Ящик Пандоры (джен)

Даже сейчас, когда я изучаю небо через телескопы и карты, я не могу отделаться от детской привычки загадывать желания на падающие звезды. Да и желания мои не сильно меняются с годами. В свой двадцать один год, я также мечтаю о возвращении родителей, как и в семь лет.

— Потрясающий результат, мисс Лестрейндж, — отмечает преподаватель, придирчиво изучая очередное мое эссе.

Я улыбаюсь, старательно скрывая пренебрежение. Знает ли она, что я нуждаюсь в ее похвале, да и вообще во всей этой Астрономической Академии, чуть меньше, чем в похвале Дамблдора, любителя грязнокровок и борцов с нашим мерзким серпентарием? У меня было множество причин поступить в Академию, но ни одна из них не малейшим образом не связана с жаждой знаний. Благодаря урокам дедушки я знаю об астрономии намного больше любого студента, да и что греха таить — любого преподавателя. Просто…

Просто я хотела прекратить бесконечные ссоры с дедушкой, который, начиная с моих юных лет, твердил мне об том, что я должна выйти замуж, как все достойные представительницы рода. Я уважаю семейные традиции, но чувствую, что семейная жизнь совсем не для меня. Единственная семья, которая мне нужна, это мои родители, по-прежнему гниющие по воле этого поганого министерства в тюрьме среди моря и скал. Я ведь даже ничего не имею против названных им кандидатов. Все Слизеринцы давно стали для меня семьей, а гостиная змеиного факультета — моим оплотом, единственным местом, кроме дома, где я чувствовала себя в безопасности. Только они одни и могли защитить меня от бесчисленных нападок всех других студентов, которым нимало не мешали преподаватели. Не удивлюсь, если они даже жалели о том, что за издевательства над ребенком Лестренжей нельзя было начислить пару сотен лишних балов. Если бы только Гриффиндору! Куда там, даже флегматичные Хаффлпаффцы и рассудительные Рейвенкловцы были не против пихнуть меня лишний раз или испортить мне заклятье и, улюлюкая, припомнить мне все мыслимые и не мыслимые грехи родителей. Вот только они не знали, что с ненавистью к ним, моя любовь и восхищение родителями разгорается все сильнее, с каждой новой вспышкой их злости. Они были правы. Тварей, желающих снять с тебя заживо шкуру, нужно убивать пока они еще бессильны напасть на тебя в темном переулке, точнее коридоре Хогвартса. Нам, Слизеринцам, не оставалось ничего, кроме как приползать в подземелья и, греясь в зеленом свете факелов, зализывать раны, строя планы мести. Раздоры и юношеские ссоры были слишком большой роскошью, когда вся школа была против нас. Но романтика была последним, в чем я нуждалась. Дань традициям меркла перед моими мечтами стать достойной своих родителей, которых я по-прежнему отчаянно и безнадежно ждала.

Семейные традиции были для дедушки всем. Но звезды для него были большим. Поэтому он не смог отказать мне в желании изучать дальше любимую им науку. Он принял мой выбор, хотя выбора у меня практически не было. Мысль о том, чтобы провести всю жизнь как Нарцисса, посвятив себя мужу и детям, изо всех сил вить семейное гнездышко, вселяла в меня даже не тоску, а ужас. Это значило оставить позади свою память и мечты. Это значило забыть о прошлом, а я не могла и не желала этого делать. Для меня это значило собственными руками выжечь на себе клеймо «предательница».

Хотя нет, был и еще один вариант. Вот только он был настолько абсурден, что не мог стать ничем, кроме глупой шутки. Я могла бы стать аврором. Да, именно. Наши планы и вылазки научили меня многому, что помогло бы выжить в полевых условиях, как и моя способность перевоплощаться. Но даже если забыть о том, что я не желала министерству ничего, кроме падения, я понимала, что они не взяли бы меня к себе даже камины чистить, что уж говорить о чем-то большем. В ряды авроров, их гордости, они бы никогда не пустили никого, в ком течет незамутненная кровь, а уж девушку с фамилией Лестрейндж и подавно. Никогда. Разве в качестве пушечного мяса на тренировках.

Жаль только, что это мой последний год в Академии и уже через пару недель мне снова предстоит выслушивать все эти речи о замужестве.

Я возвращаюсь под утро, но дедушка, тем не менее, не спит и привычно встречает меня. Видимо он, как и я провел всю ночь, глядя на звезды.

— Как твои успехи, Пандора? — ласково спрашивает дедушка, когда я возвращаюсь домой.

Я улыбаюсь. Мысли о звездах разглаживают его морщины, превращая из строгого старца в романтичного юношу, ослепленного своими заоблачными мечтаниями. Вся его холодность и непреклонность тает в этой неясной звездной дали.

— Я видела маму, — отвечаю я, улыбнувшись.

— Маму? — тревожно переспрашивает он

— Да. Сегодня ее звезда просто ослепительна.

— Ах, вот ты о чем, — его лицо снова разглаживается.

Я знаю, о чем он думает и что не решается произнести вслух. Что быть может, это предзнаменование. Знак ее скорого возвращения. Я молчу. Я хочу в это верить, вот только меня не покидает ощущение, что звездам, миллиарды лет тающим в собственном сиянии, нет дела до наших коротких жизней-песчинок. Читая звездное небо, я никогда и не надеялась увидеть строчки о собственной судьбе, коротком блике, потонувшем во взрывах войны. И сколько бы мы, носящие звездные имена, не восхищались их светом, мы не станем к ним ближе ни на жизнь.

Я никогда не верила в силу прорицаний. Хотела, когда-то давно, но первый же школьный урок с первой секунды разрушил это надежду. Видевшая подлинное безумие Андромеды, я никогда бы не назвала Трелони сумасшедшей. Скорее, как выражаются грязнокровки, больной на голову. Быть может, прорицание и вправду слишком тонкая эфемерная материя, доступная лишь избранным, но только ей она подходила чуть меньше, чем слону посудная лавка. Все ее пророчества рождались исключительно из терпкого аромата хереса, не иначе. Кто мог додуматься допустить такого человека к звездам? Хотя, я и так знаю. Кто бы сомневался.

Да и в небе я искала не намеки на сияющие будущее, а ускользающие отголоски прошлого, из которых я звездами и пылью старого дома хотела сплести образы моих близких, рождающиеся из осколков забытых семейных преданий. Какими были они? Слизеринцы рассказывали мне все об их службе, но ничего о них самих. Я хотела знать об этом, врываясь в их плоть, проникая под кожу, пытаясь за чужим телом почувствовать чужую душу. Но тщетно. Слишком далекие и нереальные, чтобы вжиться в их роли. Слишком мало в памяти жестов, слов, мыслей. Только сказки, только сны, призраки без плоти и крови, хрупкая иллюзия собственного воображения. Только собственный любопытный взгляд в зеркале.

Беллатрикс. Черные волосы-сети и глаза с отблесками средневекового пламени. Смех, раскалывающийся на крики ведьм и хохот сатиров. Безбрежные океаны крови, перед которым меркнет даже звездное небо. Воительница, разрушающая все на своем пути, не жалея собственного тела и души. Она пугала их, тусклых и Блеклых. Но не меня. Меня она согревала сказками о ведьминских кострах.

Совсем не такая, как Андромеда, пленница, никогда не покидающая мэнор. Вот только не дом держит ее в клетке, нет, она заперта в своем теле, в своем безумном разуме, как в тюрьме. Интересно, а она пытается оттуда выбраться? Что же она видит через призму собственного сумасшествия?

Я так и не смогла понять, какой она была раньше. Ответы дедушки всегда раздраженные и туманные. В доме нет почти ничего, что напоминало бы о ней — ни брошенных вещей, ни колдографий, ни имени на древе. Имени Сириуса тоже нет, а колдографии его есть только в комнате мамы, в самых неожиданных тайниках. Он же предатель, отступник. Разве его и мою маму, преданную семье, могло что-то связывать? А как же папа? Жаль, что его имени нет на звездном небосклоне.

— Нарцисса ждет тебя завтра, — заметил дедушка.

— Хорошо, — киваю я, мучительно думая, как мне отговорить их от свадьбы.

Нарцисса. Опять будет уговаривать меня вести жизнь, которой мама живет много лет. Раствориться в других людях, посвятить себя им. Только слепой не увидит, как она любит Люциуса и Драко. Но, все же, иногда у меня мелькают мысли, что она любит лишь свои собственные отражения.

Малфой-мэнор, величественный, знакомый до боли и скучный до зубного скрежета. Его обитатели похожи друг на друга как капли воды. Только в реку нельзя войти дважды, а вот здесь ничего не меняется, как в застойном озере. Разве что Драко немного подрастает. А Нарцисса и Люциус все те же. Те же жесты, те же слова и уговоры. Даже чай тот же самый. Даже шоколад. Изо дня в день, из года в год.

Но сегодня это чинно-благородное озеро взрывается всплесками. Всплесками боли на руке Люциуса.

Впервые за долгое время я вижу на лице тети не благородный холод, а животную, вырывающуюся изнутри панику. И ненависть в ее глазах. Ненависть ко мне.

Потому что я не в силах пошевелиться. Я почти не в силах дышать. Чашка падает из моих рук. Я даже не чувствуя, как горячие струйки чая обжигают мне бедро. Я лишь заворожено наблюдаю за Люциусом.

Люциусу нет ни до заботы Нарциссы, ни до моего молчания никакого дела. Теперь весь его мир — это пульсация воспаленных нервов. Это обжигающая боль, от которой он начинает кататься по полу и выть, неистово, нечеловечески. А я лишь очаровано наблюдаю, не в силах поверить. Так звезды не врали? И я увижу их? Потому что на руке Люциуса расцветает, наливаясь кровью, его давно поблекшая черная метка. На его теле нет больше ни одной раны, но он выглядит так, будто с него сдирают кожу заживо. Ни одной царапины на коже, но она теперь сливается с его платиновыми волосами, настолько она выцветшая и бледная.

Все его существо мечется от истязаний, невидимых нам. Нарцисса пытается схватить мужа, желая помочь. А я смотрю. Я улыбаюсь. Нарцисса дает мне пощечину. Я смеюсь. Люциус поднимается на ноги и, дрожа, хватаясь за стенки, выходит во двор. Нарцисса хочет его остановить, но он сбрасывает ее руку из последних сил и шипит что-то о Лорде. Голос его дрожит от страха и слабости. Он исчезает, а Нарцисса, кажется, сейчас начнет кататься вместо него. Я молчу. Она прожигает меня взглядом. А я молчу. Я боюсь чувствовать. Я боюсь выпустить на волю всю свою радость, все свое ликование. Я боюсь до конца осознать, что Лорд вернулся. А это значит и скорое возвращение моих родителей. Я боюсь поверить, что на моих глазах начинает сбываться моя старая, глупая, детская мечта. Я боюсь понять это в полной мере и сойти с ума от радости.

Боюсь, но предательская улыбка рвется с моих губ.

Нарцисса говорит мне уйти. Нарцисса намекает. Нарцисса просит. Нарцисса кричит. Нарцисса почти выталкивает меня, а я лишь жду, отрешенно выталкивая из сознания все мысли, желающие друг друга загрызть. Мысли о мечте и о разочаровании.

Бесконечное ожидание. Злобные причитания Нарциссы. Тиканье старинных часов.

И Люциус, наконец вваливающийся в комнату и без сил падающий на ковер.

Нарцисса пытается перетащить его на диван, а я кидаюсь к нему с одним только вопросом:

— Он вернулся?

— Заткнись, Блэки! — кричит тетя.

Люциус смотрит на меня пустыми, непонимающими глаза. Его все еще мутит от пережитого. А вот, что он пережил, я и хочу узнать.

— Вернулся? — я беру Люциуса за подбородок и смотрю ему в глаза, не обращая внимания на то, что Нарцисса бьет меня по рукам.

— Да… — хрипло отвечает он, — Темный Лорд вернулся…

— Что с моими родителями? — почти кричу я.

— Они…

— Пошла прочь! — Нарцисса, забыв о палочке, грубо берет меня за плечи и отталкивает прочь. Я никогда не думала, что в ней есть столько сил.

— Завтра расспросишь обо всем, сумасшедшая!

От удивления я даже не знаю, что ответить, только потираю ушибленные плечи.

— Завтра! — воет она, уводя полубесчувственного мужа.

Завтра, так завтра. Я не собираюсь покидать мэнор и так и сижу, среди разбитых чашек, пока сон, наконец, не побеждает меня.

— Значит, он обещал освободить их?

— Верно, — раздраженно отвечает Люциус, пытаясь который день сбежать от меня.

— Когда? — я не собираюсь так просто сдаваться.

— Я не знаю, — всем своим видом Люциус, отправляющийся в свой кабинет, показывает, что разговор окончен.

— Что значит, не знаю? — шиплю я, хватая Люциуса за руку.

— То и значит, — отвечает он, — Ты думаешь, Лорд делится со мной всеми своими планами? Может тебе он о них поведает?

— Отличная идея.

— Пойдешь и самолично припрешься к Лорду? Уверен, он оценит, — усмехается Люциус.

— Припрусь? Нет! Ты представишь меня ему!

— Что? — Люциус не может поверить своим ушам.

— Да, верно. Лорд наверняка заинтересован в пополнении армии. А ты вполне можешь намекнуть ему об этом.

— Кем ты себя возомнила?

Кем? О, я могу рассказать немало о том, что Малфои, веками гордившиеся исключительно своей властью и состоянием, никогда даже рядом не стояли с Блэками и их фамильными чарами. Я могу напомнить ему о том, как его изнеженный сынок постоянно жалуется на школьные порядки, понятия не имея о том, что мне пришлось пережить. Имя Драко Малфой, помимо смешков, вызывает потоки лести, а имя Нимфадора Лестрендж — желание превратить его носительницу в живую мишень для невинных шалостей и жестоких экспериментов. Люциус, ты, правда, хочешь услышать о том, какое ты, отрекшийся от Лорда, ничтожество по сравнению с моими родителями?

Но я молчу, напоминая ему о другом.

— Я — тихо произношу я, меняя внешность так быстро, что у него, наверное, рябит в глазах, — метоморф. Ты действительно думаешь, что Лорд не найдет моему таланту применение?

— Так ты… — ошарашено произносит Люциус, распахнув от удивления, презрительно сощуренные глаза, — хочешь служить?

— Да! — почти кричу я, — как родители.

— Сумасшедшая, — шепчет он, — что ж, будь по-твоему.

— Вот я и договорился о твоей аудиенции, — бросает мне Люциус, едва сдерживая злобу, — поверь, Дора, это стоило мне немалого труда.

Я лишь неопределенно пожимаю плечами. Логово предстает мне совсем не таким, каким я рисовала его в своем воображении. Вдохновленная мрачными сказками, я ожидала, как минимум увидеть готический замок, а Люциус привел меня в какую-то маггловскую хибару, покрытую пылью. Лишь множественные чары, укрывающие ее от посторонних глаз, выдают в никчемном домике пристанище могущественного волшебника.

Я слегка ежусь, запоздало вспоминая о том, что Лорду нет равных в чтении мыслей. Мои вряд ли обрадуют его.

— Вперед, Дора, посмотрим, как скоро ты раскаешься в своем упрямстве.

Люциус удаляется, оставив меня одну перед массивной дверью, а я гадаю о том, что он чувствует. Страх? Да, его торопливая походка выдает его с головой.

А я? Мне страшно? В мэноре я чувствовала лишь жажду, одержимую своим желанием, но сейчас меня гложут язычки пламени сомнений. Глубоко вдохнув, как перед прыжком с высоты в неизвестность, я стучу и вхожу.

При виде Лорда я замираю.

Я никогда не видела такого красивого мужчины прежде. Все в нем — его шелковистые волосы, утонченные черты лица, изящные руки и тело, — было идеальны, идеально красиво и настолько же неестественно. Одни лишь глаза, в глубине которых сверкали темно-красные огни, кричали о том, что весь его вид лишь безупречно нанесенная маска. Быть может когда-то и принадлежавшая ему, но теперь скрывающая совсем другое тело.

Я всегда была чувствительна к косметическим чарам. Я не умею видеть сквозь них, но всегда чувствую их, с какой тщательностью они не были бы наложены. Сейчас это чутье во мне попросту выло, настолько сильным должно быть было несоответствие.

— Лестрендж, — хотя я и не отводила взгляда от Лорда, я не смогла уловить его движение, когда он почти приблизился ко мне вплотную, — Нимфадора. Точнее Пандора. Точнее Блэки.

— Все верно, милорд, — киваю я, почти не чувствуя своего тела.

— Ты хочешь, — произносит он, взяв меня за подбородок и прожигая мои мысли своими глазами. Так удав смотрит на кролика.

Удав. Змея. Все верно. Я начинаю понимать, что кроется за его отточенным лицо.

— Ты хочешь, чтобы я освободил из Азкабана твоих родителей?

— Да, милорд, — медленно повторяю я.

— Что ж, Лестренджы давно доказали мне свою преданность. Это лишь вопрос времени. Однако, я вижу и другое. Я вижу желание поучаствовать в этом. Лично.

— Вы правы.

Лорд берет меня за руку, гладя запястье, от чего по коже проходит холодок.

— Ты хочешь принять метку?

Я знаю, что с ним мой излюбленный фокус не удастся. Он знает все наперед, его это даже не удивит. Но, все же, я рисую метку на руке себе сама. Горящую, кровоточащую.

— Если позволите, я хочу принять ее на глазах моих родителей. Я просто хотела… — я набираюсь смелости, — я могла бы быть вам полезной.

— Какой необычный талант, — усмехается Лорд, все так же держа меня совсем близко. Что же он ищет во мне? Черты родителей? — думаю, что сумею найти ему применение. Я свяжусь с тобой через Люциус. Жди.

По его резкому тону я понимаю, что мое время истекло. И все же сквозь стук собственного сердца мне чудится его голос. Что-то о том, что я совсем как Белла.

Интересно, это просто забавное совпадение или же изощренное чувство юмора Лорда? Потому, что благодаря его заданиям я и вправду становлюсь аврором. Точнее, притворяюсь. Меня не отпускает старая детская игра.

Я не участвую в боях. Я принимаю их обличья и проникаю в министерство, подслушиваю чужие планы и краду документы. Это легко. Это даже начинает мне наскучивать. Министерские работники скучны, у меня не возникает ни малейшего желания разгадывать их внутренний мир. Все они одинаковы. Даже друг для друга. Именно благодаря их безразличию, никто никогда не замечает подмены, даже когда я говорю неправильные слова и делаю неловкие движения.

Они потрясающе беспечны. Меня поражает то, с каким упорством они игнорируют возвращение Лорда. Не удивлюсь, если однажды он придет к ним лично, а они спокойно выпишут ему пропуск. Насколько я понимаю, налет на министерство является одним из пунктов его плана

А первым, столь долгожданным для меня, является разрушение стен Азкабана.

И однажды приходит время осуществить его.

Я рвусь в этот рейд, но Лорд снова отстраняет меня словами о том, что моим талантам не место в бою. Мне остается лишь мучиться от ожидания, считая секунды и измеряя шагами комнату, рискуя сбить все на своем пути.

Дедушка удивленно наблюдает за мной, не зная причины моего волнения. Я не рассказываю ему ни о чем, отделываясь лишь смутными намеками, потому что свое разочарование из-за провала я, быть может, и смогу пережить. Но его — нет.

Как в детстве, я до рези в глазах всматриваюсь в темную даль, ожидая увидеть вспышку и услышать хлопок аппарации.

Бесконечное ожидание. Паника. Рвущиеся мысли и короткие фразы. Тонкие хрупкие сны. Наконец оборванные долгожданным щелчком.

Вместе с моими родителями в дом вошло безумие, тонкими нитями оплетая сознание каждого его обитателя. Тонкие нити взглядов, теней и криков. Я рада, что не отпускала на волю свое воображение. Его картинки наверняка были бы полны радужных слез.

Слезы и правду были. Мои несдерживаемые всхлипывания при виде родителей. Но в них не было тонких капель безоблачного счастья и легкости падения многолетних оков.

Первое, что бросилось мне в глаза, были их горящие, словно у диких животных, взгляды. И кости, хрупкие и острые настолько, что кажется, сейчас прорвут истощенную кожу.

И крики. Перепутанные крики, перепутанные взгляды.

Нет, я вовсе не ожидала, что мама, при видя меня, захлебнется от умиления и кинется обнимать. Слишком мало я знала об Азкабане и слишком много, чтобы понимать, что они не вернутся прежними.

Но вот панического вскрика и заломанных в истерике рук, я не ожидала. Я не ожидала, что отшатнется от меня и забьется в угол, закрывая лицо руками, рыдая.

И того, что Андромеда спустится на крики в холл, тоже не ожидала. И того, что она при виде сестры с зеркальной точностью повторит ее движения.

Я замерла между двумя рыдающими огня, ошарашенная и растерянная, наблюдая, как отец трясет мать, пытаясь привести ее в чувство. Быть может, я должна была помочь Андромеде, но я по-прежнему старалась ее избегать.

Всхлипывания, дрожь, конвульсии и паника. Бесполезные попытки успокоения были прерваны одним жестким звуком пощечины. Сверкая глазами от ярости, дедушка приказал мне оставить их. Я ушла не в силах возражать от удивления.

Потом была скомканная попытка встречи после долгого ожидания и сотни надежд. Запоздалые объятия и жадные признания о тоске и безысходности. Почти нормальная семья на грани нормальности.

Нормальность была разрушена, стоило лишь матери зайти в комнату. Как меня когда-то, ее внимание привлекла та самая фотография из ее школьных времен. Мне оставалось лишь зажать уши и ждать прихода дедушки.

Мне приходилось заново знакомиться с родителями. Пусть демонический огонь уже перестал гореть в их глазах, а кости уже не норовили прорвать тонкую кожу, движения были по-прежнему резкими, как у затравленных животных. Хотя нет, затравленность была лишь у отца, который был куда адекватнее, вот только, его адекватность и спокойствие рождались в глубине бесконечных бутылок огневиски. Мама же с трудом сдерживала ярость в каждом своем жесте. Эльфы тряслись от ужаса при виде старой хозяйки. Ее злило все, все на свете. Но больше она ничего не боялась. И меня тоже.

Мной она теперь гордилась. Я по-прежнему была в рядах упивающихся, выполняя шпионские операции, в центре которых последнее время был министерский зал пророчеств.

Метку я принимала на глазах обоих родителей. И хотя, все остальные шарахались от родителей в суеверном ужасе, гадая, что сделал с ними Азкабан, Я видела в их глазах старые чувств из жизни до Хэллоуина. Я сдержала детское обещание. Я стала рыцарем.

А они с жаром кинулись в новое служение, не позволяя мне того же. Папа говорил, что не переживет, если потеряет меня. Иногда, когда я задыхалась от этого разлитого в воздухе напряжения, я садилась с ним рядом, бесцеремонно отнимая бутылку и обжигая себе горло. Вспоминая старые времена, он становился почти нормальным, погружаясь мыслями в события прошлого. Но мама. Она так и не пришла в себя. Она возвращалась перепачканная кровью, а я могла лишь догадываться о ее бессмысленной, исступленной жестокости. Кровь багровыми узорами засыхала на ее руках, которые она не желала прикрывать рукавами плаща, пятнами на ее одежде, липкой дрянью она скатывала ее волосы. Мама почти не появлялась дома, а возвращаясь в неистовстве, перерывала весь дом в поисках ей одной ведомых трофеев, которые она с болезненным, ненормальным смехом сжигала на заднем дворе. В одном из них я успела узнать гриффиндорский галстук. Меня пугал ее смех, с которым она сопровождала почти любое действие.

Кроме встреч с сестрой. Я не понимала, почему сестры теряют рассудок при виде друг друга, кидаясь по разным углам в судорогах. Я могла принять, что больная Андромеда боится всего, но не понимала причин терзаний мамы.

Единственным оплотом спокойствия в этом доме был дедушка. Именно ему было под силу в мгновение навести порядок, расцепить сестер. Он казался таким властным, таким сильным, таким спокойным, таким нормальным. Жаль, что лишь казался. Я не придавала значения его участившимся визитам на крышу, а его постоянные изречения на латыни списывала на его обычную странность. Я и подумать не могла, что это первые робкие звонки его безумия.

Я поняла все это лишь в день смерти мамы.

Операция, ради которой я столько работала, на которую были брошены все силы слуг Лорда, была наконец-то окончательно разработана. Но я, опять же, была к ней не допущена. В отличие от родителей.

Привычно сидя с дедушкой на крыше, я ожидала их возвращения. Я не сомневалась в успехе операции и жаждала услышать рассказ о ней и узнать, наконец о том, почему же она была столь важна.

Но вернулся один отец. Бледный, истерзанный, наверняка не столько аврорами, сколько Лордом. Потерянный, шатающийся. И одинокий. Не знаю как, но он нашел в себе силы заплетающимся языком сказать о том, что мама погибла. Она исчезла за Аркой, вместе со своим кузеном, Сириусом Блэком, которого она отчаянно пыталась убить.

Дедушка сорвался с места, а я почти тащила на себе полубессознательного отца, не веря в сказанное им. Это ошибка. Моя мать самая лучшая, самый сильный, самый безжалостный боец с лицом хрупкой женщины. Попасть в собственную ловушку мог кто угодно, но не она! Но слушая, связные, отрывистые слова отца о битве, понимала, что это правда. На папу было жалко смотреть. Я почти физически чувствовала, что не потеря крови делает его беспомощным, а потеря жены. Он сломался. Сломался в один миг по воле чужой вероломной руки. Я будто через его тело видела, что у него вырвали половину сердца, мыслей сознания, гадая, неужели давние мысли о Гриффиндорском мальчике заставили ее шагнуть за порог, чувствуя себя преданной и обманутой.

Я сама притащила ему огневиски, надеясь подарить ему хотя бы беспокойный алкогольный сон. Прерванный отчаянным криком Андромеды. С ее криком рушилась крепость дома Блэков, падала последняя башня. Я увидела ее один надлом, когда открыла дверь кабинета дедушки. На глазах визжащей Андромеды, он трясущейся рукой распарывал себе тело ножницами, и, не обращая внимания на заливающую его руки кровь, подбирался к глазам.

Я бросилась на него, забыв о магии. Я не поверила бы никогда, что забыв об уважении и легком страхе перед дедушкой, буду заламывать его старческие руки, пытаясь вырвать ножницы. Я не думала, что он будет лежать передо мной, трепыхающийся от моих цепких рук и шипящий как зверь. Я не думала, что буду давать ему пощечины, а после кину в него заклятьем, от которого он обмяк. А потом и Андромеде. Успокоение. Хоть какое-то.

А после я спустилась к отцу и совершенно безумно напилась до беспамятства, свалилась на диван рядом с ним.

После было хрупкое равновесие. Дедушка больше не пытался себя покалечить, все больше уходя в свои звездные миры древних мифов. Отец же видел мир через янтарное сияние огневиски. Он все так же служил Лорду, принимая отрезвляющие зелья, но угасал на глазах без матери. Единственное, что он делал с прежней решимостью — запрещал мне сражаться.

Дедушке больше некого было разнимать. Но теперь он, вместо мамы, шарахался от Андромеды, как от чумного призрака. Теперь мне предстояло забыть об уважении и вежливости и научиться быть жестокой, спасая их друг от друга и от себя самих. На отца надежды не было. Он тонул в янтарных воспоминаниях.

Все в этой семье были связаны нитями, которые не может разорвать ничто, даже смерть. Они были отражениями, тенями друг друга, их души метались друг без друга, больные и неприкаянные. Я сама сходила с ума, видя это, думая о том, что однажды буду умирать, безумная, в полном одиночестве без детей и потомков.

Но и это затишье было временным. Третий перелом был в моем сознании. Отец не отпустил меня на поимку Поттера, но не позволил мне удержать его. Сейчас, я жалела об этом больше всего на свете. Перед моими глазами до сих пор стоят чернильные закорючки, складывающиеся в слова о том, что папа разбился насмерть, сбитый вражеским заклятием на высоте.

Теперь ревела и билась я, а обитатели дома подхватывали мой крик.

Я осталась совершенно одна с двумя сумасшедшими, не переносившими друг друга. В моих мыслях всегда, даже в одиночестве звучали слова дедушки.

Не открывай ящик, Пандора.

Все его мысли всегда сводились к этой легенде. Он постарел, почти превратился в развалину. Крепость превратилась в песочный замок, который легко может рухнуть от порыва ветра. Я должна была стать главой дома. Я выла от собственного бессилия. Я вымаливала у бывшего декана зелья, которые не останавливали их безумие. Любая случайная встреча дедушки с Андромедой превращалась в истерику. В итоге оставались лишь грубые, отвратительные методы. Я научилась прятать все острые предметы, попадавшие в поле зрения дедушки. Я научилась давать пощечины и без зазрения совести сыпать заклятьями. Лишь одно зелье сна без сновидения помогало, и я научилась вливать его, расцепляя стиснутые зубы. Жаль, я не могла позволить себе такую роскошь. Я выбрала другой, совершенно идиотский метод.

Каждый вечер я приходила на место отца, напиваясь его огневиски, жалея, что его нет рядом и коря себя за свою невнимательность. Моим идолом была мама, а о нем я так много не успела узнать. Я пила, воскрешая в памяти наши разговоры, жалея, что сейчас мне не с кем разделить мысли, мечты и алкоголь.

Я наконец-таки стала участвовать в боях, но это не принесло мне ничего, кроме горечи. Я хотела участвовать в боях вместе с родителями, а не вместо них. Дом постепенно приходил в полную негодность. Его больше не поддерживали чары дедушки, а я, измотанная войной и двумя больными, была не в состоянии даже думать об этом.

Дом жил криками, безумием и фразами дедушки на латыни, так как он почти забыл английский язык.

Пандора.

Цепкие пальцы и горящие глаза. Намеки, которые я была не в силах понять.

Война шла к развязке. На битве не было Блэки, Нимфадоры Лестрейндж. Была Беллатрикс, которую все считали погибшей. Ее вид сбивал всех с толку, а я сбивала всех остальных. Я надеялась, что с ее обликом перейму ее жестокость и силу. Уворачиваясь от всех, я била всех, кто попадался мне под руку. Прикрытая этой маской, я наносила удары, не зная, кто нанесет мне самый сокрушительный.

Нарцисса. Удар под дых, от которого задыхаешься и теряешь ориентацию. Кто бы мог ожидать от нее такого бессмысленного и вероломного предательства? И ради чего! Драко! О, прекрасная причина! Вот только предательство не дало ему свободы. Оно заточило его в темницу вместе с матерью. Нарциссе нужно было лишь подождать. Тогда у нас было бы все. Но она все разрушила. Лорд все равно победил мальчишку во второй раз. А она стала пленницей, а ее сынок — первым кандидатом на поцелуй дементра.

Дедушка пережил победу, даже не узнав о ней. А когда пленила его дочь, скончался, не придя в сознание. Лишь шепча мне фразы о ящике. Так я осталась последней из Блэков.

— Что же с вами стало, сестры, говорю я безмолвной Андромеде, выливая содержимое флакончика в омут памяти.

Пора узнать о том, что должно спасти ее сына. Но думаю, даже титаны не двинули бы меня с места. Маменькин сынок, изнеженное, жалкое создание. Я не знаю, что на свете может поменять мое мнение о нем.

И погружаюсь, ныряю в глубину ее памяти, отбросив свои эмоции и мысли. Погружение без глотка свежего воздуха.