Трихартс (джен)

Семейство фрау Гесс устроило прощальный ужин. Место за скромным столом нашлось и для Леопольда. Фрау поначалу украдкой критически рассматривала лучезарного юношу, но вскоре целиком попала под власть его обаяния.

Временами кто-то да пытался заикнуться о необдуманности путешествия (обо всех деталях, разумеется, сообщено не было), но постепенно тема сошла на нет. Все смирились с тем, что Эмеральд покидает Квиткапиталь. И, видя девушку необычайно оживлённой, раскрасневшейся и улыбающейся, фрау, Эмбергрази и Ротвельт искренне желали ей счастья и исполнения всех желаний.

Их всё же уговорили переночевать. Эмеральд не могла заснуть. Около полуночи Леопольд постучал в её окошко.

— Ты ведь не спишь? Как хорошо, — прошептал он. — Идём, не будем тратить время.

Через десять минут Эмеральд была полностью собрана. Не удержалась, чтобы спросить:

— А куда ты так торопишься?

— Ты ведь знаешь, куда, — уже в полный голос ответил Леопольд, ибо они вышли за ворота участка фрау. — Чем быстрее мы попадём в Циннамон Циркус, тем скорее начнётся райская жизнь!

Потом они молча шагали по широкой пыльной дороге, изредка поднимая головы, чтобы посмотреть на звёзды. Город скоро закончился, и в права вступило однообразие пейзажа: поле, поле, поле, дерево, поле.

— Зайдём в придорожную таверну? — сказал Леопольд, весело кивнув в сторону покосившегося деревянного домика.

Светало, небо розовело. Из окон таверны доносились редкие пьяные выкрики.

Эмеральд поёжилась.

— Я думала, нам времени терять нельзя, — сказала она.

— Для таверны — хоть всю жизнь! Перекусим, а там в путь. О, вот и он.

Всю дорогу Леопольд насвистывал трёхнотный призывный мотивчик. Появившаяся в утренне-ночном небе птица спустилась к ним и села хозяину на плечо. Один глаз Агат скосил на Эмеральд.

— Привет, Агат. Помнишь меня?

— Я верю, что у него отменная память, — сказал Леопольд. — Агат, дружочек, подождёшь ещё немного? Мы с тётей Эмеральд заморим червячка, понимаешь, да?

— Я не тётя!

— Мы с фройляйн Эмеральд, — поправился Леопольд. — Кстати, меня, чтоб было короче, можешь звать Польдо. Кубочек светлого и яичницу! — с порога скомандовал он трактирщику.

— А мне чашку чая и что-нибудь овощное, — робко ответила Эмеральд на выжидающий взгляд хозяина.

Агат за окном негромко каркнул. Небо посветлело ещё чуть-чуть.

Народу в зале было немного — человек пять, трое из которых спали. Усатый крестьянин время от времени пытался затянуть песню, а другой бодрствующий гипнотизировал стеклянный кубочек стеклянным же взором. За барной стойкой полненькая молодая хозяйка протирала стаканы своим когда-то белоснежным передником.

Позавтракав, они отправились в далёкий, трудный, изнуряющий путь. Долгое время не попадались ни дома, ни деревья, ни люди, ни птицы. Замёрзшая грязь, серое небо и умирающие колосья на полях — вот и всё, что могло радовать глаз.

* * *

— Я хочу пить, — сказала Эмеральд, остановившись посреди дороги.

Леопольд достал из чемоданчика флягу и потряс ею.

— Пусто. Потерпи немного.

— А печенье осталось? Или яблоки.

Леопольд покачал головой.

— Нет ничего. Но мы скоро придём.

— Не скоро, — сказала Эмеральд и всхлипнула.

Спустя полчаса она снова заговорила:

— Я хочу в туалет.

— Конечно. Я отвернусь.

Кругом — голое поле. Эмеральд запунцовела.

— Я так не могу.

Леопольд пожал плечами.

— Пейзаж вряд ли изменится.

Эмеральд колебалась.

— Тогда, пожалуйста, не смотри, — наконец сказала она.

Преодолевая острое чувство стыда, Эмеральд отбежала. "Быстрее бы кончилось, быстрее бы кончилось, ужасный, ужасный, ужасный миг", — шептала она сама себе.

Через некоторое время сосредоточенного, молчаливого пути Эмеральд остановилась.

— Я не могу.

— Идти? — переспросил Польдо. — Идти надо, а то замерзнешь.

— Как мы будем спать? Не в поле же?

— Придумаем что-нибудь. Иди и ни о чем не тревожься.

— А ты раньше как ночевал?

— Как придется, — ответил он, отвернувшись.

— Я не могу так! — что есть силы закричала Эмеральд.

— Вернёшься? — спокойно спросил Польдо.

Каркнула пролетевшая мимо ворона.

— Мы замерзнем насмерть! — снова крикнула Эмеральд, приготовившись плакать.

— Не думаю. Но ты можешь вернуться. Если спать не будешь, к полудню следующего дня окажешься в черте Квиткапиталя. А мне назад нельзя.

— Из-за Бэббита?

— В том числе. Но главное — я сказал себе, что ни за что не поверну назад. Циннамон Циркус, прекраснейший, сияющий своим великолепием, ждёт меня!

— Он в противоположной стороне.

— Да. Что ж, придётся идти окольным путём. Назад нельзя. Зуб даю, если вернусь, войт и компания тут же арестуют меня.

— Что? — удивилась Эмеральд. — Они знали, что ты вор?

— Знали, конечно. Думаю, они телеграфировали в Атбатство, чтобы меня схватили, едва я миную пограничный столб. А если я приведу ещё и Бэббита, они сцапают двоих одной сетью! Здесь такое не провернуть, потому и выпустили меня. Рисковый ход, но обдуманный.

— И что теперь делать?

— Для начала — доберёмся к устроителю самоубийств. Он вне закона так же, как и я. А потом посмотрим. Сражаться с Бэббитом я не хочу: это лишнее и ненужное препятствие на пути к мечте. Но если он имеет серьёзные намерения касательно меня, я легко обведу его вокруг пальца.

"Самоуверенный!" — с гордостью подумала Эмеральд.

— Хотя с герцогом я, пожалуй, не рискнул бы тягаться в ловкости, — подумав, прибавил Леопольд. — Он тоже играет нечестно, но гораздо грубее, чем я.

— Кто вообще такой герцог Кадабрский? Говорят, он чёрный маг.

Эмеральд изо всех сил старалась поддержать интересный разговор: это спасало от холода, голода и тоски.

— Да нет, до чёрного мага ему далеко. Так, алхимик-любитель.

— Что это значит?

— Алхимик? Ты не знаешь, кто это?.. О, мой дедушка был немножко алхимик. Но больше астроном. У него был огромный такой телескоп, латунный. Глаз, который смотрит пря-я-мо в небо, представляешь? И всякая резьба на поверхности. Солнце, луны, звёздочки шестиугольные, восьмиугольные... Очень красивый был телескоп. Да он и сейчас есть. Да я и не про телескоп говорю, так ведь? В общем, герцог Кадабрский мечтает найти зелье, или камень особый, или ещё что, для превращения одних веществ в другие. Лучше всего в золото. Но ему не хватает для этого... Не знаю, чего не хватает, азарта, что ли. Любви к жизни. И ещё он мистик. Верит во всякую чушь. Белый кролик — очередной его заскок, видимо, потому и послал Бирдроттена на поиски. Вот и всё

— Ты смог бы стать алхимиком? Тебе ведь хватает — как ты сказал — азарта, да?

— Я жизнь люблю, очень. Но мне это не нужно — превращать всё вокруг в золото, — сказал Леопольд. — Ты же понимаешь, я граблю, потому что иначе мне не добраться до чудеснейшего, прекраснейшего Циннамон Циркуса!

— Зачем ты украл приданое Блювелль? — вдруг с горечью спросила Эмеральд.

— Приданое отлично сбывается. Это во-первых. А во-вторых, я хотел дать ей шанс изменить свою жизнь. Не вести хозяйство в доме хмурого деревенщины, а поглядеть мир, например... Ну да, я был подростком, мне хотелось восстать против устоев! Я мечтал быть спасителем и бунтарём.

Леопольд засмеялся.

— Ты остался таким же, — серьёзно сказала Эмеральд.

— Может быть, может быть, — беззаботно пропел он, пожав плечами. — А это плохо?

— Где мы заночуем? — спросила Эмеральд со слезами на глазах.

Вспомнила о насущном.

Темнело. Хотелось есть и пить. Ноги совсем закоченели, а лицо горело — от ветра.

Некоторое время они шли молча. Леопольд не соизволил ответить на вопрос о пристанище. Настроение Эмеральд портилось и портилось.

— Вон дерево, — сказала она, сумев разглядеть чёрный силуэт в подступающей тьме. — Я иду туда. Посижу, отдохну немного.

— Зачем же немного? — удивлённо отозвался Леопольд. — Это же дерево! Разожжём костёр, зароемся в опавшие листья — ну точно как дома на пуховых перинах!

Эмеральд слушала и не смахивала слёзы, появившиеся с новым порывом ветра.

Они подошли к широкоствольному дубу и уселись у его корней. Агат примостился над ними на ветке.

— Ужасно, — произнесла Эмеральд.

И надолго замолчала.

Леопольд сам разжёг костёр, собрал сухих листьев и сделал из них мягкую горочку. Потом сел рядом с Эмеральд. Нужно было поговорить. Глядя в огонь (пламя — почти цвет его глаз), Леопольд произнёс:

— Я ошибся в тебе. Не годишься ты в ассистентки. Слишком уж мрачная.

— А я ошиблась в тебе, — огрызнулась Эмеральд. — В твоей жизни. Нет ни единого повода для радости.

— Повода, — с усмешкой, едва слышно повторил Леопольд. — Я сам себе повод.

— Назад я не вернусь,— сказала Эмеральд, глотая слёзы.

Леопольд глядел в огонь, потом в чёрное небо (в глазах — яркие пятна), не на неё.

— Эй! Помни, что это ты перевернул мою жизнь! Я могла бы остаться в Квитплаце!

— И прозябать, — спокойно сказал он.

— Да! — крикнула Эмеральд, вытирая слёзы кулачками. — И не знала бы, что прозябаю! Жить тихо, скучно и безмятежно. Но ты!..

Он повернулся к ней. Глаза его были красными, как чай. Ненависть. В них — ненависть.

Эмеральд отпрянула. Неужели он может так смотреть? Польдо, Солнце?

Он моргнул, опустил голову и уставился в землю. Сам испугался.

— Я остаюсь, — тихо сказала Эмеральд. — Мне нет пути назад, и т-ты это знаешь, — она всхлипнула. — Не ассистенткой, так продавщицей. Во-воздушных шариков.

Он улыбнулся, глядя на опавшие листья.

— Шарики, точно, — ласково сказал Польдо. — Без них в цирке не обойтись.

Медленно, осторожно перевёл взгляд на неё. Доброта. Весь облик — доброта. Гроза прошла.

— Не смотри больше так, — пробормотала Эмеральд, когда они засыпали.

* * *

На следующий день было полегче. Костёр согрел. Голод приутих с утра. Эмеральд выспалась, после вчерашней бури чувствовала себя почему-то легко и спокойно. Польдо это так сказал, не со зла, она же знает. Она важна для Польдо.

— Ты сегодня улыбаешься, — заметил тот, накидывая на себя плащ, вместе с листьями служивший им одеялом. — Прости за вчерашнее.

— Простила, — ответила Эмеральд и глубоко вдохнула свежий осенний воздух.

А затем, как говорится, долго ли шли, коротко... Скорее долго. Перекусывали в редко попадающихся тавернах, однажды в одной из них даже заночевали. Польдо останавливал редких крестьян и, пока те глазели на птицу, предсказывающую будущее по бумажкам из шляпы, грабил их тележки. Эмеральд сначала в этом не участвовала, наблюдала со стороны. Потом держала шляпу, чтобы Агату было удобнее предсказывать. А пару раз, пока Леопольд показывал карточные фокусы, запускала руку под грубую холстину, которой накрывают тележки. Доставала яблоки, или морковку, или картофелину. Но такое было лишь пару раз, когда становилось совсем голодно.

Они не заметят, рассуждала Эмеральд, пропажу одного-двух яблочек. А нам надо, очень надо. Мы ведь хотим попасть в Циннамон Циркус — прекраснейший из прекраснейших, туда, где работают родители Польдо, туда, где тепло и солнечно и где нет ни Бэббита Бирдроттена, ни герцога Кадабрского.

— Думаю, уже скоро, — заметил Леопольд как-то утром. — Смотри: погода меняется. Замечательно, правда?

Небо чуть впереди было не тёмно-, а светло-серого цвета, даже походившего на белый. Да и замёрзшая грязь была здесь как-то покрасивее. Настроение Эмеральд поднялось, и весь оставшийся путь она беззаботно расспрашивала Польдо о его прошлом и об их будущем. Мало узнала о первом, зато очень-очень много — о втором. И так они, успокоенные мечтами, всё ближе и ближе подбирались к устроителю самоубийств.