Бремя чужих долгов (джен)

Прежде чем пуститься в путь до Краутхолла, я заглянул в ближайшее, более-менее крупное, селение. Где сбыл трофеи, полученные в последних схватках с разбойниками, и прикупил провизии на дорогу.

Хозяин единственной в селении лавки торговал там если не всем, то, по крайней мере, много чем. Начиная от хлеба… оказавшегося, кстати, черствым и пресным, и заканчивая одеждой и оружием. Несмотря на такую, казалось бы, всеядность, определенные предпочтения ему были-таки присущи. В частности, предпочитал тот торгаш все-таки продавать, а не покупать. А коли, хотя бы в соответствии с законом сохранения, совсем избежать приема чужих товаров не представлялось возможным, вынужден был прибегать к специфическим торгашеским уловкам.

За всех говорить не стану, но вот лично я, в ответ на предложение купить у меня ножи и пару топоров, отбитых у лесных головорезов, удостоился, во-первых, кислого и недоброго взгляда. Словно я был уже, минимум, сотым, кто пришел беспокоить лавочника по тому же поводу. Причем только за сегодняшний день. Во-вторых, торговец с подчеркнутой ленцой и деланным равнодушием сообщил, что оружие в этих краях покупать нынче почти некому. Особенно если оно столь грубое, неприглядного вида и предназначено явно не для честной схватки.

О том, что тот же нож или хоть небольшой, но топор, может быть полезен и в хозяйстве мирного крестьянина, торгаш как будто не догадывался.

Не горел он желанием купить у меня и кое-какие другие трофеи, чье предназначение было заведомо мирным. Например, кремень с кресалом. Или вполне еще добротную, даром что грязную, рубашку — счастливую редкость по меркам разбойничьего гардероба. Ну или, наконец, большую деревянную ложку. Ее один из головорезов зачем-то всюду таскал с собой. Не иначе, в качестве оберега.

Вообще, впечатления от визита в ту лавку были у нас с лавочником обоюдно неприятные. Я после него остался удручен человеческой скупостью. Лавочник же, держу пари, оказался немало удивлен. Ведь торговля вещами, явно снятыми с трупов, никак не вязалась с благородным образом святого воителя. Наверное, даже свинья, декламирующая стихи, смотрелась бы в глазах того торговца уместнее. Естественнее уж точно.

Мало того! Я ведь, вдобавок, еще и торговаться пытался. Тогда как хозяин лавки предложил было за все трофеи в совокупности сущие гроши. Да еще с таким видом, точно оказывал мне высочайшую милость.

Можно подумать, если я рыцарь-храмовник, то корысть мне противопоказана! А питаться следует исключительно манной небесной. Врагов же веры да разных подонков, если уж им не посчастливилось пасть от моей руки, надлежало, вероятно, хоронить со всеми воинскими почестями. «Здесь лежит лесной разбойник Гнусланд Красномордый со своим верным тесаком. Много налетов они пережили, множество горл перерезали…»

Вот уж, воистину, когда на сцену выходит корысть, логика дает деру, да еще дороги не разбирая. В любую эпоху, и вероятно в любом из населенных людьми миров.

Впрочем, я тоже отступать не собирался. Сумев увеличить первоначальную сумму, предложенную торгашом, почти вдвое. И потратив на то минут, примерно, десять. Навыки из прежней жизни — когда приходилось сдавать зачет по нелюбимому предмету или просто не в меру строгому преподавателю — неплохо пригодились и теперь. Приемы были те же: разговоры за жизнь, попытки давить на жалость и одновременно мучительные поиски точек соприкосновения. Еще было у меня искушение выпрямиться во весь свой немаленький рост, ударить огромным кулаком по деревянному прилавку, а лучше меч продемонстрировать. И громоподобным голосом потребовать: «А ну, плати, сколько велят!» Грозя в противном случае порубить торгаша в капусту. А этот вертеп стяжательства вообще разнести в щепки.

Впрочем, перед искушением я все же счел разумным устоять. И дело было не только и не столько в отыгрываемой мною роли. Просто не приходилось исключать, что на выручку этому жадному и малоприятному типу… да что там, этому большому двуногому бородатому клопу, могли кинуться десятки односельчан с вилами. Просто считая, что негоже своих давать в обиду. Так что до последнего разговаривать мне пришлось по-хорошему. Оставив «плохой» вариант на самый крайний случай.

Лишь в конце нашей беседы лицо лавочника малость посветлело. Но не потому, что я решился на уступки. Причиной послужило мое желание здесь же прикупить съестного. Как впоследствии выяснилось, и я уже говорил, здешний хлеб, чистый и непорочный, без вредных добавок… вкусом ненамного превосходил лист бумаги. А вот к примеру колбаса оказалась жирной настолько, что аж живот заболел.

Но это так, лирика. Тем более, путь до столицы неожиданно обернулся для меня такими неприятностями, что некачественная еда на их фоне просто меркла. Низводясь до безобидного и даже забавного казуса. Заодно я успел понять, что даже образ почитаемого во Фьеркронене рыцаря-храмовника вовсе не служит стопроцентной защитой от посягательств хотя бы законопослушных и добропорядочных людей.

Большая часть пути к тому времени была уже пройдена. Осталось около дня пешего перехода до границы между владениями князя Остенвиндского и Королевскими землями. И остаток этот я решил целиком отложить назавтра, а пока остановиться на ночлег в подвернувшемся трактире.

В стоимость ночлега, как любезно сообщил мне трактирщик, входил и ужин, по его же словам «вкусный». Отказаться от такого заманчивого предложения было тем более трудно, что снедь из сельской лавочки уже едва ль тошноту у меня не вызывала. Посему, оставив мешок с вещами и дорожными припасами в снятой комнате, я спустился в обеденную залу, где уселся за один из столов.

А вот доспехов снимать я не стал… не иначе, интуиция предостерегла. Или сказалась банальная лень. Только что голову от шлема решился освободить, положив его рядом с собой, на стол. Уж очень хотелось дать отдыху голове, целыми днями таскавшей эту тяжелую железную бандуру. Поспособствовала этому решению и духота жарко протопленной залы.

Держатель трактира не обманул: овсяная каша с приличной порцией мяса, поданная на ужин, и впрямь оказалась вкусна. Или таковой показалась на фоне моих дорожных припасов. В любом случае, от согревания и насыщения настрой мой делался с каждой секундой все более приподнятым и беззаботным. Так что пресловутый «закон подлости» просто не мог бы найти более подходящего момента, чтобы сработать.

Воплотился этот, не признанный наукой, но все равно незыблемый, закон на сей раз в трех молодчиков, что, как и я, вздумали покинуть свои комнаты и заглянуть в обеденную залу. Желали ли они при этом, подобно мне, отведать плодов труда местного повара… а может, хотели поболтать за кружкой пива — не дано было узнать ни мне, ни вообще кому-либо из присутствовавших. Потому что почти сразу эти трое обратили внимание на скромного меня. Уж так неудачно был расположен мой стол. Возле самого проема, ведущего из залы в небольшой коридорчик с лестницей на второй этаж. Где, собственно, и размещались комнаты постояльцев.

На разбойников, кстати, злосчастное трио не походило. Скорее уж, на мелких дворянчиков — не отягощенных богатым имением или службой с высоким чином. И потому могущих себе позволить поискать чуток приключений.

Стройные, молодые, но уже с усами и небольшими бородками, одетые в одинаковые охотничьи костюмы грязно-зеленого цвета и такие же шапки с перьями — все трое, вероятнее всего, были братьями. Уж хорошими друзьями точно. Из коридорчика они вышли, обсуждая некую забавную историю и поочередно посмеиваясь.

Зато стоило им пройти в шаге от моего стола, как смех и болтливые голоса затихли. Мгновенно. Словно за эмоции у них отвечала некая невидимая кнопка или рычаг. И рука, столь же невидимая, резким движением перевела рычаг, а может, кнопку, в положение «выключено».

Несколько мгновений трио просто молча уставилось на меня, то ли в ожидании, то ли в судорожных попытках кого-то во мне опознать. Я же, невозмутимый, как слон из известной басни, продолжил расправляться с остатками каши. Удостоив трех незнакомцев лишь беглым небрежным взглядом.

Незнакомцев ли? Ан нет. Что стало ясно, как только один из молодчиков в охотничьих костюмах соизволил-таки унизиться до разговоров со мной.

— Сэр… Готтард из Фрезинбурга? — вопрошал он, подбоченившись и нарочито наполняя свой голос холодным презрением. С прислугой, если таковая имелась, он и то, наверное, общался с большим теплом и уважением.

— Э… вам нужен… сэр Готтард? — переспросил я, прожевав содержимое очередной ложки, — что ж, это я. Чем могу?..

— Я, барон Кейдн из Альтеньягра, вызываю вас, сэр Готтард из Фрезинбурга, на дуэль, — отчеканил молодчик. И, словно подкрепляя свои слова, стянул с правой руки перчатку и бросил ее мне на стол. Да чуть в тарелку не попал, негодник!

— Подождите, барон? — я чуть не подавился от услышанного, — можно узнать хоть, за что?

Мало того, что я не знал, где и как успел согрешить прежний владелец моего тела, что аж на дуэль нарвался. Так даже название это — Альтеньягр какой-то — слышал я впервые. Совершенно не представляя, где оное место находится.

— За что? За ради спасения чести… вашей, сэр, либо моей, — было мне ответом, — но лично я бы предпочел второе.

На мгновение взяв паузу, барон Кейдн затем добавил:

— Завтра на рассвете, неподалеку от ворот трактира.

А в следующий миг он каким-то резким неуловимым движением вынул из ножен шпагу. И, вскинув, прочертил ею в воздухе фигуру, похожую на молнию, как ее рисуют дети.

После этой демонстрации фехтовальных умений барон Кейдн вернул оружие в ножны. А затем все трое, почти синхронно повернувшись ко мне спиною, зашагали по обеденной зале, к противоположному концу. В том, что вызов я принял и обязательно приду на объявленное мероприятие, никто из них не сомневался. Насколько же я расположен драться сам не знаю за что… и даже такая мелочь, как отсутствие секундантов, трех благородных хлыщей не волновали совершенно.

Лишь один проявил по отношению ко мне некое подобие заботы.

— Ешьте-ешьте, сэр рыцарь-храмовник, — бросил он через плечо, — да поспите хорошенько. Еще можете помолиться. А то вдруг больше не удастся.

Барон и второй из его спутников оценили последнюю фразу как феерическую остроту. И все трое, с завидным единодушием, хором заливисто рассмеялись. Мне же, понятно, сделалось далеко не до смеха. Увы и ах!

* * *

Как-то, в родном мире Игоря один известный юморист называл обещание «дальним родственником кукиша».

Поскольку Аль-Хашим, несмотря на неоднократные визиты, оставался в том мире чужим, ни данной хохмы, ни самого юмориста он, естественно, не знал. Но и ему было известно, что при общении людей существует два вида отказа: явный и завуалированный. Причем если первый обычно выражался коротким словом «нет», то формулировки второго отличались большим разнообразием. Начиная от «надо подумать» и заканчивая «пока некогда, приходите завтра». Сюда же относилась фраза «мы с вами свяжемся», мало распространенная в отсталых мирах.

Переговоры алхимика с духом Игоря на поляне Священного Леса увенчались как раз одной из вариаций такого скрытого отказа. В силу неизбывного юношеского максимализма бывший узник Кристалла Душ не принимал лишь явные, очевидные попытки отделаться от него. Тогда как отложить решение вопроса… а, точнее, подвесить оное Игорь не только позволил. Но даже, что чудно, предложил сам.

«Я сообщу вам, когда доберусь», — были его прощальные слова. Что прозвучали для Аль-Хашима примерно следующим образом. Что вы-де, Аль-Хашим, почти без усилий выиграли немало времени. Несколько дней, если не недели. И следует воспользоваться этим выигрышем с наибольшею пользой.

Иными словами, к тому моменту, когда юный дилетант должен был добраться до Краутхолла и, тем паче, выстроить там магическую фигуру для перемещений, старик-алхимик надеялся покинуть не только свой лесной приют, но и весь этот мир в придачу. Сам он соответствующую фигуру с полной уверенностью намеревался закончить гораздо раньше.

«Интересно, — подумалось еще Аль-Хашиму, — вот Игорь этот фигуру-то, вроде, распознал. Да еще с первого взгляда. А вот о замыслах моих почему-то не догадался. Сразу видно бестолкового самоучку, по верхушкам нахватавшегося. Ведь если подумать, куда бы я еще мог переместиться? Разве что в какую-нибудь страну другую. В конце концов, и на карте этого мира Фьеркронен — не единственный».

Вообще, такого варианта исключать тоже не приходилось. Кроме того, перемещаясь с помощью магических фигур, алхимик мог сбывать свои зелья в том числе, и в «государстве четырех корон». Лишь бы успевать при этом смотаться под безопасную сень Священного Леса.

Посему идея эта — промышлять алхимией в пределах родного мира при наличии надежного убежища — тоже показалась Аль-Хашиму довольно-таки соблазнительной. Он даже испытал легкую досаду оттого, что не пришел к ней раньше. Безопаснее бы, наверное, даже вышло. Хотя и, признаться, куда как менее прибыльно. Ибо то, что считалось вполне себе обыденным в этом мире, владельцами самоходных повозок почиталось за чудо. Чудеса же тем лучше обыденных вещей, что стоят куда дороже.

Над сложившейся дилеммой алхимик поразмыслил остаток дня. Просидев на лесной траве рядом с недорисованной фигурой. И решил в итоге, что удовольствуется синицей в руках, только если журавль так и останется в небе. Не дастся. Или, что хуже, попытается выклевать незадачливому ловцу глаза.

Придя к такому заключению, на следующее утро Аль-Хашим со свежими силами вновь вернулся к созданию магического прохода в иной мир. Управился он до обеда. И сразу, не откладывая в долгий ящик, решил совершить первую вылазку после своего давешнего бегства. Пробную вылазку — то есть, налегке. Без зелий и личных вещей.

Осторожно ступив на фигуру и стараясь не повредить ни одной из составлявших ее линий, вырезанных на земле, алхимик пробормотал заветную фразу. Изо всех сил стараясь вспомнить, как выглядит пункт назначения: крыша одного из высотных домов. Плоская, как столешница.

Родной свой мир Аль-Хашим покинул, как водится, без особой эффектности. Просто растаял в воздухе, и все. Зато конец мгновенного, но в то же время немыслимо дальнего пути выглядел совершенно иначе. Прибытие алхимика мироздание отметило несколькими вспышками света, похожими на молнии. Вспышки эти оказались особенно яркими оттого, что в ином мире в тот момент была ночь. Причем ночь ясная — а значит, и молниям взяться было особенно неоткуда.

Впрочем, алхимик не придал тому значения. Считая мелочью вроде голубиного помета на памятнике какому-нибудь великому правителю или военачальнику. Ни тот, ни другой не переставали быть великими оттого, что какие-то ничтожные птахи мимоходом погадили на их образы, воплощенные в камне или бронзе. Вот и Аль-Хашим полагал, что та заметность, с которой он явился в этот мир, не может повлиять на успешность самого перемещения. Как и в целом пребывания старика-алхимика в сказочном городе высотных домов и самоходных повозок.

С наслаждением и даже толикой жажды Аль-Хашим вдохнул здешний воздух — своеобразный, словно более плотный. И, кажется, с примесью гари. Даже здесь, более чем в сотне футов над землей, среди ветров.

Отдышавшись, алхимик мелкими осторожными шажками подошел чуть ли не к краю крыши. И замер, любуясь панорамой города в целой россыпи разноцветных огней. Перед оными огнями даже ночь, излюбленное время всякой нечисти, в этом удивительном мире — отступала. Превратившись во что-то обыденно-безобидное. Вроде кошки в сравнении с тиграми или львами. Даже темной назвать такую ночь значило сильно преувеличить.

И главное: этот мир, где даже ночь — не ночь, не первый век должен мучиться от скуки, словно пожизненный заключенный. Буквально известись в ожидании чуда. И чудо это Аль-Хашим готов был ему предоставить. Причем еще не одно… и по сходной цене.

От созерцания красот ночного города и радужных мечтаний алхимика отвлек чей-то легкий не то чих, не то кашель. Легкий, краткий — однако и того хватило, чтобы Аль-Хашим понял: одиночество его внезапно оказалось нарушенным. Отпрянув от края крыши, старик оглянулся, внутренне холодея. Однако уже в следующее мгновение облегченно вздохнул, не обнаружив людского присутствия на крыше.

Затем, осененный нечаянной догадкой, алхимик снова подошел к краю и глянул вниз. Догадка подтвердилась: какой-то тощий паренек высунулся с балкона предпоследнего этажа… опасно высунулся, чуть ли не наполовину. И поглядывал вверх.

От увиденного Аль-Хашим только усмехнулся — угрозы и впрямь не было ни малейшей. Вернее, таковая имелась… но разве что для самого паренька. Он вполне мог вывалиться с балкона. И тогда, после падения с такой высоты, беднягу бы вряд ли спасло даже чудо. По крайней мере, рукотворное чудо, что под силу создать алхимику. Создать и поместить в небольшую склянку…

Само собой разумеется, ни малейших враждебных действий паренек не предпринимал. И вообще, смотрел больше не в сторону крыши, а на маленькую коробочку у себя в руке. Маленькую, почти плоскую, и поблескивавшую коробочку, умещающуюся на ладони.

«Да и много ль этот любопытный юнец мог увидеть?..»

С такими вот мыслями Аль-Хашим снова отошел от края — на сей раз подальше. Достигнув второго по важности, после магической фигуры, места на крыше. А именно, небольшой кубической будочки. Через нее, как помнил алхимик, можно было попасть внутрь дома. Где много-много лестниц. Спустившись по которым… ну или на жутком лифте, он сможет достичь земли и покинуть этот дом. Не бывший для путешественника между мирами чем-то большим, чем перевалочный пункт.

Будочку запирала крепкая железная дверь. Запирала надежно — толкать не имело смысла. Так что в следующий свой визит Аль-Хашим планировал прихватить Пожирателя Металла: особый состав, способный хоть меч привести в негодность, хоть прожечь одной каплей изрядную дыру в доспехе. А хоть и помочь своему создателю избавиться от злосчастной двери. Уже, кстати, не в первый раз.

Еще алхимик вознамерился взять склянку с Зельем Невидимости — на тот случай, если удастся найти заказчика. И потребуется продемонстрировать что-нибудь из своих чудодейственных товаров. А едва ли хоть какой-то из них мог сравниться по убедительности и эффектности действия со снадобьем, способным превратить человека в невидимку.

Вздохнув и решив, что на первый раз впечатлений достаточно, Аль-Хашим вернулся к магической фигуре, вычерченной на крыше. И переместился обратно на поляну Священного Леса.

Волнения от кратного, но визита в чужой мир, не говоря уж про утро, посвященное муторной, почти ювелирной, работе, пробудили в алхимике аппетит. Поэтому повторное перемещение он запланировал произвести после обеда — для чего и воротился в приютивший его поселок.

Еще, для пущей надежности, Аль-Хашим собирался отдохнуть часок-другой. Выждав тем самым, пока в мире, победившем ночь, даже она, несчастная сменится сероватыми сумерками. Когда, что ценно, должны отойти на боковую даже самые любопытные и беспокойные из населявших тот мир людей.

К сожалению, планы сорвались. Едва алхимик появился в поселке, как его буквально за рукав схватил один из сыновей Великого Рода. С мольбой в глазах он пожаловался Аль-Хашиму на тяжелую болезнь, что обрушилась на одного из его детей. На девочку лет восьми.

«Знаю… волхв мог бы тоже помочь, — говорил несчастный отец, — но кто ж его найдет-то… и вообще! Он если и приходит… если что и делает, то лишь когда сам считает нужным».

Не иначе, на сей раз загадочный старец счел жизнь одной из маленьких соплеменниц лишней. А может, избавлял от бед кого-то другого. Все-таки Священный Лес был велик.

С другой стороны, отказывать соседу-товарищу по общине здесь было не принято. Такой вот неписаный закон — притом, что законов писаных у жителей Священного Леса не имелось вовсе. Потому, едва сдерживая досадный вздох, пришлось Аль-Хашиму в сопровождении просителя заглянуть к себе домой. Там алхимик прихватил сумку со склянками зелий и быстро как мог, кинулся на помощь бедной девочке.

Выбрать нужный эликсир много времени и труда не потребовало. Другое дело, что и сам Аль-Хашим, и оба родителя девочки прождали не меньше часа, прежде чем чудодейственное снадобье подействовало. И надо ли говорить, что не было это ожидание ни приятным, ни даже спокойным? У старика-алхимика, например, оно отняло сил едва ль не больше, чем рисование магической фигуры на поляне.

Вполне ожидаемо, что когда дело было сделано, после долгожданного обеда идти уже куда-то Аль-Хашиму не то что не хотелось — одна мысль о переходе в чужой мир и поиске заказчиков внушала ужас. Потому немудрено, что запланированная было легкая послеобеденная дрема переросла в сон, крепкий и вполне себе здоровый. Очнулся от которого старик лишь к утру.

Так что во второй его визит мир самодвижущихся повозок встретил алхимика ясным ранним вечерком. Как раз когда жители городов, обитатели высотных домов расходились со своих работ, возвращаясь в родные стены.

Еще светило солнце. Аль-Хашим глянул на него, прищурившись как сытно накормленный кот. И направился к будочке выхода с крыши. Склянки с Пожирателем Металла и Эликсира Невидимости ждали своей очереди в небольшом мешочке наподобие кошеля. И так же, как кошель, алхимик носил его, привязав к поясу.

До будочки осталась пара шагов, когда из-за угла этой надстройки навстречу гостю из другого мира вышел человек. Высокорослый, широкоплечий и облаченный в пятнистую зеленоватую куртку и такие же штаны. Голову человека целиком закрывала черная маска с прорезями для глаз. Этакое подобие колпака палача.

— Ты! Ни с места! Руки! — прокаркал, выплевывая слова, человек в маске. Голос его звучал столь же недружелюбно, сколь зловещим был внешний вид.

Слова свои человек подкреплял небольшим черным предметом в форме прямого угла. Так называемым пистолетом — его обладатель черной маски держал в правой руке и уже нацелил на Аль-Хашима. Безобидный с виду, пистолет на оружие походил примерно в той же степени, что и ложка. Однако алхимик уже видел подобные штуки, познакомившись с ними еще когда работал на Алика Бурого. И потому знал: убить с помощь пистолета можно даже вернее, чем воспользовавшись мечом. Потому что убивали эти маленькие уголки на расстоянии.

Левая рука человека в пятнистом одеянии меж тем держала, поднося ко рту, коробочку с небольшим отростком сверху. В нее человек проговорил несколько слов — со стороны звучавших неразборчиво, с треском.

Момент этот, переговоров внезапно нагрянувшего супостата с коробочкой, Аль-Хашим попытался использовать. Но не тут-то было. Нет, конечно, человек в маске, хоть ненадолго, но отвлекся. Так, что алхимик успел сунуть руку в заветный мешочек и даже извлечь наружу Зелье Невидимости. Только вот манипуляции эти не остались для обладателя пистолета незамеченными.

— Эй! Я сказал: р-руки! — рявкнул он, — что там у тебя?

— Всего лишь… — начал было Аль-Хашим.

Но человек в маске его даже до конца не дослушал. Едва заметное движение пальца — и пистолет разродился коротким, но громким хлопком. Склянка буквально рассыпалась в руках алхимика, разлетаясь на мелкие кусочки. Драгоценный же эликсир стек на поверхность крыши, превратившись в маленькую, испаряющуюся на глазах, лужицу.

— Чтоб больше так не делал, — со смесью строгости и какой-то воспитательской снисходительности велел человек с пистолетом.

Тем временем из-за открывшейся двери будочки на крышу пожаловали еще двое в таких же одеяниях и масках. И так же взяли Аль-Хашима на мушку.

А тот лишь беспомощно пожал плечами в ответ на слова одного из нежданных визитеров. Словно говоря: «Так больше-то мне и не смочь».

* * *

Затем были кандалы — совсем маленькие, не чета цепям и колодкам, в которые заковывали пленников в родном мире Аль-Хашима. И в то же время достаточно прочные, чтобы удержать руки алхимика за спиной. А удерживали они накрепко: новоиспеченный пленник разве что кистями да пальцами мог пошевелить. И то без большой пользы, только чтобы крови не дать застояться.

А главное: чтобы надеть на Аль-Хашима эти миниатюрные оковы, одному из людей в масках и пятнистых одеждах потребовались считанные секунды. Не пришлось всем троим с цепями да ключами возиться.

И вот так, в оковах, алхимика сперва провели через дверь будочки внутрь дома. Затем все четверо преодолели один лестничный пролет… ну а дальше, к глухому недовольству Аль-Хашима, пришлось спускаться на одном из этих жутких лифтов. Оказавшемся, вдобавок, тесным для четырех человек и тускло освещенным.

Возражать, правда, старик не посмел и ни словом. Прекрасно понимая: не в том он положении, чтобы ставить условия. Тем более, нелюбовь Аль-Хашима к лифтам не шла ни в какое сравнение со страхом перед громоподобным оружием этого мира. В ушах алхимика до сих пор стоял грохот от единственного, но меткого выстрела в исполнении одного из людей в масках.

Что же касалось этих самых людей, то воспользоваться именно лифтом у них имелись свои причины. В частности, спускаться с двенадцатого этажа по лестнице было и недостаточно быстро, и, что греха таить, несколько обременительно.

А так спуск занял, наверное, чуть больше минуты. После чего толстенные металлические створки дверей разошлись в стороны, и Аль-Хашим едва сдержал вздох легкого, но облегчения.

Один из людей в масках вышел из лифта первым. Двое других подтолкнули алхимика следом — один при этом еще скомандовал: «Идем, идем!» И сами двинулись за ним, замыкая шествие и держась примерно в шаге за спиной пленника.

Так Аль-Хашим и его конвой вышли из дома-высотки… а далеко идти им не пришлось. Всего в паре десятков футов от подъезда ждал экипаж — крытый, безлошадный, самоходный, как обычно в этом мире. Имелась у данного конкретного экипажа и своя особенность: затемненные стекла. Если смотреть сквозь них снаружи, то невозможно разглядеть, что происходит внутри повозки.

Хотя такая ли уж эта особенность? Алхимик вспомнил экипаж Алика Бурого — тот тоже был застеклен подобным образом. Изнутри, как еще тогда заметил Аль-Хашим, окружающий мир выглядел мрачнее. И даже ясный летний полдень сквозь эти стекла выглядел сумерками.

— Карета подана. Садись. Живее, — от нечаянных воспоминаний старика-алхимика отвлек голос одного из людей в масках: грубый, нетерпеливый.

Поехал Аль-Хашим на заднем сидении — с двух сторон буквально стиснутый конвоирами в пятнистых одеждах. Еще один конвоир сел рядом с возчиком. И снова достал коробочку с отростком. Причем на сей раз алхимик смог разобрать, что тот сказал, даже несмотря на треск:

— Клиент у нас. Будем минут через десять.

— А что, собственно, от меня понадобилось отважным воителям? — наконец осмелился поинтересоваться Аль-Хашим, когда экипаж тронулся с места.

Один из сидевших рядом людей в масках самодовольно заржал.

— Прогиб засчитан, дедуля, — небрежно бросил второй, — надо же, че придумал! Отважные воители…

— Ни хрена, — полушутя парировал первый, отсмеявшись, — в другой раз, если захочется лизнуть… не знаю, хотя бы оригинальность прояви что ли. А то воители… блин, отважные. Во загнул!

Больше попыток заговорить пленник не предпринимал до конца пути. Ни в экипаже с темными стеклами, ни уже за его пределами — у входа в здание, похожее на исполинский кирпич. Кирпич с рядами окон, чередовавшихся с полуколоннами.

На входе алхимика обыскали, отняв мешочек и склянку с Пожирателем Металла. Аль-Хашим мысленно пожелал обитателям «кирпича» проверить изъятое снадобье в действии. И даже ухмыльнулся от собственных мыслей… что, увы, не осталось незамеченным для конвоиров.

— В камере посмеешься, весельчак, — проворчал один из них, одновременно ткнув пленника под ребра. Ткнул он легонько, по крайней мере, постарался — дабы ненароком не убить тщедушного старика. Да только тщедушному старику и того хватило. Коротко охнув, Аль-Хашим согнулся… чтобы в следующее мгновение безвольной куклой повиснуть в руках двух людей в масках.

Те почти волоком протащили алхимика через тускло освещенный коридор со стенами, выкрашенными двумя красками: сверху белой, снизу темно-зеленой. Остановились все трое возле одной из дверей. Открыв ее, массивную и железную, конвоиры втолкнули Аль-Хашима в маленькую комнатушку без окон. И почти без мебели — если не считать складного металлического стула, да лампочки под потолком.

Добро, хоть от кандалов освободили!

Стул, кстати, оказался неудобным. Но мнения алхимика на сей счет не спрашивали. Просто оставили его в этой неуютной комнатенке, закрыв дверь. Оставили часа на два… если не больше. А может, и меньше, но когда нечем заняться, время тянется медленнее. Единственное же, на что решился Аль-Хашим, оставшись один в похожей на склеп комнате — это постучать в дверь. Вернее, он попытался было постучать, но толща металла столь слабый звук гасила напрочь.

«Эх, сейчас бы Пожиратель Металла очень пригодился», — подумал алхимик с грустью. Хотя и сам не представлял, что делал бы дальше, сумей он избавиться от двери в узилище.

Следующей мыслью Аль-Хашима было прибегнуть к более надежному способу бегства — через создание магической фигуры. Однако и эта задумка в голове не задержалась. Покинув ее, когда алхимик понял, что рисовать эту самую фигуру ему нечем. Так что узнику не оставалось ничего иного, кроме как сесть на неудобный стул и дожидаться решения своей судьбы.

Когда же дверь, наконец, отворилась вновь, воздух, проникший из коридора, показался Аль-Хашиму потрясающе свежим после духоты и затхлости комнаты без окон. Алхимик даже вздохнул полной грудью, поднимаясь со стула и шагая навстречу своему тюремщику.

Тот, кстати, был один и совсем не походил на конвоиров в масках. Прежде всего, маску он не носил — молодой, коротко стриженный и коренастый человек среднего роста. Лицо его не было злым… хотя и добрым назвать его тоже было нельзя. Вообще, глядя на него, трудно было угадать, какие эмоции этот молодой человек испытывает. И испытывает ли вообще.

Одеждой вошедшему служил серый костюм — гладкий, приталенный, из тонкой шерсти. И никаких пятнистых зеленоватых курток.

— Заждался? — спросил молодой человек, как показалось Аль-Хашиму, чуточку участливо, — идем, тебя тоже ждут.

Само собой, даже будь у него выбор, алхимик предпочел бы пойти, а не оставаться дальше в треклятой комнатушке — приспособленной, наверное, для чего угодно, но только не для проживания.

Тем более, выбора, даже такого, ему едва ли оставили.

В компании молодого коренастого человека Аль-Хашим снова прошел по коридору. Затем оба поднялись по лестнице на второй этаж, где ждал еще один коридор — столь же длинный. Впрочем, проходить его весь не понадобилось. Дверь, к которой коренастый человек в сером костюме привел старика-алхимика, располагалась от лестницы всего в десятке шагов.

Аль-Хашим внутренне опасался, что за дверью его ждет еще одна комнатка-склеп да новые часы ожидания. Но, видимо, судьбе угодно было смилостивиться над ним — хотя бы в этом, пустячном, в общем-то, вопросе.

Переступив порог, алхимик попал в какую-то контору или кабинет. Вдоль стен стояли шкафы с пачками бумаги и какими-то книжками. Вмурованные прямо в потолок, холодным и белым светом горели местные светильники. А за единственным столом в узком, обитом черной кожей, кресле восседал немолодой уже субъект в опять-таки сером костюме. Почти таком же, как был на молодом человеке, приведшем Аль-Хашима сюда.

Субъект был худощав, с узким бледным лицом и почти совсем облысевшей головой. В момент прихода алхимика он как раз склонился над столом. И разглядывал какие-то бумаги — то с рисунками, то покрытые ровными рядами крохотных черных буковок.

От занятия этого хозяин кабинета не отвлекся даже несмотря на визитера… или все-таки доставленного пленника? Вернее, отвлекся, но лишь спустя несколько минут — в течение которых Аль-Хашиму оставалось только ждать. Смиренно и молча.

И даже отложив, наконец, бумаги, человек за столом не спешил начинать разговор. Но, откинувшись на спинку кресла и сцепив пальцы рук, просто молча смотрел на стоящего перед столом алхимика.

По выразительности чувств лицо хозяина кабинета не сильно отличалось от грубо вырезанной маски — из тех, что носят дикари в жарких странах. А вот взгляд был живым, внимательным. Цепким. Он словно пронзал насквозь всякого, к кому был устремлен.

Еще, как успел обратить внимание Аль-Хашим, подобным взглядом взирал на людей человек на небольшом портрете, что красовался на стене почти прямо над головой хозяина кабинета. Заметить сходство было нетрудно — портрет, как и многие другие картины в этом мире, отличался детальностью и был потрясающе правдоподобным. Другой вопрос, что лицо на портрете смотрело на мир с легким, но заметным добродушием. И обаяния лишено не было. Тогда как человек в кресле казался бесстрастным, словно опытный хирург. Или как палач. И внешность его навевала ассоциации не то с волком, не то с крысой.

— Ну? — изрек он наконец, — что скажете?

В голосе хозяина кабинета звучала сталь. И раздался он столь внезапно, что Аль-Хашим на миг растерялся и, помимо воли, вздрогнул.

— Я?.. — пролепетал он, отводя взгляд, — я просто не понимаю. Что от меня хотят? Зачем меня привезли сюда? О, благородный господин, да дарует вам сил Всевышний… я всего-навсего мирный человек, ученый муж…

— Вот с этого места поточнее, — бесцеремонно перебил человек в кресле, — ученый муж, значит. И какую науку вы представляете?

— Я… алхимик, — робко отвечал Аль-Хашим.

— Интересные дела, — глубокомысленно молвил хозяин кабинета, услышав такой ответ, — когда я ходил в школу, нам говорили, что алхимия — учение ложное, антинаучное. Определенно, кто-то здесь лжет, как вы считаете?

Алхимик только руками развел. Даже не представляя, как можно ответить на последний вопрос. Впрочем, и хозяин кабинета не стал допытываться — непохоже, чтоб ответ его сильно интересовал. По крайней мере, в данном конкретном случае. Зато он поднял со стола один из бумажных листов и протянул Аль-Хашиму.

— Узнаете? — вопрошал человек в сером костюме, как показалось алхимику, не без иронии.

— О да, благородный господин, — было ему ответом.

На одной стороне листка обнаружился портрет. Пусть не такой точный, как на стене, однако не узнать было трудно. С бумаги на Аль-Хашима смотрел он сам, запечатленный на крыше высотки. Сделан был рисунок неровно, словно автор его смотрел снизу вверх.

И алхимик про себя уже догадывался, кто мог быть этим автором. Не отличавшийся осторожностью жилец предпоследнего этажа. Только вот когда он успел? Как ни пытался, все не мог Аль-Хашим привыкнуть к некоторым особенностям этого мира. В том числе к умению чуть ли не любого из здешних обитателей тоже творить чудеса. Хоть и мелкие, специфические, но зато почти каждый день.

— Этот снимок вчера выложил в Сеть один из жильцов дома, на крыше которого вас взяли, — изрек хозяин кабинета, подтверждая догадку алхимика, — судя по комментарию, явились вы туда в блеске молний. Но вот зачем — это вопрос.

Но снова вопрос так называемый оказался риторическим. Ибо ответа на него человек в сером костюме ждать не стал, а подал собеседнику еще один лист… и еще один рисунок. На нем со всей возможной точностью и детальностью была воспроизведена магическая фигура для мгновенных переносов. Аль-Хашим даже с первого взгляда смог опознать, какая именно из известных ему фигур была здесь запечатлена.

— Вот эту… звезду нашли на крыше того же дома, — сообщил хозяин кабинета, — а вот эту — в подвале бизнес-центра на Эрнста Тельмана пятьдесят шесть… не так давно. Похоже, правда?

Еще один лист с рисунком перешел со стола в руки незадачливого алхимика. Магическая фигура на сей раз была едва различима на фоне почерневшего от копоти пола. Пола бывшей лаборатории Аль-Хашима.

— В подвале том еще пожар случился, — пояснил человек в сером костюме, — подозревали криминальные разборки… поначалу. Что незаконные делишки там какие-то проворачивались, давно было известно. Однако этот образчик живописи сюда ну ни в какую не вписывался. Даже другую версию отрабатывать стали — о каких-то ритуалах, секте с жертвоприношениями. Однако…

Прежде чем возобновить разговор, хозяин кабинета взял небольшую паузу — на несколько секунд.

— …однако затем был задержан один из участников организованной преступной группировки, ранее возглавляемой Алексеем Мишкиным… ныне покойным. Задержанный говорил о каком-то старике внешности экзотической и старомодной. Волшебником его называл… или что-то в этом роде.

— Неужели вы верите в волшебников, о, почтенный господин? — попытался было поддеть его Аль-Хашим. Но не тут-то было.

— Здесь вопрос не веры, а фактов, — отрезал человек в кресле, — факты же выстраиваются во вполне определенную картину. Просто же игнорировать факты дозволяется кому угодно, но только не нашей службе. Когда тот бандюга понес про какого-то волшебника, коллеги мои тоже было подумали, что он дурака валяет. Пытается на невменяемости выехать. Да что там коллеги — я сам поначалу так думал. Только вот… если этого сказочника сюда привести, как думаете, он вас опознает?

— Я не понимаю, в чем смысл всех этих вопросов, — проговорил алхимик, мало-помалу теряя самообладание, — почему я должен отвечать за каких-то презренных разбойников? Если я просто хочу заработать себе на жизнь — что в этом плохого?

Хозяин кабинета открыл было рот, чтобы ответить. Но что именно, Аль-Хашим так и не узнал. Раздался треск — это подала голос небольшая белая коробка на столе. Устройство под названием «телефон», насколько было известно алхимику.

Человек в кресле поднял так называемую «трубку» для переговоров по телефону. Но сам в течение нескольких секунд лишь слушал, зачем-то кивая. Хотя наверняка знал, что собеседник его этих кивков видеть не может.

— Что, говорите, он прожег? — произнес хозяин кабинета наконец, — лабораторный стол? Хорошо, прекращайте исследования.

Даже не слыша разговора, Аль-Хашим догадался, что речь шла о Пожирателе Металла. Что уже доставил, похоже, кому-то из коллег человека в сером костюме некоторые неприятности.

— Представляете, — проговорил хозяин кабинета, кладя трубку и вперив в алхимика свой цепкий взгляд, — тот состав, что у вас изъяли, привел в негодность один из столов в нашей лаборатории. Хорошие же вы вещички носите с собой, господин ученый муж. И я даже могу представить, как именно вы, так сказать, зарабатываете себе на жизнь.

Интонации, с которыми он произнес последние две фразы, показались Аль-Хашиму знакомыми. Причем не было это знакомство приятным даже с натяжкой. Алхимик вспомнил, как лет двадцать тому назад был свидетелем потешного поединка при дворе некоего деспота в одной мелкой, но не обделенной богатством, стране.

В поединках тех деспот любил сталкивать рабов, воинов, зверей. Даже высокопоставленных сановников. Кого угодно, в зависимости от собственных сиюминутных желаний. И только он решал, будет ли очередной поединок смертельным или одному из участников достаточно просто обезвредить соперника.

Причем ровно таким же тоном, как теперь вел разговор человек в сером костюме, тот деспот провозгласил к концу поединка: «А теперь добей его, пусть прольется кровь!»

Ждать, пока прольется его собственная кровь, Аль-Хашим, разумеется, не желал. И потому решил предпринять последний, отчаянный рывок к свободе. Воспользоваться призрачным, внезапно увиденным шансом — зная, что следующего уже не будет.

С каким-то нестарческим проворством алхимик отскочил от стола, отдалившись не менее, чем на три шага. И одновременно швырнул рисунок с одной из магических фигур себе под ноги.

— Что это вы задумали, ученый муж? — не поняв, вопрошал хозяин кабинета, — тоже на дурку надеетесь?.. Напрасно!

Однако Аль-Хашим его не слушал. Кое-как ступив обеими ногами на лист с рисунком, еле уместившись на бумажном пятачке, он лихорадочно шептал заклинание. Одновременно представляя себе поляну в Священном Лесу и молясь о том, чтобы задумка его, суетливая и скоропалительная — сработала.

Когда кабинет исчез, а вокруг снова во множестве вознеслись древние деревья, алхимик не сразу даже поверил в произошедшее. Когда же все-таки поверил — в изнеможении осел на траву.

* * *

Поспать в эту ночь мне не удалось. И виной была не только неудобная постель в комнате захолустного трактира. Вернее сказать, не столько она.

Разумеется, голову мою многострадальную занимала предстоящая дуэль. Шансы свои в которой я отнюдь не переоценивал. Особенно после того, как чертом принесенный на мой путь барон Кейдн продемонстрировал, как здорово он владеет шпагой. А что я? Я же и с отребьем, в лесу промышляющим, сладить сумел кое-как.

Но мозг сопротивлялся изо всех сил — не желая верить в мою и свою скорую гибель. Потому и пытался найти хоть малейшую лазейку. Хотя бы крохотную, призрачную возможность для спасения. Или хотя бы для самоутешения. И потому изводил меня вместо того, чтобы дать отдохнуть напоследок. Насладиться, так сказать, последними часами недавно обретенной новой жизни.

Хотя, если подумать, какой смысл отдыхать и накапливать силы? Если потратить их не получится. Если скоро суждено мне погибнуть, причем во второй (во второй, подумать только!) раз.

На первых порах, едва я лег на кровать и задул свечу, голова моя силилась вспомнить кое-какие нюансы дуэльного кодекса. То, что нужны-де секунданты — это я помнил и прежде. Еще, вроде как, для поединков чести существуют специально отведенные места. Здесь же, на тракте, вдали от населенных пунктов и недалеко от леса схватка наша сильно бы смахивала на разбойную стычку. Вроде как трое напали на одинокого рыцаря и убили его.

Я зацепился было за последний довод… но сам же и разрушил его единственным нечаянным воспоминанием. Припомнив о поединке, что подвел черту под жизнью «солнца русской поэзии» — и проходил, увы и ах, опять-таки в безлюдном месте: на Черной речке. А уж никак не на городской площади, в окружении толпы зевак.

Что еще могло меня спасти? Возможно, верный выбор оружия. Если память не изменяет и на сей раз, коль мне бросили вызов, по дуэльному кодексу выбор оружия как раз за мной. Я же, конечно, отдам предпочтение старому доброму, а главное, тяжелому мечу. В силу чего барону треклятому останется засунуть себе в зад и шпагу, и все ужимки и прыжки, которые он с нею умеет проделывать. Во-первых, против лома нет приема, а во-вторых, действовать мечом столь же эффективно, как и шпагой, Кейдн из Альтеньягра вряд ли сможет. Хлипковат-с.

С другой стороны, даже такого богатыря, каким был сэр Готтард, а стал я, можно измотать до изнеможения. После чего, нимало не напрягаясь, пронзить кликом. Взять хотя бы поединок того же храмовника с Велемиром из Священного Леса. Поединок, который мог бы кончиться совсем по-другому, если б не мое вмешательство. Барон Кейдн же с виду кажется еще более ловким и подвижным, чем тот же Велемир.

Наконец со стороны третьей, и, наверное, самой важной, не стоит кое-чего исключать. А именно, что в этом мире правила проведения дуэлей могли сильно отличаться от моих представлений. Те же Велемир с Готтардом каждый своим оружием бились — и ничего, все принимали этот факт как должное. Не говоря уж о том, что ко всем кодексам неписаным принято относиться примерно так же, как пресловутые коллеги Джека Воробья относятся к эфемерному кодексу пиратов. То есть, когда сами в чем-то сомневаемся, не понимаем, тогда да, позарез надо свериться с кодексом. Ну а ежели расклад ясен и очевиден, нужды такой просто нет.

В данном же случае не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: уж по крайней мере для барона Кейдна и его дружков все ясно как божий день. И цель очевидна: отправить на тот свет чем-то досадившего им рыцаря-храмовника. А коль так, то от цели этой они не отступят, и если вознамерились меня прикончить — непременно прикончат. Добро, хоть приличия соблюсти пытаются. На дуэль вон вызвали, вместо того, чтоб отравленным вином угостить или ножик в спину воткнуть.

А это значит, что суждено мне стать единственным, наверное, человеком в обоих мирах, который погибнет дважды. И оба раза не своей смертью.

Эх, сбежать что ли?..

А следом за этой идеей — плюнуть на честность и просто спасать свою новую шкуру — в течение считанных минут в голову пришел и конкретный способ ее воплощения. Причем без трусливого бегства. То, что задумал я, казалось и менее унизительным, и куда как более действенным

Ухватился же я за ту нечаянную мысль, которая в ходе ночных умственных мытарств успела проскочить дважды. Суть в том, что однажды я уже умирал. Благодаря чему, а также заклинанию Аль-Хашима, уже не очень-то завишу от телесной оболочки. И тогда что мешает мне этим своим преимуществом воспользоваться? Тех же разбойников отправлять к праотцам я таким способом не чурался. А чем барон Кейдн и его шайка отличаются от лесных головорезов? Только титулом, благородными кровями цвета неба… а также отвратным гонором в придачу.

Осмыслив все, я приступил к исполнению задуманного. Забавно будет, хе-хе, если один из участников дуэли не сможет прийти, так сказать, по состоянию здоровья.

Оставив тело безмятежно почивать в снятой комнате, я выбрался в коридор. Надо сказать, что уменья мои в призрачной ипостаси заметно возросли. Не так давно, прежде чем уничтожить криминального бонзу Жоржа, мне потребовалось пойти на хитрость, дабы проникнуть в его дом. Теперь такой необходимости нет: я научился проходить сквозь стены, как и подобает полноценному привидению. Достаточно оказалось лишь представить, что стены на моем пути… нет. Поскольку для таких как я материальный мир — иллюзия, поддерживаемая прижизненной памятью. Так-то вот!

В общем, бревенчатые стены и дощатые двери трактира не были больше для меня преградой. Буквально просочившись в коридор и неплохо видя даже в темноте, я приступил к поиску нужной комнаты. Или комнат — если трое хлыщей во главе с бароном Кейдном решили не ютиться в одном помещении. Избавиться от всех троих, бароном не ограничиваясь, я решил для пущей надежности. Не то вдруг кто-то из них тоже бросит мне вызов. Мол, барон мне очень близкий друг или родственник, его честь — моя честь и бла-бла-бла…

Поиски не обещали затянуться надолго. Комнат на втором этаже трактира имелось чуть больше десятка. Это не современные мне гостиницы, где клетушки-номера нарезаны сотнями.

В первой из комнат, куда я заглянул, дрых и видел энный по счету сон какой-то толстяк. Купец, наверное, или чиновный человек. Обширное брюхо вздымалось под одеялом, а рот через каждую секунду изрыгал звуки мощного басовитого храпа.

В еще одной комнате — а выбирал я их случайным образом — меня ждал маленький сюрприз. То есть, не то, чтобы ждал и нарочито меня. Но в общем, парочка, занимавшая кровать в этой комнате, оказалась мне знакома. В мужчине я признал вора Кифа из эльвенстадской гильдии: предателя, двойного-тройного агента и просто человека, получившего от меня ногой под зад. Принадлежала та нога, правда, не мне, но это уже детали.

А рядом с Кифом, да трогательно положив голову ему на чахлую грудь, почивала — кто бы вы думали? Та самая девушка, которая едва не стала моим новым вместилищем. Не стала, как теперь понимаю, к счастью для нас обоих. Как хоть ее звали… Карина, Камилла? Так вот, теперь эта Камилла-Карина едва ли помышляла о преждевременном расставании с жизнью. Предпочитая наслаждаться ею по мере возможностей.

И вот что интересно. Киф остался в моей памяти как недруг, даром, что мелкий. Перед пассией его я, в свою очередь, испытывал глухое чувство вины. Ибо хотел использовать ее в собственных, отнюдь не гуманных, целях. А потом, вдобавок, спешно покидая Краутхолл, мы с Вилландом, Эдной и Аль-Хашимом вынуждены были эту Камиллу-Катрину бросить, оставив связанной и беспомощной. Зато теперь, когда случилось встретить их обоих, в моей душе, хоть чуточку, но потеплело. И не только благодаря знакомым лицам да успокоению совести. То, что несостоявшаяся самоубийца была жива-здорова, не могло не радовать. Наличие же рядом Кифа говорило, в частности, и о том, каким именно образом, с чьей помощью удалось ей спастись. Но главное: эта встреча, в силу своей маловероятности, приободрила меня. Напомнив о такой штуке, как удача — и о том, что временами она улыбается в том числе мне.

Оставшись незамеченным для спящей счастливой парочки, я покинул их комнату. По привычке стесняясь даже слегка что-то задеть, тем вызвав хотя бы легкий шум. А на третьей попытке поиски мои увенчались успехом. Я нашел-таки Кейдна и компанию — причем всех троих в одной комнате.

Вернее, первым я обнаружил одного из прихлебателей мстительного барона. Того самого, кто с притворным участием советовал мне поесть-поспать-помолиться перед завтрашним роковым утром. Приспешник Кейдна сидел на стуле возле окна, одна из ставен которого была открыта. И листал толстые, грубые, пожелтевшие листы какой-то книги. Огонек хиленькой свечки отражался на его лице, на коем теперь нетрудно было заметить смесь зависти и тоски.

А единственную, даром, что широкую кровать занимала еще одна, увиденная мною в эту ночь, влюбленная парочка. Только вот на сей раз я отнюдь не умилился. Но, напротив, аж сплюнул от брезгливости, когда присмотрелся и понял, кого именно свел сегодня Купидон в этой кровати.

На боку, лицом ко мне и свесив руку, отходил от недавней страсти сам барон Кейдн. А рядом, точнее за спиною барона и ближе к стенке устроился второй из его приспешников. Опознать обоих не составило труда — тем более, благодаря наполовину сползшему с них одеялу. Хотя за что тут благодарить-то?..

Что ж, от увиденного многое стало ясно. Во-первых, я ошибался: не были эти три хлыща ни братьями, ни родственниками вообще, как не были и друзьями. Вернее, оказались больше, чем друзьями. Ну а во-вторых, не будучи дураком, я хотя бы догадывался, из-за чего именно между сэром Готтардом и бароном Кейдном пробежала черная кошка.

Как относится традиционная религия к однополой любви, я в общем-то был в курсе. И едва ли в другом мире это отношение должно быть иным. Да и что там религия — я сам, как уже говорил, от зрелища двух любовников остался не в восторге. Даром, что умом понимал: любовь все равно лучше ненависти. Лучше-то, может быть и лучше, но где таится дьявол, напоминать, я думаю, лишний раз не стоит.

Тем легче для совести будет оборвать три враждебные мне жизни. Причем обставить все это я решил с толикой театральности. По замыслу моему Кейдн должен был сперва укокошить обоих, так сказать, партнеров, а затем, сиганув в окно, сломать себе шею. Тогда и оскорбление сэра Готтарда останется неотмщенным, и даже в церкви не отпоют — самоубийца поскольку.

Вернее, все перечисленное намеревался проделать я. Но руками барона-голубка. Благо, в людей спящих, как и в пьяных, вселяться всегда легче.

Сосредоточив взгляд на Кейдне, я произнес нужное заклинание… и оказался в месте, похожем на музей. Не на старинный и заброшенный дом, каким я видел изнутри Кристалл Душ, а на место более роскошное, яркое, но нежилое. Что-то вроде гостиной богатого ценителя искусств. С той лишь разницей, что формой гостиная обычно не напоминает лабиринт с множеством извивов и тупиков. Да и не бывает таких исполинских и необозримых гостиных. Даже у обитателей Рублевки… наверное.

Стены были увешаны картинами в рамах. Причем пейзажи, портреты и натюрморты представлены были в равных пропорциях. Так же поровну имелось портретов как благородных мужей, та и, как ни странно, прекрасных дам. Сложная же, однако, натура этот барон Кейдн!

Картины чередовались со статуями — то могучих рыцарей в доспехах и при оружии, то хрупких юношей, почти мальчиков, а то разнообразных представителей животного царства. Были тут замершие в охотничьей стойке гончие, вставшие на дыбы лошади, медведи на задних лапах.

Под ногами стелились, не прерываясь, кажется, ни на дюйм, мягчайшие ковры. А мрак разгоняли светильники — тусклые, но многочисленные. Имелись и окна, причем большие, но плотно завешанные толстыми шторами.

Завороженный, бродил я по этой роскошной галерее, казавшейся бесконечной. Да так бы, наверное, и остался бродить, забыв о прежних планах, не встреться на моем пути странный незнакомец. Странным в нем было во-первых, то, что он совершенно не походил на щеголя-барона. Сам будучи давно небритым, бомжеватого вида, высоким и нескладным типом средних лет. Из-под копны волос смотрели на меня глаза злобного затравленного безумца. А изрядная и неровная борода напоминала пятно ржавчины.

Во-вторых, с окружающей обстановкой человек подобной внешности не вязался совершенно. Даже в качестве слуги казался неуместным. Куда более достойным ухаживать за всей этой роскошью мне представлялся кто-то чопорный, вышколенный и с иголочки одетый.

Ну а самым удивительным оказалось то, что это мне нежданный обитатель сего царства роскоши был незнаком. Тогда как сам-то он меня, похоже, видел не в первый раз… только когда? Так или иначе, но едва увидев меня, сей бомжеватый верзила расплылся в ухмылке, продемонстрировав два ряда кривых желтых зубов.

— Кого я вижу! — голос верзилы звучал еще менее приятно, чем сам он выглядел, — бродячий призрак, хе-хе! Все суешься, куда ни попадя? Тогда не удивляйся, что встретил… совсем не того, кого хотел бы.

— Прочь с дороги, — храбрился я. И храбрился, надо сказать, плохо, неубедительно. Ибо и взгляд моего визави, и голос, и эта ухмылка нагоняли жуть.

— А что ты мне сделаешь? — совсем уж хищно осклабился верзила, — ты, ошибка судьбы! Тебя не должно быть здесь… и вообще рядом с теми, кто еще жив. Но никогда не поздно это исправить!

С этими словами он протянул ко мне руку — длинную, волосатую, с неровными и нестриженными ногтями. Я инстинктивно попятился, суча ногами по ковру… чья мягкость теперь раздражала, ощутимо препятствуя движению. Буквально сковывая их — как трясина!

А потом моя спина уперлась в стену, ощутив прохладу слагавших ее камней. Хотя память подсказывала, что никакой стены за мной остаться не могло. Иначе откуда б я пришел?..

Рука жуткого незнакомца почти успела дотронуться до моего плеча, когда я, сообразив, метнулся в сторону. К ближайшему окну, с которого я рывком сорвал занавеску.

— Только от судьбы не убежишь! — кричал мне вслед бомжеватый верзила, — рано или поздно мы встретимся. А при твоем усердии — скорее уж рано, чем поздно!

* * *

Проснувшись, барон Кейдн рывком поднялся на кровати. Потревоженный, рядом очнулся и один из его приспешников-любовников.

— Мне снился сон, — пробормотал барон с тревогой в голосе, — мальчик… вернее, юноша. Он хотел… проникнуть в меня.

— Какая гадость! — со злостью отозвался тот из его спутников, который этой ночью сидел, листая книгу, — тебя уже на мальчиков тянет. Сперва меня отвергаешь…

— Да не в том дело! — рявкнул Кейдн, — и не в том смысле. Он хотел завладеть моим телом… да дослушай, черт тебя дери!

На последних словах его голос зазвучал совсем уж истерично. Тот из дружков, кто оказался сегодня в фаворе, приобнял барона одной рукой, а второй нежно погладил по плечу и по волосам. Вроде помогло.

— Он был как бы привидением, этот парень, — во всяком случае, заговорил теперь Кейдн спокойнее и вполголоса, — хотел в меня вселиться. Чтобы убить.

— Это у тебя из-за дуэли, — фаворит улыбнулся, — волнуешься… я тебя понимаю. Но ничего. Я… мы оба верим в тебя. В то, что ты сам завтра кое-кого убьешь.

Другой наперсник, эту ночь почему-то вынужденный коротать со свечкой и книгой, игриво так и ехидно рассмеялся. Я же, не теряя больше времени, решил, что со всей этой идиллией пора кончать. Да, задуманный фокус не удался. Но это значило лишь, что придется действовать по старинке. Грубо и с большим количеством крови.

Тем более, я как раз нашел в этой комнате шпагу. И заметил не без злорадства, как вытянулись и побледнели лица всех трех голубков, когда оружие выплыло из темноты. И вроде как само по себе устремилось по воздуху в направлении барона Кейдна.

Целил я в его глаз. А промахнулся в первый миг лишь потому, что один из дружков барона истошно вскрикнул при виде летающей шпаги: «Колдовство!»

Ну и отвлек меня… правда, ненадолго. За что и умер следующим.