Путешествие в лето (гет)

9.

— The Beatles, — уверенно говорю я. Малфой смотрит на меня и отрицательно качает головой:

— Нет, Pink Floyd.

Мы вот уже второй час едем поездом в Йорк. За окном мелькают поля и леса, равномерный стук колес успокаивает и убаюкивает, а мы спорим — кого же можно считать лучшей группой всех времен и народов.

— Битлы были первыми, — резонно замечаю я, но Скорп только скептически улыбается:

— И что? Разве это твой самый веский аргумент?

— Ну послушай. Ни одна группа никогда не имела такой популярности, как ливерпульская четверка. И вряд ли когда-нибудь появится кто-то, у кого получится их переплюнуть. Они зажгли огонь — настоящий. В их музыке жизнь — настоящая, бурлящая, сильная. Они чувствуют! Под их песни влюбляются, плачут, знакомятся, занимаются любовью. Если бы не они, рок-н-ролл вообще был бы неполноценным! — он кивает и улыбается как-то загадочно. Я не могу сдержаться и провожу пальцами по его щеке, он ловит мою руку и целует ладонь.

— Я полностью с тобой согласен. Эти четверо перевернули мир. Но Pink Floyd... Они по-настоящему великие. В их музыке — космос, Вселенная, в их музыке неведомый мир. Они открывают глаза. Ты понимаешь, после прослушивания "Dark Side of the Moon" взгляд на жизнь меняется! После "Wish you were here" хочешь влюбиться. И это я еще молчу про Стену, которую пытаешься разбить в себе каждый день. Это как... как параллельный мир. В их музыке боль. И глубина. Там — бездна. Там — бесконечность.

— Ты так говоришь... — и дыхание у меня перехватывает, и договорить я не успеваю, ведь наши губы встречаются, и все споры в мире уже не кажутся такими уж важными.

За окнами поезда садится солнце, и начинают свои песни сверчки. Мы едем на север, так и не разобравшись, кого же можно называть лучшей группой всех времен и народов.

10.

Улица пустынна — все спрятались от жары в ближайших барах. Солнце палит немилосердно, мы сидим на лавке, пытаясь втиснуться в тень захудалого несчастного деревца с пожелтевшей листвой. Городок пыльный, мы здесь только на несколько часов — подкрепиться и купить провизии в дорогу. И вперед, вперед — к озерам, к воде, к свежему воздуху, к ветру... Мне жарко и изнуряюще, я уже вся мокрая от пота, хочется умыться ледяной водой, чтобы она опалила щеки, хочется дышать глубоко. Скорп сосредоточенно изучает карту, а я жду. Скукотища.

— Может, пойдем уже? — с надеждой тяну я, а Малфой лишь поднимает на меня виноватые глаза:

— Еще чуточку подожди. Потерпи, рыжик, — улыбается и целует нежно в щеку. Я тяжко вздыхаю и от нечего делать начинаю разглядывать старика, идущего по тротуару.

Он высок и худощав, у него аккуратная седая борода, а лицо все в морщинах. Он идет быстро, хоть и опирается на трость, идет уверенно, не боясь оступиться. У старика глаза цвета моря, и в них столько жизни, столько блеска, что я невольно задумываюсь: а будет ли у меня в глазах столько озорства и радости в его годы? Старик осматривает пустынную улицу и начинает переходить дорогу.

Все происходит слишком быстро. Слишком быстро из-за угла вылетает на огромной скорости черный автомобиль, слишком быстро за ним поднимается стена пыли, слишком быстро он меняет направление движения и сбивает старого человека с тростью, переходящего дорогу... Все происходит слишком быстро, вот только старик падает на землю как будто в замедленной съемке. И в глазах у него нет боли, в них только искреннее, всепоглощающее удивление.

Мы со Скорпом схватываемся с лавки почти одновременно. У меня нет сил кричать, у меня в мозгу только одно — лишь бы не умер, лишь бы не умер... Я падаю возле старика на колени, у него кровь из уха, рука вывихнута и открытый перелом ноги. Он не кричит и не стонет, он лишь смотрит на меня своими зелеными удивленными глазами и хрипло, прерывисто дышит. И уже не важно, откуда вокруг столько людей, не важно, куда подевался черный автомобиль, уже не важно ничего, кроме одного — он дышит.

— Малфой, — голос у меня хрипит и дрожит, ладони перемазаны чужой кровью, а взгляд умоляющий. — Малфой, лечащие чары. Это же седьмой курс. Я же еще не умею...

У Скорпиуса глаза почти безумные, он выхватывает палочку из заднего кармана джинсов, проводит ею над телом старика, шепчет непонятные мне формулы и заклинания, и кровь останавливается, она уже не хлещет безудержным фонтаном, и раны затягиваются на глазах, и дыхание у старика выравнивается, и с его лица уже почти отступает боль...

И только тут я понимаю, что вокруг нас столпились маглы плотным кольцом, только тут замечаю пристальные взгляды, полные удивления и ужаса, только тут я начинаю ощущать, как на них волнами накатывает липкий панический страх. В звенящей тишине слышатся хлопки аппарации.

— Авроры, — выдыхает Скорп. — Сматываемся.

Он хватает меня за руку, я чувствую его холодные пальцы на своем запястье, и меня затягивает в душную темную трубку.

11.

Мы аппарируем посреди какого-то леса, и я падаю на прошлогоднюю листву, не в силах больше стоять на ногах. Меня трясет, словно в лихорадке, моя красная майка мокра от пота, нос забит пылью, а руки перепачканы кровью. От ее тошнотворного сладковатого запаха становится дурно, и я закрываю глаза. Скорп садится рядом и обнимает меня сильно-сильно, и я вжимаюсь в него, растворяюсь в нем, я цепляюсь за него, словно за последнюю надежду. Он тут, он рядом. Ну же, Лили, успокойся. Все же хорошо.

Хлопок аппарации раздается минут через семь. Конечно, для такого аврора, как мой папа, отследить след перемещения не составляет большого труда. Он стоит, смотрит на нас и хмурится. Он мрачен, в зеленых глазах злость и непонимание, в них боль и что-то еще, чего я никак не могу прочитать.

— Кто? — только и спрашивает он, сверля нас пронзительным взглядом.

— Я, — ровно отвечает Малфой, не выпуская меня из объятий. Отец мрачнеет еще больше.

— Вас видели тридцать шесть взрослых маглов и три ребенка. Ты понимаешь, насколько это серьезно?

— Папа, он же умирал! Еще немножко — и этот старик умер бы у меня на руках! — мои глаза полны отчаянья, и я снова цепляюсь за Скорпиуса, но дрожь даже и не думает утихать. Папа смотрит на нас долго-долго и молчит, потом вздыхает, снимает очки и потирает переносицу. И в жесте этом столько усталости, что мое сердце сжимается.

— И как мне прикажешь вас из этого дерьма вытаскивать? — он стягивает с плеч тяжелую аврорскую мантию и бросает ее прямо на землю. — Теоретически ваше дело должно быть передано в суд.

Мы молчим, потупив взгляды. Малфой гладит меня по спине, я смотрю на него и удивляюсь: и как ему только удается оставаться таким спокойным?

У папы взгляд колкий, папа нервно лохматит волосы и сжимает кулаки. Затем вытаскивает волшебную палочку, делает легкий взмах, и через мгновенье вглубь леса уже мчится сияющий серебристый олень.

— Я послал Патронуса твоему отцу. Отмазать-то я вас отмажу, но просто так это дело оставлять нельзя. Может, хоть он научит тебя уму-разуму. Лили, ты возвращаешься домой. Сейчас же.

Внутри что-то обрывается. Холод расползается от сердца по всему телу, и я только ошарашенно перевожу взгляд с отца на Скорпа. Прервать путешествие? Из-за того, что полчаса тому назад мы спасли жизнь одному маглу? А как же Глазго, как же Лох-Несс, как же Ирландия, в конце концов?

Драко Малфой аппарирует в нескольких метрах от нас, и выражение его лица обещает нам всем долгую и мучительную смерть.

— Поттер, — он коротко кивает отцу и останавливает взгляд на Скорпиусе. Глаза у него серые-серые, и в них столько злости, что я невольно съеживаюсь.

— Натворили делов, детишки? — он говорит спокойно, не повышая голоса, но мне мучительно хочется убежать. Чувствую себя ужасной трусихой.

— Ну и кто тебя просил спасать этого магла? Ему семьдесят семь, ему и так недолго осталось! Кто тебя просил, я тебя спрашиваю? — Скорпиус спокойно смотрит в глаза своему отцу и молчит.

— Я, — выдыхаю судорожно. — Это я его просила.

Драко Малфой содрогается, как от удара, переводит взгляд на меня, затем оборачивается к папе:

— Видишь, это все поттеровское тлетворное влияние, — его голос как-то враз теряет всю невозмутимость, а руки Скорпа сильнее прижимают меня к себе.

— Отец, успокойся, — в голосе звенит предупреждение, но Драко от этих слов словно взрывается:

— Успокоиться?! Ты просишь меня успокоиться?! Я бросаю все свои дела и лечу сюда, потому что у тебя вышибло последние остатки мозгов, а ты просишь меня успокоиться?! И я должен здесь в ноги кланяться чертову Спасителю Мира, который соизволил вытащить тебя из этого дерьма, как будто мне унижений после войны мало было!

— Малфой, ты как был истеричным хорьком, так им и остался! — у папы лицо потемнело от злости, он еле-еле сдерживает ярость. — Я делаю это ради своей дочери! Забирай своего красавца и проваливай отсюда!

— Да кто ты такой, чтобы мне указывать? Привык быть центром мира, привык командовать? Так вот: со мной это не пройдет!

— Оставь свое красноречие для своих подданных, Малфой!

— Смотри, они уже перешли на личности, — шепчет мне Скорп прямо в ухо и ухмыляется. — Мы, похоже, здесь лишние.

Я смотрю на отцов, стоящих друг напротив друга, кричащих и матерящихся, я кожей ощущаю ненависть, исходящую от них. Воздух вокруг них полон напряжения, кажется — поднесешь спичку, и все вспыхнет. Я смотрю на отцов и удивляюсь: разве возможно так сильно ненавидеть?

— Ты прав. Мы здесь лишние, — я вздыхаю грустно, беру Скорпиуса за руку, и мы аппарируем.

12.

Мы перемещаемся несколько раз, чтобы отследить маршрут аппарации было невозможно. В итоге останавливаемся в одном из отелей Мидлсбро. Меня охватывает усталость, но дышится уже легко. Нервы отпустили, дрожь в руках прекратилась, но я все еще ощущаю пыль в носу, а мои руки все еще обагрены кровью. Я хочу в душ.

Вода смывает с меня все. Смывает тяжелый день, страх и непонимание, смывает чужую злость и чужую ненависть. Мне уже легче дышать, в ушах уже не звучат крики наших отцов. Я выхожу из душа — мокрая, свежая, спокойная. Я снова чувствую лето.

Скорп сидит на кровати — напряженный и взволнованный. Он смотрит в одну точку и даже не поворачивает головы.

— Лили... — говорит он. — Лили, как ты думаешь, они подерутся?

— Ну, мой папочка, может, и врежет разок-другой твоему, — хмыкаю я, вытирая влажные волосы полотенцем. — По-моему, он заслужил.

— Лили, это нам не мешало бы врезать разок-другой, — Скорп вздыхает, а я едва не роняю полотенце из рук.

— Чего? Малфой, с тобой все в порядке?

— Отец был прав, — в серых глазах столько горечи, что я не могу в ней не утонуть.

— Эй, может, серия аппараций все-таки не пошла тебе на пользу?

— Отец был прав. Если бы мы хоть на секундочку включили мозги, то догадались бы наложить дезиллюминационные чары или чары Невнимания. Но нет же, мы колдовали на глазах у маглов, и теперь авроры с ног сбиваются, изменяя им память.

— У нас не было на это времени. Он бы умер, уж ты-то должен это понимать! — раздражение во мне растет с каждой минутой, каждым словом, слетевшим с его губ. Тех самых, с трещинками. Я глубоко вдыхаю и отворачиваюсь к парню спиной. И бросаю, с трудом скрывая разочарование и злость: — Твой отец неправ.

Там, за спиной, слышится вздох.

— Это только трезвый взгляд на вещи. Мы просто дураки с тобой, Лилс.

— Дураки? Значит, спасение чужой жизни для тебя — просто глупость? — и голос мой все тише, и до боли хочется закрыть лицо руками, зажать ладонями уши и не слушать его, не слушать, не слушать...

— Я этого не говорил...

— Так, может, твой отец прав и в том, что это все дурное поттеровское влияние? — мне хочется кричать, мне хочется наброситься на Скорпа, встряхнуть его как следует, проорать ему на ухо: «Очнись, дурак, очнись, это же я, Лили Поттер, это же я, я не могу ошибаться! Мы все сделали правильно, слышишь меня?!», но я все так же стою к нему спиной, не в силах повернуться и взглянуть в его глаза.

— Ты преувеличиваешь, — его голос спокоен, а во мне уже все кипит, и слова рвутся наружу, слова скачут у меня на языке, дразня. И я поворачиваюсь, и я кричу в его красивое загорелое лицо, кричу со всей яростью и всей обидой, накопившейся во мне:

— Да он же чертов Пожиратель, как ты можешь с ним соглашаться?!

Он вскакивает на ноги и за мгновенье оказывается возле меня. И глаза его, серые-серые, полны злости и огня, и взгляд его режет ножом, и в его лице я вижу что-то опасное, что-то малфоевское, что-то, чего я никогда там не видела прежде, и он шипит, выплевывает слова в ответ:

— Так что же ты не думала об этом, когда спала со мной, а, Поттер?

Удар получается очень точным. Я бью кулаком, как когда-то учили братья, я бью со всей силы, какая только есть в моем теле, и когда костяшки пальцев врезаются в его скулу, главное не скривиться от боли самой. Он пошатывается и отступает шаг назад, он смотрит на меня, как будто видит впервые, он разворачивается резко, идет быстро и оборачивается только у двери, чтобы бросить:

— Никогда не смей трогать мою семью, Поттер. Никогда.

Дверь хлопает очень громко, и я медленно оседаю на пол.

13.

Тишина давит на голову, мешая думать. Я закрываю глаза, я твержу про себя: «Он неправ, он неправ, он неправ...». С мокрых волос на пол падают капли воды.

Я сижу на полу, а в ушах звенит от тишины, я сижу на полу, а сердце в груди колотится, словно у испуганного кролика. Мне больно.

И я не могу больше в тишине. Руки снова дрожат, но я как-то вынимаю из рюкзака плеер, как-то разматываю наушники, как-то включаю спасительную музыку. В мою голову врываются гитары, и меня всю передергивает: в ушах играет Pink Floyd. Его любимый Pink Floyd.

Hey you, out there in the cold

Getting lonely, getting old

Can you feel me?

Сигарета дрожит в пальцах, а зажигалка все никак не хочет дарить мне вспышку пламени. У меня нет сил искать волшебную палочку, у меня вообще нет сил. Каждый звук причиняет почти физическую боль, но просто выключить музыку я не могу. Я, наконец, прикуриваю, жадно вдыхаю дым, задерживаю дыхание. Мне вдруг становится холодно, я подтягиваю колени к подбородку, обхватываю их руками, но не перестаю дрожать. И снова судорожно вдыхаю дым.

Hey you, standing in the aisles

With itchy feet and fading smiles

Can you feel me?

Взгляд натыкается на зеркало, и я содрогаюсь. Кто ты, бледная, измученная девочка с мокрыми волосами и сигаретой в руке? Что с тобой сделали? Почему в глазах твоих столько боли и безысходности? Почему смотришь на меня так, словно ты не видела света уже несколько лет? Тусклая, измученная, несчастная девочка. И по щекам текут соленые ручейки... Впервые за четыре с половиной года.

Hey you, don’t help them to bury the light

Don't give in without a fight!

И мне хочется кричать, но все силы уходят на то, чтобы просто дышать. И мне хочется сорваться с места, хочется разбить это чертово зеркало, чтобы та девочка не смотрела на меня, но отвести взгляд просто невозможно. Мне хочется проклинать весь мир, и в первую очередь — себя. Мне хочется открыть окно, потому что воздух в комнате слишком спертый, слишком вязкий... В комнате слишком пахнет Скорпиусом.

Hey you, out there on your own

Sitting naked by the phone

Would you touch me?

Я сижу на полу, и сигарета тлеет в моих пальцах. Я плачу и не вытираю слез, слишком много их во мне собралось за эти годы. У меня мокрые волосы и глаза цвета бренди, в которых не осталось и единого намека на блеск. Я смотрю на свою руку, которая все еще ноет после удара, смотрю — и мне снова хочется ударить, только на этот раз — себя. Потому что он был прав.

Hey you, with you ear against the wall

Waiting for someone to call out

Would you touch me?

Поздравляю тебя, Лили Поттер. Он ушел и хлопнул дверью, теперь ты можешь сколько угодно сидеть на полу и плакать, теперь ты можешь курить, сколько тебе вздумается, он ушел, Лили. Ты сделала для этого все, от тебя зависевшее.

Hey you, would you help me to carry the stone?

Open your heart, I'm coming home.

Пепел падает прямо на пол, я краем сознания думаю о какой-то пожарной безопасности, хотя сейчас это кажется лучшим выходом — сгореть, забыться, исчезнуть, только бы не чувствовать. Только бы представить, что не было в моей жизни сегодняшнего дня, что все это дурной затянувшийся сон. И я даже щиплю себя. Надежда умирает, хоть и последней.

But it was only fantasy.

The wall was too high,

As you can see.

No matter how he tried,

He could not break free.

And the worms ate into his brain.

Он был прав, он был прав, он был прав. Это стучит в моем пульсе, это живет во мне, и я кричу от боли, от вины, от летней жары, от безумия. Я поднимаюсь на ноги, я делаю первых несколько шагов и хватаюсь за стену. Я должна его найти. Найти, обнять и больше никогда не отпускать от себя, извиняться, хватать за руки, сцеловывать обиду с уставших глаз, дать почувствовать, что жизни без него нет. Что воздух слишком пропитан его запахом, — мята и сигаретный дым — что душа моя никогда не успокоится, если его не будет рядом. Я должна его найти.

Hey you, out there in the road

Always doing what you're told,

Can you help me?

Дверь за моей спиной закрывается очень тихо. Каждая ступенька — маленький рубеж, моя маленькая победа над самой собой. Меня все еще трясет, да и слезы текут по щекам без остановки, глаза застилает пелена, я почти ничего не вижу перед собой, но спускаюсь — осторожно, медленно. Я должна его найти, иначе я умру. Иначе мы умрем.

Hey you, out there beyond the wall,

Breaking bottles in the hall,

Can you help me?

Я вижу его в баре внизу. Он сидит спиной ко мне, у него в руке стакан с чем-то, очень напоминающим виски, а пепельница рядом сплошь забита окурками. Он нервно лохматит светлые волосы свободной рукой и делает еще один жадный глоток. Я смотрю на него и почти физически ощущаю его боль — зеркальное отражение своей собственной.

— Скорп... — мой голос хрипит, и он вздрагивает, оборачивается, и на лице его — изумление и мука.

— Лили, ты что, плачешь? — и он тянет ко мне руки, и его шероховатые пальцы касаются моих мокрых щек, и я закрываю глаза, растворяюсь в прикосновении.

— Скорп, — шепчу сквозь слезы, — Скорп, извини, я не знаю, что на меня нашло, я такая дура, Скорп, прости, я же дышать без тебя не могу, прости, прости... — и он притягивает меня к себе, и я падаю к нему на колени, прижимаюсь, я похожа на маленького слепого котенка, а он целует мои глаза, а он обнимает крепко, а он...

— Это ты меня прости, наговорил глупостей...

— Нет, это я все начала, я...

— Девочка моя... — и гладит нежно мокрые волосы мои, собирает губами слезы с лица, дышит прерывисто. — Девочка моя, это их война. Их. Не наша.

— Не наша, — эхом повторяю я, закрывая глаза. И добавляю тихо-тихо: — Hey you, don't tell me there's no hope at all, together we stand, divided we fall.

Я кожей чувствую, как он улыбается.