За углом начинается Рай (гет)

Я помню, как приходила к тебе каждый день, независимо от погоды, настроения, или собственных желаний. Поднималась по скрипящим ступеням ввысь, в твою комнату, и сидела в облюбованном мною кресле, забравшись в него с ногами и обняв колени в привычном уже жесте. Плела какой-то бред, что-то выдумывала, рассказывала сказки, и даже пела песни, лишь бы не слышать той давящей на сознание тишины. Тишина наваливалась своим грузным телом, обнимала меня дряблыми от жира руками, водила своими толстыми пальцами по лицу и не давала дышать. Тишина пахнет многовековой пылью, невообразимой усталостью, и сотлевшими телами; она забирается в нос и оттуда, по крошечным тунельцам пробирается всё ближе и ближе к моему сознанию, собираясь, вероятно, поселится там.

Я помню твою маленькую каморку на чердаке, обветшавшую мебель и толстый слой пыли на облюбованных термитами подоконниках; помню круги паутины по углам, маленькие, раскачивающиеся от сквозняка точки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся мохнатыми паучками; помню твой темный силуэт, изломанный и сгорбленный, который, кажется, навсегда врезался в мою память. Твои усталые глаза страшно светились в сумраке, но я не могла отвести от них взор, судорожно давя комок в горле и собирающиеся слёзы у уголков глаз.

Почему-то никто не подумал, что может твориться в душе Драко Люциуса Малфоя, единственного наследника рода Малфоев, аристократа до мозга костей, и просто парня, который не смог убить величайшего волшебника всех времён и народов Альбуса Дамблдора. Какая ирония.

Чувство вины гнобило твою душу, я видела это. Ты иссох, сжался, и не нашёл иного выхода, кроме как запертся на чердаке и, почти в прямом смысле, рыдать, захлёбывался в жалости к себе. От гордого, уверенного в своих силах молодого человека осталась лишь тень на глубине уставших, светящихся в сумраке, глаз.

Я помню, насколько ты был жалок. Но юной и крайне романтично настроенной девочке большего и не надо было, лишь героический образ, с таинственной поволокой. И лишь сейчас, я вспоминаю о своих опасениях, основанных, скорее на интуиции, нежели на реальных фактах. Тогда я не видела подоплёку этой сети из обмана, интриг, и бессовестной лжи, которой меня кормили на каждом шагу, перед глазами маячил лишь беловолосый юноша, который крайне нуждался в моей помощи.

Моё сердце судорожно сжималось, и серые слезинки стекали по моему лицу на грязный пол, оставляя там кривые, изломанные отражения нашего мира. Тогда мне казалось, что вот он, этот момент, когда вместе со слезами с глаз опадают и розовые очки, которые крошатся в пыль и пепел под твоими ногами. Тогда мне казалось, что вот он, смысл нашего бытия, переливается солёными каплями у меня на ладони. Тогда мне казалось, что я другая, особенная.

С каждым шагом вверх, по скрипящим ступеням я отстегивала слои лжи, притворства и бесчисленные маски как теплый зимний подклад у себя на пальто. Моя родная матушка упала бы в обморок, узнав, что её вышколенная и крайне брезгливая аристократка, ходя в гости к своему будущему мужу, берёт в руки дырявую, проеденную молью, тряпку и грязными разводами пытается смыть слой пыли, пытаясь под ним найти осколки настоящего Драко. Я, будто домовой эльф, скребла чернильные пятна на развалившемся письменном столе, веником изгоняла из своих серых углов черные точки пауков и пыталась найти в желтом, в трещинах, стекле отражение теплого солнца. Мои руки уже не поражали нежностью шелка или мягкостью пуховых перин, они были чуть покрасневшие, в многочисленных ссадинах и с кривыми ломаными ногтями.

Я помню, как стыдливо прятала свои руки от родни в многочисленных юбках пышных платьев. И помню, как принципиально не хотела пользовалась магией. Просто...

Тогда мне казалось это не правильным.

Настолько не правильным, что, вставая каждое утро, я водила теплыми пальцами по запотевшему, от моего дыхания, стеклу и вглядывалась в своё отражение, ища в собственных глазах что-то новое, другое, взрослое.

Я ведь чувствовала себя старше. Мудрее.

В тот момент я так чертовски правильно понимала жизнь, со всей её грязью, похотью и болью, что, казалось, даже Дафна не понимает её так, как я. Так... По-взрослому.

А стекло просто показывало наивную дурочку, которая в упор не хотела этого замечать.

Ступени скрипели, Нарцисса церемониально кивала и приторно улыбалась, чуть подталкивая меня по направлению к лестнице, и пустые глазницы портретов провожали меня свои пустым бессмысленным взглядом. Я поднималась все выше и выше, кажется, к самому солнцу, но становилось лишь темнее и, кажется... тяжелее? Дом был против того, что бы в него врывались.

Ведь дом был мертв. Почти также, как и его наследник.

Который постоянно молчал и безучастно взирал на меня с кровати, у которой были обломаны ножки. Я умоляла тебя заговорить, пыталась расшевелить тебя... да я хотела, что бы ты просто посмотрел на меня. Не сквозь.

Я помню, как говорила о том, что все будет хорошо; о том, что мы поженимся, и полюбим друг друга назло всем этим старым хрыщам из Министерства, свято верящих в то, что женитьба у аристократов — лишь брак по расчёту. Я рисовала светлые картины своего — нашего — будущего и действительно верила в него.

Но тебе было плевать. Да тебе всегда было плевать на меня и мои воздушные замки, но тогда...

Тогда это было слишком не правильным.

Неправильной была всепоглощающая жалость, желание сберечь, оградить, забрать твою боль и вдохнуть в тебя жизнь, отдавая свою первую любовь. Неправильными были обломанные ножки у кровати, круги паутины и мутное, болотного цвета солнце, освещающее лишь полоску подоконника. Неправильной была та Астория, которая, упираясь острыми коленками в обшарпанный пол, гладила судорожно вздрагивающие плечи и ласково убирала с лица белесые пряди с измученного лица. Та Астория, которая так по-взрослому шептала:

— Нужно только чуть-чуть потерпеть, Драко.

Позже, эти слова преследовали меня и мои проблемы почти до самой смерти, ведь я искренне верила, в то, что... нужно только чуть-чуть потерпеть и все.