1 апреля (джен)

Когда Герминэ вышла из школы, уже совсем стемнело. Удивительно тихо было вокруг, только шелестели листья от поднявшегося к вечеру ветра, да откуда-то издалека доносился шум машин. Герминэ поежилась.

— Не боись, Герминэ. Если какая сволочь к тебе полезет, я им так накостыляю — мало не покажется! — заверила ее Ирка. Герминэ покосилась на Иркин кулак и подумала, что охотно верит ее словам.

— Я из-за мамы волнуюсь, — сказала она обеспокоенно — скорее самой себе, чем Ирке. — Она же не знает, что меня в школе задержали. Сейчас переживает, наверное.

— Тебе от мамки влетит, да? — посочувствовала Ирка, поняв тревогу Герминэ по-своему. — Ничего, я твоей мамке скажу, что это я виноватая…

К счастью, Герминэ пропустила галантное предложение Ирки мимо ушей. Сегодняшнее происшествие и последовавшее за ним «разбирательство» выбили непривычную к таким эксцессам Герминэ из колеи: всё ее романтическое настроение улетучилось — теперь ей хотелось просто поскорее добраться до дома и лечь спать. За всё это время Герминэ ни разу не вспомнила о Снейпикове: у нее не было сил даже на то, чтобы думать о нем; вместо лучистых глаз прекрасного испанца в памяти почему-то всплывали подернутые слезой умиления глаза участкового Хагридяна.

Впереди показался скверик: он преграждал путь зловещим темным пятном, и Герминэ остановилась, не решаясь двинуться дальше. С одной стороны, ей хотелось поскорее попасть домой, но с другой — в вечернем сумраке тихий скверик выглядел как-то жутковато.

Ирка тоже остановилась — она не поняла опасений Герминэ, но на всякий случай поинтересовалась со всей свойственной ей деликатностью:

— Пошли, чего встала?

— Лучше в обход, а то там — Долбик… — ответила Герминэ.

— Да нет там его, чего ты: папашу еще на прошлой неделе в дурку закрыли, — успокоила ее Ирка. — Говорила же ему, козлу старому: кончай придуряться, нарвешься — или накостыляют, или в дурку закроют. Вот и доигрался. А как за ним уследишь — он же на голову больной: на ключ его дома закроешь — он пожар может устроить, а не закроешь — эта скотина сразу в сквер прется, позорит меня на весь Советск, — Ирка харкнула от огорчения — смачно, но деликатно, в сторону.

Единственный фонарь в скверике не горел. Герминэ несколько раз запнулась; заботливая Ирка галантно предложила:

— Давай, что ли, лапу, а то навернешься. А я тут каждую колдобину знаю — сколько раз здесь папаню ловила, домой ночевать тащила, — Ирка решительно схватила Герминэ за руку — и ахнула: — У, какая у тебя рука маленькая… и мягкая… — она отчего-то притихла и так, молча, держа Герминэ за руку, довела ее до самого подъезда.

Герминэ высвободила вспотевшую руку из горячей заскорузлой иркиной клешни и уже собиралась войти в подъезд, когда Ирка, по-рыцарски отпихнув Герминэ от темного входа, сказала:

— Лампочку вывернули, падлы. Дай я первая зайду, а то вдруг какие-нить ханурики в подъезде торчат.

Герминэ не знала, кто такие «ханурики», но живое воображение подсказало ей, что это, должно быть, такие зверьки, нечто среднее между хорьками и крысами. Ее передернуло. Предоставив Ирке самой разгонять загадочных «хануриков», Герминэ с опаской двинулась вслед за ней.

В подъезде никого не было. Очевидно, Ирка так громко топала разбитыми башмаками, что все «ханурики» попрятались в свои норки; во всяком случае — к большой радости Герминэ — под ногами никто не шнырял. Ирка, привыкшая опекать своего «папашу», решила довести Герминэ до самой двери и даже несколько раз с удовольствием нажала на звонок. Но за дверью стояла тишина, а на звонок высунулась соседка напротив.

— А, Герминэшка, пришла наконец, — сказала тетя Клава, запахивая байковый халат. — А мать тебя ждала-ждала, а потом мне ключ оставила. Тебя в школе, что ль, задержали? Вот не надо было в старосты идти, теперь с тебя не слезут. А это подружка твоя? Ну и хорошо, вместе переночуете, и не страшно будет. А то мать-то мне велела за тобой присмотреть, а у меня холодец варится. За матерью твоей дядя Сурен приехал: у Арамчика зубки режутся, несколько ночей они все уже не спали, без матери твоей, вишь, обойтись не могут. А вы не бойтесь — если что, в стенку мне стукнете, я всё равно всю ночь не сплю — бессонница у меня. Балкон-то открытый не оставляйте. Говорила я родителям твоим срубить эту яблоню — по веткам уже прямиком на ваш балкон залезть можно, мало ли что. Сейчас я тебе ключи вынесу, — тетя Клава пошаркала тапками внутрь квартиры, оставив дверь открытой.

В дверном проеме виднелась часть зала с плюшевым ковриком на стене: статный олень с ветвистыми рогами стоял на утесе, а внизу, у водопада, стройная лань, изящно изогнув шею, пила воду, кося прекрасным темным глазом. Герминэ никогда не любила этот старомодный пошлый коврик, составляющий гордость тети Клавы, но сейчас бархатный взгляд лани вдруг напомнил ей другой, волнующий взгляд…

Ирка сама взяла ключи, повела носом, с удовольствием вдохнув запах варящегося холодца, буркнула: «Спасиб, бабуль» и, открыв обитую коричневым дерматином дверь, вошла первой. Включив свет, она огляделась, тщательно вытирая ноги о половичок у двери.

— Богато живете, — констатировала она.

Аккуратно разувшись, Ирка протопала на кухню. Герминэ машинально последовала за ней.

— Похавать что-нить мамка тебе оставила? — спросила Ирка. — А то у соседки так холодцом несло, аж в животе забурчало.

Герминэ открыла холодильник — Ирка присвистнула:

— Ого, жратвы сколько! И колбаса какая здоровая…

Герминэ достала батон докторской колбасы, сделала бутерброды себе и Ирке и налила компота. Ирка благоговейно взяла у нее из рук бутерброд, поднесла ко рту и прежде, чем откусить, спросила:

— А мамка тебя не заругает, что ты колбасу без спросу взяла?

Герминэ не поняла:

— Заругает?

— Мамка тебя никогда не ругает, — протянула Ирка восхищенно. — Наверно, любит тебя, вона ты какая всегда нарядная, — она в два укуса слопала бутерброд, выдула стакан компота и вежливо уставилась на колбасу, не решаясь попросить еще. Герминэ сделала еще пару бутербродов; тогда Ирка, окосевшая от удовольствия, разомлела и, подливая себе компоту, сказала: — Моя тоже меня любит, только ей хахали все нервы истрепали. Еще работа у нее такая была, нервная: она в пивнушке работала, пока на БАМ с хахалем своим не перебралась.

Натрескавшись, Ирка встала, потянулась и вышла на лоджию. Увидев высокий двустворчатый стенной шкаф, она спросила:

— А там у вас что, соседи живут?

— Соседи? — удивилась Герминэ.

Ирка распахнула шкаф и присвистнула еще раз: с пола до потолка полки ломились от варений, солений, компотов, соков, баклажанной икры и лечо в одно-, двух— и трехлитровых банках.

— Ё-мое, сколько хавчика! — поразилась Ирка. — Это ж за целый год не сожрешь! Мамка твоя закрывала? — спросила она с уважением.

— Да, — небрежно пожала плечами Герминэ.

С мая по сентябрь ее хлопотливая мама занималась этой консервацией, а потом заставляла всех домашних «доесть икру, а то прокиснет», «доесть лечо, а то зря, что ли, открывали» и «съесть ягоды из компота, а то жалко выбрасывать». Поэтому Герминэ не поняла причины Иркиного восторга.

— Курнуть охота, — мечтательно проговорила Ирка. — Твои-то курят?

— Нет…

— Чё, даже папаша не курит? Ну вы даете! — искренне изумилась Ирка.

Она прошлась по лоджии, покрутила головой и обнаружила на подоконнике, в консервной банке от «Завтрака туриста», пару окурков.

— О, а это чё?

— Это, наверное, дядя Сурен курил, — ответила Герминэ. — Он, когда нервничает, всегда курит, — она брезгливо взяла банку за края и понесла к мусорному ведру.

— Стой, не выбрасывай бычки, пригодятся! ¬— крикнула Ирка. Отобрав у Герминэ банку, она бережно вынула окурки и сказала: — А где у вас покурить можно? Чего там соседка тарахтела про балкончик?

Герминэ повела Ирку в свою комнату.

— Книжек-то как у тебя много, — Ирка оглядела застекленные чешские полки над письменным столом Герминэ. — Мой папаша тоже книжки любил читать. Мамка говорит, от этого и чокнулся. А мы с мамкой не такие, ¬— Ирка покосилась на Герминэ и вежливо добавила: — Но интеллигенцию уважаем. Мамка моя знаешь, как с папкой познакомилась? Прям как в кино! Его в парке возле пивнушки какие-то ханурики измордовать хотели, а мамка их разогнала, в пивнушку к себе привела, плащ отмыла. Он потом полгода к ней на работу ходил, стихи читал. У нас же за линией одни алкогоны и урки живут, таких интересных кавалеров нет, — ну, она сдуру и вышла за него. Кто ж знал, что он в дурке на учете состоит?

Герминэ, привыкшую к размеренной «книжной» жизни, уже давно утомляло Иркино присутствие: она не понимала больше половины Иркиных слов, но чувствовала, что Ирка-Такса живет в другом мире, с которым Герминэ совсем не хотелось соприкасаться. Не зная, как прервать Иркины излияния, она начала расправлять постель и спросила Ирку, где ей постелить — на раскладушке или в зале, на диване.

— Я тут, на раскладушке прикорну, — скромно сказала Ирка. — Щас, курну только.

Она вышла на балкон, присела на корточки и со вкусом закурила.

Герминэ тем временем переоделась в ночную рубашку, залезла под одеяло и уже начала задремывать, совершенно разбитая после сегодняшнего сумасшедшего дня, когда в комнату, путаясь в тюле, вернулась Ирка.

— Вот блин, — Ирка заскрипела раскладушкой, окончательно разбудив Герминэ. — Слышь, Снейпиков-то — твой сосед! Я щас прям охренела, когда вниз глянула: сидит там, на подоконнике, дымит. Сигаретки такие душистые у него, наверно с ментолом…

Эта тема была поинтереснее Иркиных «хануриков» — Герминэ живо открыла глаза и даже повернулась набок в сторону Иркиной раскладушки, подперев рукой щеку.

— Он интере-е-есный, — протянула Ирка. — Такие бабам нравятся, я знаю… Мамка моя вечно себе таких интересных хахалей находит. А на БАМ знаешь, с кем она уехала? Он вообще блатной, профессорский племянник. Только Черновы его из дома вытурили, чтобы их не позорил, когда он с хиппарями связался. Он тоже до фига книжек прочитал, всё время мне какую-то хрень рассказывал. Думал, я малолетка, не пойму, чё ему надо. Папаша тогда бухой валялся, а мамка в пивнушке до ночи — пока всех хануриков выгонит, пока все кружки пересчитает… Вот он и воспользовался… — Ирка повздыхала, еще немного поскрипела раскладушкой. — А потом цЕпочку золотую с кулончиком мне подарил, чтоб я мамке ничего не рассказала. А я мамке и так ничего бы не рассказала — ей расска-а-ажешь, как же, всё равно не поверит, еще и излупит — не знаю, что ли.

Герминэ опять толком не поняла, о чем Ирка бубнила плаксивым голосом, но почувствовала, что разговор вновь уходит в какую-то неприятную сторону, и решила вернуть Ирку к более интересной теме:

— А в чем он был?

— Кто? Отчим мой? — отозвалась Ирка.

— Да нет, Сережа, — сонно сказала Герминэ и, спохватившись, поправилась: — То есть, Север Анатольевич.

Ирка помолчала, повздыхала, поскрипела раскладушкой, и, когда Герминэ, не дождавшись ответа, опять начала засыпать, вдруг спросила ни с того, ни с сего:

— Нравится он тебе?

Герминэ даже проснулась, испугавшись проницательности Ирки.

— И фотки его у тебя есть? — продолжала выспрашивать та. — Ну-ка, покажь.

Вопрос Ирки застал Герминэ врасплох; растерявшись, она достала из-под подушки журнал «Кругозор». Ирка подскочила, потрясла журнал — на постель вывалились две фотографии. Присев на пол у кровати Герминэ, Ирка начала их разглядывать в ярком свете уличного фонаря. Посмотрев на оборот одной из них, она, прищурившись, прочитала по слогам надпись, сделанную мелким красивым почерком: «Победы заставляют всех любить нас, поражения заставляют понять, кто любит нас на самом деле».

— Во чеканутый, — уважительно сказала Ирка. — Ты смотри с ним поосторожнее — такие умеют зубы заговаривать, — Ирка встала и аккуратно поставила фотографии на полку, за стекло. Тут ей на глаза попалась металлическая заводная кошка с пластмассовым мячиком в лапках.

Ирка осторожно взяла в руки игрушку, повертела ее, восхитилась:

— Надо же, как раскрасили — полосатая, как живая! — и, затаив дыхание, спросила: — Он подарил?

— Да, — ответила Герминэ.

Эту кошку действительно подарил ей Сережа Снейпиков, когда в очередной раз приехал на каникулы из Москвы. Герминэ было три или четыре года; от стеснения она забралась под новогодний праздничный стол и злилась на взрослых за то, что они своими разговорами отвлекают от нее этого симпатичного «мальчика»; а ей так хотелось, чтобы он залез к ней под стол и поиграл с ней! Однако Снейпиков не торопился лезть под стол, а разговаривал с ее родителями; поэтому Герминэ принялась молча бить его металлической игрушкой по ноге.

Снейпиков нагнулся и заглянул под стол.

— Герминэшечка, зачем же ты меня бьешь? — ласково спросил он.

Конечно, Герминэ не могла раскрыть ему всю глубину своих чувств, поэтому попросту с плачем раскричалась, выбросив заводную кошку. Взрослые решили, что «ребенок переутомился» и от этого капризничает, и отнесли Герминэ в ее комнату, где она еще немножко поскандалила, потребовала обратно свою новую игрушку и, в конце концов, заснула.

Когда утром Герминэ проснулась, Сережа уже уехал. Герминэ еще раз закатила истерику — мама так и не поняла, что творится с ребенком вот уже два дня подряд, и с испугу начала щупать лобик. Потом завели ключиком кошку: она потешно ездила по комнате, держа перед собой мячик и время от времени переворачиваясь на хвосте; Герминэ отвлеклась и забыла про Сережу — на долгие десять лет. Но кошку свою сберегла: всякий раз, когда мама собирала ее старые игрушки, чтобы отдать их на растерзание детям дяди Сурена, Герминэ ни в какую не соглашалась расстаться с заводной кошкой. Так эта кошка и простояла на полке рядом с ее любимым «Всадником без головы» все эти годы.

— Игрушечки дарит, значит, — мудро заметила Ирка. — Понимает, что ты такая нежная, как маленькая, жизни совсем не знаешь. Смотри, чтоб не облапошил он тебя. Никуда не соглашайся с ним ходить одна, особенно в кино на последний ряд, — Ирка помолчала, размышляя, о чем бы еще предостеречь «не знающую жизни» Герминэ, и вспомнила, о чем говорили девчонки у них «за линией»: — Самое главное, в губы его не целуй. А то слишком влюбишься. Потом всё, что он захочет, будешь делать.

Герминэ не знала, куда еще можно целовать Снейпикова, кроме как в губы, и подумала, что Ирка, наверное, советует целовать его только в щечку. Затем Герминэ пришло в голову, что когда она была помладше, дядя Сурен целовал свою любимицу-племянницу в носик; Герминэ представила, как она встает на цыпочки и целует Снейпикова в его «испанский» нос… Неожиданно ей стало до ужаса смешно; Герминэ захихикала.

Ирка опять подсела к кровати Герминэ.

— Ты не смейся, я правду говорю, — сказала она немного обиженно. — Ты нежная, только книжки свои читаешь и на доске почета висишь, отличница, а в жизни-то всякое бывает… Особенно если с мужиками свяжешься. Но ты не бойся, теперь мы с тобой вместе. Вот, возьми, это тебе, подарок, — Ирка протянула Герминэ цепочку с маленьким «золотым ключиком». Такие цепочки с ключиками продавались по рубль пятьдесят в каждом галантерейном отделе рядом с пластмассовыми расческами и баночками душистого вазелина по пять копеек, но было ясно, что Ирка считала свой подарок действительно драгоценным. — Ты не думай, я к тебе не клеюсь, я не такая, — заверила она, видя, что Герминэ не горит желанием принять ее «щедрый» подарок. — Я только дружбу тебе предлагаю. Хотя у нас за линией всякие девчонки есть — они даже соглашаются с Максимихой встречаться. Видела, наверно, в городе здоровенная такая бабища ходит, со стрижкой как у Мирей Матье — она раньше работала в малолетке; у нее даже кликуха «Француженка», потому что девчонок заставляла французский поцелуй ей делать сама-знаешь-где. За это ее с работы и выперли.

Герминэ понятия не имела, где еще можно делать французский поцелуй, кроме как во Франции, но задумываться об этом ей не хотелось. Она снова начала засыпать под мерное Иркино бормотание, зажав в руке цепочку, а Ирка еще долго сидела у постели Герминэ, вглядывалась в ее лицо, вздыхала, тихонько трогала ее руки, удивляясь на тонкие пальчики, и осторожно гладила густые каштановые волосы.

Проснувшись утром, Герминэ обнаружила, что Ирки и след простыл. Сложенная раскладушка стояла в углу комнаты. Герминэ подошла к трюмо, потянулась — и вдруг заметила, что с трюмо пропала ее бутылка из-под шампанского, уже почти до четверти наполненная десятикопеечными монетами (дядя Сурен говорил, что в этой бутылке помещается монет ровно на триста рублей, и каждый раз, заходя в гости, приносил племяннице десятикопеечные монеты для ее «копилки»). Герминэ, почувствовав неладное, сразу же оглянулась на полку. Кошки на месте не было!

Герминэ в смятении выбежала из комнаты. На тумбочке в прихожей, рядом с телефоном, мирно сидела ее кошка с ключиком в боку.

У Герминэ отлегло от сердца. Она схватила свою кошку, прижала ее к груди, отнесла обратно в свою комнату, спрятала фотографии Снейпикова обратно под подушку и бережно поставила кошку на место.

Когда вернулась мама, обнаружилось, что из холодильника пропало полбатона колбасы, а с вешалки в прихожей — папин старый болоньевый плащ. У Герминэ возникло смутное подозрение, что недалек тот день, когда она увидит этот плащ снова — но только уже в скверике.