Операция (джен)

…Наконец все было готово.

Все, что удалось отыскать в доме подходящего для осуществления затеянной авантюры, было выдержано в кипятке, прокалено над огнем свечи и лежало на столе на куске чистого бинта. Пассатижи с тонкими губками, великодушно пожертвованные Мегавольтом, были отмыты до блеска, простерилизованы и обтерты спиртом (вернее, вискарем «Белая лошадь», полбутылки которого Квага извлек из таинственных недр огромного, ярко раскашенного (когда-то) комода, похожего на устрашающий цирковой ящик для демонстрации фокусов). Из этого же волшебного ящика чудесным образом появилась упаковка бинтов, початая пачка ваты и маленькая резиновая клизма с пластмассовым наконечником — и, в сущности, это было все, чем доктору Эштону предлагалось во время операции довольствоваться.

Квага, сидя в одном из потертых кресел и вытянув перед собой ноги, любовался своими новенькими кроссовками, поворачивая их так и этак, глядя, как яркие светоотражающие полосы отбрасывают на стены и потолок светлые продолговатые блики — и один глаз Рыжего при этом был устремлен на кроссовки, а другой изучал причудливую игру света на потолке… но, возможно, доктору Эштону это только мерещилось с недосыпа. Он взял себе за правило при взгляде на Квагу уже ничему не удивляться.

Бушрут методично, с рассеянным видом разрывал старую простыню на длиные узкие полосы, которые предполагалось использовать в качестве наружной повязки.

Антиплащ, наблюдая за этими зловещими приготовлениями и стараясь не делать лишних движений, по-прежнему сидел на диване, прижимая к ране фланелевый лоскут. Но взгляд его, неотрывно сопровождающий снующего по комнате доктора Эштона, слегка растерял свой категоричный напор — и был уже не решительным и мрачно-вызывающим, а скорее страдальческим и тоскливым.

— Черт возьми, нельзя ли поживее? Долго вы еще будете меня мариновать, док?

— Не долго, голубчик, не переживайте. Но пока еще есть время… одуматься. Может быть, все-таки обратимся в больницу?

— Нет. Да и все равно нам не на чем туда ехать.

На это возразить было нечего: доктор Эштон невольно бросил взгляд в окно — на двор, где при свете фонаря Мегавольт ожесточенно потрошил гаечным ключом бессильно разинутый капот крохотной машинешки. Доктор наконец-то разглядел ее марку: это был маленький итальянский «фиат» какого-то замшелого года выпуска; откровенно говоря, казалось чудом, что эта развалюха вообще может в кои-то веки самостоятельно передвигаться.

— Ладно. Дело ваше. Я вас предупредил, — сухо сказал Эштон. И в этот момент (все присутствующие, особенно Квага, нервно подпрыгнули) в кармане голубых квагиных штанов внезапно ожил и напористо напомнил о себе сотовый телефон. Крохотная комнатка наполнилась знакомой мелодией — первыми тактами арии Кармен из одноименной оперы… и доктор Эштон безошибочно определил внезапного абонента.

Ну, конечно. Кейт!

Видимо, изъяв аппарат из плаща Эштона, Квага не то забыл, не то попросту не подумал его выключить…

— Ваш? — быстро спросил у доктора Антиплащ, заметив его мгновенное замешательство.

— Д-да… — пробормотал Эштон. — Это… моя жена звонит.

— Квага! И тебе не стыдно без спроса присваивать себе чужие игрушки? Ответьте на звонок, док. Скажите, что… ну, что задерживаетесь на работе. Что в больницу привезли «хрустиков» с какой-нибудь аварии или что-нибудь в этом роде… Вам предстоит экстренная операция, и домой вы вернетесь не скоро.

— А я… вернусь? — помолчав, с нервным смешком полюбопытствовал Эштон.

Телефон перестал звонить. Но тут же заиграл снова — и на этот раз в голосе поющей Кармен Эштону померещились уже не только растерянность и недоумение, но и нескрываемая тревога, грозящая вот-вот перейти в откровенную панику… Нетвердой рукой он взял из ладони Кваги свой собственный, отчаянно вопиющий к нему телефон и принял вызов.

Привет, дорогая! Меня похитили. И я сижу в лесу в компании «Ужасной Четверки» и собираюсь вытаскивать пулю из плеча их гребаному главарю — безо всякого желания, инструментов и самой элементарной анестезии. А в остальном, прекрасная маркиза… Вот такие дела, да. Чао!

— Да? Да, Кейт… Нет, нет, все в порядке, ничего не случилось! Не беспокойся… Я до сих пор в клинике. У нас тут… небольшой аврал. Да. Нет… Как Кэтрин? Уже спит? Поцелуй ее за меня… Да, да, все хорошо… Пока!

Он с трудом заставил себя нажать на кнопку отбоя. Оборвать встревоженный голос Кейт — единственную ниточку, связывающую его сейчас с таким знакомым, милым, оставшимся где-то позади уютным домом было невероятно трудно… Телефон едва не выпал из его ослабевших пальцев, и, пытаясь как-то справиться с нахлынувшими эмоциями, он положил его на стол.

— А кто такая Кэтрин? — равнодушно, совершенно безо всякого интереса спросил Антиплащ, вновь откидывая голову на спинку дивана и закрывая глаза. — Дочь?

— Да.

— И сколько ей лет?

— Три… А что, это имеет какое-то значение? — отозвался Эштон с раздражением. «Я все равно ее больше никогда не увижу». — Я — человек семейный, да, как, быть может, для вас ни удивительно это слышать. Вам-то, одинокому волку, все равно всех этих простеньких мелочей жизни никогда не понять.

— Разумеется. Где уж мне, при моей-то дубленой шкуре. — Антиплащ, чуть повернув голову, посмотрел на него искоса, как-то очень странно. — Но мне иногда бывает просто… любопытно. Да не ссыте вы так, док, — он бледно усмехнулся уголком губ, — ничего мы вам не сделаем. Я всего-навсего хочу, чтобы вы вытащили из меня этот проклятый кусок свинца, вот и все. Мегс в очередной раз реанимирует свою таратайку и вернет вас в Сен-Канар в целости и сохранности. Нам нет никакого резона бить вас кирпичом по голове, потом украдкой расчленять и судорожно распихивать по мусорным пакетам… тем более что о местонахождении нашего логова вам все равно ничего не известно. И поэтому, кстати, — помолчав, добавил он жестко, — я очень не советую вам эту последнюю деталь каким-либо образом выяснять.

— Мне до нее, знаете ли, дела нет, — сухо отозвался Эштон. А что, спросил он себя, если Кейт сейчас позвонит в клинику — и узнает, что ее муж уже давно и благополучно сдал смену, и находится в текущий момент неизвестно где?

— Значит, вам не повезло, док. — Антиплащ, как будто прочитав его мысли, понимающе прищурил глаза. — Но, я надеюсь, что вы, как человек семейный, до сих пор не давали вашей жене повода и желания разыскивать вас по ночам, э?

Ну и тип! Ещё и издевается! Доктор Эштон внезапно ощутил непреодолимый порыв как следует пырнуть его скальпелем… то есть поживее перейти непосредственно к намеченной операции.

— Позовите-ка со двора этого вашего… механика, — сказал он Кваге через плечо. — Починить он все равно ничего не починит, а здесь его помощь может пригодиться.

— Зачем? — спросил Квага.

— Затем, что вы вдвоем будете держать пациента. Крепко-крепко. Удерживать его на месте и желательно в неподвижном положении. А вы, Бушрут, — он мельком бросил взгляд на мутанта, который, признаться, казался ему наиболее адекватным изо всей честной компании, — вы, голубчик, будете мне ассистировать. Осушать рану от крови и, если понадобится, подавать мне инструменты… только не забывайте их предварительно протирать спиртом и прокаливать над огнем. Договорились?

Репейник медленно кивнул. Но его задумчивый и рассеянный взгляд при этом стал еще более задумчивым, рассеянным и даже отсутствующим…

Квага исчез за дверью. А вдруг он сбежит, с беспокойством подумал Эштон, нырнет с крыльца в темную октябрьскую ночь и без зазрения совести спокойно сделает ножки… и что я тогда стану тут — один в поле! — делать? Черт возьми! Задумчиво взвесив на руке полбутылки выданного ему виски, он мимоходом спросил у Антиплаща:

— Как у вас дела со свертываемостью крови?

— Что?

— Кровотечение, говорю, при порезах быстро останавливается?

— Ну, как у всех…

Эштон покачал головой. Дать пациенту глотнуть немного вискаря? Алкоголь слегка притупляет боль… но в то же время разжижающе действует не только на мозги, но и, к сожалению, на количество тромбоцитов. То есть из вскрытой раны кровища хлынет потоком… К тому же спирта, что ни говори, слишком мало — даже вряд ли достанет напиться в стельку… только-только хватит на то, чтобы дезинфицировать этой ядреной жидкостью инструменты и края разреза.

Господи боже, ну почему сейчас — не зима? Можно было бы набрать на улице снега и льда и в прямом смысле слегка «заморозить» рану, минут на десять этой импровизированной анестезии вполне хватило бы… но сейчас, в октябре, кроме грязи и слякоти на дворе ничего не наберешь. А у этих безнадежных остолопов даже морозилки… да что там — даже холодильника в наличии нет! Черт бы их всех побрал…

Хлопнула входная дверь.

В коридоре раздались шаги двух пар ног — и чье-то (Мегавольта?) скрипучее бухтенье: «А чё сразу я-то? Ну чё? Без меня, что ли, никак?» Шаги замерли на пороге комнаты.

— Вот и мы, док, — оптимистично объявил Квага.

— Руки, — не оборачиваясь, произнес Эштон.

— Что — руки?

— Мыли?

Они оба утопали на кухню. И тут же что-то там уронили, судя по раздавшемуся звону и грохоту — жестяной таз с самой верхней полки самого высокого шкафа.

— Захватите-ка там деревянную ложку, — крикнул Эштон. — Или сковородник, или просто коротенькую палку... в общем, что-нибудь деревянное.

— Ложку? Это еще зачем? — настороженно спросил Антиплащ. — Боитесь, что я откушу себе язык, док?

— Не боюсь, — хмуро отозвался Эштон. И, не удержавшись, добавил язвительно: — Если подобная неприятность вдруг и произойдет, то, полагаю, никого, кроме вас, особенно не опечалит. Но я, признаюсь, все же чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы во время операции ваши зубы были чем-то заняты.

— Ну-ну, — прохрипел Антиплащ. — Шутить изволите, док? Оставьте-ка в покое мой язык, и следите лучше за своим! Слишком уж он у вас длинный, как бы укоротить не пришлось. А я ни в кляпе, ни в наморднике… вопреки, видимо, сложившемуся у вас мнению, пока не нуждаюсь. Поэтому обойдемся без!

— Ну, как хотите… Не кипятитесь, голубчик, нервные клетки не восстанавливаются. Садитесь сюда, на край дивана. Руку положите на стол. Вот так, хорошо. Освещение… что у нас с освещением? — Эштон придвинул к краю стола настольную лампу и слегка поправил обтерханный абажур, так, чтобы свет и без того тускловатой лампочки падал непосредственно на рану. — Бушрут, встаньте слева от меня и держите наготове спринцовку, вам придется отсасывать ею набегающую кровь. Квага и Мегавольт, ваша задача — удерживать пациента и, в особенности, его руку в неподвижном положении. Да, это необходимо. Нет, уйти нельзя. Падать в обморок — тоже. Да, можете обойти стол и встать с другой стороны… Итак, занимаем места согласно купленным билетам. — Он сердито взглянул на замешкавшегося Квагу. — В чем дело, голубчик?

Квага, нервно кусая губы, бледнел на глазах. Краски уныло сползали с его лица, и даже его пламенная рыжая шевелюра как будто слегка поблекла, утратив свой насыщенный вызывающий цвет — и стала походить на тусклый, выгоревший в свете софитов потрепанный парик какого-то очень несчастного, растерянного и утомленного затянувшимся представлением клоуна.

— Я… я боюсь крови, — промямлил он наконец — и, смущенно потирая ладони, как-то испуганно, чуть ли не умоляюще сморщил нос. Похоже, вся серьезность и неприглядность предстоящего зрелища начинала доходить до него только сейчас…

Доктор Эштон сноровисто вскрывал упаковку латексных перчаток.

— А я не заставляю вас сюда смотреть, боже упаси, ничего веселого здесь не будет, поверьте. Смотрите лучше в окно… или считайте трещины на потолке, если находите это более интересным. Бушрут, обмойте рану и протрите кожу вокруг неё спиртом. Вот так, осторожно. — Привычным движением Эштон натянул перчатки, еще раз прокалил над огнем свечи, зажженной специально для этой цели, лезвие скальпеля и тщательно протер его смоченным виски ватным тампоном. Вновь обвел глазами стоявших вокруг него бледноватых «ассистентов». — Наша задача — сделать все как можно быстрее, точнее, результативнее и с наименьшими потерями, не так ли? Поэтому я — и в ваших интересах, и в интересах пациента, и в своих собственных — хочу рассчитывать во время операции на ваше полнейшее хладнокровие, безусловное содействие и безоговорочное послушание, договорились? Ну-с… — Он снова внимательно взглянул на рану, темно-алую на синюшно-бледном, покрытом мурашками (от холода или страха?) плече пациента — и в последний раз мысленно прикинул вероятное направление и глубину раневого канала. — Готовы?

— Да, — едва слышно отозвался Антиплащ откуда-то сбоку: рука его была крепко прижата к поверхности стола ухватистыми лапами Мегавольта.

«Ну, — мысленно сказал себе доктор Эштон, — с богом, мой дорогой Брэдли! Ни пуха тебе ни пера! Уверенности и удачи! В добрый час! Да пребудет с нами Сила…»

Он опустил лезвие скальпеля на рану — и, на мгновение задержав дыхание, сделал быстрый, точный разрез, надеясь сразу рассечь раневой канал на всю его глубину.

На синюшной коже пациента мгновенно вспух сочный, глянцевито-багровый кровяной цветок. Антиплащ резко втянул в легкие воздух и выгнулся от боли дугой — конвульсивно, едва не сбросив с себя удерживающие его руки невольных «санитаров»; из горла его вырвался хриплый сдавленный крик. Чего-то подобного Эштон и ожидал…

— Держите его! Держите же, ну! — властно гаркнул он. — Бушрут, спринцовку! Отсасывайте кровь, скорее! Я тут ничего не вижу…

Куда там! Разрез наполнялся кровью так стремительно, что Репейник со своей крохотной клизмочкой не успевал осушать рану — пока он сбрасывал содержимое спринцовки в подготовленную миску, набегающая кровь заливала операционное поле снова, и снова, и снова… О, боже, мелькнуло в голове Эштона, полцарства за отсасыватель… самый простенький вакуумный отсасыватель с силиконовой трубочкой, которую можно спокойно опустить в рану — и обо всех этих идиотских проблемах благополучно забыть… Ну я же знал, знал, что так будет… какого черта я вообще во все это дело влез?!

Он поднял голову и встретился взглядом с растерянными, округлившимися от ужаса глазами Мегавольта — и внезапно заметил, что они, оказывается, вовсе не бесцветные, а  бледненько-бледненько желтоватые, словно бы выцветшие… Где-то позади, за плечом Эштона, Квага издал такой звук, будто его тошнило. Еще секунда — и они все бросят и ко всем чертям сбегут, понял Эштон. Оба.

— Жгуты.

— Что?

— Жгуты! Выше и ниже раны, быстрее! Бушрут…

К счастью, объяснять не пришлось. Репейник схватил одну из длинных, предназначенных на бинты полос ткани и, свернув ее жгутом, проворно перетянул руку главаря чуть выше разреза. Второй жгут, ниже локтя, наложить оказалось еще проще…

Кровотечение наконец-то остановилось.

Антиплащ тяжело, часто, шумно дышал, постанывая сквозь сжатые зубы — и все время норовил выкрутиться из рук «санитаров» и свернуться калачиком, спрятать на груди — подальше от врача — искромсанную окровавленную руку. Его трясло с головы до ног.

— Держите его, — свирепо, с расстановкой процедил Эштон.

Бушрут ловко орудовал спринцовкой. Рана наконец обнажилась полностью — разрез был глубокий, скальпель Эштона рассек и кожу, и слой подкожной клетчатки, и мышечную фасцию… Вот только в нужном ли направлении? Эштон вновь вооружился ватным тампоном и тщательно, добиваясь стерильной чистоты, обтер края раны спиртом; Антиплащ сильно вздрогнул — видимо, несколько капель жгучей жидкости попали в открывшийся раневой канал.

— Это обязательно, да — лить в рану неразбавленный спирт? — со стоном прошипел он.

— Нет, не обязательно, — невозмутимо отозвался Эштон. — Можно еще прижигать рану каленым железом. Или заливать пулевое отверстие кипящим маслом — в Средневековье так и делали, между прочим, чисто в качестве дезинфекции. О том, сколько народу умерло непосредственно от ранений, а сколько — от подобного лечения, летописи скромно умалчивают… Поэтому — не дергайтесь! Постарайтесь, по крайней мере. — Он взял пассатижи и аккуратно извлек из раны несколько сгустков крови и волокон шерсти от водолазки, которые пуля вдавила внутрь; потом, раздвигая упругие слои плоти острием скальпеля, внимательно осмотрел поврежденные стенки раневого канала: всю эту грязь придется сейчас еще иссекать… Среза́ть, грубо говоря, напрочь все нежизнеспособные ткани: кожу, подкожную клетчатку и волокна мышц — до появления их нормальной окраски и точечного кровотечения, то есть миллиметра на два — на три. Да-да, вот прямо так, по живому, этим самым скальпелем, черт возьми! Антиплащ дрожал все сильнее и, мыча сквозь зубы, прерывисто хрипел; стараясь не обращать на него внимания, Эштон осторожно прощупал кончиком плоскогубцев дно разреза — и тонкие губки пассатижей почти тут же коснулись чего-то твердого… Кость? Эта проклятая пуля должна быть где-то здесь… Ладно. Если пациент будет вести себя смирно…

Черта с два!

Прерывая осмотр, Антиплащ глухо взвыл — и рванулся, отчаянно, неистово, бешено, точно дикий зверь, попавший в капкан и окруженный кольцом беспощадных врагов. По телу его пробежала крупная судорога; он извернулся — и, наверное, пнул бы доктора Эштона ногой в живот, если бы тот не успел вовремя отскочить.

— Держите его, черт возьми! — яростно рявкнул Эштон. — Я тут до утра ничего не найду, если он будет брыкаться, как теленок!

Квага и Мегавольт, обливаясь холодным потом, навалились на главаря с удвоенной силой. Эх, была не была… сжав зубы, Эштон крепко стиснул рукой дрожащее плечо пациента и решительно запустил в глубину раны указательный палец. Это было грубо и безжалостно — но другого пути найти застрявшую в «слепом» конце канала пулю и наконец хоть как-то закончить проклятую операцию он не видел… Он решительно прорвался сквозь вялое сопротивление истерзанной плоти и даже, кажется, кончиком пальца успел нащупать в глубине раны что-то маленькое и твердое…

— Хватит! Хватит! Я не могу! Я больше не могу! — Антиплащ ужасно закричал, хрипло взвыл от нестерпимой боли и вновь рванулся — с такой силой, что удержать его не было никакой возможности… отшвырнув от себя окончательно перепуганных дружков, он скорчился на диване, подтянув колени к животу, съежившись и обхватив себя здоровой рукой, дрожа всем телом, хрипло выкрикивая сквозь рыдания бессвязные подсердечные ругательства. Его землисто-серое, измученное лицо было мокро не то от пота, не то от слез; он задыхался от боли, его трясло, и било, и колотило так, что зубы клацали у него во рту, точно кастаньеты.

Эштон, отшатнувшись, тяжело перевел дух. Не сказать, что он был очень уж удивлен, скорее — рассержен и раздосадован… и продолжать работу в таких условиях не видел ни малейшей возможности. Ну что ж, признался он себе, в сущности, чего-то подобного и следовало ожидать.

— Ну да, ну да, — вполголоса, тоном глубочайшего удовлетворения произнес он. — Я так и знал.

— Ч-что? Ч-что «в-вы знали»?! — заикаясь, хрипло выкрикнул Антиплащ. Подбородок его жалко дрожал, светлые всклокоченные волосы слиплись надо лбом «стрелками», из уголка рта текла струйка крови от прокушенной в пароксизме боли губы — и он судорожно дернул шеей, сглатывая эту постыдную кровавую слюнку. Лицо его было перекошено от страдания, губы прыгали, и несчастная искромсанная рука непроизвольно тряслась и подергивалась, отчаянно прижатая к вздымающейся груди. «Коновал чертов! — читалось в его исполненных муки и ненависти воспаленных глазах. — Мясник, садист, гестаповец, палач, чтоб тебя! В тебя бы вогнать кусок свинца, а потом полосовать тебе скальпелем открытую рану, да еще и ковыряться в ней плоскогубцами и запускать туда длинные беспардонные пальцы… вот я бы на тебя тогда посмотрел! Ух, как бы я на тебя полюбовался, скотина!»

Щеки его блестели от непрошенных и оттого еще более злых слез.

Квага и Мегавольт, в ужасе отпрянув, замерли возле стены — одинаково растерянные, испуганные и потрясенные, изо всех сил старающиеся не смотреть ни на Эштона, ни на, упаси боже, невменяемого измочаленного главаря. Бушрут, опустив глаза и спрятавшись под свои пушистые ресницы, длинными нервными пальцами потирал висок, что-то шепча под нос и время от времени принимаясь бездумно перебирать лежавшие на столе бинты… ему как будто тоже было не по себе. В воцарившейся тишине слышно было только тяжелое дыхание Антиплаща, который, закрыв глаза и беспрестанно облизывая опухшую кровоточащую губу, отчаянно пытался справиться с собой и унять сотрясавшую его невольную дрожь — но не мог, никак не мог… Был сейчас над собой не властен.

Однако. Сползла дубленая шкура с "одинокого волка"…

Эштон медленно обвел взглядом угрюмые позеленевшие физиономии неудавшихся «ассистентов». Он все еще, как дурак, стоял посреди комнаты, машинально подняв перед собой на уровень глаз обе ладони — и руки его были по локоть обагрены кровью.

— Хорошо. Раз так… С меня хватит. Я вас предупреждал. Я предлагал вам обратиться в госпиталь. Туда, где есть рентген, чистые операционные, нужные медикаменты, анестезионное оборудование и — для особо нервных — даже такая потрясающая штука, как общий наркоз. Но-вы-сами-этого-захотели. Вы были уверены, что справитесь. Что вся эта ерунда не стоит и ломанного гроша. Но… не получилось. Ладно. Бывает. Я не удивлен… но ни в коем случае не собираюсь эту бессмысленную комедию продолжать. Можете делать со мной, что хотите… удушить куском провода, или утопить в тазу, или воткнуть мне кухонный нож между лопаток и закопать на заднем дворе. Только учтите — я умываю руки. И больше и пальцем к этому… к вашему дружку не притронусь. Вызывайте парамедиков, пусть они отправляют его в госпиталь, в полицию, в тюремную камеру — куда угодно. Там, где его смогут… безболезненно заштопать. Только… помните, что времени — немного. Через два… нет, через полтора часа, даже меньше… жгуты нужно обязательно снять. Иначе он останется без руки. Вот так. Я все сказал. Благодарю за внимание. — Он резко повернулся на каблуках и направился к двери — выбраться в коридор, на крыльцо, на свежий воздух, чтобы там без помех перевести дух, справиться с чувствами, прийти в себя и снять наконец скользкие окровавленные перчатки…

— Стойте! — хрипло сказал Антиплащ ему в спину.

Какую-то долю секунды Эштон боролся с мучительным желанием не услышать. Выскочить за дверь и ненадолго, хоть на пару минут, обо всем позабыть, оставить этих паникёров и никчемных неумех позади, наедине с их бедовым главарем и всеми проблемами — в холодной, пропахшей кровью, болью и спиртом маленькой комнатушке… но все-таки, уже подойдя к порогу, на мгновение остановился. Не мог не остановиться.

— Д-дайте мне… воды, — едва слышно, срывающимся голосом попросил Антиплащ. Он сделал несколько торопливых глотков из стакана, который подал ему Репейник — зубы его часто и мелко стучали о стекло — потом вновь поднял взгляд на Эштона; и во взгляде этом была боль, и страх, и ярость, и мольба, странным образом сочетающаяся с бешеной неукротимой решимостью.

— Не уходите, док. — Он говорил сквозь сжатые зубы, и каждое слово, видимо, давалось ему с неимоверным трудом — он выплевывал их отрывисто, через силу, словно комочки прилипшей к языку полузасохшей глины. — Не уходите, слышите! Давайте… попробуем еще раз.

Эштон покачал головой.

— Нет. Ничего не выйдет. Вы не сдюжите, голубчик.

— Сдюжу! Черт возьми, я… да, вы правы — я просто не представлял, с чем придется иметь дело. Но теперь я… все знаю… и обещаю, что буду вести себя тише воды, ниже травы… Черт побери, док, — в голосе его прорезались угрожающие нотки, — вы все равно не выйдете отсюда, пока не… не закончите то, что начали!

Ну, с этим было глупо спорить. Эштон молчал. Еще раз обвел взглядом угрюмых антиплащовских дружков. Господи, физиономии у них были еще более перекошенные, нежели у Антиплаща… И все они пристально смотрели на него, ожидая ответа: Квага — приоткрыв рот и встревоженно выкатив и без того выпуклые водянистые глаза, Мегавольт — шмыгая носом и моргая чуть чаще, нежели обычно, Бушрут — слегка исподлобья, словно бы украдкой, но тоже взволнованно, мрачно и настороженно.

И никому из них, по-видимому, очень не хотелось в кутузку.

И Эштон понял, что особенного выбора-то у него, в сущности, и нет. И у Антиплаща — тоже. Слишком мало времени отведено этому бандиту на то, чтобы попытаться найти другого врача… Эштон сам только что очень внятно и доходчиво ему это объяснил.

Он устало потер лоб тыльной стороной ладони. Не может он, никак не может сейчас все бросить, оставить распотрошенную рану так, как она есть, и лишить пациента последней надежды. Не позволит ему этого ни его врачебный долг, ни проклятая, вечно в самый неподходящий момент напоминающая о себе совесть… Увы! Ничего не попишешь, придется им все-таки пройти это испытание до конца — бестолковому страждущему упрямцу и коновалу-хирургу, и усмирить свою неприязнь, и призвать на подмогу всю твердость духа, и терпеть друг друга еще энное количество мучительных тягостных минут…

Чуть помедлив, он вернулся в комнату и неторопливо подошел к Антиплащу. Строго и сурово посмотрел на него сверху вниз.

— Ну… ладно. Хорошо. Пусть будет по-вашему. Если вы согласны ещё потерпеть… — Он глубоко вздохнул. — Соберитесь с силами, любезный. Мне кажется, я ее почти обнаружил. — Он искренне надеялся, что тот крохотный твердый предмет, который ему удалось нащупать в глубине раны, был действительно пулей, а не осколком раздробленной кости — и постарался придать голосу столько мягкости, сочувствия и ободрения, сколько мог сейчас из себя выжать. — Давайте… продолжим. Вернее, попробуем еще раз. Хочется верить, что осталось совсем немного…

* * *

…Старенький «фиат» под окнами хибарки неожиданно воскрес в пятом часу утра. Двор наполнился сизым дымом и устрашающим для такой маленькой машинешки ревом мотора; Эштон, перемогавший остаток ночи в продавленном кресле возле окна, вздрогнул — и очнулся от дремоты. Рядом, в соседнем кресле, накрыв лицо ярким до аляповатости носовым платком, тихо догорал Квага. Бушрута в комнате не было; Антиплащ, укрытый рваным пледом, лежал на диване — даже, кажется в той же позе, в какой хирург, вынув наконец злосчастную пулю и зачистив рану, его и оставил; глаза главаря были закрыты, но по его тяжелому сбивчивому дыханию Эштон понял, что он не спит. Операция была закончена почти три часа назад — но бедолага-пациент, похоже, под конец настолько изнемог, что с той поры не нашел в себе сил даже просто пошевелиться.

Но теперь — слава богу! — наконец на горизонте замаячила вполне реальная возможность раздобыть обезболивающее, антибиотики и самые элементарные лекарства. А для Эштона — еще и вернуться домой…

По коридору затопали знакомые шаги. На пороге комнаты возник Мегавольт — его крохотные, обычно безразличные ко всему (что не касалось техники) желтоватые глазки светились торжествующим азартом не сразу одержанной победы.

— Заработало! Черт возьми! — Он сдернул с лица Кваги носовой платок, вытер им потное, измазанное машинным маслом лицо, потом с шумом, от души, в клетчатую тряпицу высморкался и наконец водрузил ее на прежнее место. — Дьявол! Я весь стартер перебрал по винтику… а оказалось… Оказалось! — Он сделал драматическую паузу.

— Ну, что оказалось? — спросонья пробурчал Квага. — Оказалось, что в бензобаке бензин закончился?

— Нет. Бензин не закончился. Просто отошел проводок в замке зажигания. Нет, ты представляешь? Представляешь?! — Яростно сверкая глазами, Мегс схватил опешившего дружка за грудки и встряхнул его, будто бессловесную подушку. — Просто отошел гребаный проводок! А я… Я! Провозился тут! Полночи! С этим поганым стартером! Ясно?!..

— Да-да. Ну кто же виноват, что ты такой придурок? — сердито пробормотал Квага, которого все эти технические тонкости очень мало занимали. — Отвали от меня наконец, дай доспать… — Он вывернулся из рук своего дружка, шмякнулся обратно в кресло, повернулся на бок и, сдвинув платок на ухо, засопел дальше как ни в чем не бывало.

Просто отошел проводок… Да. Вот так. Эта бесконечная ночь потребовала от Эштона (да и не только от него) столько сил, выдержки, терпения и нервов, что он не знал, плакать ему сейчас или смеяться от такой нелепицы… Он напомнил о себе сдержанным кашлем.

Это помогло, Мегавольт живо обернулся к нему.

— Поехали, док. Домчу вас с ветерком до ближайшего перекрестка… Пока еще не совсем рассвело.

…Осенние ночи бесконечны и непроглядны — в шестом часу утра на улице было темно, словно в закрытой бочке. «Фиат» долго крутил по каким-то извилистым, не различимым во тьме дорогам: в свете фар сначала мелькал тянувшийся по обочинам лес, потом — пустырь, потом — какие-то глухие заборы и однообразно-безликие стены складов, а потом… потом Эштон, по-видимому, заснул — потому что разбудил его чувствительный толчок в плечо. Он открыл глаза и обнаружил, что автомобильчик стоит у какой-то остановки, серой в свете столь же серого октябрьского рассвета. А Мегавольт, задумчиво ковыряя пальцем в носу, пристально, чуть исподлобья смотрит на закемарившего пассажира.

— Приехали, док. Вон там, — он указал небрежным кивком, — начинается Касл-роуд, а вон за тем углом находится Тайм-Гэлакс-сквер. Отсюда прямиком на Двадцать Третью авеню идет рейсовый автобус.

— П… понятно. С-спасибо… — Встряхнувшись всем телом, словно большой пес, Эштон взялся за ручку двери. — Ну, всего хорошего, приятель. Только сделайте одолжение, не забудьте все-таки заехать в аптеку, ладно?

— А вы составили список необходимого, док? — спросил позади негромкий и мягкий, невероятно вежливый и знакомый голос.

Бушрут. Он, оказывается, спал, укрывшись пледом, на заднем сиденье — так тихо и неприметно, что Эштон обнаружил его только сейчас. Да и Мегавольт, кажется, тоже — глазки его при виде вынырнувшего из-под одеяла взлохмаченного Репейника заморгали недоуменно.

— Да, — сказал Эштон. — Список рекомендаций и необходимых лекарств я оставил на столе. Антибиотики обязательны к применению. Перевязки делать два раза в день. В принудительном порядке. Договорились?

— Хорошо.

— Рану я не закрыл, — добавил Эштон, помолчав, — потому что исключать вероятность нагноения все-таки нельзя. Поэтому внимательно следите за его состоянием. Если изменится характер болей… или упадет давление… или сильный жар будет держаться дольше двух дней — наплюйте на все его идиотские возражения и немедленно — слышите, немедленно! — везите его в ближайшую больницу. Все эти неприятности могут указывать на начавшуюся гангрену. Условия операции были все-таки далеки от стерильности… Если же осложнений все-таки не случится и все будет в полном порядке — ну, о'кей, дней через восемь-десять рану нужно будет зашить. Понятно?

— Да. Спасибо, док.

— Всего хорошего. — Эштон крепче прижал к себе свой многострадальный портфель и, выбравшись из автомобильчика в зябкое пасмурное утро, осторожно захлопнул за собой чуть скособоченную, невероятно хрупкую на вид дверцу.

Она тут же открылась.

— Чё за?.. — свирепо пробурчал Мегавольт. Схватился рукой за дверцу и захлопнул ее с такой силой, что, если бы машинешка тут же на дороге рассыпалась на составные части, Эштон бы нисколько не удивился. Но она странным образом не рассыпалась, и Мегавольт лихо дал по газам; окутав доктора облаком вонючего выхлопа, «фиат» нырнул в серую рассветную мглу — и наконец благополучно исчез за ближайшим поворотом.

__________________

Примечания:

Сукровица — лимфатическая жидкость, выделяющаяся из мелких ран. Экссудат — жидкость, выделяющаяся в ткани или полости организма из мелких кровеносных сосудов при воспалении.

Фасция — соединительнотканная оболочка, покрывающая органы, сосуды и нервы: мышечная фасция образует "футляр" для мышц.

Хирургический вакуумный отсасыватель (аспиратор) — прибор, при помощи которого осуществляется процесс отсасывания любого содержимого, в частности жидкого и полужидкого, из различных поврежденных или патологических полостей под воздействием возникающего вакуума.

Пароксизм — усиление какого-либо болезненного припадка (лихорадка, боль, одышка) до наивысшей степени.