До звезд всегда далеко (гет)

В этом филиале от Святого Мунго было даже хуже, чем в приснопамятной волдемортовской шахте. Там было плохо, а здесь было никак. Серый потолок. Больничный запах — больницы, что магловские, что волшебные, пахли одинаково. Это был казенный запах, и от него хотелось реветь и становилось холодно, и Гермиона забыла, что у нее есть дом.

Если бы она могла сбежать отсюда, то давно бы сделала это. Гермиона пыталась объяснить суровым докторам, что вменяема и за свою жизнь вполне может отвечать сама. Они слушали Гермиону, кивали, вручали очередное мерзопакостное зелье, но не отдавали палочку и палату закрывали на ключ. Два оборота скрипучего замка.

Судороги беспокоили нечасто. Сначала раз в день, потом в два дня, теперь от силы раз в неделю. Но с каждым следующим приступом все больше требовалось времени на то, чтобы прийти в себя. И постоянно болел язык. Но это было так, мелочи. Мелочи по сравнению со сводящей с ума скукой, бесцельным разглядыванием потолка и гаданием — а что же происходит во внешнем мире?

Приходила Джинни. Отмалчивалась, разглядывала плиточный пол. Глухо бросила: «Извини...», и Гермиона не придумала, что ответить, и не попросила Джинни забрать ее отсюда. Они сидели на расстоянии полуметра, но это расстояние, как и все в мире, оказалось относительным. Гермионе представлялась серая высокая бетонная стена с торчащими из нее железными прутьями. Но если была бы это и вправду стена, ее можно было разбить, разрушить, а отчуждение между ними казалось вечным. Не вражда. Не вооруженное перемирие. Ничего. И Гермионе не хотелось предпринимать никаких усилий. Ее вполне устраивала та тишина, что жила теперь между ними.

Прошло несколько дней, наполненных покоем и мерзкими зельями. Гермиона смотрела в окно, выходившее на внутренний двор, где стояли мусорные баки, рядом свалены были в кучу пустые ящики. Небо плотно обложило снеговыми тучами, и весь день от этого был пасмурным и безрадостным. В такой день хорошо думается о чем-нибудь грустном, и Гермиона вспомнила слова Снейпа о том, что друзья умирают, предают и когда-нибудь не приходят. Лучше бы он просто не пришел...

Когда ключ провернули в замке, Гермиона подумала, что принесли обед — время подходило к тому — и даже не обернулась.

— Гермиона...

Никто здесь не называл ее по имени, только сухо, официально — мисс Грейнджер, и ни у кого из персонала не было такого знакомого голоса. Правда, Гарри Поттер, похоже, где-то подстыл — он хрипел и говорил в нос.

— Гарри, — обернулась Гермиона и застыла, ожидая, что сделает он. Слишком давно они не виделись.

Но Гарри остался прежним Гарри Поттером. Хорошим другом. Преданным соратником. Безоговорочным последователем светлой стороны силы. Он подошел к Гермионе и обнял ее.

— Гарри, — радостно проговорила она, чувствуя, как от сильных его объятий что-то хрустнуло в груди. — Ты меня раздавишь.

— Это я так рад тебя видеть, — сказал он ей на ухо, и Гермиона подумала, что он вдобавок решил ее оглушить. — Я бы закричал сейчас от радости. Правда... Прости, что долго не показывался. Война...

— И как оно? — спросила Гермиона.

Гарри ослабил хватку, но не отпустил ее совершенно, а она и не вырывалась.

— Мы победили. Сбылось пророчество. И Волдеморт повержен. Во многом, если не во всем, благодаря тебе, Гермиона. Если бы не вы, мы бы не справились с Пожирателями. С этим камнем они были почти неуязвимы. Мы только и занимались тем, что удирали от них. В эту осень Темному лорду все удавалось — Волдеморт захватил Министерство, потом все-таки взял Хогвартс. Орден феникса и большинство авроров ушли в глухое подполье... Я тебе все расскажу, но это долгая история...

— Конечно, расскажешь. Давно я не слышала хороших новостей, Гарри. И всегда любила длинные истории. Но что теперь делать, я даже не знаю. Так неожиданно закончилась война. А я простояла в стороне. Отпустишь меня? Не очень-то удобно разговаривать с твоим плечом.

Гарри отошел, и Гермиона смогла его рассмотреть:

— Ты вот нисколечко не изменился.

— Ну да, — ответил он смущенно, рассматривая Гермиону зелеными своими глазами. — А ты изменилась.

— Совсем все плохо? — спросила она, глядя в сторону.

В палате было зеркало, и Гермиона по утрам бросала на себя быстрый взгляд. Поспешно, не желая вглядываться в исхудавшее это лицо, искусанные губы и тусклые волосы. Тень того, что было Гермионой Грейнджер.

— Нет. Чуть постарше, чем есть, но тут дело в чем-то другом. Ты — другая, Гермиона. Ты смотришь, как совсем незнакомый мне взрослый человек.

Гермиона присела на кровать, хлопнула рукой по серому, скучному, как и все тут, одеялу. И они сидели с Гарри Поттером, как бывало в старые добрые времена. В гостиной Гриффиндора перед камином. Или на скамье во внутреннем дворе. Или в «Трех метлах». Только не было с ними Рона. И Джинни.

— Знаешь, — сказал, помолчав, Гарри, — ты не обижайся на Джинни. Дай ей время.

— Я не обижаюсь, Гарри. Мне почти все равно. Лучше скажи, почему меня держат здесь как узника?

— Для твоего же блага. Ты помогла нам достаточно, Гермиона. А сейчас тебе нужна помощь.

— Ох, Гарри, я терпеть не могу, когда начинают заводить речь о чьем-то благе. Я хочу выйти отсюда.

— Не торопись, Гермиона. Куда ты пойдешь? Твои родители в Австралии. Ты хочешь в Нору?

— Нет, — мотнула головой она. — Я еще не готова посмотреть в глаза Молли, Артуру и Роновым братьям.

— Тогда куда? — снова спросил Гарри. — Я с радостью бы пригласил тебя к себе, но я почти не бываю дома. Война закончилась, и нужно строить мир заново. Да и ночую я чаще всего в Норе, — он пожал плечами, будто за что-то извиняясь. — Там светло. И друзья вокруг — почти все время кто-нибудь да гостит. А в моем доме как в склепе. Да я никогда и не чувствовал себя там как дома.

Гермиона помолчала с минуту, потом спросила, желая и не желая слышать ответ:

— А где Снейп?

— Снейп? — переспросил Гарри. — Что ему сделается, Снейпу!

И это одновременно наполнило Гермиону горечью и радостью, и она не знала, что сильней.

— Помогает нам отлавливать Пожирателей смерти, в промежутках варит зелья для тебя и других, кто спасся с тобой. Когда-то, наверное, спит, но я ни разу не видел его за этим занятием.

Гермиона вздохнула, обрадованная тем, что Снейп находится в добром здравии, и огорченная тем, что он ни разу к ней не заглянул. Друзья уходят. Тут нет ничего странного.

— А кто погиб тогда? — спросила она, рассматривая ботинок Гарри, носок был вытерт, а размочаленные кончики шнурков уныло болтались.

— Один охранник — Снейп хорошо его приложил. И один сквиб. Одна сквиб, — попробовал поправиться Гарри. — Уфф, запутался я.

— Лес? — спросила Гермиона, хотя понимала, что Гарри может и не знать ее имени.

— Вроде так ее звали, — ответил он, и Гермиона подумала, что совсем забыла тогда о Лес; и хоть не смогла бы помочь ей больше, чем уже помогла, но то, что она забыла, заставило ее почувствовать себя довольно неуютно. Гнусно так. Это, а еще то, что Гермиона вздохнула с облегчением — не нужно держать обещание и быть рядом, тратя свою жизнь на другого человека. На попытку спасти его от него самого. Там, в подземельях, все казалось другим.

— Попроси Снейпа зайти, — сказала Гермиона.

— Попрошу, как только его увижу.

— Скажи, что иначе я отсюда сбегу и уши ему пообрываю, — отозвалась невесело она, и Гарри понял, что Гермиона не шутит.

— Обязательно передам хотя бы для того, чтобы посмотреть на его лицо. И знаешь, Гермиона? — глянул он ей в глаза. — Рон бы в жизни не стал тебя винить. Вот точно-точно. И тебе не стоит.

— Спасибо, Гарри, — уткнулась Гермиона ему в плечо и с переменным успехом боролась с подступившими к самому горлу слезами.

Гарри обнял ее, и так они сидели долго-долго.

* * *

Снейп не заставил себя долго ждать, и, когда он пришел после полудня и принес запах только что разрезанного арбуза, стряхивая с мантии слипшийся снег, Гермиона сначала попробовала дуться, но это как-то не получалось, и она проговорила радостно:

— Здравствуй!

— Привет! — отозвался Снейп по-мальчишески. — Ждал, пока позовешь.

— Вот как, — облегченно откликнулась Гермиона, и счастливая улыбка растянула ее губы. — А мне уже померещилось черт знает что.

— И зря, — сказал Снейп, раскладывая мокрую мантию на батарейных коленцах. — Так друг о друге вообще никогда думать не должен, Грейнджер.

— Вот как, — повторила она. — Слушай, Северус, забери меня отсюда.

— Гермиона, мне некогда сейчас за тобой присматривать.

— Я не прошу тебя за мной присматривать. Я прошу тебя забрать меня отсюда, пока я от скуки не сошла с ума.

— Но Гермиона...

— Северус, — сказала она серьезно, — мне не к кому больше попроситься. И ты знаешь, что это так.

— Ну ладно, — махнул он рукой. — Завтра. Но дома у меня холодно и неуютно.

— Ерунда, — губы ее расплылись в широкой улыбке. — Я справлюсь.

Снейп уселся на табуретку у кровати. Гермиона — на холодный подоконник.

— Как Джас? — спросила она.

— Джас? Ее удержишь! Сбежала отсюда в первый же день. За зельем приходит ко мне на дом, да и то через раз.

— А как она? Как Ханна? Мэг?..

Снейп прервал ее:

— Все хорошо. Больше всего досталось тебе и Джас. Но я каждый день пытаюсь сварить новое, единственно подходящее зелье. Судороги стали реже.

— Реже, — подтвердила Гермиона. — Но только я все время как в полудреме. И все вокруг кажется серым. Я бы помогла тебе с зельем. Не так уж плохо я успевала на зельеварении, как ты это подчеркивал на каждом занятии.

— Я приеду завтра за тобой. К вечеру, — Снейп нахмурился. — Слезай с подоконника. Он холодный и каменный. Иди сюда.

— Куда? — спросила Гермиона удивленно.

— На кровать. Ты же не видишь тут второй табуретки.

— Точно, — выдавила Гермиона и уселась на краешек кровати. — А что в шахтах? Что с минералом? — спросила она, желая сменить тему, сделав самое удивленное свое лицо.

— Там уже поработали сотрудники Министерства и десяток сильных магов. Несколько часов, множество не наносящих никому вреда заклинаний — и минерал лишился своей силы. Излучатели забрали в отдел Тайн, туда же я передал образцы зелья и рецепт. Кстати, — Снейп глянул ей в глаза, — собираются открывать новый отдел совместно с маглами, который будет заниматься исследованием минерала, изучением магии с позиции физики.

— Звучит здорово, — противореча словам, без восторга отозвалась Гермиона.

— Ты могла бы попробовать. Кажется, это будет интересным.

— Думаешь? — спросила она, и когда Снейп кивнул, продолжила: — Мне что-то сейчас ничего не интересно. Только хотелось бы отсюда выбраться.

— Это пройдет, — заверил Снейп.

— Садись рядом, — попросила Гермиона. — Почему-то, когда ты там, на расстоянии, мне кажется, что ничего никогда не было. Ни с тобой. Ни со мной.

— Как скажешь, — усмехнулся Снейп, присаживаясь на кровать. — Тем более что табуретка очень жесткая. Только я мокрый.

— Жесткая-жесткая. Я на ней никогда не сижу поэтому, — бормотала Гермиона, пододвигаясь к Снейпу. Он и правда был мокрый и холодный от этого. — Спасибо, что пришел.

— Думал, тебе нужно побыть одной. Иначе пришел бы раньше.

— А я уже испугалась. Мог бы дать знать, что живой.

— Прости. В кои-то веки профессор Снейп что-то не просчитал. Я, наверное, просто устал. Просто я смертельно устал, — признался он, наконец.

— Я буду ждать тебя завтра. Я, кстати, умею готовить яичницу с беконом.

— Хорошо, друг Гермиона, — улыбнулся ей Снейп.

* * *

— Ты не предупредила меня, что умеешь готовить только яичницу с беконом, — в какой уже раз проворчал Снейп, усаживаясь утром за стол.

Кухня была тесной, стол старым, а стулья рассохшимися. Но Гермиона от скуки вымыла окно — Снейп поначалу не доверил ей палочку — протерла все полки и шкафы, отмыла пожелтевшую раковину с отбитой эмалью. Но не это, а само ее присутствие делало кухню уютной. А еще она после своих злоключений полюбила тепло и без конца топила камин. Снейп не возражал. Хотя восемьдесят два градуса по Фаренгейту для него было слишком.

— Я могу попробовать сделать что-нибудь другое, — извиняясь, проговорила Гермиона, — хотя я еще не наелась яичницы с беконом. А у тебя готовить получается лучше.

— И не пытайся даже, — Снейп не донес кусок толком не прожаренной яичницы до рта. Гермиона отчего-то любила именно такую яичницу. — Я работаю. Ты готовишь. Мы договаривались.

— Я помню, — сказала она грустно, вытирая остатки с тарелки хлебным мякишем. Снейп смирился с этой ее привычкой. — Просто хотелось сказать тебе что-то приятное.

— Хмм... — протянул Снейп, пытаясь проткнуть вилкой зажаренный до сухарного хруста кусочек мяса. — Ты была в Министерстве?

— Была, — подтвердила Гермиона. — Они, кажется, найдут мне работу, где не нужно будет размахивать палочкой.

— Отлично, — и правда обрадовался Снейп. Гермионе нужно было хоть куда-то выходить.

— Мне назначено сегодня в три.

— Доберешься сама? Или за тобой прийти?

— Я сама. И не надо мне напоминать в десятый раз, что со мной может случиться при аппарации. У тебя очень богатое воображение. Хотя ты же знаешь, что с каждым днем у меня все лучше получается управляться с палочкой.

— Это уж точно. Ты на пятый день перестала устраивать взрывы в камине. На десятый, выкрикивая «Акцио!», ты перестала уворачиваться от летящих с бешеной скоростью предметов. И почему, кстати, для тренировки тебе понадобилось переколотить все мои чашки?

— Я их доколотила. Они все были со щербинками и в трещинках. Говорят, пить из таких — плохая примета. Я же купила тебе новый чайный сервиз.

— Купила. Но тот мне тоже был дорог. — Снейп поставил тарелку на столик у раковины. — Я побежал. Увидимся вечером.

— Пока, Северус.

* * *

Снейп был занят. Он уходил рано утром и возвращался поздно вечером, иногда за полночь. Гермиона скучала. Не то по Снейпу, не то просто так. Книги книгами, но даже от книг, даже от таких редких, какие она нашла в библиотеке Снейпа, можно было устать. Она устала спать и возиться по дому, хотя, когда она занимала себя чем-то, было легче.

По ночам и иногда по выходным — а когда Снейп решит устроить себе выходной, не знал, похоже, и он сам — он возился в своей маленькой лаборатории, пытаясь улучшить зелье для Гермионы. Ночью он отправлял ее спать, днем разрешал рубить, растирать, давить, ну и выполнять прочие, не требующие высокой квалификации действия, попутно рассказывая, что он решил изменить в рецепте на этот раз. Логика Снейпа представлялась Гермионе безупречной, и слушала она с неослабевающим интересом — так всегда бывает легко слушать людей, до самозабвения увлеченных своим делом.

Жить с ним оказалось легко. Он не лез в душу. Не спорил по пустякам. И странно чувствовал настроение Гермионы. Как и она его. Лучшего друга Гермиона и пожелать не могла. Он даже не возражал, когда Гермиону навещали Гарри и Джас.

И как-то вечером Гарри принес бутылку вина, минутой позже, будто что-то почувствовав, заявилась раскрасневшаяся с мороза Джас вместе с Мэг, которую она утащила прямо с тренировки, и обрадованная Гермиона попробовала сварить глинтвейн. Погода была для глинтвейна самое то. Но нужные специи у Снейпа оказались не все, получилось что-то отдаленное напоминающее глинтвейн, а больше — просто подогретое вино, щедро приправленное корицей и гвоздикой. Гвоздичные пряные хвостики попадались то одному, то другому на зуб. И когда глинтвейна осталось совсем чуть-чуть, вернулся Снейп. Он, как показалось Гермионе, оторопел, но, обозрев веселую с непривычки и долгого воздержания Гермиону, потребовал налить и ему то, чем Поттер и Джас с Мэг пичкали мисс Грейнджер. Гарри и Мэг наконец отвлеклись от разговоров о квиддиче и рассматривания последней модели перчаток и принялись разглядывать Снейпа. Северус, к восхищению Гермионы, вел себя так, будто вокруг ничего, собственно говоря, не происходило и не в его доме собралась эта пестрая компания, с любопытством Снейпа разглядывающая. Он снял мантию, растянул ее, чтобы она просохла, сразу на несколько крючков поверх висящих тут же мантий гостей. Неспешно расстегнул сюртук — невозможно было находиться в сюртуке, когда Гермиона бралась топить камин. И, выдворив Поттера с любимого места, устроился удобно в кресле, продавленном Снейпом для Снейпа же, и принялся потягивать глинтвейн. Гермиона ждала чего угодно, но только не этого.

— Очень даже, — сказал Снейп, еле сдерживаясь, чтобы не поморщиться — он терпеть не мог гвоздику, особенно в таком количестве. — Спасибо, Гермиона.

И, изумленная донельзя, Гермиона смогла просто кивнуть.

Сарказм Снейпа и шутки его, произносимые с невозмутимым выражением лица, воспринимались совсем по-другому здесь, у камина, после глинтвейна. И Гарри, и Джас, и Мэг смеялись так, что слезы выступали на глазах, и Гермиона, рассматривая Снейпа, решила, что ему это даже нравится.

Потом она мыла бокалы, а Снейп вытирал их — он не любил, когда на стенках оставались потеки воды. И Гермиона спросила:

— Тебе правда понравился глинтвейн?

— Естественно, нет, — отозвался Снейп, рассматривая бокал на свет. — Я не выношу гвоздику. Особенно когда ее сто хвостиков на одну бутылку. Но зато твой глинтвейн сойдет за ужин. Его можно не только пить, но и есть.

— Значит, ты соврал?

— Не соврал. Даже если ты приготовишь совсем уж неудобоваримую гадость, я все равно скажу, что она лучшее, что я пробовал.

— Спасибо, Северус, — смутившись, ответила Гермиона.

— Не стоит благодарности, мисс Грейнджер. Я честно дружу с тобой. Не может же мой друг — друг такого приличного зельевара — плохо варить глинтвейн.

— Может, попробуешь сам в следующий раз? — взмолилась Гермиона.

— Посмотрим, — ответил Снейп.

* * *

Но следующего раза не случилось. Гермиона побывала в Министерстве, и Снейп, честно говоря, ждал, что она расскажет ему хоть что-нибудь, но она молчала. Он был терпелив и не стал расспрашивать: нужно будет — поделится сама. Прошел вторник, пролетела среда, и Снейп, вернувшись вечером пораньше, нашел Гермиону сидящей в любимом кресле у камина. Она, казалось, была такой, как всегда, но Снейп чувствовал — что-то идет не так. Он бросил сухо: «Спокойной ночи» — и, отказавшись от ужина, поднялся к себе. Нелегко было забыть, что ты шпион, и Северус приник к двери, прислушиваясь. Но все было тихо. Он выждал час — тишина, хотя в это время Гермиона обычно сидела в библиотеке прямо напротив комнаты Снейпа и читала — причем половину вслух. Еще одна привычка мисс Грейнджер. И Снейп, устав ждать и доверившись интуиции, открыл дверь и спустился вниз.

Гермиона Грейнджер, нагнувшись, шнуровала ботинки. Рядом стояла старенькая спортивная сумка, с которой месяц назад она пришла в его дом. Ступеньки, как всегда, жалобно заныли, но Снейп и не думал таиться. Гермиона вздрогнула, беспокойные руки ее замерли, но глаз на Снейпа она не подняла.

— Уходишь, не сказавшись, верный друг Гермиона. Осторожничаешь, — спокойно произнес он.

— Извини, Северус, — сдавленно проговорила она. — Я с детства не люблю расставаться. Долгие проводы...

— Ты могла бы спросить меня — нравятся ли мне такие вот уходы. Было бы честно.

— Извини, — снова ответила она, и Снейп подошел ближе и сел на корточки рядом:

— Как же зелье?

— Я сварила про запас. Потом думала написать тебе.

— Ну пиши, конечно же, пиши. Далеко?

— Аляска. Тот отдел Министерства, который ты мне посоветовал.

— Уже пожалел.

— Мне срочно нужно чем-то заняться. Я немного поработаю, подумаю и вернусь.

— А я отдохну от яичницы.

Гермиона вздохнула и ловко зашнуровала ботинок.

— Не аппарируй.

— Хорошо.

— Не забывай про зелье.

— Конечно, Северус. А еще я буду все время ходить в варежках и заматываться в шарф по глаза. Не стану забывать про завтрак, обед и ужин. Правда. Отпусти меня. Или ты непременно хочешь, чтобы я тут расплакалась?

— Вон, мисс Грейнджер, — улыбнулся Снейп, пытаясь скрыть разочарование, и это ему удалось. — Вон, если тебе это так необходимо.

— До свидания, Северус.

— Иди, пока я уши тебе не пообрывал.

— Помнишь еще?

— Помню...

* * *

Новое утро было морозным. То есть действительно морозным, а не так себе морозным. Вечером клонилось к горизонту ярко-алое солнце, расцвечивая таким же цветом небо. И хотя цвет этот был теплым, здесь он значил только холод. Пронзительный холод. Безветрие. Оглушающую тишину. И туман по утрам. Льдинками схватывало ресницы. Клубился дымок изо рта и изморозью садился на шапку. Гермиона спряталась в капюшон и, скрипя лежалым снегом, двинулась к вышкам. Обычный обход. Утром и вечером. Вечером и утром. Давно не было снегопада, и по утоптанной тропе шагалось легко. И так пусто, так туманно вокруг — будто никого никогда не существовало на земле. Снег. И дыхание, замирающее в воздухе. Глупо было кричать в пустоту, но Гермиона выкрикнула: «Эй!». Но одиночество стало только ближе. Пододвинулось вплотную и обожгло так, как не обжигал самый сильный мороз.

День шел по заведенному распорядку. И любое отклонение от привычного графика помнилось потом очень долго. Заболевшая собака. Шквальный ветер. Потепление и снегопад. Как снегопад — так потепление. Лопата и туннель в сугробах. Мерзлые варежки, оттаивая, пахли мокрой шерстью. Пресный снег. Такое яркое солнце, что больно глазам. Такое яркое, но такое холодное.

И письма. Улетающие с совой. Прилетающие с совой. Сначала официально-сухие: Гермиона чувствовала себя виноватой, а он, казалось, обиделся. Но письма потихоньку становились теплее, как весна, которая здесь всегда накатывает исподволь.

«Мы бы не справились без магловских технологий. Солнечные батареи. Одежда для полярников. Бесценный опыт многочисленных зимовок. Даже приборы для измерения магического фона, для изучения распределения магии здесь — на окраине материка — все заимствовано у них. Интересно соединилась магия и наука маглов.

Я бы хотела, чтобы ты посмотрел на северное сияние — Aurora Borealis — даже название невообразимо поэтично. На самом краю земли — странный зеленый огонь, раздуваемый порывистым ветром. Изумрудно-зеленые сполохи — будто еще одна грань многомерной атмосферы. И когда я смотрю на северное сияние, я чувствую, что становлюсь сильней, что справлюсь с кем угодно. Но силой этой так же тяжело управлять, как и силой, даваемой тем минералом. Но самое странное — мне кажется в такие мгновения, будто в мире только и осталось, что я и небо...»

«Гермиона, я никогда не считал, что мир волшебников — это какое-то отдельное измерение. Мы живем на одной земле, в одной вселенной, и законы здесь для всего одинаковые. Как знать, может, то четвертое или пятое измерение, скорость, что больше скорости света, прыжки сквозь гиперпространство связаны с магией; и магия не противоречит законам Ньютона и квантовой теории, но гармонично дополняет их, и вот она — теория всего. Может, это Грааль, который все так долго искали...»

«Никогда так не относилась к еде. Никогда так трепетно не заботилась о том, чтобы она не пропала. Вот и тебе пишу, что было сегодня на обед, а что на ужин. Думается, что я сносно научилась готовить. По крайней мере в полевых условиях и из ограниченного набора продуктов. Вот странно — я пишу тебе всякую чепуху, только что не передаю температурную сводку и прогноз ветров, а ты ничего не пишешь про себя...»

«Милая Гермиона, но я даже не знаю, что рассказать тебе интересного. Такого великолепного. Я, как прежде, работаю над антидотом к печально известному тебе зелью. Недавно Джинни подкинула мне одну идею. Ты знаешь, она пытается соединить медицину маглов и колдомедицину. Результаты, следует сказать, иногда ошеломляют. Может, нам давно следовало перестать строить из себя умников? О чем я? Ах, да. Я работаю над вакциной — ты же знаешь, что это такое, ты у меня все знаешь — она позволит предотвратить действие зелья. Моя работа имеет больше теоретический интерес, но я увлекся и как когда-то засиживаюсь за работой до утра».

«Ты мог бы написать мне подробнее о твоем исследовании... Хотя... пиши о чем угодно, только пиши...

А знаешь, я иногда хочу, чтобы ты появился здесь. Хочу как ребенок. Весной особенно тяжело. Я утром выхожу из дома и прикрываю глаза. Бело-желтое и невыносимо яркое солнце сжигает лицо. Я представляю, что вижу черный твой силуэт. Но открываю глаза, а вокруг один только снег. Ослепительно белый. Без конца и края. И тебя нет. Мне ты, в том самом черном сюртуке, снишься — снишься ты, нарушивший мое добровольное затворничество. Но чудеса не случаются, если нет того, кто сотворит для тебя чудо. И я не припомню, чтобы я когда-нибудь сделала это для кого-то».

«Не думаешь ли ты, Гермиона, будто я и вправду приеду к тебе на край света, чтобы ты поверила в чудеса? Покручусь на этой твоей станции в черном сюртуке — ну да, там же вполне приятный климат! — и исчезну, оставив тебя в эйфории от лицезрения чуда. Хотя куда я исчезну? И как мне внезапно появиться? Насколько я помню, возле станции нельзя аппарировать. В радиусе нескольких десятков миль. Каюры, собаки. Нет, милая Гермиона, кажется, я слишком стар для таких чудес. Хотя ты, конечно, опять напишешь, что я не такой, каким пытаюсь казаться».

«Я привыкла к твоим письмам. Привыкла ждать полярную сову. Аккуратно отвязывать с лапки конверт. Приберечь письмо до вечера. Прочитать его спокойно у очага раз, второй. Потом третий. И бесконечное множество раз. Я так часто читала твои письма, что знаю их наизусть. Ты сам их так никогда не знал. Я не прошу у тебя — от тебя — чудес. То, что пишешь мне с трогательной обязательностью и обстоятельностью — уже чудо само по себе. Джас, как знаешь, не любит письма. Гарри пишет как под копирку, меняя даты. Он вечно чем-то занят. Джинни оберегает меня, словно больную, и в каждой строке — чувство вины, хотя она не виновата передо мной. Мы все тогда были молоды. И верилось в дружбу — самую настоящую, в преданность, и потому так строго судили. Потому что правда верили. В белое. В черное. Меня перестали судить. И я перестала... Но только и дружбы той уже нет.

Спасибо тебе за письма. Они живые, и могу представить, как ты говоришь мне то, что написано в них. Этим голосом Северуса Снейпа — но может, когда-нибудь на самом деле прочтешь мне эти письма вслух?»

«Может быть, когда-нибудь и прочту. Мне и самому интересно было бы взглянуть на то, что я писал несколько долгих лет одной взбалмошной гриффиндорке. И кто бы мог подумать... Не скажу, что отношусь к твоим письмам с тем же трепетом. Но да — я тоже жду полярную сову. И иногда даже угадываю, когда она, наконец, меня посетит. Ну а если ты в юности — хотя ты и сейчас юная до безобразия, милая Гермиона — напридумывала себе дружбу, то ты в нее и верила. И она была, раз тебе этого так хотелось».

«Тогда, уважаемый Северус, если я очень-очень захочу, то через месяц, когда прибудет моя смена, ты, может быть — а как сильно? как сильно?! как сильно надо этого желать?!! — встретишь меня в Хитроу? Я вот вырасту когда-нибудь? Ведь представить себе Северуса Снейпа, профессора зельеварения и проч. в аэропорту, встречающего свою не так чтобы любимую ученицу... Уфф. Может, здесь воздух какой?»

«Милая Гермиона, я могу тебя встретить. Но мне будет легче, если ты обозначишь дату, время и рейс. Если у тебя есть какие-то пожелания, я бы хотел их знать. Угадывать я не умею, да и мысли читать на расстоянии не научился. Кстати, кого из твоих друзей я буду иметь несчастье видеть?»

«Милый Северус, я больше никому не сообщала о своем приезде. Они, верно, думают, что я навеки останусь в этом ледяном безмолвии. Пожелание у меня только одно — разреши мне остановиться у тебя. У меня нет другого дома».

«Конечно, милая Гермиона, ты можешь остановиться у меня. Я распоряжусь приготовить привычную для тебя комнату. Надеюсь, что вынужденное молчание не сделало тебя чересчур разговорчивой. Но, даже если так, надеюсь, ты осталась по-прежнему чуткой и поймешь, когда мне хочется посидеть в тишине, а когда можно поговорить. Я ведь не стал терпимее».

«Дорогой Северус, я постараюсь, но общество собак и писем — не самая лучшая компания. Я привыкла к монологу. И ты можешь меня не слышать, просто слушай. Рейс 548, прибывает 14 октября в 15.30. Самолеты — тоже беда, но я пока не рискую аппарировать».

Глупо. Глупо. До чего же глупо, Северус Снейп. Хранить эти письма с трепетом, которого он сам от себя не ожидал. Как глупо три долгих года что-то вычитывать между строк. Как глупо помнить не только, что написано, но и как написано. Каждое пятнышко и каждую кляксу. Каждое зачеркнутое слово — она всегда исправляла ошибку одной резкой чертой — все читалось без затруднений. Глупо было ждать ее в Лондоне. Глупо иногда оборачиваться в коридорах Министерства, будто почувствовав ее взгляд. Глупо вглядываться в лица в Хогсмиде и Косом переулке. Она не скучала по нему так отчаянно, как он скучал по ней. И почему он до сих пор торчал в Англии, хотя... Верно, ему просто нравилось отчаянно по ней скучать. Ждать писем и того, что однажды она вернется. Вроде бы живешь. Вроде бы иногда не можешь заснуть по ночам. И просыпаешься по утрам до рассвета. И ожидание, и желание ее увидеть, и письма — он старательно писал два раза в месяц, не больше — придавали этой спокойной послевоенной жизни удивительный смысл. Удивительнейший. Будто что-то теплое и мягкое-мягкое жило внутри.

Глупо. Глупо. Гермиона Грейнджер, что сломалось в тебе за эту войну? Что сломалось в тебе так безнадежно? Три года уединения, безмолвия, холода и книг. Три года размышлений. Три года для того, чтобы снова собрать осколки Гермионы Грейнджер. Ей нужно было это. По крайней мере она хотела в это верить. Может, если бы он написал ей, если бы попросил приехать... Он был вежлив, он называл ее милой Гермионой, дорогой Гермионой, но тебе же нетрудно было понять, что это само по себе было для Снейпа чересчур.

В конце-то концов, это было для Снейпа все равно, что сказать — «...давай я приеду». Или сказать — «...приезжай ко мне».

* * *

Сумка получилась небольшой. Она оглядела желто-синее строение, мачту, где бился по ветру полосатый красно-белый чулок, вышки с измерительными приборами и попробовала представить, что всего этого она не увидит завтра. Сменщик снял варежки с меховой опушкой, сложил их в руке и помахал ей. Он не был из породы сумасшедших ученых и не пытался от чего-то убежать. Ему нужны были деньги, и он не скрывал этого.

Скрипели нарты. Мороз щипал лицо, а то уютное место, где она провела так много времени, давно скрылось из виду. Она прикрыла глаза и задремала.

Первый самолет был как игрушка — ярко-зеленый моноплан на коротких лыжах. На таком же она прилетела сюда. И в точности так же пару раз сунулась носом в пакет, когда самолет начало болтать. Летчики в коротких синих куртках белозубо улыбались, а побледневшая Гермиона, стискивая пакет в руке, сползла по невысокому трапу.

Вторым оказался небольшой пассажирский авиалайнер. До Лондона было еще две пересадки и прилично часов лету. Она сняла куртку, оставшись в комбинезоне и свитере, но все равно было жарко. «Комбинезон не такой удобный, как кажется, — раздумывала Гермиона в надцатый раз, на ватных ногах направляясь к хвосту самолета. — Очень неудобный в некоторых отношениях и женщинам особенно, — расстегнув защелку и спустив лямки с плеч, усмехнулась она. — Какого черта мне в голову лезет всякая чепуха?»

Не так уж и мало она успела сделать за это время с коллегами из экспериментального отдела магии. С волшебниками и маглами-физиками. Карта магического поля земли с четко рассчитанными районами, где почти нет магии и где ее чересчур много. Очаги возмущения — залежи вольдемерция. Да, с легкой руки приспешников Волдеморта минерал стал называться именно так. Теперь результаты этих исследований хранятся в секретных отделах Министерства и Аврората. Маскирующие чары, защита, сигнализация. Пока не будет истощен минерал полностью. Может, это было поспешным решением, но особая комиссия при Министерстве постановила, что так будет лучше. Иначе это будет напоминать сидение на пороховой бочке — в ожидании того дня, когда новый волшебник, желающий стать властелином мира, доберется до запасов.

Наверное, Гермиона просто боялась встречи со Снейпом. И пыталась себе в этом не признаваться. Но все мысли вылетели у нее из головы, когда она увидела высокую черную фигуру Северуса, он встречал пассажиров рейса 548 и ее, Гермиону Грейнджер, в частности и в особенности.

Дома у Снейпа все оставалось так, как она помнила, и на миг Гермионе показалось, будто она никогда не уезжала из Англии. Когда Гермиона Грейнджер, наконец, наговорилась — Снейп почти не перебивал ее — было глубоко за полночь и они разделались с невеликими запасами огневиски.

Показалось правильным переместиться на второй этаж в комнату к Снейпу. Гермиона от непонятного страха вспоминала всякие забавные истории и сама смеялась над ними.

— Боюсь, если ты не успокоишься, у меня ничего не получится. Ничего не выйдет, — расхохотался и Северус Снейп, и Гермиона удивилась тому, что он умеет так смеяться.

Когда полчаса спустя Снейп перевернулся на бок, не выпуская Гермиону, она уткнулась ему в плечо и спросила:

— Почему ты в мурашках после этого, а?

— Не знаю, — ответил Снейп, — всегда так было.

— Мне не нравится это «всегда», — сказала Гермиона тихо, — мне вообще не нравится знать, что у тебя кто-то мог быть до меня.

— Ну да, конечно, я должен был сорок с хвостиком лет хранить девственность в ожидании прекрасной Гермионы Грейнджер, а потом смущаться и краснеть в постели.

— Мне было бы приятно.

— Ну, Гермиона, не неси чепуху.

— Угу, — сонно пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной.

Гермиона не помнила, когда в последний раз ей так неудобно спалось. Даже ей, любившей тепло, сегодня было жарко. Гермиона тщетно пыталась высвободиться из его объятий.

— Лежи, — вот и все, что он ей сказал.

Гермиона, конечно, умилилась, но попытки не оставила. Под утро она проснулась, вгляделась в нечеткие очертания предметов и попробовала в очередной раз выбраться из Снейповых сонных объятий. Не удалось.

— Куда? — хриплым голосом спросил он.

— Мне и в ванную надо у тебя спрашиваться?

— Надо, я деспот.

— Это я уже поняла. Еще в Хогвартсе. Пойдем вместе? Я всегда одна воюю с твоими кранами.

— Идем, — наконец отпустил ее Снейп и присел на кровати. Он спросил, улыбнувшись: — Как там в этих ваших женских романах? Я должен предложить тебе руку и сердце? И старое фамильное кольцо моей прапрабабушки?

— В этом нет никакой нужды, — улыбнулась ему в ответ заспанная Гермиона, потирая щеку, где отпечатались складки от подушки. — Хотя не могу сказать, что мне было бы совсем неприятно. Но мы же не снимаемся в бесконечной мелодраме. Можешь обойтись без этого, Снейп, — она показала ему язык и вовремя успела сорваться с кровати, избегая его рук.

Он закутался в одеяло:

— Мне теперь без тебя все время будет холодно.

— Я поняла, Северус. Я немного научилась разбираться в том, что ты хочешь сказать и что говоришь на самом деле.

— Но если тебе когда-нибудь взбредет в голову. В конце концов, у женщины...

— Это совершенно не к спеху. Хотя меня радуют твои далеко идущие планы.

Снейп вспылил. Он посмотрел на Гермиону взглядом, приберегаемым для особо талантливых учеников:

— А что я должен предпринять? Незаметно смыться на Аляску? Северный полюс? Луну? Сделать умное лицо и сказать, что мне срочно нужно проверить мои чувства? Года три-четыре? Что согласно представлению большинства, Северусы Снейпы должны таиться и ни в коем случае ни в чем не признаваться? Ни под какими пытками, пока не выждут срок? Брось, Гермиона. Я хочу за тобой присматривать. А для этого ты должна остаться.

— Ну хорошо, — рассмеялась Гермиона. — Присматривай. Вряд ли мне доведется услышать более неромантичное предложение. — И она не стала дожидаться ответа Северуса.

Снейп оставался Снейпом, и Гермиона знала, к кому она возвращалась, только она не теряла надежды на то, что он изменится. Правда, сама толком не понимала — желает ли этого...

* * *

«Гермиона, ты совсем омаглилась», — сказал Северус Снейп, когда она попросила расширить лабораторию и выделить ей свой собственный стол. А потом Гермиона принесла к Снейпу — алхимику, придерживающемуся методов средневековья — множество разных приборов. Он сразу запомнил длинные названия вроде тонкослойной хроматографии, но не стал показывать, что ему интересно. Гермиона попросила приготовить любое зелье, которое она не сможет опознать по цвету или запаху, и она попробует сказать ему, что входит в состав. Снейп презрительно хмыкнул, но просьбу выполнил. Такого зелья Гермиона и знать не могла — он придумал его сам. Она возилась весь вечер, а в одиннадцать он заставил ее принять зелье и выгнал из лаборатории. Гермиона добрую часть ночи прокрутилась в кровати, собрав на себя одеяло и простынь, а утром вскочила ни свет ни заря, даже не взглянув на продрогшего Снейпа. К обеду она выдала ему приблизительный состав зелья. И, честно говоря, он был удивлен — она выписала все ингредиенты, которые он использовал.

— Как это? — спросил Снейп, и Гермиона поняла, что, несмотря на его невозмутимое лицо, он крайне заинтригован.

Через неделю он сам с изумленной улыбкой наблюдал, как по пластинке ползут тонкие полоски, несомненно и точно говоря, что вот здесь — алкалоиды мака снотворного, а здесь — гликозиды наперстянки.

Днем Снейп работал в Министерстве — консультантом по зельям и темным искусствам, к вечеру возвращался домой; день настоящий походил на день предыдущий — его ждала лаборатория, приборы и зелья. И Гермиона. С того дня, как Снейп принял Темную метку, жизнь его, казалось, полетела под откос и стала неуправляемой, но вот теперь, после войны, все вернулось на круги своя, и такая определенность ему нравилась. Он не знал, насколько это нравилось Гермионе, но она молчала. Снейп сказал, что не хочет, чтобы она работала. Она осталась дома. Возилась весь день в лаборатории, читала книги, ждала его. В первый год, когда она была в гостях у Поттера, у нее случились судороги — она забыла, а может, как подозревал Снейп, намеренно не приняла зелье, и он, разозлившись, попросил ее не выходить из дома без него. Гермиона промолчала и тут. Теперь у Поттеров они бывали вместе. Так же, как в Косом переулке, Хогсмиде, в Хогвартсе, в гостях у Минервы, родителей Гермионы и в Министерстве. Гермиона ворчала, что скоро он будет совместно с ней посещать туалет, но Снейп делал вид, что этого не слышит.

Снейп был деспотом и собственником, он казался сильным, но Гермиона знала, что она его уязвимое место. Это вызывало в ней странное чувство гордости и одновременно разочарования. А еще он оставался ее другом. Он занял место погибшего Рона. И место Гарри, которому все чаще было не до Гермионы, и Джинни, с которой у них после войны все так и не наладилось. Гермиона старалась не огорчать Северуса. Не стоит же огорчать друзей, тем более ты точно знаешь, как это сделать, потому что давно изучил их.

* * *

Когда Гермиона на пятом году совместной жизни сказала ему: «Знаешь, Северус, ты иногда бываешь очень трогательным», Снейп усмехнулся:

— Я не совсем понимаю, что означает это слово. Особенно по отношению ко мне.

— Все ты понимаешь, — как-то устало проговорила Гермиона. — Просто, когда я иногда злюсь на тебя и не понимаю порой, почему я вообще с тобой связалась, я вспоминаю, как ты тогда ждал меня у стойки в аэропорту — ты мне показался таким потерянным, в толпе этой — один-одинешенек. Или вспоминаю, как ты даришь какой-нибудь подарок, которого я от тебя и ждать не могла, а потом бродишь весь день по дому. Нет, ты ничего не говорил, но я видела, как спрашиваешь ты, не спрашивая — нравится ли мне хоть немного, а мне так не хотелось тебя огорчать.

— Значит, трогательный — это жалкий? — спросил он. — Жалкий профессор Снейп.

— Отчасти. Но все-таки что-то большее... Кто-нибудь будет готовить ужин?

— Как резко ты сменила тему, я только пытался вспомнить, когда ты была трогательной.

— Ну и когда?

— Трогательно-жалкой... Помнишь, как-то раз, одним дождливым осенним вечером, у тебя снова распухли и заныли колени? Ты как всегда закрутилась и забыла принять обезболивающее — таблетки ли, зелье — неважно. Ты ночью лежала и скулила, как раненое животное, а я проснулся и сначала не понял даже, что случилось и откуда у нас дома больные собаки или кошки. А это оказалась ты...

— Я помню. Кстати, обезболивающее зелье не очень-то помогло, я так до утра и пролежала в полудреме, не хотелось будить тебя.

— Я и не спал. Слушал, вдруг тебе снова будет плохо.

— То есть мы всю ночь как бы охраняли сон друг друга?

— Получается так.

Гермиона вдруг встала с дивана и подошла к окну.

— Интересно узнать об этом столько времени спустя. Интересно узнать, что хоть я до невозможности к тебе привыкла, ты до сих пор меня удивляешь. А какой разновидности трогательности я еще бываю?

Снейп усмехнулся. Гермиона услышала скрип дивана и мягкие шаги Северуса. Он стал прямо за ее спиной, чуть касаясь лопаток. И когда он заговорил, Гермиона почувствовала затылком теплоту его дыхания.

— А еще ты бываешь трогательно-умилительной, — Снейп прервался, и Гермиона услышала, как довольно он хмыкнул. — Когда пытаешься приготовить что-нибудь другое кроме завтрака, обеда и ужина полярника.

Гермиона поблагодарила всех богов волшебного мира за то, что стоит к нему спиной — лицо жарко запылало.

— Когда весь день читаешь какие-то справочники юного кулинара. Заказываешь продукты. И все это со странно виноватым видом. И смущенным. Таким же смущенным, с каким пытаешься испытать на мне очередное блюдо с труднопроизносимым названием...

— Северус, но я просто...

— Гермиона, я не пытаюсь над тобой смеяться. Мне нравится все, что ты делаешь, даже если это неудобоваримо.

— Вот как. Потому ты морщился, но стоически расправлялся с тем тушенным в брусничном соусе мясом? Потому сказал, что оно вовсе не пересолено?

— Ничего страшного со мной не случилось. Зато ты перестала метаться по кухне, краснеть и так крутить вилку в руках, будто собралась завязать ее узлом.

— Вот как... — рассеянно прошептала она, отклонившись назад, пока не уткнулась в Снейпа. Тут почему-то Гермионе вздумалось посмотреть на него, и она, резко вздернув голову, ударилась макушкой о его подбородок. Снейп и не думал, что зубы так оглушительно могут клацать, а от боли в прикушенном языке выступают на глазах слезы. И Гермиона не думала, что Снейп такой жесткий, хотя он всегда был костистый и нескладный.

Пока Гермиона чертыхалась и лихорадочно терла макушку, Северус смотрел на нее, ощущая, как во рту разливается железистый привкус крови, и думая, что с едва терпимым горячим чаем — как он любил — придется повременить. И когда он расхохотался, Гермиона посмотрела на него, недоумевая, но Снейп толком не мог объяснить, почему ему так смешно, он и остановиться-то не мог. Засмеялась и Гермиона, оставив в покое макушку. И в этот миг она подумала, что вот так — друг с другом — можно прожить еще чертову уйму лет.

Отсмеявшись, Гермиона подошла к Снейпу и уткнулась ему в плечо:

— Мы снова почти нигде не бываем.

— Тебе это важно — где-то бывать?

— Нет, то есть — да. Или нет. На самом-то деле мне не очень хочется где-то бывать — я привыкла. Но иногда — можно было бы. Я до сих пор не могу понять, как мне хватает одного твоего общества. Какая-то феерическая хрень.

— Где-то я уже это слышал. Но я тоже довольствуюсь твоим обществом. Куда-нибудь хочешь съездить?

— Гарри — «упоминай пореже его имя, Гермиона» — Поттер пригласил нас на Рождество в Годрикову впадину, если помнишь.

— Я помню. Хорошо. Давай побываем у мистера Поттера.

— Но ты должен пообещать.

— Хорошо. Я не буду сидеть весь праздник с постной миной. Не буду испытывать на Гарри свой взгляд легиллимента, не буду плеваться, созерцая, как поглощают обед Уизли, не буду расширять словарный запас отпрысков Поттера...

— Отлично, Северус. Только ты найдешь что-нибудь другое, я точно знаю. Признайся же, что тебе это нравится. Нравится быть саркастичным и недобрым типом.

— Определенно, да. Не хочу обманывать ожидания окружающих.

— Пойдем спать, уже совсем поздно.

— Хорошо, я только захвачу тебе зелье.

Но когда Гермиона оступилась на пороге, Снейп почувствовал, как холодом сковало затылок, и тотчас захотелось, чтобы это был сон. Он ничего не сказал, просто скинул тапки и медленно пошел за ней на второй этаж. Будто это могло бы что-то изменить, он прикрыл на ходу глаза, но только тихий звук удара заставил его вздрогнуть и открыть их. Гермиона стояла на лестнице, спиной к нему, устало опустив руки. Он вглядывался, пытаясь распознать начинающееся подергивание кисти или конвульсивное подрагивание грудной клетки, но она стояла неподвижно, и Снейп неслышно выдохнул сквозь зубы. Он подошел к лестнице и поднялся — раз, два, три — на каждый шаг старые ступеньки откликались привычным скрипом.

Она бросила, не оборачиваясь:

— Я просто устала, Северус. Мы сегодня весь день мотались в поисках ингредиентов для зелий. Пойдем.

Он старался идти с ней в ногу. Разноголосо плакали старые деревянные половицы.

— Я каждый раз думаю, что это снова вернется.

— Не бойся, — обернулась Гермиона. — Я же не боюсь. Я не боюсь, хотя из нас восьмерых остались только я и Джас. Я не боюсь, хотя от Джас давным-давно не было вестей. И я не жалею, что получилось так, что те, кто не противился чужой воле, живы и здоровы.

— Они живы благодаря вам... Последнее зелье, оно действует, — тихо сказал Снейп. — За те три года, что ты его принимаешь, ни одного приступа.

— Да, Северус. Но только и у Кейт не было приступов, она просто не проснулась утром. Я узнавала результаты вскрытия. Ничего. Как говорят медики маглов — внезапная коронарная смерть. Обычное дело. Перестань. Ты сам на себя не похож. Хватит и того, что я не могу аппарировать. Что каждый раз, когда я берусь за палочку, ты смотришь на меня с тщательно скрываемой тревогой. Что я просыпаюсь по пять раз за ночь. Что детей мне, видите ли, тоже нельзя... Хватит. Да и в конце-то концов, мы вроде бы договаривались, что не станем хандрить одновременно.

— Я не хандрю. Я беспокоюсь за тебя. Я живу с тобой, если ты не заметила, и я давным-давно к тебе привык. Поэтому я...

— Северус, хватит носиться со мной, как с чертовой хрустальной вазой. Я устала от этого. Ты не разрешил мне поехать с экспедицией в Тибет. Не разрешил — на Маршалловы острова. Хотя до этого я три года жила на Аляске — и ничего. Все будет в порядке. Я хочу работать. Я хочу аппарировать. Колдовать как обыкновенный волшебник. Не пить это зелье, от которого я чувствую себя сонной, как осенняя муха.

— Гермиона, — попробовал вставить слово Снейп, но она не дала ему этого сделать:

— И, пожалуй, я начну с завтрашнего дня. Что с тобой, Северус? Ты ли это? Добрый заботливый Северус Снейп... Рохля...

— Странно, никогда не думал, что заботиться о ком-то — это слабость. Гермиона, ты сама хотела, чтобы я изменился, — ответил Снейп, горько усмехнувшись. — Теперь ты же и недовольна результатом.

Гермиона приоткрыла рот, набрала в легкие воздуха, собираясь ответить, но то ли не придумала ничего, то ли не решилась обидеть Снейпа уже больше того, чем обидела. Она развернулась и прошла в спальню.

Гермиона устроилась на самом краешке кровати, так всегда бывало, когда она чем-то оказывалась недовольна. Неприятно, но стоило отдать ей должное — истерик она не устраивала. Снейп, правда, сейчас уже и не знал, что было хуже. Она редко во время нечастых размолвок пробовала мириться первой, но и Снейп тут был упрям. Все, по обыкновению, решалось само собой — когда ходить и молчать становилось более невозможным, то или Снейп, или Гермиона делали вид, что очень нужно что-то спросить. Только по неотложному делу — как можно было подумать другое? И тот, кого спрашивали, подхватывал разговор. Разговор затягивался надолго, заканчивался на втором этаже в спальной, а утром никто и не вспоминал, что вчера они и слова не хотели друг другу сказать. Потому и сейчас Снейп долго вслушивался в раздраженное сопение Гермионы, впрочем отчаянно желая до нее дотронуться, и сам не заметил, как заснул.

Когда он проснулся, уже светало, и в комнате царил полумрак-полусвет, как всегда бывает по утрам зимой. Он не удивился, когда увидел, что Гермионы нет рядом. Он подумал, что она отправилась на кухню — готовить завтрак. В конце концов, была ее очередь, а Гермиона никогда не забывала об этом, даже если они не разговаривали друг с другом. Но в кухне ее не оказалось.

Так же, как в библиотеке. И в лаборатории. А они, вообще-то, собирались сегодня испытать новый газовый хроматограф, и Снейп разочарованно выдохнул — без Гермионы он тут не разберется. К тому времени, как он обошел весь дом, Снейп почти пал духом. И только то, что вещи ее остались на своих местах, не позволило ему окончательно расстроиться. Хотя она могла уйти и просто так. Это же была Гермиона Грейнджер.

Снейп перебрал ее письма. И редкие открытки. Он называл их открытками ни с того ни сего. Она почти не писала ему обычные фразы, которые, казалось, должна была писать. Но, с поправкой на личность, слова — «...самый лучший друг, с которым Гермиона Грейнджер бывает той самой настоящей Гермионой Грейнджер...» — значили все. Или не значили ничего. Чертовы слова. Снейп мотнул головой.

Сидеть в продавленном кресле было приятно. Расправляться со вторым чайником чая тоже. Немного раздражали посторонние звуки за окном — Снейп каждый раз вздрагивал, но и это было вполне терпимо. Наверное, они мало говорили друг с другом о том, что было действительно важно. Наверное, он и впрямь чересчур о ней печется. Непонятно только, почему нельзя было сказать об этом раньше, а не делать вид, будто ее все устраивает. Непостижимая женская логика, точнее отсутствие всякой привычной логики у той, которую он считал самой умной женщиной, попадавшейся ему на пути. Но, так или иначе, Снейп надеялся поговорить с ней, когда она вернется. Он не рассматривал других вариантов. Не мог не вернуться человек, с которым он сидел в парке, забравшись с ногами на скамейку, и пил мерзкий, но горячий кофе из бумажных стаканчиков. «Потрясающая гадость», — пробормотал он, а Гермиона согласно фыркнула. Она не пила кофе, просто смотрела в стаканчик, и горячий пар мелкими каплями оседал на ресницах. Не мог не вернуться человек, с которым так спокойно было сидеть плечом к плечу на скамейке и греть в руках стылые ее ладони.

К обеду он все-таки стал волноваться. К вечеру принялся бродить по залу. Она взяла с собой палочку — ту, которую он сделал для нее — Гермиона не признавала других, а значит, могла аппарировать, точнее, разлететься кусочками по Англии. И не вернется ни сегодня, ни завтра.

Снейп посмотрел на полку, где стояла початая бутылка огневиски и бутылка шерри, и отвел глаза.

Не выход.

Почему двое живущих вместе людей не могут договориться друг с другом так, чтобы не было этого ожидания понапрасну...

Чепуха.

Хотя он по-прежнему пытался сохранять спокойствие, к девяти Снейп решил, что поисковое заклинание вещь, конечно, неприятная, но вполне терпимая. И он бы произнес заветное слово, если бы на улице не послышались шаги. И это определенно кто-то подходил к его крыльцу. И он достаточно привык к ее шагам, чтобы узнать их.

Снейп снова уселся в кресло, взял со столика «Ежедневный пророк» и тут же положил его обратно. Сощурился. Прикусил губу, пытаясь справиться с улыбкой.

Звук открывшейся двери. Голос Гермионы и Поттера. И Джеймса — сына Гарри, питавшего необъяснимую привязанность к Северусу. Джеймс влетел на всех парах в гостиную и остановился.

Хладнокровный Северус Снейп медленно поднялся с кресла. Трогательный Северус Снейп в три неспешных шага добрался до дверного проема. И застыл, рассматривая Гермиону. Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, в одном ботинке, держа второй в руках, поджимая ногу в смешном вязаном носке; румянец горел на щеках, и она смотрела на Снейпа и улыбалась.