Город отражений (гет)

А что же Надзиратель за душами?

А в его отношении Игорь если и ошибся, то не принципиально. Потому что в город, населенный отражениями, прибыл опять-таки не сам охранитель при гробнице Арвиндира, а его материальное воплощение. Сущность, если вдуматься, еще более ущербная и неполноценная, чем любой из здешних обитателей. Ибо человек в принципе не может существовать без физического тела… ну, по крайней мере, долго существовать. Так что для него быть запертым в ненадежную оболочку — естественная неизбежность. Чего не скажешь о могущественном духе, по большому счету неуязвимом, и чей срок существования измеряется тысячелетиями. Для этого, последнего, оказаться в передвижной одноместной тюрьме из костей и мяса было приятно не в большей степени, чем вообще пребывание в тюрьме для кого-либо.

Но выбора у Надзирателя не было. Уж таков был сам этот мир по другую сторону Небытия. Когда обыденная жизнь устроена таким образом, что в ней каждодневно творится много неестественного на сторонний взгляд… а то и вовсе противоестественного — тогда явлениям сверхъестественным в ней становится тесно. Некуда втиснуться, негде развернуться. Подобно тому, как даже самый искусный акробат или танцор не имеет возможности проявить свои таланты в переполненном автобусе. Или в коридоре районной поликлиники, заполненном страждущими пенсионерками и поминутно кашляющими детьми.

В общем, в каждом мире свои правила. И нарушить их не под силу даже тем, кто могущественен и потенциально бессмертен.

Соответственно, всеведение и вездесущность, немало попортившие кровь тому же Игорю в Небытии и в мире Фьеркронена, в Отраженске Надзирателю оказались недоступны. Передвигаться приходилось (о, ужас!) либо на своих двоих, либо пользуясь разного рода транспортными средствами. Да еще не забывая о светофорах и тому подобных условностях, без знания которых даже прогулка по городу могла превратиться в подобие перехода через минное поле. А если тебе в этом городе кто-то нужен, придется этого кого-то искать, блуждая и тратя уйму времени.

И все-таки беспомощным Надзирателя нельзя было назвать даже теперь — в роли существа из плоти и крови. Даже этому существу остались доступными кое-какие фокусы, малозаметные для простых смертных.

Благодаря одному из таких вот, скромных, но превосходящих возможности среднего человека, умений Надзиратель за душами смог изменить свою внешность. Вернее, немного подкорректировать. Сделав глаза чуть раскосыми, лицо посмуглее и поскуластее, а на голову водрузив узорчатую тюбетейку.

Даже отдаленного сходства с искомым человеком эти метаморфозы ему не придали. Зато проступил в обличии Надзирателя определенный колорит, способный и внимание переключить и в заблуждение ввести, подведя к ложным выводам и ассоциациям. Проще говоря, в родном мире Игоря, например, с такой подправленной внешностью да с заметной бородой в придачу Надзиратель за душами мог сойти за своего хоть на мусульманском празднестве, а хоть и на празднике народном — вроде сабантуя.

Конечно, задача стояла куда сложнее, чем просто затеряться среди празднующей толпы. Но с другой стороны Надзиратель не только знал, кого надлежит искать, но и даже место, где поиск увенчается успехом, вполне себе представлял. Потому что визит его в город отражений был далеко не первым.

И в так называемом Доме Прозрения, как надеялся Надзиратель, косметические ухищрения тоже должны были сработать. Тем паче, еще одной сверхчеловеческой способностью, имевшейся в его распоряжении даже в Отраженске, была недоступная смертным человечкам убедительность речи. Проще говоря, собеседники Надзирателя, как правило, принимали его слова на веру. Причем даже в тех случаях, когда он гнал заведомую пургу.

С таким вот незримым но действенным арсеналом, Надзиратель прибыл к Дому Прозрения. Где, отворив одну из стеклопластиковых входных дверей, шагнул в вестибюль и прошествовал к стойке регистратуры.

— Дядя мой, — с вежливой грустью обратился он к дежурной медсестре, скучающей полноватой тетке лет сорока, — должен был поступить в течение дня. Вы мне не поможете?

Будь человек в узорчатой тюбетейке на самом деле обычным человеком, медсестра поинтересовалась бы именем и фамилией нужного пациента. Да и о личных данных самого посетителя наверняка могла осведомиться. А еще вероятнее получил бы этот посетитель от ворот поворот. Ибо навещать пациентов дозволялось лишь в определенные часы. А уж никак не поздним вечером, когда на улице почти стемнело.

Однако тетка за стойкой безропотно проглотила и до неприличия неконкретный вопрос, и его анонимность, и явную претензию на нарушение режима. Когда же Надзиратель, вдобавок, щелкнув пальцами, материализовал перед нею маленький черно-белый снимок человека, похожего на Аль-Хашима, еще и память свою зрительную напрягла. Да с неестественной, прямо-таки неподобающей профессии услужливостью полезла в базу данных. Как будто не эта же медсестра меньше часа назад отбрила супружескую пару, явившуюся навестить дочь.

— Ленур Михбаев, — наконец сообщила тетка за стойкой, оторвав взгляд от экрана рабочего терминала, — триста вторая палата… третий этаж. Предварительный диагноз — третья, высшая, степень… то есть, полное замещение исходной личности.

— Благодарю, — бросил на ходу Надзиратель и направился к лифту. Последнюю фразу добровольно-принудительной помощницы в зеленой форме медсестры он уже не слушал.

Триста вторую палату Аль-Хашим делил с двумя товарищами по несчастью: субтильным юнцом и здоровяком с гривой рыжих волос да рыкающим голосом.

Юнец, очевидно, пребывал в шоке. Часами он мог стоять на коленях в углу, шепотом молясь и, похоже, принимая палату то ли за один из кругов ада, то ли за какой-то перевалочный пункт. Где и праведников, и грешников ждет последнее испытание, и оно решит, чего более достоин тот или иной человек — райских кущей или вечных мук.

Не лучшим образом чувствовал себя и сам алхимик, потеряв сознание в подземной лаборатории, а очнувшись в чужом доме, в окружении незнакомых людей. Да, вдобавок, в странном городе, напоминающем города в том мире, где он не так давно работал на Алика Бурого.

Несколько часов прошли для Аль-Хашима в каком-то тумане. Новоявленные не то соседи, не то домочадцы были то ли напуганы им, то ли недовольны, а может, неприятно удивлены. Кто-то кричал, кто-то плакал. В чем же был виноват старик-алхимик, кроме растерянности, в незнакомом месте совершенно естественной, не понимал и он сам.

А в итоге на порог пожаловали два бугая в белых халатах. Бесцеремонно сцапав Аль-Хашима, они вначале воткнули в него что-то, небольшое по размерам, но ощутимое. Вроде ядовитого дротика из тех, коими стреляют по чужакам дикие воины из джунглей. Эффект, кстати, вышел похожий. Алхимика, правда, не убило и не парализовало. Зато он расслабился до почти полной беспомощности. В таком-то состоянии его доставили вначале до самоходного экипажа — белого с синим рисунком, схематичным изображением глаза. И уже в экипаже привезли в это, далекое от приятного, место.

Лишь к вечеру Аль-Хашим более-менее пришел в себя. И смог получше изучить свое узилище, обнаружив его нехарактерно чистым, почти стерильным. Плюс то был, впрочем, единственный. Заточение оставалось заточением, несовместимым с понятием «свобода». Отпускать алхимика никто не собирался, передвигаться можно было только в пределах этой небольшой комнатки. Добро, хоть голодом морить его не намеревались — соизволили накормить.

Поначалу алхимик надеялся на побег с помощью магической фигуры. Однако не обнаружив под рукой писчих инструментов, вынужден был смириться. Принять как данность, что во-первых, он угодил в плен, а во-вторых, похоже, задержится здесь надолго. Единственной отдушиной оставалось общение с соседями по узилищу. Точнее с соседом: если молящийся юнец почти не обращал на окружающих внимания, то рыжий здоровяк оказался вполне словоохотлив. И добродушен, что ценно. Невзирая на звероподобный вид.

Аль-Хашим рассказывал рыжему соседу о зельях и чудесах, творимых с их помощью, о путешествиях по далеким странам и другим мирам. Здоровяк, которого, кстати, звали Хьорн, в ответ поделился своей историей. Прежде он был варваром и жил в краю суровом и холодном — в Кальдмунде, как понял сам алхимик.

Хьорн был могучим воителем. С простодушной откровенностью, доступной лишь детям и дикарям, он поведал товарищу по несчастью, сколько черепов сокрушил его боевой топор и над сколькими женщинами от души надругался он сам. Сколько скота угнал и сколько добра отнял у презренных слабаков, недостойных зваться мужчинами. И какие обильные жертвы приносил покровительствующим ему богам.

А потом, в преддверии великой битвы, пришел Хьорн к местному жрецу и попросил помощи. Жрец дал Хьорну выпить отвар из трав и грибов, дарующий бесстрашие и нечеловеческую силу. Вот только не получил Хьорн на сей раз ни того, ни другого, хоть и выпил того отвара побольше. И в битве поучаствовать не смог, но словно уснул, чтобы проснуться в этом странном месте. На Небесный Чертог, куда попадают прославленные воители, оно не походило — Хьорн был уверен. Однако и на подземное царство, отстойник для душ трусливых слабаков, не тянуло тоже.

«Люди в белых одеждах говорят, что Хьорн болен, — сетовал варвар, — но нет, Хьорн здоров как бык. Говорят, что я должен слушаться этих людей. Но слушаются только невольники и слабаки — слушаются сильных. А настоящему воину никто не указ, кроме вождя».

За этой-то беседой двух пациентов Дома Прозрения и застиг Надзиратель за душами, распахнув дверь в палату. А прежде позаимствовал электронную карточку-ключ у одного из санитаров, встреченного в коридоре. Расстался санитар с карточкой-ключом охотно, даром что прежде никогда не позволял себе подобной халатности.

При виде распахнутой двери Аль-Хашим и Хьорн обернулись — оба с надеждой, отчетливо читающейся на лицах. Но надежде не суждено было сбыться: в следующее мгновение в руке Надзирателя появился пистолет. Предмет, смертельно разящий на расстоянии и знакомый из двоих, по крайней мере, старику-алхимику.

— За что? — жалобным голосом вопрошал Аль-Хашим, сразу поняв намерения нежданного гостя.

— За твою попытку… уничтожить меня, — процедил Надзиратель, — я просто не хочу стать ненужным… и исчезнуть без следа. Вам, людям, не понять.

Он успел прицелиться, однако выстрелить уже не смог. Взревев, Хьорн метнулся навстречу бородачу с пистолетом. И, в один прыжок преодолев разделявшее их расстояние, опрокинул Надзирателя на пол. Пистолет выпал из его руки, и, отброшенный, отлетел примерно на метр.

Могучие руки сомкнулись на горле бородача в тюбетейке… однако, удержать его не смогли. Все-таки Надзиратель, даже воплощенный в человеческом теле, в полной мере человеком не был. И превосходил простого смертного кое в чем, включая физическую силу.

Надзирателю хватило единственного удара рукой, чтоб отбросить рыжего здоровяка от себя. В следующее мгновение он уже подскочил на ноги и оглянулся в поисках пистолета. Немного обескураженный, Хьорн вновь с ревом ринулся на бородача. Но был встречен одним небрежным движением. Рука Надзирателя вцепилась в его горло, а затем приподняла рыжего пациента над полом.

— На что ты рассчитывал, тупой ублюдок? — усмехнулся бородач, глядя на захрипевшего, беспомощно трепыхающегося, противника, — или ты этого и добивался? Что ж, тогда спешу тебя обрадовать: на сей раз ты умрешь окончательно. И может…

Договорить не получилось. Неожиданно из полумрака коридора, где горела, от силы, каждая третья лампа, со свистом вылетел небольшой нож. И вонзился лезвием прямиком в кисть руки Надзирателя. Как раз той руки, что держала горло Хьорна.

Пальцы инстинктивно разжались в тот момент, когда Надзиратель за душами испытал на себе еще один из недостатков телесного существования — а именно, ощущение боли. Он даже вскрикнул, ибо оказалось то знакомство ни с какого боку не приятным.

* * *

Вылазку в Дом Прозрения мы предприняли уже когда стемнело. Путь до пункта назначения преодолев на машине Эдны… то есть, пардон, продавщицы Натальи Девяткиной. Ведь разбойница из средневекового мира автомобиля отродясь не видела. Не говоря уж о том, чтобы ездить на нем да еще за рулем.

Строго говоря, и Девяткиной-то небольшая темно-красная машина, похожая на гигантский рубин, принадлежала не в полной мере. Скорее, она могла считаться собственностью банка, в котором Наталья-Эдна в прошлом году взяла кредит на покупку. Причем выплатить успела, от силы, процентов двадцать. И едва ли осилит остальное: как я понял со слов самой Девяткиной (не Эдны), карьера ее в «Алисе» находилась под угрозой. Порядочки, заведенные для сотрудников данной торговой сети оказались те еще. Удивительно, что банки, где наверняка знают об этом риске, все равно охотно одалживают деньги таким как Наталья. В солидной-де организации работает, не в какой-то шарашке-однодневке.

Впрочем, это я так, к слову.

Посовещавшись на кухне квартиры Матвея Богомолова, мы вначале съездили домой к Вилланду… Андрею Ливневу то есть. Где прихватили ружье, оказавшееся, кстати, не двустволкой, как подсказывали лично мне дурацкие стереотипы, а карабином. Карабин, кстати, был снабжен оптическим прицелом. С таким не то что на зверя — на человека охотиться впору. Или на магическое отродье из другого мира.

«Я ведь уже и пострелять из него успел, — сетовал не Вилланд, но его злополучное отражение, — правда, только по мишеням. А потом со мной несчастье случилось, так что не до ружья стало. Но все равно выбросить было жалко. Денег ведь стоит…»

Эдна, кстати, тоже не отправилась на дело без оружия. Но, следуя привычкам разбойницы, прикупила в ближайшем магазинчике промтоваров несколько небольших легких ножей.

По дороге уже к Дому Прозрения я успел лишний раз поглядеть на улицы и здания Отраженска. И приметить еще одну странность города и всего этого мира, поначалу не бросившуюся в глаза.

Мне не встретилось ни одного памятника. Ни статуи, ни барельефа, ни старинного здания. Притом, что даже в моем родном городке и пара статуй имелась… запечатлевших, правда одного и того же человека — вождя мирового пролетариата. А уж бывших купеческих домов и административных зданий, избежавших сноса и теперь украшенных мемориальными табличками, вообще было не счесть.

Что уж говорить про город крупный, в коем я получал высшее образование. Пестрота архитектурных стилей в иных районах была просто жуткой. Как будто обладающие сверхчеловеческим могуществом коллекционеры собрали в одном месте постройки из разных эпох. И никого не удивляло, например, почти идеально-прямоугольное здание администрации, а через дорогу — бревенчатая двухэтажная развалюха, первым этажом наполовину вросшая в землю. Ну или соседство сверкающего на солнце современного офисного здания и старой кирпичной бани, формой похожей на гигантскую кружку.

Так вот, в Отраженске ничего подобного я не заметил. Здания заметно старые, вида весьма неприглядного, здесь, правда, наличествовали. Но были они столь же безликими, как и прочие городские постройки. Типичный бетонный жилой дом, типичная пятиэтажка из кирпича, типичное административное здание и так далее.

В высшей степени странно было наблюдать такое в немаленьком городе, основанном отнюдь не вчера. Но странность превращалась в очевидность, стоило мне принять рассуждения спутников об искусственности этого мира. Когда жизни в нем по большому счету нет, когда время властно разве что над телами и вещами, но не над душами людей… да и откуда им взяться, душам-то у отражений? Тогда и нечего сохранять в памяти, тем более коллективной.

И обольщаться по поводу шапки Мономаха на логотипе газеты «Правая Правда» не стоило. Символы можно использовать и не осознавая их реального смысла. Подобно тому, как в моем родном мире имелись и горячие поклонники диады «Инь-Янь», не имевшие отношения к восточной философии, и любители рисовать перевернутые пентаграммы, жертвоприношений, к счастью, не устраивая. Что там, многие из моих сверстников даже на людях называли себя эльфами, орками, хоббитами и иной сказочной нечистью. Хоть вроде родились в России-матушке, а не в каком-нибудь Средиземье.

Дорога наша окончилась перед не столько высоким, сколько раскинувшимся вширь бетонным зданием. На козырьке над широким крыльцом парадного входа располагалась большая надпись: «Дом Прозрения», а слева и справа от нее — условные схематичные изображения глаза, почему-то с почти вертикальным щелевидным зрачком.

«Тпру! — таким расхожим междометием прокомментировала остановку сама Эдна, сидевшая за рулем, — идем, не будем рассусоливать».

Сама она выскочила наружу ловко, чуть ли не в ту же секунду, что и открыла дверцу. Но все одно, нам пришлось дожидаться, пока из машины выберется Вилланд. Да и мне, пребывающему в теле весьма крупного мужчины, потребовалось побольше времени, чтобы вылезти. Выпрыгивать, как чертик из коробочки, я со своими здешними габаритами не мог. Еще этот Богомолов, похоже, имел лишний вес и, само собой, проблемы с сердцем… правда, пока малозаметные.

Так мы и направились к крыльцу Дома Прозрения: ковыляющий Вилланд с тростью и карабином, Эдна при ножах, рассованных по карманам специально надетого джинсового костюма. И я — сам по себе способный сойти за оружие.

Медсестра за стойкой регистратуры в ужасе взвизгнула, увидев вооруженного человека, даром, что инвалида. Человеку же этому пришлось наставить на нее ствол, чтобы утихомирить.

Такой аргумент оказался вполне достаточным, чтобы медсестра замолчала. Но и только-то. Почти ничего полезного мы от нее все равно не добились. Грамотно описать Аль-Хашима, точнее, похожего на него пациента, я оказался не в силах. Да и разговаривать, выдавая служебные тайны, медсестра была не расположена даже несмотря на дуло, глядевшее прямиком ей в лицо. Лишь на один вопрос — «Не поступал ли в Дом старик такой… восточной внешности?» — она позволила себе оговорку. Правда, не по Фрейду, а по Шерлоку Холмсу, Дюпену или еще какому-нибудь герою классического детектива.

«И вы тоже?..»

Насколько я уловил суть этой то ли случайно, то ли рефлекторно оброненной реплики, Надзиратель прибыл раньше нас. И тоже успел справиться насчет Аль-Хашима.

А значит, следовало поторапливаться.

Мы разделились. Вилланда с ружьем оставили возле регистратуры. И чтобы дежурную медсестру караулил, не давая делать глупости, и просто как наименее мобильную боевую единицу. Сам я направился к лифту, расположенному поблизости, в вестибюле. Более же ловкая и шустрая Эдна устремилась вверх по лестнице.

Так мы и договорились передвигаться — преодолевая этаж за этажом. И всякий раз выглядывая в коридор, пытаться обнаружить хоть что-то, заслуживающее внимания. И если на втором этаже нас ждали тишь да гладь, то на третьем с ходу натолкнулись на сюрреалистическую картину. Огромный рыжий детина — этакий викинг, а может, пропавший брат Джигурды — висел примерно в двух десятках сантиметров от пола. А висел он потому, что за горло его держал, приподнимая, не кто иной как Надзиратель за душами. На фоне своего не то противника, не то жертвы, он выглядел каким-то тщедушным, субтильным. Отчего вся сцена расправы над «викингом» смотрелась вопиюще неправдоподобно.

Конечно, вряд ли именно этот рыжий бык являлся отражением Аль-Хашима. Но все равно, не сговариваясь, на пару с Эдной мы решили вмешаться. Ибо во-первых, враг твоего врага может стать союзником, а во-вторых, помешать Надзирателю никогда не будет лишним.

Полетел один из ножей, пущенный умелой рукой разбойницы. И поразил прямехонько кисть руки нашего противника. Да той самой, которой тот сжимал горло «викинга». Последний с хрипом и кашлем осел на пол, когда пальцы Надзирателя разжались. Но, видимо, оказался не робкого десятка, поскольку сумел-таки подсечь своего душителя ногой.

Надзиратель, разумеется, рухнул на пол… однако, в следующий миг, мячиком подскочив, снова поднялся на ноги. Но к счастью, тут уже подоспели и мы с Эдной. Причем на ходу я еще сподобился заметить и подобрать с пола пистолет, оброненный, не иначе, нашим врагом.

В момент, когда «викинг» и Надзиратель схватились вновь, я нажал на курок. Возможно, из пистолета палить гораздо проще, чем из карабина. Да только ни я, ни, как видно, Матвей Богомолов, должными навыками обращения с огнестрельным оружием не обладали. Пуля едва попала в ногу долговязому бородачу. И не убила, конечно же. Но и ее хватило для того, чтобы Надзиратель взвыл от боли… а противник его получил преимущество.

Рывком «викинг» опрокинул Надзирателя на пол… вернее, повалились они вместе. Теперь, как мне казалось, промахнуться было бы трудно. Я нацелил пистолет прямо в бородатую голову, прямо в это лицо, мерзкое, как блевотина, нажал на курок… но пистолет ответил лишь сухим щелчком. Использованный мной патрон в обойме оказался единственным. И мне не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кому оный предназначался.

Пришлось хорошенько так, от души, пнуть Надзирателя под ребра. И еще разок — тот согнулся в три погибели, сжимаясь от боли. В то время как Эдна, прошмыгнув мимо меня в палату с открытой дверью, обнаружила там Аль-Хашима.

— Скорее! — выкрикнула она, — старик, мы пришли тебя освободить!

— О, добрая юница, — донесся до меня знакомый голос, — да прольются все ручьи под твои благородные ступни.

Сам старик-алхимик, кстати, в этом мире почти не изменился. Разве что борода стала покороче. К облегчению своему я видел, как он медленной старческой поступью выходит в коридор.

В спешке, чуть ли не волоком, Эдна потащила освобожденного старика к лифту.

— У, а не такой уж ты сильный, Надзиратель за душами, — еще презрительно бросила она, проходя мимо распростертого на полу нашего врага и вцепившегося в него мертвой хваткой вконец обезумевшего, окровавленного «викинга».

Поборов искушение еще раз врезать Надзирателю, я поспешил следом.

А когда уже в вестибюле, в компании Аль-Хашима и отведшего от медсестры карабин Вилланда-Ливнева, мы подходили к дверям на выход, тетка за стойкой регистратуры завизжала вновь.

— На этот раз я ни при чем, — зачем-то виновато и смущенно молвил Вилланд… вернее, его отражение.

Да никто его, собственно, и не обвинял. Потому что причина новых треволнений медсестры стала ясна, стоило нам посмотреть в сторону лестницы. Преодолев последние ее ступеньки через вестибюль полз Надзиратель. Именно полз, а не шел. Полз на руках, волоча за собой подстреленную ногу. В этом существе, окровавленном и каком-то измятом, изорванном, уже трудно было узнать человека.

Медсестра визжала и зачем-то пятилась к стене за стойкой. Туда, где стояли стеллажи с бумажными медицинскими картами, упорно не желающими умирать даже в компьютерный век. Но страхи этой женщины были напрасны — направлялся-то ползучий человекоподобный гад в нашу сторону.

Мы замешкались… все, кроме Вилланда. Тот отреагировал на удивление молниеносно.

— Надзиратель? — спокойно осведомился охотник, вскидывая карабин, — а провались-ка ты в преисподнюю, Надзиратель.

Выстрел, единственный, зато меткий, разнес голову существу — аж кровавые ошметки полетели в разные стороны. Лично мне это зрелище так некстати напомнило арбуз, который я уронил в детстве, по неосторожности. Но как бы то ни было, а Надзиратель замер, оставшись неподвижно валяться на полу. Как видно, с простреленной насквозь башкой не способны выжить даже порождения древней магии.

К сожалению, не лучшим образом этот выстрел сказался и на самом Вилланде — в этом мире занимавшем хлипковатое тело инвалида. И то ли забыл он о необходимости опираться на трость, исполненный боевым и охотничьим азартом. А может, удержать карабин можно было только двумя руками. Так или иначе, но отдача в момент выстрела едва не опрокинула самого стрелка на пол. Добро, я каким-то чудом успел подхватить, подстраховать бравого калеку. Не то к его нынешней травме могла добавиться, по меньшей мере, еще одна.

* * *

Из Дома Прозрения, в компании с освобожденным Аль-Хашимом, мы гнали со всей мочи. Не дожидаясь, когда дежурная медсестра перестанет визжать и поднимет тревогу, вызовет стражей порядка. И не хотелось давать возможности кому-нибудь шибко любопытному запомнить машину, куда садилась подозрительная компания: сбежавший пациент, инвалид с карабином, бой-баба да небритый детина, похожий на персонажа какого-нибудь фильма про бандитов.

За окнами автомобиля мелькали дома, фонарные столбы, светофоры. Вела Эдна, точнее продавщица Девяткина, умело и ловко. Не раз, даже не два нам удавалось проскочить очередной перекресток на последних секундах зеленого сигнала светофора. И при этом ни разу Эдна-Наталья не создала аварийную ситуацию.

Хотя не обошлось и без ложки дегтя. Как обычно водится в вечерний час, редкая дорога через город обходилась без пробок. Каждый такой затор — а их, даром что кратковременных, нам встретилось с десяток — вызывал у Эдны-Девяткиной приступы бессильной ярости. От них продавщица-разбойница готова была сорваться то на ни в чем не повинном руле, то даже на лобовом стекле. И лишь голос здравого смысла в последний миг останавливал ее сжавшуюся в кулак руку. Обходилась Эдна тогда одним-двумя тихими словами. Недобрыми и вообще непечатными.

Если не изменяет мне память о родном мире, нормальные автомобилисты в большинстве своем, чтобы не было тоскливо пережидать пробки, обычно включают музыку. Что-нибудь успокаивающе-медитативное или легкомысленно-бодренькое. К сожалению нас четверых назвать нормальными как-то не поворачивался язык. Убийство вон совершили, пациента похитили. Что до деталей, то в них только дьявола прятать удобно. Тогда как правосудие они волнуют поскольку постольку. Так что нам не время скоротать было необходимо, а как можно меньше задерживаться в пути. Ибо стоя на месте, мы имели куда большие шансы обзавестись металлическими браслетами на запястьях.

Это во-первых. Во-вторых же, хоть магнитола в машине Девяткиной и имелась, но слушать пискляво-хныкающие звуки, доносящиеся из горла той же Экспансы никому из нас в радость не было. На сей раз, кстати, супер-пупер-мегазвезда Отраженска под протяжные звуки электрогитары воспела… куртку-косуху. Такую всю красивую, с блестящими заклепками, и в которой даже мальчик выглядит крутым мачо. И в каком магазине, по какому адресу можно приобрести настоящие, самые клевые косухи, сообщить не забыла.

Скривившись, будто лимон целиком съела, Эдна выключила магнитолу и больше до конца пути о ней не даже не вспомнила. Когда же появилась такая возможность, продавщица-разбойница вывела автомобиль с главных улиц на улочки не столь широкие и не так ярко освещенные, зато и транспортом не переполненные.

Путь, кстати, мы держали домой к Андрею Ливневу — отражению Вилланда, жившему в одиночку. Везти Аль-Хашима в квартиру Матвея и Светы я счел слишком рискованным. Кто знает, как супруга отреагирует на еще одну странность: незнакомого старика, который, к тому же, не факт, что сумеет скрыть свою ненормальность. Даже если Света не сдаст нас жандармам, с возвращением Аль-Хашима и меня в мир Фьеркронена могли возникнуть сложности. Не исключалась заминка, столь нежелательная в нашем положении.

Что до жилплощади Натальи Девяткиной, то она отпадала тоже. У продавщицы из «Алисы» имелся парень и ему, посетовала женщина, будет очень трудно объяснить присутствие в квартире аж трех посторонних особей мужского пола. То, что среди этих троих один был инвалидом, а другой стариком, в случае с бойфрендом Девяткиной сильно дела не меняло.

«А это не Родрик, кстати?» — поинтересовался я еще, узнав, что и у отражения Эдны имеется вторая половинка.

«Куда там, — лишь чуть обернувшись и не выпуская руля из поля зрения, с ноткой пренебрежения ответила продавщица-разбойница, — до Родрика этому Мите как до луны пешком. Посредник и мальчик на побегушках, гордо называющий себя предпринимателем, да индивидуальным еще. Сводит шишек разных из фирм да городских ведомств. Связи налаживает, встречи организует. А те ему отстегивают, сколько не жалко».

Еще, со слов женщины, Митя этот любит с серьезным видом да громким голосом трепаться по телефону. А если ведет разговоры с ней, Натальей Девяткиной, то, как правило, делится впечатлениями от очередных переговоров, от очередной встречи, от грандиозного стартапа, который с Пал Палычем, Иван Иванычем и еще с кем-то они намерились замутить. Или, как вариант, начинает критиковать карьеру самой Натальи. Причем в таких случаях разговор сползает к одному из двух выводов: либо продавщице следует больше уделять внимания личностному росту и улучшению деловых качеств, либо вообще ни к чему тратить время, работая на дядю.

Мне еще хотелось спросить, что же заставляет мою спутницу жить с этим ревнивым занудой, не имеющим профессии, зато страдающим… нет, наслаждающимся завышенной самооценкой. Ну, то есть, хотелось-то оно хотелось, да я осекся вовремя. Смекнув, что причины, заставляющие миллионы Наталий поддерживать отношения, не рвать со своими Митями, Васями или Ленями, лежат обычно в такой плоскости, что не всегда их обсуждают даже с близкими друзьями-подружками. Причем логика со смыслом здравым отношения к этим причинам не имеет даже косвенного.

Когда машина наконец остановилась во дворе дома, где жил Ливнев, мы четверо вздохнули с облегчением. Было оно тем более сильным оттого, что встретил нас двор почти безлюдным и освещенным тоже весьма скудно. Пара фонарей на столбах да окна в квартирах — вот и все. Иначе говоря, шансов, что нас могли заметить, было немного. А еще меньше на то, что заметившие поймут, что к чему и донесут куда следует. Хотя о чем это я? В самом-то дворе мы ничего противозаконного не делали.

Обитать хромоногому Ливневу повезло аж на седьмом этаже. Так что все мы, не сговариваясь, решили воспользоваться лифтом. Даже Аль-Хашим, насколько я знаю, побаивающийся огромных металлических коробок, спорить не решился.

— Чаю поставить? — были слова явно не Вилланда, а самого хозяина квартиры, когда он открыл дверь и первым ступил на порог, — что нет ничего покрепче — извините. Предпочитаю не гробить свое здоровье прежде времени.

«Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед», — вспомнилась мне при этом цитата из песни, ставшая почти пословицей. Вслух я, впрочем, ответил другое — дабы не поддевать, не обижать лишний раз беднягу Ливнева:

— Некогда на самом деле-то чаи распивать. Дело заканчивать надо, пока не поздно. А вот что нам нужно, так это маркер какой-нибудь… или мел.

— Ну и еще участок чистого пола, о, самый гостеприимный из всех хозяев, — вторил мне Аль-Хашим.

Получив желаемое, он тотчас же, не ведая усталости, склонился над полом и приступил к созданию магической фигуры для переноса. В то время как мы с Вилландом и Эдной отправились ждать на кухню. Успев и чаю попить и даже перекусить, невзирая на то, что поздновато уже.

На правах хозяина Вилланд-Ливнев пытался предложить и Аль-Хашиму пару бутербродов, но увлеченный своим занятием алхимик отмахнулся только.

— И что потом? — еще успела спросить Эдна за часы ожидания, — ну, когда он закончит?

— Аль-Хашим вернется в наш мир… точнее, в гробницу Арвиндира. Я за ним… у нас там дело неоконченное осталось. После которого, я надеюсь, Надзиратель умрет окончательно. А насчет вас… если я не ошибаюсь, после нашего с алхимиком возвращения судьба или провидение должны оставить вас в покое. И вы со своими отражениями снова разделитесь. Они будут жить в своем мире, а вы… да и мы тоже — в своем.

На рассуждения мои Эдна ничего не ответила. Только вздохнула легонько и с грустью.

А ближе к полуночи, когда мы уже задремывать начали, притихшую квартиру огласил торжествующий вопль Аль-Хашима: «Сделано! О, отважнейшие из мужей и прекрасная юница, чья храбрость сравнима только с твоей добротой! Я сделал это — фигура закончена!»

Соскочив с занимаемых стульев, мы кинулись в комнату, где трудился алхимик. И где теперь изрядную часть пола покрывал выведенный мелом геометрический узор.

— Что ж. Похоже, пора прощаться, — молвил я, обращаясь к Вилланду и Эдне, — если мы еще встретимся, то в другом мире… да и то вряд ли. Фьеркронен большой…

Аль-Хашим же церемониями да сантиментами себя утруждать не стал. Пока я слал последние реплики охотнику и разбойнице, пока принимал от них пожелания удачи, он уже шагнул в центр фигуры и забормотал нужное заклинание.

Когда фраза на незнакомом языке была произнесена полностью, на миг наступила тишина. Я оглянулся, зачем-то желая увидеть, как старик-алхимик исчезнет, возвращаясь в свой родной мир.

Того же самого, а как иначе, ждал и сам Аль-Хашим. Другой вопрос, что на сей раз ничего не происходило. Никто не исчез — заклинание, похоже, не сработало.

На какое-то мгновение мелькнула в голове утешительная мысль, что так оно и должно быть — в силу специфики этого мира. Туда, где Фьеркронен и гробница Арвиндира, отправилась душа Аль-Хашима. Тело же, тело отражения, осталось здесь.

Вот только первые же слова алхимика не оставили от этого предположения камня на камне.

— Не может быть, — пробормотал он, зачем-то озираясь и крутя головой. И растеряв привычную велеречивость. А это значило, что дела действительно плохи, ибо старик в отчаянии.

— Заклинание не сработало? — робко спросил я невзирая на очевидность ответа, — а может быть, вы ошиблись?

— Попробуй сам, о, трижды спесивый маловер, — парировал Аль-Хашим и отошел в сторону.

Шагнувши в центр магической фигуры, заклинание я старался произносить медленно, бережно и с расстановкой. Дабы не ошибиться ни в едином слоге. Но все было тщетно. Я по-прежнему стоял посреди бедно обставленной комнаты в центре геометрического монстра, нарисованного мелом на полу.

— Это заклинание… — пролепетал я, — оно что… неужели, оно вообще здесь не действует.

— Я больше скажу, да не овладеет сердцем твоим черный ужас, — прозвучали в ответ слова Аль-Хашима, — я еще одно проверил… в общем, заклинания вовсе не хотят работать в этом мире.

«Черный ужас», ага. Что и говорить, алхимик выразился метко. Когда я понял, что магией можно было пользоваться даже в моем родном мире, а вот в этом — ни-ни, внутри меня одновременно похолодело и заклокотало. Захотелось громко и грязно выругаться. Но как ни странно, горло мое смогло исторгнуть всего одно, зато емкое, словечко.

«Однако!..»

* * *

Итак, не один только Надзиратель не мог пользоваться в этом мире сверхчеловеческими возможностями. Магические штучки, не раз успевшие пригодиться что мне, что Аль-Хашиму, отказывались работать в городе отражений категорически. Сам проверил: даже возможность на время покинуть тело Матвея Богомолова была для меня недоступна.

Выходило одно из двух. Либо мирок сей, при всем внешнем сходстве с моим родным миром, до такой степени удален от него, что попасть сюда можно и впрямь лишь если срезать путь — хоть во сне, а хоть и через те места и уголки вселенной, откуда, как принято считать, нет возврата. Либо, будучи таки искусственным мирком, устроен таким образом, что чудеса в нем банально не предусмотрены. Не рассчитан мирок на них. Как не рассчитаны, к примеру, были старые компьютеры на установку на них «Винды» последней версии.

Часа примерно два, прошедшие с момента неудачи Аль-Хашима, прошли для нас в споре на кухне. Под крепкий черный кофе — не дремалось чтобы. Разговаривали мы вполголоса, по причине позднего часа, однако оживленно.

Спор, разумеется, был не о причинах, по которым неоднократно апробированные заклинания перестали вдруг работать. Нет, в подобной-то схоластике как раз проку не было, одна пустая трата времени. И по поводу альтернативных способов покинуть этот мир мы быстро пришли к согласию. Потому как способ-то, по большому счету, имелся всего один. Добраться до Зеркальной Стены и пройти через какие-нибудь ворота в ней.

Что до разногласий, то возникли они у нас по поводу деталей. Когда именно следовало пускаться в путь: немедленно, не теряя ни минуты… или, напротив, сперва дождавшись следующего дня.

В первом варианте нас ждали почти пустые дороги. Где разве что какой-нибудь припозднившийся гуляка нет-нет, да пронесется со всей дури, наслаждаясь де-факто отсутствием ограничений скорости да натужно скрипя шинами об асфальт. Насладились бы и мы… да только одинокий автомобиль легко могли заметить жандармы и перехватить на полдороги. Особенно, если так называемый план «Перехват» объявлен и на сей раз.

Ну а если ехать днем, а еще лучше утром, то затеряться в транспортном потоке, затопляющем городские улицы, будет не легко, а очень легко, это факт. Но во-первых до утра еще дотянуть следовало. Ведь не исключалось, что жандармские ищейки уже взяли наш след. Во-вторых же, как верно заметила Эдна-Девяткина, продираться через поток тот, вышеупомянутый, могло стать сущей мукой. И если жандармам известно описание автомобиля, номер его, если эта братия в погонах подсуетится да расставит посты по всему городу — ни хрена мы тогда не затеряемся. Наоборот, нужную машину, стоящую перед светофором или в очередной пробке, заметить будет гораздо проще, чем если бы оная машина неслась на полной скорости.

И в итоге… в общем, не грех было бы признать, что женщины тоже способны быть убедительными. В том числе и в вопросах, в коих вроде как мужчинам положено разбираться лучше. Иными словами, Эдне ли, Наталье Девяткиной ли, но удалось нас с Вилландом убедить. Не стали мы время тратить, а, наспех собравшись, вышли в темный двор, где ждал автомобиль.

На пути к машине деловитая его хозяйка успела свериться с картой Отраженска и окрестностей, загруженной в мобильный телефон. И выяснила, что дабы покинуть город побыстрее, нам нужно ехать сперва на северо-восток, а потом на север — к так называемому тракту Джекила.

Микрорайоны, в одном из которых жил и работал Андрей Ливнев, мы покинули без проблем и задержек. Просто выехали из двора да вскоре свернули на одну из городских транспортных артерий. Эту улицу-трассу щедро и не в пример дворам, освещали фонари. Отчего в ночные часы мир окрашивался в красновато-оранжевые тона.

Мимо единственной машины с мигалкой, чего-то ждавшей у обочины, мы пронеслись пулей. Затихшие жилые многоэтажки и цветастые вывески уже закрывшихся магазинов промелькнули и остались позади.

Дорога была отличная, однако все хорошее имеет свойство быстро заканчиваться. Миновав несколько километров — сущая ерунда для нового автомобиля на пустой трассе — мы вынуждены были свернуть. Район, через который пришлось нам теперь продвигаться, был застроен убогими двухэтажными домами, похожими на бараки. Многие из дворов загораживали дощатые заборы в рост человека — потемневшие от времени, покосившиеся.

Дороге сузилась — теперь на ней при желании могли бы разъехаться, от силы, две легковушки. Асфальт под колесами сделался хуже: то и дело машина Девяткиной спотыкалась о выбоины. Меньше стало фонарей, оранжевое сияние сменилось полумраком. Откуда-то издалека доносился собачий лай. Еще кто-то поблизости на кого-то орал, а кто-то, нестройно и постоянно сбиваясь, пытался петь.

Что и говорить — Отраженск тоже оказался городом контрастов. Но даже не этот факт вызывал, что у меня, что у моих спутников досаду. Беда еще заключалась в том, что ехать напрямую через сей неблагополучный район не получалось. Поворачивать приходилось, чуть ли не петляя. И за очередным-то поворотом начались наши неприятности.

На очередной, преодолеваемой нами, улице толпился народ. Хотя нет, это слишком громко сказано. Скорее, собралась многочисленная группа людей, с опаской предпочитавших держаться поближе к своим домам. Двое или трое местных жителей, правда, стояли посреди проезжей части — руководствуясь, не иначе, вопросом-императивом «а почему нет?». Из-за этих людей нам пришлось еще больше сбавить скорость… но и это не тянуло даже на полбеды. Куда важнее и неизмеримо досаднее оказался для нас повод, заставивший этих людей покинуть свои дома в поздний час.

Возле распахнутых настежь двустворчатых дощатых ворот, под ярким светом из окон, припарковался автомобиль — с переливающейся разными цветами мигалкой, синей полосой на боках и надписью «Муниципальная жандармерия». Один из парней в синей, почти как джинсы, форме что-то записывал в блокнот, второй беседовал с двумя местными обитателями. По всей видимости, жильцами дома, к подъезду которого вели распахнутые ворота.

И оба стража порядка почти синхронно отвлеклись, обернувшись навстречу приближающемуся, ярко светящему впереди себя фарами, автомобилю. Да, вдобавок, к ужасу моему, жандармы переглянулись. После чего один что-то пробормотал в появившуюся как по волшебству у него в руке коробочку рации. Второй же, выйдя на середину проезжей части, зашагал прямиком в нашу сторону, зачем-то вскидывая руку.

— Муниципальная жандармерия, — голос его звучал устало, но уверенно и властно, — предъявите документы.

Быстро же отреагировали! Еще суток не прошло, а участники налета со стрельбой на Дом Прозрения уже установлены и объявлены в розыск. Просто удивительно, как при столь качественной работе правоохранителей даже в этом искусственном мирке есть преступность. А она имелась наверняка. Не то б для чего бравые ребята на машине с мигалкой вообще приехали в этот район да посреди ночи?

Мы замешкались, чуть ли не паникуя — все четверо, но особенно сидевшая за рулем Эдна-Наталья. А жандарм и рад был стараться: успел подойти к машине почти вплотную. И вот только тогда Эдна наконец поняла, что нужно делать. А может, просто подумала, что любое действие в данной ситуации было лучше покорного ожидания.

Взревел двигатель, красный автомобиль резко дал задний ход. После чего столь же молниеносно развернулся, подпрыгивая на неровностях асфальта. Кто-то из местных жителей испуганно взвизгнул, кто-то по той же причине послал в наш адрес многословную и на сто процентов бранную фразу. А машина, движимая опытной рукой Натальи Девяткиной, уже нырнула в другую улочку — пересекавшую эту почти перпендикулярно.

Стало еще темнее, беспощадно трясло, кое-где на нашем пути асфальт отсутствовал вовсе. Еще в одном месте улицу перегораживала куча разнообразного мусора — начиная от обломков стройматериалов и заканчивая предметами мебели. Ни дать ни взять, баррикаду кто-то возвел.

Потом двухэтажные дома сменились вовсе одноэтажными, а затем пригородными коттеджами. Миновав и их, мы выбрались на тракт. Колеса буквально заскользили по ровному асфальту, вдоль широкой ленты дороги — едва ли не с облегчением. И впору было гнать на пределе всех лошадиных сил, таившихся под капотом. Но беда пришла, откуда не ждали.

— У-упс, — встревоженно и, кажется, с ноткой смущения проговорила Эдна, сбрасывая скорость.

А когда мы все втроем устремили на нее озадаченные взгляды, еще и объяснила, в чем дело:

— Бензин кончается, — учитывая ситуацию, в которой мы оказались, слова эти, тихие и виноватые, прозвучали как приговор, — простите… не рассчитала. Не догадалась заправиться… а потом не до того стало.

Да еще руками развела, как будто от этого выслушивать недобрую весть было бы легче.

Казалось бы, экая невидаль. В мире, где автомобиль давно не считается роскошью, но успел стать средством передвижения, причем самым популярным, автозаправочные станции наверняка были натыканы через каждый километр. И даже за городом нам не потребовалось много времени, чтобы найти заправку. Опять же бензин раньше времени не закончился. Но несмотря на это лично я нервничал от нетерпения, пока вялый, сонный работник АЗС выходил обслужить нас. Пока вставлял шланг, пока живительная для машин, но смертельно опасная и мерзко пахнущая для всего живого жидкость перетекала в бензобак. Каким же медлительным мне казался этот работяга. И как утекают драгоценные секунды — я ощущал чуть ли физически.

…а потом, уже с совершеннейшим фатализмом я взирал на подоспевший к заправке даже не автомобиль с мигалкой, но целый бронированный фургон. Как распахнулась задняя дверь его кузова, как наружу выскакивали вооруженные люди в шлемах и бронежилетах. Как занимают они позицию, окружая АЗС со всех сторон… но держась-таки от нее на почтительном расстоянии.

На миг в голове промелькнула спасительная мысль: а не рискнуть ли, пойдя на прорыв? Посоветовать Эдне. Ведь если преследователи наши не законченные идиоты, устраивать стрельбу на заправке они не станут. В противном случае их даже бронежилеты не спасут. Так что стволов бояться нечего… вроде как.

С другой стороны, они ведь могли бы открыть огонь нам вслед. И потом с чистой совестью написать в рапорте: «убиты при задержании и сопротивлении». Тоже хорошего мало.

Интересно, что думали на этот счет мои спутники — особенно Эдна-Наталья, коль машина ее? В любом случае, бравые бойцы, настигшие нас, не собирались давать времени ни на раздумья, ни на сомнения, ни, тем более, на попытку к бегству.

«Внимание! Это отряд специального назначения «Оборотень», — загрохотал, давя на уши и мозги голос, усиленный громкоговорителем, — бросайте оружие, вы окружены. Повторяю, это отряд специального назначения…»