкианском гораздо хуже Каза, но сумел сделать им комплимент за то, что они вырастили самую умную и рассудительную девушку, что он когда-либо встречал.

— Не слишком обольщайтесь, — намазывая масло на хлеб, сказала Инеж, как только перевела его наполовину равкианский наполовину керчийский комплимент. — Чтобы впечатлить Джеспера, особо много рассудительности не требуется.

Это происходило меньше часа назад, но казалось, будто в другой жизни, где их дочь была просто девочкой-подростком, смеющейся и шутящей с друзьями. Теперь она дрожала в руках матери, с трудом дыша, после того как рассказала родителям, что была рабыней в борделе.

Она не произнесла этого слова, но в нем и не было необходимости. Она как раз дошла до мгновения, когда женщина по имени Танте Хелен заставила ее подписать какой-то фальшивый контракт в месте под названием «Зверинец». Паники и стыда, которые затопили ее после этого, было достаточно, чтобы оставить всякую надежду на то, что речь шла о чем-то другом.

Девнанд прижался лбом к коленям Инеж.

— Это всё моя вина, — произнес он так тихо, что Прийя едва услышала. — Что бы тебе ни пришлось делать, вина на мне.

Инеж вздрогнула, словно слова ударили ее, и быстро возразила:

— Нет, ты не должен винить себя. Вы оба не должны.

— Если бы мы были там… — начала Прийя.

Но дочь уже взяла себя в руки. Ее лицо посуровело.

— Тогда они убили бы вас и всё равно забрали бы меня. И не думаю, что я выжила бы без надежды увидеть вас снова.

Ее голос звучал уверенно, но что-то в лице выдавало сомнение. Сомневалась ли она, что они умерли бы за нее, не задумываясь? Или это было что-то другое?

Прийя стиснула зубы и осторожно коснулась плеча Девнанда. Он тяжело поднялся обратно на диван и взял Инеж за руку. Их девочка по-прежнему смотрела на колени и выглядела такой печальной и пристыженной, что Прийя подавила желание просто забыть про всё остальное. Оно было сильным, но они все знали, что несказанное будет преследовать их, пока не проберется под кожу и не разрушит их изнутри. Она не собиралась этого допускать.

— Ты не можешь заставить нас перестать винить себя, если думаешь, что тебе есть чего стыдиться, — начала она ровным тоном. — Что бы там ни было…

— Я убивала.

Прийя не могла отрицать, что ее сердце пропустило удар, но продолжала твердо держать маленькую ладонь, не отпуская ни на мгновение. Она поймала взгляд Девнанда поверх головы дочери, и он тоже не выглядел особенно потрясенным. Потому что даже если бы у них были какие-то проблемы с этим признанием, они не стали бы изображать из себя святых. И у них вообще не было с этим проблем.

Возможно, ей следовало прийти в ужас. Возможно, она и пришла бы, если бы всё обернулось иначе. Она не знала. И даже если бы от этого зависела ее жизнь, она не могла заставить себя беспокоиться.

— И воровала, и лгала, и угрожала, и… причиняла людям вред, и… — перечисляла Инеж, словно боясь остановиться на секунду.

Но с Прийи уже было довольно страха дочери. Она коснулась ее щеки, заставляя Инеж посмотреть на нее.

Глаза Инеж расширились, и в них плескалось недоумение, словно она действительно ожидала гнева матери, или разочарования, или чего-то еще, кроме безусловной любви. Это было почти так же плохо, как то, что она им рассказала. В какую ложь ее заставили верить, если она не ожидала прощения? Что ей сказали, чтобы она думала, будто им вообще есть что прощать?

— Уверена, у тебя были причины, — сказала Прийя.

Густые брови недоверчиво сошлись на переносице. Прийя улыбнулась, наклонившись, чтобы поцеловать восхитительную складку между ними, такую знакомую, что это было ножом по сердцу.

— Я просто благодарна, что ты выжила. Я так горжусь тобой.

Инеж повернулась к отцу, пытаясь прочитать его реакцию. Почти как в то время, когда она спросила, откуда берутся дети, и Прийя, не моргнув глазом, ответила, что сулийцы находят их под деревьями на перекрестках. Даже в четыре года Инеж не купилась на это, а Девнанд подтвердил историю жены, подмигнув при этом, что совершенно не помогло. Воспоминание причиняло боль.

Но на этот раз Прийя говорила правду. Чистейшую правду в мире, и в глазах ее мужа была только честность.

— Мы гордимся тобой, — сказал он. — Спасибо, что осталась жива, Инеж.

Теперь у нее сделался такой вид, словно она вот-вот заплачет. Прийя и Девнанд снова обняли ее, создавая кокон безопасности вокруг ее маленького тела. Инеж уткнулась лицом в плечо матери и некоторое время не издавала никаких звуков, кроме тихих всхлипываний. Прийя прижалась губами к ее макушке и молча молилась, чтобы слезы принесли ей облегчение.

Позже Инеж пошла в ванную умыться, оставив на короткое время родителей наедине со всем, что они услышали. Прийя глубоко вдохнула.

В каком-то смысле стало лучше. Она знала, что жуткая правда о шрамах дочери всегда будет причинять боль, но вопреки словам их чудесной девочки, Прийя не могла не чувствовать, что заслужила эту боль. Судя по угрюмому выражению лица Девнанда, его поглотила та же ненависть к себе.

Она положила ладонь ему на плечо, и он повернул к ней голову. В нем не осталось ничего от того нежного человека, который подбадривал ее не далее, как сегодня на рассвете. Стыд, гнев и вина, казалось, состарили его на сто лет.

— Она права, — прошептала Прийя. — Не вини себя.

Он сглотнул и потер ладонями лицо. На его впалых щеках стала заметна щетина. Ей всегда нравилась эта легкая резкость в его лице, которую так легко было не заметить из-за мягкой спокойной манеры держаться, но которая тем не менее присутствовала, спрятанная на самом виду.

Он вошел в ее жизнь, неся боль и стыд за чужие грехи, и он так много работал, чтобы оставить их позади ради тех, кого он любил. И ей дико не нравилось, что ему снова приходится сражаться с теми же чувствами по столь же несправедливым причинам.

— Я пытаюсь, — только и сказал он, но это было больше, чем она надеялась.

Прийя сжала его плечо, прежде чем отпустить. Они молча ждали возвращения дочери.