Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Белус отыскал Хельгу в саду. Ее не было на вечерней трапезе — она вообще редко появлялась в Общем зале в последнее время, — пустовали и ее апартаменты в Доме Хаффлпафф. «Барсучки» не видели Мастера с момента окончания занятий. Даже Хельга-младшая, маявшаяся без дела в гостиной, не могла сказать, куда запропастилась леди Хельга. Заметно нервничая, Белус решил навестить единственное место, где могла вдали от посторонних глаз обретаться Мастер. Он вышел из замка, пересек парк и вскоре, свернув на такую знакомую узенькую дорожку, очутился в известном ему с давних-давних пор царстве флоры.

Леди Хельга сидела у ряда цветущих паффподов, сложив на коленях руки, и смотрела на плоды своих многолетних трудов. В этом взгляде смешались нежность и гордость, с которыми смотрят лишь на венец любимой работы или собственное чадо. Здесь Белусу было знакомо и близко все, на что падал взор; вот абиссинская смоковница, неказистая на вид, но плодоносная, как никакое другое дерево. У ее корней поселилась Каган-трава, а дальше всех располагается колония заунывников — не слишком интересных, но невероятно полезных растений. Левее смоковницы стояло тонкое, высохшее, надломленное дерево — волшебная рябина, в которую еще на памяти Белуса ударила молния. Рябина переломилась надвое, однако леди Хельга то ли из жалости, то ли из других соображений не стала избавляться от нее — к растениям она относилась как к живым существам. Белус знал всех питомцев ее сада, когда-то и сам работал в нем, подобно многим «барсучкам». Стараниями трудолюбивых рук Хельги сад превратился в чудесное место, где все обитатели, казалось, тянулись к хозяйке, чтобы проявить свою привязанность и благодарность.

Солнце скатилось к западу, и в его лучах светлые кудри Хельги казались почти золотыми. Она напоминала Деметру, дарующую земле плодородие и изобилие.

Белус тихо приблизился к ней и сел рядом. Хельга сделала вид, что не замечает его.

— Приятно смотреть на эти чудесные трепетливые кустики, — сказал он тихо. — Судя по всему, я справился с ними неплохо.

Хельга не ответила.

— Помню, как я приходил сюда каждый день и таращился на каждый росток, страшно переживая, что сделал что-то неправильно, и они так никогда и не прорастут. Вы давали мне бесценные указания, однако я был настолько глуп, что с легкостью мог все испортить.

Он помолчал, глядя на забавные, дрожащие без всякого ветра деревца.

— Я посадил их в тот год, когда закончил учиться. Признаюсь, я надеялся, что вы будете смотреть на них и вспоминать обо мне. Вас так смешили трепетливые кустики.

— Отчего вы говорите мне все это? — бесцветным голосом поинтересовалась Хельга, не поворачивая к нему головы.

— Это дорогие моему сердцу воспоминания. С кем, как не с вами, я могу поделиться сокровенным, леди Хаффлпафф?

Она искоса взглянула на него.

— Хотя, возможно, я все-таки просчитался с выбором, — заметил Белус.

— Почему?

Он чуть наклонился вперед и тронул дрожащие листочки.

— Посмотрите сами. Нет силы в стебле. Корни не особо цепкие. Они никогда не станут сильным, крепким растением. Милые, но бестолковые.

Хельга снова уставилась на паффподы.

— Вы вольны делать тот выбор, который вам по душе. Если для вас желанны трепетливые кустики, то почему бы вам не посадить именно их?

— Мне они никогда не нравились, — Белус наклонил голову. — Слишком капризные и хрупкие. Я посадил их только потому, что их любили вы.

— Не стоит оглядываться на меня. Я уже говорила, что вы абсолютно свободны. Отчего вы так упорно продолжаете навязываться мне?

— Навязываться? Так вот что вы думаете?

— Да, — она слегка вскинула голову.

— Но у меня и в мыслях не было навязываться.

— Тогда что у вас было в мыслях?

— Я просто хочу быть рядом с вами.

Хельга взглянула на него — уже прямо, открыто; их глаза встретились на мгновение — и она снова отвернулась.

— Мне кажется, вы вводите в заблуждение самого себя.

— Тогда прогоните меня. Уверен, никто не будет горевать. Даже вы.

— Никто вас не гонит.

— Но я больше не вижу смысла оставаться здесь, — Белус, помедлив, встал. — Если вам угодно, чтобы я ушел — никак иначе я не могу истолковать ваши слова — мне остается только выполнить ваше пожелание.

Ее лицо изменилось. Однако она подобралась и заговорила спокойно:

— Хогвартс вам дорог, вы не можете этого отрицать. Оставлять его вам больно, и я не хочу служить причиной сему.

— Единственное, что мне дорого, уже оставило меня. Все мое сердце принадлежит женщине, которой я больше не нужен. А без нее мне не нужно ничего другое.

Хельга наклонила голову, но Белус успел увидеть, как ее глаза наполнились слезами. Сердце его переполнилось.

— Я совсем как эта рябина, разбитая молнией, — сказала она через некоторое время. — Какое право имеет такая развалина требовать, чтобы молодая манжетка обвила ее своей листвой?

Белус опустился рядом с ней и крепко обнял, безошибочно чувствуя, что на этот раз его не прогонят и не оттолкнут; боль, сквозившая в каждом ее слове, была такой жгучей, что он не смог бы удержаться и просто стоять на месте даже под угрозой собственной смерти. Прижимая голову Хельги к груди, он гладил ее кудри, желая утешить, зная, о чем она думает, но не решаясь заговорить об этом. Она обняла его за талию и закрыла глаза, будто боясь упустить грезу.

— Вы не развалина, а мощное красивое дерево, — очень тихо сказал Белус после долгого молчания. — Цветы без вашей просьбы с радостью обоснуются у ваших корней, потому что им так хорошо под вашей благостной тенью. Вы служите им надежной опорой.

Слезы покатились по ее щекам.

— Я думал, что это откровение никогда не представляло никакой тайны для леди Хаффлпафф, — он погладил ее висок, щеку, шею и поцеловал в ухо. — И снова прогадал. Или, на этот раз, прогадала леди Хаффлпафф?

— Очевидно, прогадала, — Хельга прикрыла глаза. — Приняла прекрасный сон за реальность, как самая распоследняя дурища.

— В самом деле?

— Да.

— Раньше вы никогда не говорили об этом.

— Ошибаетесь, — она попыталась отстраниться, но Белус сомкнул руки покрепче. — Я с самого начала говорила, что это неразумно, что вам нужно другое.

— И что же мне нужно?

— Вам нужна молодость, легкость, беспечность. Красота. Разве это новость для вас?

— Конечно. Вы и об этом говорите впервые.

— Напротив. Я говорила раньше и скажу опять. Вы, кажется, не даете себе труда задуматься над тем, чем жертвуете, оставаясь рядом со мной.

— Жертвую? Чем я жертвую? Холодом ради тепла, болезнью ради здоровья? Разве возможность обнять ту, что мила мне, услышать стук сердца той, кого я люблю — жертва? Вы так считаете, леди Хаффлпафф?

Хельга молчала, опустив голову. Белус не мог видеть ее глаз, зато видел напряженные скулы и мрачно сжатые губы. Ему было тяжело наблюдать ее в столь подавленном состоянии, но что-то внутри подсказывало, что она должна пройти через это сама.

— То, что ты говоришь — в самом деле у тебя в сердце? — после бесконечно долгого молчания спросила она, поднимая голову.

— Истинная правда, — Белус ласково гладил ее плечо.

— Ты видишь это, — Хельга коснулась тронутого сединой локона. — И готов мириться?

— Я не вижу ничего, с чем мне пришлось бы мириться. Я вижу прекрасные кудри, я вижу глаза, которые могут смотреть так, что кружиться голова. Только они ужасно грустные сейчас. Теперь, когда вы, несмотря на вашу мудрость, проявили себя совсем как девушка, обычная, беспокойная и, простите, обидчивая девушка, я буду относиться к вам именно так и любить даже больше, чем раньше.

Хельга вскинула на него глаза.

— Небо благословит и наградит тебя, любовь моя! — она впервые сама бросилась в его объятия. Белус прижал ее к груди, погладил по волосам. Он улыбнулся широкой, счастливой улыбкой, ликуя от того, что черные времена прошли. Она снова с ним, снова в его объятиях! Возвращенный от ужаса расставания к райской радости соединения, он мог только улыбаться и гладить ее кудри.

Хельга повторяла все вновь и вновь:

— Ты счастлив, Белус? Ты говорил правду?

И все вновь и вновь он твердил:

— Да, да, да!

Хельга поцеловала его.

— Прошу тебя, давай забудем обо всем, — сказала она и добавила взволнованно, шепча ему на ухо и прижимаясь щекой к его щеке. — Я едва не сошла с ума за эти дни, но теперь я вижу, что сердце твое чисто и открыто, и это я виновата перед тобой. Прости меня, мой милый!

Белус мог думать только о том блаженстве, которым она так щедро дарила его. Поэтому он просто кивнул и прикрыл глаза, мысленно вознося хвалу небу за то, что между ними все снова как прежде.

Тут где-то вдалеке раздался крик. Голос был юный, сильный, но прозвучал на такой высокой ноте, что понять, кто кричит — юноша или девушка — было невозможно. Белус вскинул голову, Хельга напряглась.

— Силы благие, что это? — хрипло проговорила она, выпрямляясь. Глаза ее блестели от волнения.

Белус не ответил, только крепче прижал ее к себе.

— Ты не видел ничего необычного по пути сюда, любовь моя? — Хельга, мягко высвободившись из его объятий, поднялась на ноги и обеспокоенно устремила взор туда, где, по ее представлениям, был источник шума. Белус, побледнев, покачал головой.

Крик повторился. Сомнений не было — он доносился откуда-то вне замка, что только усиливало странное впечатление. Кто-то попал в беду? Хельга, сжав в кармане мантии волшебную палочку, поспешила на звук, Белус двинулся следом.

Крики и впрямь доносились с улицы; подбегая к каменным ступеням, ведущим в замок, Хельга слышала их все отчетливее. Миновав теплицы и парк, она с изумлением обнаружила, что у входа в замок собралось немало народу — и только через несколько секунд она поняла, что это слизеринцы, по какой-то причине высыпавшие из Общего зала, где еще не кончился ужин. Они стояли плотной толпой, образовав в середине круг — у всех были неподвижные, бледные лица, обращенные в одну сторону. Хельга перевела взгляд и увидела их Мастера — лорд Салазар стоял у лестницы, держа в руке плетку с короткой ручкой и двумя кожаными ремешками с большими узлами на концах. Он никогда не отличался высоким ростом — не чета Годрику Гриффиндору — однако сейчас возвышался над остальными, подобно утесу у морского берега. Лицо его перекосилось от бешенства, глаза сверкали, и в тот самый момент, когда Хельга увидела его, он заносил руку для очередного удара. Удар предназначался худому темноволосому юноше, который, спустив рубашку до пояса, стоял на коленях спиной к Слизерину и закусывал губу, чтобы сдержать крик. Экзекуция, судя по всему, только началась: провинившийся еще мог держать спину, а не заваливался вперед, лицо его пока сохраняло краски, а глаза — осмысленное, хоть и отчаянное выражение.

— Вор! Вор! — рычал лорд Салазар, размахиваясь и с силой опуская плеть на спину юноши. Тот наклонился, но не издал ни звука; по его щекам катились слезы, однако он, по-видимому, напрягал последние силы, чтобы не кричать. Его товарищи, испуганные, бледные, безмолвно наблюдали за этой сценой. Среди зрителей можно было увидеть и других учеников Хогвартса — гриффиндорцы и рейвенкловцы стояли немного поодаль, изумленные и притихшие.

Хельга застыла. Она знала, что Слизерин практикует телесные наказания — но впервые видела, чтобы он делал это на всеобщем обозрении. Он бил жестоко — слишком жестоко для желания научить. Больше эти удары плетью напоминали месть. Позади Слизерина Хельга увидела Саласию. Она выглядела какой-то отчужденной, словно убеждала себя, что все происходящее — сон. На мгновение в зеленых глазах Слизерина Хельге показалась готовность убить. Она машинально стиснула руку Белуса, который стоял немного позади и потрясенно взирал на происходящее.

— Вор! — в полной тишине лорд Салазар поднял руку, и плеть заходила по спине несчастного. После очередного удара раздался жалобный стон, после следующего — душераздирающий крик. Хельга ощутила легкую дурноту. Кто-то, протолкавшись в толпе, подбежал, прижался к ее ногам. Она скорее почувствовала, чем увидела Хельгу-младшую. Также машинально, не отдавая себе отчета, нащупала ее голову, обхватила свободной рукой. Девочка спрятала лицо в складках ее мантии и сжалась.

— Отец, — выступила вперед Саласия, однако он, вскинув вверх руку, велел ей замолчать. Она подчинилась, опустила голову и отступила.

Хельга никогда не поднимала руку на своих учеников. Ей представлялось попросту немыслимым ударить кого-то из «барсучков» за неправильно выполненное задание или ошибку. Годрик мог изредка отвесить кому-нибудь пинка, но каждый раз тщательно рассчитывая силу. Ровена и вовсе считала такой подход унизительным — в первую очередь, для себя: разум, по ее убеждению, всегда должен выигрывать у физической силы. Салазар был единственным из них, кто придерживался «палочной» дисциплины, полагая этот метод весьма полезным и действенным в воспитании оравы молодых людей. Об этом все знали, но еще никогда наказания не выходили за пределы Дома Слизерина. Зрелище, открывавшееся сейчас глазам почти всей школы, было ужасным. Безжалостность расправы повергала в ступор. Можно было подумать, что это наказание преступника, а не провинившегося ребенка.

«Он не ребенок, — напомнила себе Хельга, однако легче почему-то не стало. — Он может жениться уже на следующей неделе, а через год обзавестись наследником. Но я никогда не видела Салазара таким разъяренным. Он словно обезумел от ярости!».

Хельга-младшая прижалась к ней покрепче. Хельга представила на минуту, как и она, несколько повзрослевшая, подставляет спину под плеть какого-нибудь наставника, и ее пробрала дрожь негодования и возмущения. Белус встревоженно заглянул ей в лицо, но она ничего не ответила.

Экзекуция продолжалась уже довольно долго, однако лорд Салазар и не думал останавливаться. Рука его без устали орудовала плетью, несчастный юноша задыхался от слез и боли. Он сильно подался вперед, опустив голову в надежде скрыть залитое слезами лицо. Его товарищи выглядели так, будто боялись пошевелиться.

Слизерин взмахнул плетью.

— Мама! Мама! — зарыдал наказанный, распластавшись на голой земле.

Выдержать это было уже невозможно; позабыв о том, что вокруг нее собрался весь Хогвартс, Хельга рванулась через толпу, чтобы вмешаться, однако кто-то опередил ее. Высокая, статная фигура пронеслась мимо рядов учеников, взметнув голубой мантией. Леди Рейвенкло, двигаясь поразительно уверенно для человека, вынужденного мириться с хромотой, очутилась рядом со Слизерином быстрее, чем кто-либо из собравшихся успел сообразить, что происходит. Она вырвала плетку у него из рук и стала, всем телом опираясь на трость, пораженная и разгневанная одновременно.

— Довольно! — выкрикнула она, не сводя горящих глаз со Слизерина. — Довольно!

Все произошло так внезапно, что он остолбенел. Воцарилась тишина, еще более давящая, чем раньше, которую нарушали только всхлипы наказанного. Около сотни пар глаз вмиг оказались прикованы к двум людям, стоящим напротив друг друга в центре круга. Хельге казалось, что она видит какой-то дурной сон, видит и никак не может проснуться.

— Ты совсем лишился рассудка, Салазар? — Ровена смотрела на него разъяренно, изумленно и неверяще. — Что ты делаешь?

Она перевела взгляд на лежащего на земле юношу. Он кое-как справился с дыханием и пытался подняться. Потом снова подняла глаза на Слизерина.

Тот тоже смотрел на нее. Несколько секунд на его бледном лице не читалось ничего, кроме бесконечной растерянности, затем на шее и щеках проступили алые пятна и он сказал голосом сдавленным и глухим:

— Как ты смеешь? Как ты смеешь говорить мне, что… — совершенно неожиданно он перешел на крик, заставив вздрогнуть учеников, стоявших к нему ближе всех. — Ты не знаешь, что сделал этот мерзавец! Ты не знаешь ничего, но выходишь вперед и…

— Я не позволю так обращаться с учеником, — спокойно произнесла Ровена.

— Ты диктуешь МНЕ, как я должен обращаться со СВОИМ учеником? — лорд Салазар все еще кричал. Его голос сейчас звучал непривычно высоко и пронзительно. — Ты? Как ты смеешь, Ровена?

— Я не намерена терпеть это в стенах Хогвартса, — сказала она, повышая голос.

— Я не просил твоего совета! — проревел Слизерин. — И я сам решаю, как поступать со своими учащимися. Этот выродок заслужил наказание в полной мере. Ты не смеешь указывать мне, что я могу и чего не могу!

— Не смею? Я смею заступиться за того, кого принял Хогвартс, — Ровена выпрямилась во весь рост. — Мы давали клятву — не только обучать, но и защищать тех, кто оказался под нашей опекой. И я выполняю клятву, если ты забыл о ней. Ты обезумел, Салазар, — отчеканила она. — Ты стал зверем. Я не узнаю тебя.

Слизерин отвел руку назад. Он был готов ударить ее — у Хельги перехватило дыхание от ужаса, когда она поняла это. Ровена стиснула трость. Глаза ее ошеломленно расширились. Однако она не отступила ни на шаг и прямо, бестрепетно смотрела в лицо Слизерина, готовая встретить все. Он взглянул на свою руку, быстро опустил ее, но в его лице ничего не изменилось.

Хельга хотела выйти к ней, встать рядом, но Белус положил руки Мастеру на плечи, сжал их, а Хельга-младшая вцепилась в подол ее мантии. Хельга рассеянно взглянула на нее. Девочка прижималась к ней, испуганная и несчастная, почти как в ту ночь, когда ей в последний раз приснился кошмар про смерть матери. Хельга обняла ее и устремила взор на леди Рейвенкло.

Лорд Салазар и Ровена долго смотрели в глаза друг другу, будто меряясь волей. Холодные, без блеска, затуманенные гневом зеленые глаза и упрямые, непоколебимые голубые. Наконец Слизерин опустил свои и, резко развернувшись, быстрым шагом поднялся по ступеням. В полной тишине он скрылся за парадными дверями Хогвартса под взглядами всей школы. Ровена, расправив плечи, тоже смотрела ему вслед, и в ее взгляде было что-то очень трудноопределимое.

Белус сильнее сжал плечи Хельги, она обернулась к нему растерянно и встревоженно.

Не было ни звука, ни движения — до того момента, как леди Рейвенкло, смертельно побледнев, не качнулась назад. Только тогда все будто очнулись; двое юношей, очевидно, ее ученики, поспешили ей на помощь, подхватили под локти.

— Помогите мальчику, — Ровена указала на так и не поднявшегося с земли слизеринца. — Я могу стоять. Все в порядке, просто на мгновение закружилась голова.

Голос ее звучал твердо, но лицо напоминало бескровное изваяние. Глаза были мрачны и пылали. Она оперлась на трость, подобралась и постаралась принять обычный невозмутимый вид. Должно быть, это потребовало значительных усилий, потому что в ее осанке, гордой, как всегда, появилось что-то надломленное. Хельга больше не могла оставаться на месте. Она нежно отстранилась от Белуса, ласково попросила Хельгу-младшую ждать ее здесь и двинулась вперед.

— Всем вернуться в замок, — скомандовал густой раскатистый бас, в котором далеко не сразу узнавался бас лорда Годрика. — Ну! Живо!

Медленно, очень медленно толпа двинулась к парадным дверям. Кто-то из однокашников помог наказанному юноше подняться на ноги, повел в замок. Леди Рейвенкло все так же стояла на месте, неподвижная, безмолвная, бледная. Гриффиндор обеспокоенно скользнул по ней глазами, но говорить ничего не стал. Хельга знаком велела ему идти вслед за учениками и подошла к баронессе.

— Ровена…

— Я не могла поступить по-другому, Хельга, — почти шепотом сказала она, глядя на парадные двери и явно их не видя. — Он не простит меня. Но я просто не могла.

— Я понимаю. Никто не смог бы, — Хельга погладила ее по плечу, острому и напряженному. — Салазар… Не стоит сейчас думать о нем.

Не отвечая, Ровена зашагала вслед за всеми в замок. Ее хромота заметно усилилась. Хельга хотела окликнуть ее, но потом передумала. Перед лестницей теперь осталась только она, Белус и Хельга-младшая. Она обернулась к ним. Потом посмотрела на небо. Хотя вечер был ясным, ей показалось, что над Хогвартсом сгустилась тяжелая, темная, непроглядная пелена. И Хельга не могла сказать наверняка, рассеется ли она или нет.