Мир тщеславия и разочарований (гет)

В Большом зале стол Пуффендуя был крайним справа. С одной стороны с нами соседствовала монументальная стена, уходящая ввысь и там теряющаяся в глубине небесного потолка, то безоблачного и ясного, но чаще всё же хмурого, сплошь застеленного тяжелыми, мрачно нависающими тучами.

С другой стороны от нас тянулся стол факультета Слизерин, который… будто подпирал пуффендуйский, отчего наш стол вечно казался мне прижатым, оттеснённым в тень холодной стены.

Слизеринцы намеренно противопоставлялись всем другим факультетам, всегда шли вразрез, двигались по встречной полосе. Они мнили себя своего рода элитой и никого не подпускали к себе, как если бы Распределяющая шляпа не просто отправила их в один из школьных факультетов, а наградила путевкой в кружок избранных. Но если вдуматься, то здесь выбирала не Шляпа…

Для каждого из членов этого закрытого общества выбор сделан был уже давно. Ведь принадлежность к Слизерину автоматически означала принадлежность к определенному образу жизни — тому, который дети волшебников, чтящих чистоту крови превыше всего, впитали в себя с пелёнок. Они выросли в семьях, где маглов не просто не любили, а веками презирали; где магия считалась привилегией, достойной лишь чистокровных волшебников; где не осуждались темные искусства, потому что в них видели могущество. Эти семьи были богаты, владели землей и занимали высокое положение в обществе.

Слизеринцы носили зеленый галстук на шее как отличительный знак. Знак высокомерия и самолюбия, амбициозности и хитрости.

Общая нелюбовь и объяснимая предвзятость к Слизерину как ничто другое объединяли Пуффендуй с Когтевраном и Гриффиндором. Но в Большом зале наш стол был отрезан от дружественных факультетов. И это создавало впечатление, словно маленькие, беззащитные барсучки были брошены на растерзание хладнокровным, расчетливым змеям, а также наводило меня на мысль, что, в конце концов, в любой жизненной ситуации каждый человек может рассчитывать лишь на себя…

Но у близкого расположения слизеринского стола был и несомненный плюс. Мне было позволено так легко рассматривать Теодора Нотта!

Я всегда выбирала такое место, чтобы видеть стол змеиного факультета. Когда Теодор садился спиной ко мне, я рассматривала его затылок и чувствовала, как мои пальцы начинают легонько неметь от желания запустить их в его темные, чуть взлохмаченные волосы. Разговаривая с кем-нибудь из своих друзей, Теодор иногда поворачивал голову в сторону, предоставляя мне мимолетную возможность вглядеться в его тонкий профиль, зрительно изучать изгибы его носа и губ. Если же Теодор усаживался лицом к пуффендуйскому столу, то я делалась крайне пугливой, поглядывала на него несмело и каждый раз стремилась понять, какого же цвета его глаза…

В пятницу за завтраком он сидел отвернувшись и подставив для моих испытующих взглядов свою обтянутую черной мантией спину. Я всё ещё не могла вдоволь насмотреться на Теодора, хотя первая учебная неделя уже подходила к концу. Я продолжала отыскивать в нём еле уловимые изменения. Он стал ещё выше, кожа его была бледной, словно совсем не видевшей солнца. Он был худым, и из-за своего высокого роста казался почти тощим. Но, Мерлин, как же шла ему эта худоба! Она делала его… аристократически прекрасным.

Вот Теодор повернулся и на какую-то секунду прикрыл веки, будто устал… или не выспался. Я впитывала в себя каждый его штрих, желала пересчитать волоски на его голове, провести рукой по ровной мантии. В моей голове возникла и вертелась сцена, как он стоит передо мной с закрытыми глазами, а я почти невесомо касаюсь кончиками пальцев его темных ресниц. Он принимает мои прикосновения, веки его подрагивают, а потом он распахивает глаза и… И на этом месте моя мечта прервалась, ибо я не знала их цвета.

Изредка мне удавалось смотреть на него и на занятиях, ведь с этого года уроки на уровне ЖАБА были общими для всех шестикурсников, сдавших СОВ по соответствующему предмету, так что на одном уроке в классе могли присутствовать представители сразу всех четырёх факультетов. С Теодором общими предметами у меня были защита от Темных искусств (которую, к моему ужасу, Дамблдор вдруг разрешил преподавать Снейпу), а также заклинания, первый урок по которым должен был состояться как раз в сегодняшнюю пятницу.

Я очень рассчитывала на заклинания, потому как на защите я с трудом могла урвать миг, чтобы хотя бы голову повернуть в сторону Нотта, не то что задержаться на нём взглядом хоть секунд на пять. Снейп коршуном передвигался по классу, шурша мантией, зыркая на студентов, отпуская едкие комментарии в адрес их умственных и магических способностей, всем этим практически парализуя меня, лишая последней смелости. Я сидела на его уроках, стараясь из последних сил сотворить то волшебство, которое требовалось освоить по теме урока, но у меня ничего толком не выходило. Присутствие неприятного и отталкивающего Снейпа делало меня скованной и неуклюжей, и я уже успела неоднократно пожалеть, что включила защиту от Темных искусств в свою заявку на шестой курс… Со Снейпом в качестве преподавателя я мысленно попрощалась в конце пятого курса, как только сдала на проверку свою экзаменационную работу по зельеварению, вне всяких сомнений написанную самым провальным образом. Кто же знал, что вместо сложных зелий, он вдруг начнет преподавать защиту? Опоил он, что ли, Дамблдора чем? Ведь директор столько лет не соглашался отдать ему эту должность!

Оставалось надеяться, что на заклинаниях дела пойдут куда лучше. И в плане успеваемости, и в плане… хм, моих с Теодором встреч.

— Ай-яй-яй, ты снова это делаешь, — подловила меня Сьюзен, даже не знаю, когда подсевшая ко мне. — Снова смотришь на слизеринский стол.

Я не повернулась в её сторону, а лишь перевела на неё свой взгляд, вздохнула, как бы демонстрируя подруге свою несостоятельность вести себя иначе. Раздражение на Сьюзен, которая никак не желала оставить заезженную тему, гадко скребло в груди. Я ничего не ответила.

— И даже не отрицаешь, — укоризненно проворчала Сьюзен, а потом добавила с видом человека, делающего какой-то вывод о состоянии больного: — Дело плохо.

— Сьюзен, пожалуйста. Не начинай опять, — устало попросила я.

Чего ты хочешь от меня? Я тебя слышу. Но не могу с собой ничего поделать. Это сильнее меня…

После завтрака была травология — один из тех предметов, которые я выбрала для изучения на шестом курсе. Среди других также были прорицания и история магии, которые я хотя и сдала только на «удовлетворительно», но всё равно смогла изучать в дальнейшем ввиду того, что ни профессор Трелони, ни профессор Бинс не предъявляли особых требований к своим ученикам. Ну и уже упомянутые защита и заклинания, по которым я получила хорошие оценки, наверное, только благодаря тому, что в прошлом году посещала тайные занятия Отряда Дамблдора.

А следом за травологией должен был состояться первый на шестом курсе и такой долгожданный урок заклинаний.

Оставив позади душные теплицы, пропахшие удобрениями, я отправилась к каменным ступеням замка, пересекла просторный холл и по мраморной лестнице отправилась прямиком на третий этаж к кабинету Флитвика. Но добраться до цели мне помешала довольно внушительная толпа учеников, собравшихся посреди коридора и преградивших мне дорогу. Ребята шумно переговаривались, очевидно, комментируя некую сцену, привлекавшую сейчас всеобщее внимание. Я протолкнулась в гущу людей, и передо мной предстала причина спонтанного сборища: три старшекурсника из Слизерина перекидывали друг другу сумку, удерживая её в воздухе чарами левитации. Когда сумка почти приземлялась, они не давали ей упасть, подбрасывая вверх взмахом волшебной палочки, а в центре метался младшекурсник из Пуффендуя. Мальчик был весь красный, почти рыдал, то и дело всхлипывая:

— Отдайте! — он бегал от одного слизеринца к другому, протягивая руки в попытке дотянуться до своей сумки, а когда та почти падала на пол, судорожно бежал к ней, но каждый раз загребал руками лишь пустоту...

Я сразу узнала слизеринцев. Двое из них были горрилоподбный Грэхэм Монтегю и рыжий Майлз Блетчли. Третий же сидел на подоконнике, согнув одну ногу в колене, а другую вытянув прямо, и это был... Теодор Нотт. Моё сердце тут же ёкнуло и рухнуло куда-то в пятки, оставив в груди неясное смятение. Дыхание перехватило, мне до боли захотелось уйти, но вместо этого я застыла на месте, будто оцепенев.

Так необычно было видеть Теодора в такой несвойственной обстановке. Не в Большом зале за трапезой, не на уроке, и даже не где-нибудь в библиотеке... Зрелище манило, поглощая меня целиком. Я могла видеть, как он двигает руками, обхватив тонкими пальцами волшебную палочку, как искривляются в ухмылке его губы. Я наблюдала за неожиданной вальяжностью всей его позы, первый раз я видела его расслабленным, словно сбросившим какие-то оковы. Раньше мне всегда казалось, что он просто не может себя так вести. Или я его просто плохо знала?..

— Пожалуйста! — надрывался мальчик. — Мне надо на защиту от Темных искусств к профессору Снейпу! Скоро урок! — несчастный ребенок, казалось, пришел в ещё больший ужас от собственных слов. Я невольно содрогнулась в приступе сопереживания. Никому бы я не пожелала опоздать на урок к Снейпу.

— Почему они издеваются над ним? — я произнесла это вслух, не обращаясь ни к кому в особенности.

— Он бежал и задел сумкой вон того, который на подоконнике, — ответила мне Кэт Гатеги, четверокурсница из Пуффендуя, кивком головы указывая на Нотта. — Они решили так его проучить. Сразу требовали извинений, но этот мелкий зачем-то стал с ними спорить. Ну и вот... — растерянно подытожила девушка.

— Ему надо помочь, — я неотрывно следила за происходящим. Унизительная картина впечатлила меня, но ещё больше потряс меня тот факт, что никто в толпе не горел желанием вмешиваться. И дело здесь вряд ли заключалось лишь в банальной нехватке смелости. Я подозревала, что некоторым явно нравилось наблюдать за чужими страданиями. В толпе среди прочих звуков раздавался и смех.

— Наверное, надо позвать преподавателей или Филча… — неуверенно предложила я.

— Да, надо, — согласилась Кэт, а потом вдруг выпалила: — О, точно! Ты можешь помочь. Ты же староста!

Я непонимающе уставилась на девушку. А потом краем глаза заметила серебряный значок, слабо поблескивающий на моей груди, и тогда слова Кэт медленно осели в моей голове, окончательно проникнув в сознание. Она права, я и вправду была старостой. Рядом стоящие ученики уже смотрели на меня, ожидая неотложных действий. Но что они хотели, чтобы я сделала?

Паника захлестнула меня, а те, кто стоял впереди, уже даже расступились, образуя что-то вроде узенького прохода, по которому предлагали мне следовать прямо на площадку, где разворачивалось основное действие... Туда, где был он. Словно хватаясь за последнюю соломинку, молящим взглядом я посмотрела на Кэт, но она лишь закивала, будто говоря: «Да-да. Все правильно. Иди туда». И мне ничего не оставалось, как покориться коварной судьбе.

Я шла туда на дрожащих ногах, не чувствуя собственного тела, ощущая лишь, как беспомощность метавшегося там мальчишки становится моей собственной беспомощностью.

— Прекратите, — пролепетала я, ступив в круг, и голос мой показался мне до постыдного несмелым, предательски дрогнувшим, слишком тонким.

Они вообще хоть услышали меня? О да, они услышали. И явно не ожидали такой дерзкой выходки. Слизеринцы заскользили по мне заинтересованно-любопытными взглядами, как бы оценивая новую жертву. Сумка мальчика всё еще находилась под прицелом палочки Блетчли и продолжала парить под потолком.

— А кто ты такая, чтобы тут командовать и говорить нам, что делать? — бесцеремонно и грубо спросил Монтегю.

Он не знает меня? Неужели он и правда не знает меня? Ведь старост обычно знают... Или из меня такая неприметная староста? Я ведь действительно никогда не высовывалась...

— Я староста Пуффендуя, — вся сжавшись, приглушенным, едва слышным голоском пискнула я, желая провалиться сквозь землю.

Я кожей чувствовала, что Нотт следит за мной, но сама боялась взглянуть на него, ошалело уставившись на Монтегю.

— Староста? — издевательски осведомился Теодор, и боковым зрением я заметила, как он изящно, будто кот, спрыгнул с подоконника. А потом вдруг поняла, что он направился ко мне! И меня словно прошибло электрическим разрядом.

— И что же ты сделаешь, староста? — ласково промурлыкал Нотт, возникая прямо напротив меня. — Если мы не прекратим?

Я не верила в происходящее. Он говорит со мной?

— Я... — обомлев и растерявшись, не смея взглянуть в его лицо, обращаясь к его зеленому галстуку на шее, — сниму с тебя баллы... — сказала я и тогда только посмотрела на него.

— Что, правда? Тебе хватит смелости это сделать? — он слегка наклонился, как бы стремясь с высоты своего роста заглянуть мне в лицо. — Маленькая, смелая пуффендуйка? Или просто очень глупая пуффендуйка?

Я смотрела на него не отрываясь, словно в ступоре. Худощавый, дико привлекательный, преступно красивый. Темные волосы, небрежно ниспадающие на лоб, правильный нос, тонкие губы, привычно изогнутые в обворожительной ухмылке...

— А знаешь, что? Давай, снимай. Я готов! — вдруг выдал Теодор, разводя руки и отступая назад, ближе к центру круга, облепленного со всех сторон зрителями.

А я все стояла и завороженно глазела на него, почти бессознательно.

— Ну же, забыла, как говорить? — обратился он ко мне, а потом хохотнул: — Она забыла, как говорить! — громко выкрикнул он, глядя на Монтегю и Блетчли. Моя реакция забавляла их.

— Давай я помогу тебе, — мягко предложил Теодор и двинулся ко мне. Шаг, второй, он был так близко, что уже касался меня своим мятным дыханием. И глаза его, они были серо-голубыми... Мелкая, неудержимая дрожь била всё моё существо. Я тряслась. От непонятной угрозы. От испуга. От наваждения. А его бархатный голос, практически шепот, раздавался совсем близко, прямо мне в лицо: — Минус. Десять. Баллов…

— ...Пуффендую! — громко закончил за него Монтегю.

— Точно. Пуффендую, — отстраняясь, коварно улыбнулся Нотт. — За то, что у них такая тупая староста, — и, довольный своей выходкой, вновь отрывисто расхохотался.

Я моргнула, расплывчатые очертания людей постепенно сделались четкими. Звуки вернулись в мое сознание. И я поняла, что надо мной... смеются. Все, кто тут был. И Нотт, и Монтегю, и Блетчли, все... Разве людей было так много?

— Что здесь такое? Урок через минуту. А ну все разошлись! — проверещал Флитвик, протискиваясь между учениками.

Звук шмякнувшейся сумки оповестил, что Майлз Блетчли наконец снял с неё чары. Пуффендуйский мальчишка резво подскочил к своим школьным пожиткам, сгрёб их в охапку и стремительно побежал по направлению к лестнице.

— Аббот, Нотт! Это вы тут устроили спектакль? От вас я не ожидал, Ханна, — отчитал меня Флитвик, качая головой, а после скомандовал зевакам: — Быстро все по кабинетам!

Толпа стала рассеиваться, в то время как я всё еще не двигалась. Теодор же отошел к подоконнику, взял с него свои вещи и снова направился в мою сторону.

— С дороги, староста! — бросил он мне с насмешливым нажимом на последнее слово, словно это было ругательство, и намеренно задел меня плечом. Потом, последовав его примеру, мимо прошествовали Монтегю и Блетчли, глумливо гогоча и тоже толкая меня своими плечами...

Я ощутила, что глаза мои наполнились слезами. Осознание собственного позора ядовито текло по телу, пекло в груди. Я медленно побрела к лестнице.

— Куда вы, Аббот? У нас урок сейчас, — крикнул мне вдогонку Флитвик.

В классе я села в самый дальний угол, какой только смогла найти. Самообладание не возвращалось ко мне на протяжении всего урока. Вызванная потрясением паранойя отравляюще нашёптывала мне на ухо, что на меня все искоса посматривают, каждый смешок я принимала на свой счет... И ужасно, ужасно боялась взглянуть в сторону слизеринцев.

Неудивительно, что с замораживающими чарами я не справилась, чем заслужила в свой адрес укоризненную реплику Флитвика:

— Милая, как вы только СОВ сдали?

На обед я не явилась, как и на прорицания, что шли в расписании следом. Вместо этого я, скрутившись и подтянув к себе ноги, лежала на своей кровати в спальне, невидящим взглядом уставившись в пространство.

Новое разочарование тяжелым свинцом наполняло мое тело. Я чувствовала себя так, словно меня долго и старательно избивали, во мне ныла каждая клеточка. Особенно сильно зудело правое плечо, в том месте, где с ним столкнулось другое плечо — Теодора...