Однажды в Австралии (джен)

Быстро сказав: «Извини, Гермиона, я к соседям!», Гарри вышел из дома. Грейнджеры, кажется, этого и не заметили...

Женщина — она представилась как мисс Элинор Льюис — тогда, на крыльце, спросила:

— Вы знаете этого человека?

Гарри, забирая бумажник с фотографиями, ответил:

— Он — мой крёстный отец.

При этих словах соседка родителей Гермионы будто заискрилась от счастья — и если бы Гарри не был так уверен, что видит её впервые в жизни, то решил бы, что она ждала его и так счастлива, потому что, наконец, встретила. А гостья, улыбаясь, пригласила его на чай и добавила, что он может звать её просто Элли. Так и сказала:

— Гарри, зовите меня просто Элли.

И только через несколько шагов, уже за калиткой, он сообразил, что не называл своего имени этой женщине. Гарри обогнал её, остановил и, удерживая за плечо, спросил:

— А вы его знаете?

— Я все расскажу за чаем, — пообещала она. — И, пожалуйста, отпустите меня.

Гарри смутился. Сама ситуация была подозрительна, но опасности он не чувствовал. Однако если отстраниться и взглянуть на происходящее трезво, всё выглядело так, словно его хотели удалить от Гермионы и её родителей, разделить двоих волшебников, в паре, несомненно, более сильных, чем поодиночке.

— Гарри, — в глазах женщины появились слёзы, в голосе читались обида и досада, — я не видела его четыре года и не увижу больше никогда. Но могу ли я хотя бы расспросить о нём близкого человека?

Молодому волшебнику стало стыдно. Черт бы побрал семь лет беготни от Волдеморта и за ним — так и до паранойи недалеко!

— Простите, — пробормотал он, опустил руки и пошел рядом с Элли. — В последнее время такая жизнь была, что теперь за каждым углом мерещится...

— Я понимаю, — ответила она, и Гарри показалось, что действительно понимает.

* * *

Дом у Элли оказался очень уютным — отделка пастельных тонов, плетёная мебель, рукодельные вещицы повсюду, детские игрушки, одежда, обувь... Поймав взгляд Гарри, задержавшийся на миниатюрных сандаликах, женщина пояснила:

— Это сына. Они с моей сестрой гуляют сейчас, но скоро вернутся.

И улыбнулась. Она вообще много и охотно улыбалась, как успел понять Гарри за несколько минут их короткого знакомства, но эта улыбка была особенной. Элинор Льюис очень любила своего ребёнка.

Тем временем хозяйка провела его в гостиную, где, к удивлению гостя, был камин — не электрический, а обычный, какие он привык видеть в домах волшебников, с настоящими углями и золой. Внутри зашевелилось какое-то смутное подозрение. Оно усилилось, когда Элли, не дав Гарри рассмотреть фотографии на каминной полке, усадила его в кресло, стоящее спиной к камину, а сама села напротив. Гарри впервые по-настоящему осознал наставление Грозного Глаза — не совать палочку в задний карман штанов. Не потому что ползадницы может отхватить, а потому что доставать, если не стоишь на ногах, неудобно. Он внутренне насторожился, готовый в любой момент сорваться с места, а Элли заговорила:

— Однажды поздним осенним вечером — а в этой части света май — конец осени — я пошла в церковь. Падре не оказалось на месте, поэтому я, ища его, отправилась на задний двор, где он обычно проводил свободное время, ухаживая за цветами. Отец Стефан — не только мой духовник. Он всегда поддерживал нашу семью, и после смерти матери я часто ходила к нему за советом. В тот день я серьёзно поссорилась с сестрой, однако, выйдя из церкви с чёрного хода, увидела такое, что забыла о нашей ссоре надолго: на месте любимой и лелеемой отцом Стефаном альпийской горки, разгребая камни когтистыми лапами, стоял диковинный зверь — передняя половина тела у него была орлиной, а задняя — как у коня. На спине же у него в позе наездника восседал человек, судя по виду, перенёсший немалые лишения. Отец Стефан выговаривал ему за разрушенный цветник, на что получил ответ, что приземляться было больше негде, и что всё можно восстановить в мгновение ока.

Гарри рассмеялся. Это было вполне в духе Сириуса: разнести чью-то клумбу, сказать, что хозяин — сам дурак, а потом вернуть всё в прежний вид одним взмахом палочки.

— Похоже, Гарри, вы наконец-то перестали думать: стоит ли меня заклясть, и как это сделать, — заметила Элли, чуть прищурившись — чёрт, совершенно как Сириус!

Молодой волшебник только после её слов осознал, что уже минуту как сидит в относительно расслабленной позе и даже мысленно не тянется за волшебной палочкой. И что ему весьма неловко от её прямоты — сходную реакцию он наблюдал у себя только при общении с Луной, которая совершенно ненамеренно парой фраз вгоняла человека в краску. А Элли продолжила рассказывать, и на её лице вновь появилась какая-то особенная улыбка — только уже немного по-другому особенная, и Гарри понял — эта улыбка предназначалась его крёстному. Тому, кого она больше никогда не увидит и никогда не забудет.

— Когда они заметили меня, отец Стефан сказал: "Этот мародёр — мой старый знакомый, Сириус Блэк". И попросил меня позаботиться о нём, пока сам будет ухаживать за гиппогрифом — этим полуорлом-полуконём, который к тому моменту успел перетоптать ему половину цветов. Так Сириус поселился в моём доме. Шансов выдать его и тем нарушить обещание, которое я дала отцу Стефану, у меня почти не было: с соседями я всегда общалась мало, гостей не принимала, а сестра уехала в школу до середины декабря. Вы спросите, Гарри, как я согласилась принять у себя беглого осуждённого, убийцу и клятвопреступника? Да, фотографии, по которым, к слову, его при всем желании было не узнать, дошли до нас за несколько месяцев до этих событий. Как и газетная история, к ним прилагавшаяся и обеспечившая его имени дурную славу. Можете назвать меня легковерной, ничего не смыслящей в опасностях окружающего мира, наивной и глупой — да как угодно! Как угодно называйте, только глядя в тот момент ему в глаза, я уже не верила ничему, что было написано в газетах — наших ли, английских ли — неважно.

Гарри явственно вздрогнул, но Элли, погрузившаяся в воспоминания, этого не заметила.

— Так Сириус начал жить у меня. Первое время ел всё, что не было приколочено, и без умолку болтал, словно давно уже не разговаривал с живым человеком, пока я перешивала ему одежду отца Стефана. Я ведь тогда ещё не знала об Азкабане почти ничего. И мылся разве что не часами, а из душа выходил настолько счастливым — точь-в-точь пёс из речки. Не представляю, как можно двенадцать лет просуществовать...там...и остаться человеком.

"И не надо представлять", — подумал Гарри, ощущая, как горло словно сдавливает чья-то рука.

— В первый же вечер отец Стефан заглянул к нам и, когда мы ненадолго остались одни, сказал мне очень важные слова: "Я знаю этого мальчика с двенадцати лет. Когда я венчал его друзей, он казался счастливее них самих. Когда я крестил их сына, он держал его на руках бережно, словно собственного. Когда Поттеры погибли, он на этих же руках вынес их из разрушенного дома. Он — не предатель и не убийца, но, к сожалению, у меня нет доказательств, которые можно было бы предъявить человеческому суду".

Я спросила тогда, зачем отец Стефан рассказал мне это — ведь он всегда понимал людей, и наверняка понял, что нет нужды успокаивать меня и убеждать в невиновности Сириуса. Уже тогда... А он ответил: "Его самого нужно в этом убедить". И ушёл, напоследок посоветовав ничему не удивляться.

Правильно, анимагов-то я до того не видела. Перепугалась однажды чуть не до обморока... Сириус полдня извинялся, а оставшиеся полдня потратил на то, чтобы разогнать кур миссис Палмер по всей улице — только из-за того, что я сказала, что у неё противный характер.

Для нас потянулись бесконечные дни. Бесконечно длинные и бесконечно счастливые. Каждое утро я просыпалась, гадая, что же еще узнаю о Сириусе, а он с каждым днём раскрывался, оживал, словно оттаивал после долгой-долгой зимы. Удивительный, неповторимый, яркий, словно звезда, по которой был назван. Не смеяться вместе с ним было невозможно. А во время дождей на него нападала тоска — такая глубокая и неизбывная, что разрывалось сердце. Как можно было оставить такого человека в одиночестве? Как можно было его не любить?

Гарри ощутил, как горе от потери крёстного вновь ожило болью в душе — едкой, всепоглощающей и настолько сильной, что ему вновь явились его давние кошмары. Сириус, запертый в ненавистном доме предков наедине со злобным портретом мамаши и полусумасшедшим эльфом... Сириус, с лёгким удивлением на лице падающий за чёрный занавес Арки... Молодой человек порадовался, что Элли во время рассказа встала из кресла и отвернулась к окну — он не хотел, чтобы кто-то сейчас видел его лицо.

— Я любила наблюдать, как он пишет письма и слушать рассказы о школьных годах и о крестнике, сыне лучшего друга — в такие моменты Сириус словно молодел лет на двадцать. А он любил плавать в океане — мог нырнуть собакой, а вынырнуть человеком, или наоборот, любил проводить дождливые вечера у камина с кружкой грога в руках, любил пугать соседских кур и играть с детьми. Любил жизнь.

На этих словах Элли отвернулась от окна и, поглядев на Гарри, грустно вздохнула. Он провёл ладонью по щеке и с удивлением заметил, что плакал. Молодой человек стал вытирать следы слёз, но хозяйка дома поймала его за руку и покачала головой:

— Не нужно стыдиться. Если никогда не плакать, можно заработать инфаркт в весьма раннем возрасте.

Гарри улыбнулся, и Элли добавила:

— Так говорил мой дедушка. Он прожил девяносто семь лет. Многие считали, что у него каменное сердце, но я до сих пор вспоминаю его рассказы о бабушке.

— Вы — необыкновенная женщина, — искренне сказал Гарри и вдруг почувствовал, что счастлив тому, что она была рядом с Сириусом, любила его и поддерживала.

Элли покраснела и воскликнула:

— Не смущайте меня комплиментами, Гарри! Мне и так неудобно, что я, заманив вас сюда, собиралась расспросить, а на деле говорю сама.

Гарри пробормотал в ответ что-то нечленораздельное, а она заметила:

— Но если уж на то пошло, самого главного я вам ещё не поведала.

Он с удивлением уставился на Элли, а женщина встала с кресла, взяла с каминной полки одну из фотографий и протянула ему. Фотография была обычной, неволшебной, но Гарри находил в них какую-то особую прелесть. Фигурки людей, замершие в момент съёмки, были правдивее псевдоживых подвижных волшебных снимков. На фото, которое протянула ему Элли, были изображены три человека: она сама в легком платье в бело-голубую клетку; рядом, на корточках — чернокудрая девушка в джинсах и бейсболке — тень от козырька падала на лицо, и его было не разглядеть, виднелась только улыбка, такая же мягкая, как у Элли.

Уловив вопрос в выражении лица Гарри, она пояснила:

— Это моя сестра. Нила. Скоро они придут, и вы познакомитесь. А вот это — мой сын.

Юноша вернулся к фотографии и внимательно посмотрел на ребёнка, стоявшего рядом с сестрой Элли. Мальчонка — года два-три на вид, не больше — был совершенно непохож на мать. Тёткины чёрные кудри и большие серые глазищи — ну и что тут от светловолосой голубоглазой Элли? Видимо, это было написано у Гарри на лбу, потому что она рассмеялась и сказала, отведя взгляд:

— Сама удивляюсь, почему так. Мы ведь неродные, Нила — приёмная.

Гарри снова посмотрел на ребёнка. И на дату в углу фотографии — двадцатое ноября девяносто седьмого. Он словно видел уже где-то этого мальчика, но не в таком ракурсе. Вот только где? Гарри встал, обернулся к каминной полке. На ней было много фотографий, и некоторые из них двигались.

Вот оно! Двигались! Гарри вновь всмотрелся в черты ребёнка — теперь он не замечал на снимке больше никого. Волшебник стоял как статуя, ошарашенный своей догадкой. Он узнал мальчика не потому, что видел его раньше, а потому что совсем недавно, прибирая чердак на площади Гриммо, нашёл несколько детских фото Сириуса. Те фотографии были живыми, эта — не двигалась, но на них было словно одно лицо. Сроки посчитались сами собой. Ребёнку на снимке должно быть не больше двух с половиной. На вид похоже...

— Сириус... Он знал? — сглотнув неожиданно возникший в горле комок, спросил Гарри.

— Нет, — ответила Элли. — Он никому не оставил адреса, никогда не писал. Зная, что он вынужден скрываться, мы не пытались его найти. Так что Сириус не мог знать, что на другом конце света у него растёт сын. Я хотела поехать в Англию, когда Таир подрастет...

— Кто? — переспросил Гарри, решив, что ослышался.

Элли, вспоминая, улыбнулась:

— Я однажды спросила у Сириуса, почему он носит такое необычное имя. А он ответил, что это семейная традиция — называть детей в честь самых ярких звёзд. Правда, больше о родственниках не заговаривал.

— Он их терпеть не мог — практически всех, — невесело усмехнулся Гарри.

— Ну, вот видите — вы ещё немало можете мне рассказать, — ответила Элли. — А я тогда решила, что это будет хорошо. Для других вышло, что на полное имя Нилы похоже. Гарри, — вдруг спросила она, — ведь Альтаир — красиво звучит, разве не так?

— Очень, — согласился он, чувствуя, как теплеет в груди.

Снаружи стукнула калитка, Элли побежала в прихожую, а Гарри поспешил вернуть фотографию на место. Он неожиданно понял, что ему не терпится увидеть этого мальчика. Сына Сириуса.

Слышно было, как открылась входная дверь, раздались голоса — детский и два женских, а Гарри замер, не веря глазам. Со снимков, стоявших на каминной полке, кроме Элли и кудрявого глазастого ребёнка, на него смотрела молодая Беллатрикс Лестрейндж.