Мир тщеславия и разочарований (гет)

Мир мельтешил перед глазами размытыми образами, невнятными изображениями. Нужно было собраться, держать себя в руках, но не получалось. Волнение смешивалось со страхом, с боязнью, что ничего не выйдет.

— Не могу поверить, что я это делаю, — тихо прошипела Сьюзен, когда мы сошли с поезда и двинулись вдоль волшебной платформы номер девять и три четверти, высматривая моих родителей среди других людей.

— Спасибо тебе! Огромное спасибо! — волна благодарности затопила меня, и я произносила эти слова уже, должно быть, в сотый раз подряд.

Сердце колотилось о ребра, словно… оторванное. Ведь оно принадлежало Теодору. И вдали от него не могло существовать ни минуты. Как магнит, оно тянулось к нему — к моему любимому темноволосому Тео, который сказал, что будет ждать меня у выхода с вокзала Кингс-Кросс. Где-то там — под серым и нависающим лондонским небом.

— Надеюсь, я не пожалею об этом, — многозначительно объявила Сьюзен, а потом натянула на лицо фальшиво-беззаботную улыбку: — Здравствуйте, мистер Норрингтон!

Мы остановились напротив моего отчима — солидного джентльмена с вечно хмурой физиономией. Я всё никак не могла хоть чуть-чуть сосредоточиться и мечтала не выглядеть как человек, которого только что огорошили какой-то новостью. Иными словами мечтала не выглядеть так, как… выглядела. Но реальность плясала, словно блики по ту сторону мутного стекла, а в сознании тягучей, жгучей патокой перекатывалась одна единственная мысль — отпустите меня к Теодору! Эта мысль поглощала, взрывалась внутри миллиардами острых импульсов, лишая терпения, отключая восприятие всего постороннего, всего, что не Теодор Нотт.

Мистер Норригтон смерил меня и Сьюзен неприветливым взглядом, как если бы находился здесь по принуждению и нисколько этого не скрывал.

— Чего так долго? — не поздоровавшись, спросил он.

— Эм… Толкучка была на выходе из вагона, — рассеянно промямлила я. — А мама где?

— Мама ждет в министерской машине. И твой брат уже десять минут как пересек барьер и присоединился к ней. Ты задерживаешь всю семью! Быстро прощайся со своей подругой и пошли. Мне ещё сегодня на работу! — прикрикнул отчим.

В другой день его несправедливые нападки обязательно задели бы меня. Но не сегодня, когда все мое существо буквально подбрасывало на месте от нестерпимого желания сорваться и убежать в мою мечту, в мою ожившую сказку.

— Мистер Норригтон, — осторожно начала Сьюзен с настолько милым видом, на какой только была способна, — дело в том, что я пригласила Ханну провести рождественские каникулы у меня. Вы не против?

Вне всяких сомнений Сьюзен жаждала, чтобы мой отчим оказался категорически и безоговорочно против. А чужие желания сбываются чаще собственных… И, словно в подтверждение этой печальной истины, мистер Норрингтон тяжело вздохнул, едва не закатывая глаза от недовольства:

— В стране напряженная обстановка. Нужно соблюдать повышенные меры безопасности, а не по гостям разъезжать, Ханна.

Вот так. У него опять виноватой была я. Сьюзен сказала, что сама пригласила меня, а отчим услышал то, что захотел: легкомысленная и недальновидная Ханна напросилась в гости. Это напрягало и беспокоило, потому что он не покупался на вежливость Сьюзен, а лишь зацикленно воспитывал меня. Стало жутко страшно, что он обязательно не разрешит, не позволит, и всё назло мне — докучающей ему падчерице.

— Это моя подруга. Я уже однажды гостила у неё летом. У неё безопасно, — настаивала я.

— Да-да. Наш дом защищен хорошими чарами, — подтвердила Сьюзен. — И я же не какой-нибудь подозрительный слизеринец…

Я невольно вздрогнула и выразительно посмотрела на подругу: мол, что ты несешь? Мистер Норрингтон же нахмурился и после некоторой паузы произнес своим скрипучим голосом:

— Предположим, я согласен. Но надо спросить у твоей мамы.

Это его «согласен» повисло огромным плакатом перед глазами. Меня словно только что оправдали в зале суда.

— Если вы согласны, то она-то уж точно не запретит, — быстро сориентировалась я. — До свидания! Пойдем скорее, Сьюзен.

Я схватила её под локоть, стремясь сию же минуту исчезнуть из поля зрения отчима и не дать тому шанса передумать. Возможно, мы с подругой сбегали уж слишком резво, и если бы я оглянулась, то увидела бы озадаченность на лице мистера Норригтона, которая, в общем-то, тревожила меня бессовестно мало. Примерно нисколько.

Потом мы со Сьюзен прощались, она почему-то просила меня быть осторожной и не терять голову. Я кивала, а мои обещания подхватывал ветер… Ибо голову я потеряла в ту самую секунду, как увидела Теодора в своем купе. Сьюзен смотрела на меня с каким-то почти страданием, нервно кусала губы. А когда она вместе со своими родителями скрылась за разделительным барьером, я вдруг задрожала и почувствовала на щеках слезы, вызванные… чем?

Глубочайшей признательностью к подруге, которая помогла мне?

Или одним долгожданным объятием, случившимся под аккомпанемент стучащих о рельсы колес? Под мелодию бьющихся в унисон сердец?

Я стояла на пустеющей платформе и ощущала себя перышком. Испытывала такую колоссальную, безграничную легкость, что от этого было невозможно вздохнуть. Слишком тоненькая, слишком невесомая, как горячий пар, я улетала куда-то вверх — к небу и выше…

Выждать чуть-чуть, как он сказал. Выждать, чтобы на перроне не осталось знакомых, и бежать к Тео. Уходите скорее. Все-все уходите. Мне нужно к нему. Так нужно…

Взрослые колдуны и колдуньи, одетые в причудливые магловские наряды, которые они так плохо умели подбирать, продолжали покидать станцию, уводили своих юных отпрысков, лучше сведущих в тонкостях немагической моды. И когда волшебная платформа стала практически безлюдной, я тоже отправилась к барьеру и окунулась в суету вокзала Кингс-Кросс. Хотелось бежать, расталкивая прохожих. И я бежала, но толкать никого не пришлось — казалось, будто все расступаются передо мной, не смея мешаться на моем пути к Теодору.

И там, у выхода снаружи, где небо роняло крохотные редкие снежинки, а воздух дышал прохладой и надвигающимися сумерками, Теодор ждал меня. Высокий, в коротком черном пальто и черных узких брюках; его темные волосы лежали небрежно и отбрасывали тень на прекрасные глаза и бледные скулы. Он снова был какой-то почти нереальный, словно его видела только я. Или, наоборот, только я и рисковала вдруг потерять его, упустить из виду…

Несколько последних шагов, рывков от зыбкого края пропасти, что норовил обрушиться под ногами, — и я вновь в ласковых и теплых руках Теодора. Он должен был удержать меня, вырвать из плена отчаяния и горечи, спасти из лап моих жутких призраков.

— Кто нас заберет? — прошептала я ему в шею.

— Никто, — ответил он мне на ухо. — Мы доберемся до Косого переулка, а оттуда по каминной сети в мое поместье.

— Никто тебя не встречает? — я посмотрела ему в глаза, чувствуя смесь смущения и жалости. Совершенно один. Без матери, без отца. Получается, что и без близких родственников... Один-одинешенек — и было так грустно понимать это. Но вряд ли Тео хотелось, чтобы я жалела его. Любое сочувствие наверняка представлялось ему унизительным и отторгалось на генном уровне.

— Формально у меня есть опекун — мой двоюродный дядя. Но, к счастью, ему нет до меня никакого дела, — ответил Тео, а потом добавил: — Тем более что он мне и не нужен… уже.

И, может быть, демонстрируя подобную независимость и самостоятельность, он храбрился. Но, скорее всего, нет. Что-то в его взгляде и выражении лица выдавало — он привык жить в мире, где все строят вокруг себя стены, где принято прятать свои чувства за масками и где лучше казаться безразличным, чем… слабым в своей искренности.

— Что ты так смотришь? — мягко улыбнулся он, гладя меня по волосам.

— Нет, ничего… — я дала себе слово постараться ничем не выказать своей жалости к нему. Ненужной ему жалости…

— Пойдем? — предложил Тео.

— Пойдем, — тихо согласилась я.

Мы шли по вечерней улице, украшенной рождественской иллюминацией. Огни общего праздника сверкали, делая ярче мое собственное счастье. Наше с Тео тайное счастье.

Какое же это было счастье — просто идти рядом с ним! Просто ехать рядом с ним в магловском автобусе с потрепанными креслами. Мы смотрели на плывущий за окном Лондон, и Тео рассказывал о своих любимых местах в нем. О каких-то неизвестных мне скверах, маленьких фонтанах, площадях с голубями… Оказывается, Тео хорошо знал город. Город, полный маглов, что так не вязалось с его аристократической чистокровностью…

— Откуда ты всё это знаешь? — завороженно спросила я.

— Летом иногда гулял тут.

— А как же маглы? — удивилась я, с опозданием подумав, что это прозвучало в духе: «Ты же чистокровный и ненавидишь маглов».

— Ну я же не с маглами гулял, — деликатно возразил Тео. — Я гулял один. Лондон — чудесный город, даже несмотря на толпы маглов в нем, и как-нибудь я тебе это докажу, — пообещал он.

— Я верю, — шепнула я. Конечно же, Лондон чудесный, если ты так говоришь…

В «Дырявом котле» мы купили немного летучего пороха. Игнорируя любопытные взгляды местной злачной публики, вместе влезли в камин и, тесно прижавшись друг к другу, закружились в вихре холодного зеленого пламени, который унес нас в гостиную фамильного поместья Ноттов.

Гостиная особняка предстала передо мной просторным залом, не освещенным ничем, кроме каминного огня, который, как только мы с Тео ступили в комнату, сменил изумрудный цвет на обычный золотисто-оранжевый оттенок.

Здесь были диваны и кресла с резными витиеватыми ножками, деревянный столик, шкафы с прозрачными дверками, в стекле которых отражалось горевшее в камине пламя. С потолка свисала роскошная люстра. Высокие окна обрамлялись плотными шторами, подхваченными плетеными держателями-шнурками. А ещё здесь царила величественность и шелестели отголоски истории. Но вот уюта не было…

К стенам дома уже подкрались сгустившиеся сумерки, они заползали сюда сквозь окна, как дымка, сотканная из нитей черного тумана. Мы с Тео стояли вблизи единственного источника света — камина, украшенного коваными узорами. Я медленно осматривала комнату, а потом почувствовала на себе внимательный взгляд Тео.

— Ну как тебе? — с усмешкой поинтересовался он, скидывая пальто со своих плеч.

— Впечатляет, — честно призналась я, представляя себе масштабы всех остальных помещений дома. Тео помог мне снять верхнюю одежду, а потом на миг отошел к ближайшему креслу, чтобы бросить в него оба наших пальто. — И весь особняк… он пустой? Только ты и я?

— Если не считать двух эльфов, то… — Тео изогнул одну бровь и сделал вид, что призадумался: — …да.

Почему-то он улыбался, словно факт того, что в поместье нет никого, кроме нас, должен был обрадовать меня. Как ребенка, которого взрослые наконец оставили одного дома, наградили абсолютной свободой — делай, что хочешь, всё жилище в твоем распоряжении.

Но я не почувствовала ни радости, ни свободы, лишь новый приступ тоски и сострадания, сдавивший мне горло. Огромный, безлюдный особняк. Множество темных, не согретых комнат, в углах которых зияет тягостная пустота. Дорожки длинных коридоров, по которым бродит незримое одиночество, холодом въедаясь в вековые каменные стены. Вот она — грандиозная, но такая печальная обитель многих поколений Ноттов…

В сознании возник образ того, как Тео идет в бесконечности мрачных коридоров собственного дома, окутанный эхом голосов надменных предков, обреченный на их судьбу. Он идет прямо, он знает, что тьма постепенно заберет у него сердце, оставив взамен равнодушие, бесстрастность и возможность забыть, что в жизни существует боль…

Огонь из камина больше не согревал меня. Я не смогла скрыть накатившей грусти, и тогда настоящий Теодор, живой и теплый, а не тот, что привиделся, подошел совсем близко, взял мой подбородок кончиками пальцев и приподнял мое лицо. Он по-прежнему мягко усмехался, но теперь, когда нас разделяла пара сантиметров, я разглядела, что в глазах его плескалась какая-то надсадная задумчивость.

Снова. Господи, это снова происходило…

Он снова не верил в нас. Он снова был рядом, но как всегда будто ускользал от меня… И меня тут же обдало ощущением безнадежности. Ощущением неминуемого разрыва.

Я обняла его. Так крепко, как только хватило сил. Я решила, что в этот раз ни за что не отпущу его. Ведь я так его люблю. Так люблю.

— Больше никогда не оставляй меня, слышишь? Без тебя мне кажется, что я в аду...

Всем своим телом я почувствовала, как от моих слов он напрягся.

— Не говори так, — тихо сказал он.

— Я не могу без тебя, — я отодвинулась, чтобы вновь заглянуть ему в глаза. — Все эти дни были невыносимыми...

— Нет, — он остановил меня и очень серьезно произнес: — Пожалуйста. Я прошу тебя: не говори так.

Настойчивость, смешанная с… чем? С мольбой? Зачем он просит меня о невозможном? Даже если я не буду произносить этого вслух, я не перестану думать об этом.

Разлука с тобой действительно губит меня, Тео.

Нужно было сказать что-то значимое. Что-то очень важное…

— Я люблю тебя, Тео.

Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Люблю. Вот она — вся моя правда.

А он застыл, смотрел на меня с испугом, метавшимся на дне его зрачков, и молчал. И ничего не делал, пока у меня не задрожали губы. А потом взял мое лицо в свои ладони, нагнулся так, что кончики наших носов соприкоснулись. Он закрыл глаза и прошептал, прислоняясь своим лбом к моему:

— Нельзя плакать. Я поцелую тебя, и ты не будешь плакать…

Поцелуй был кратким и нежным, но и от такого по телу разлилась плавящая истома, которая усиливалась от его бархатного, обволакивающего голоса:

— Знаешь, почему нельзя плакать? Потому, что у меня сегодня день рождения.

— День рождения? — растерянно переспросила я.

— Да, — улыбнулся Тео, перебирая пальцами мои волосы и заправляя одну прядь мне за ухо.

И мне стало стыдно за свое поведение. Стыдно, что я, любившая Тео уже не первый год, узнала о том, когда у него день рождения, от него самого и, собственно, именно в день его рождения. Стыдно за свою слабость и постоянную плаксивость. Стыдно, что он вечно был вынужден успокаивать меня. Было ли ему хорошо от таких вот поцелуев? Нравилось ли ему гладить меня по голове, слушая всхлипы?

— У меня нет подарка… — зачем-то пробормотала я. Просто потому, что нужно было что-то говорить…

— Если ты пообещаешь быть веселой — это будет отличным подарком, — ласково сказал Тео.

Обещать что-либо — не всегда легко, но еще тяжелее бывает держать свое слово. Но ради Тео мне хотелось стараться. Ради его светлых глаз, нежных рук, искренних улыбок… Ему не нравилось быть причиной моих слез, но он был, и самой частой…

— Обещаю, — ответила я.

Я буду стараться, Тео. Я буду учиться быть счастливой. Но только с тобой. Ты будь рядом. И, пожалуйста, не сдавайся обстоятельствам. Всё еще можно изменить. Даже если твою судьбу кто-то решил за тебя…

Теодор вдруг хитро усмехнулся, явно озаренный радостной идеей.

— Я, кстати, знаю, что может тебя позабавить, — интригующе произнес он. — Сейчас мы будем ужинать. Кикки, Лером!

Тут же из воздуха с громким хлопком возникли два сморщенных, одетых в серые тряпки существа — эльф и эльфиня. Явившись на зов хозяина, оба одновременно отвесили низкие поклоны, отчего их несуразно большие уши заколыхались.

— Молодой хозяин вернулся домой? Какая радость для старого Лерома! Что угодно молодому хозяину от Лерома и Кикки? — подобострастно пролепетал один из эльфов.

— Накройте на стол на меня и мисс Аббот, — велел Тео.

— А что молодой хозяин прикажет приготовить? — тоненько пискнула эльфиня, украдкой косясь на меня выпученными круглыми глазами. — Кикки помнит, что у хозяина сегодня важный праздник. Кикки должна приготовить что-то особенное для хозяина и его гостьи?

— Нет, обычный ужин с обычной сервировкой, — ответил Тео.

Домовики в очередной раз низко поклонились, едва не утыкаясь вытянутыми носами в ковер, после чего испарились выполнять полученный приказ. Хлопок, похожий на выстрел, — и там, где они стояли, осталось… ничего. Вот бы с такой легкостью растворялись проблемы.

…Оказалось, что в старинном особняке Ноттов была огромная трапезная комната с таким немыслимо длинным столом, что можно было подумать, будто кто-то украл его из Большого зала Хогвартса. И под «обычной сервировкой» подразумевалось, что два человека займут места ровненько на противоположных концах этого стола. Видимо, в доме Ноттов это была сама собой разумеющаяся традиция, раз эльфы накрыли стол именно так. Своеобразная причуда богачей-аристократов.

— Ого, — кратко констатировала я, сраженная столь экстравагантным зрелищем.

— Сейчас мы с тобой прикинемся пафосными аристократами, — весело объявил Тео.

— Но ты и так аристократ… — робко улыбнулась я.

— Надеюсь, не очень пафосный? — он хитровато посмотрел на меня из-под своей челки.

— Если только совсем немножко…

Тео был прав, когда предсказывал забавности. Ведь это и правда было комично: мы сидели в нескольких метрах друг от друга, и между нами тянулся громадный стол, с противоположной стороны которого Тео посылал мне полные самоиронии взгляды. Становилось понятно, что подчеркнутую помпезность собственного поместья и принятые в высшем обществе нормы поведения он находил в какой-то мере нелепыми.

Рукава его белой рубашки были закатаны, что придавало ему мальчишечьей дерзости. В классической, почти готической обстановке трапезной комнаты Теодор казался мне… принцем. Я любовалась им, забывая про аппетитные кушанья в моей тарелке.

И вдруг меня осенило:

— Тео, тебе же семнадцать исполнилось!

Он повел головой в знак согласия. Просто кивнул и всё — как будто это не он сегодня стал совершеннолетним!

— Но… Семнадцатилетие люди обычно… празднуют, — запинаясь, проговорила я и тут же виновато потупилась. Ну разве Теодору сейчас может хотеться праздников?!

— Во-первых, я праздную. Точнее, мы с тобой вместе празднуем. — Тео жестом руки обвел абсолютно ненарядный и почти полностью пустой стол. — Во-вторых, а что меняется? Я такой же, как и вчера, — заключил он, пожимая плечами.

И все же, пожалуй, только беззаботные люди любят собственные дни рождения…

— Теперь тебе можно колдовать вне Хогвартса, — произнесла я, разрывая повисшее молчание.

— В особняке и его окрестностях и так всегда было можно, — ответил он. И, перехватывая мой недоуменный взгляд, продолжил: — Чары надзора накладывают не на школьника, а на место, в котором он живет. Надзор не страшен детям из семей волшебников. Его стоит бояться только маглорожденным, которые проводят каникулы среди своих магловских родственников и соседей, ведь кроме самого маглорожденного, там некому колдовать, и в случае чего Министерство сразу поймет, кто применял магию. В моем же доме одни только эльфы колдуют день и ночь. Даже будучи несовершеннолетним, я всегда мог беспрепятственно использовать магию дома и в других местах, где живут взрослые волшебники.

Его слова привели меня в изумление. Получалось, что я много лет жила, пребывая в обиднейшем из заблуждений…

— На самом деле, это не удивительно, что ты не знала о таких занимательных подробностях действия надзора. В Министерстве предпочитают умалчивать об этом. Можешь отомстить им прямо сейчас. Давай, наколдуй что-нибудь, — коварно усмехнувшись, предложил Тео.

У меня не было причин не доверять ему. Я достала волшебную палочку из заднего кармана джинсов и, поколебавшись несколько секунд, несмело взмахнула ею:

— Люмос! — и на кончике моей палочки зажегся яркий огонек.

На мгновение представилось, что ко мне уже на всех парах летит министерская сова с грозным письмом-предупреждением, но потом сознание затопило совершенно иное.

— Выходит, я всегда могла колдовать на каникулах… — отрешенно протянула я, уставившись перед собой стеклянным взглядом.

Я вспомнила, как прошедшим летом после пятого курса мне безумно сильно, почти до изнеможения, хотелось вызвать патронуса. Как я страдала под гнетом разъедающих сознание мыслей, порожденных всеобщей паникой из-за новостей о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть. Как я стояла у окна в своей комнате и мечтала прогнать туман и склизкую унылость, что прочно окружили наш коттедж…

— Тео, а ты умеешь вызывать патронуса? — тихо спросила я. Но, несмотря на длинный стол между нами, он услышал меня, ибо широкая трапезная особняка обладала отличной акустикой и усиливала звуки.

Тео молчал, сделавшись вдруг задумчивым… А я внезапно осознала, что здесь было холодно и тускло. Слишком длинный стол, слишком огромное помещение, слишком мрачный дом, слишком гнетущая атмосфера…

— Вряд ли, — наконец глухо ответил он.

— А я... умею, — призналась я. — То есть раньше точно умела. Может, и теперь получится…

Тео оживился и вскинул на меня заинтересованный взгляд.

— Так попробуй, — предложил он.

Я поднялась со стула, шагнула в пустое пространство сбоку от стола, вздохнула, сосредотачиваясь, и… не почувствовала себя способной отыскать внутри хоть какое-то подобие радости.

Тогда я зажмурилась. Я представляла наши с Тео поцелуи, всегда... дождливые от моих слез. Я вспоминала его объятия, как хваталась за него, будто он мог исчезнуть. Я думала о его глазах, в которых часто замечала тоску. Я снова видела его бредущим во тьме коридоров ледяного поместья. И он уходил от меня…

Я застыла, совершенно ошеломленная, с поднятой в руке палочкой, и не могла вымолвить ни слова.

— Ханна? — окликнул меня Тео, и я повернулась на звук его голоса. Мой безнадежный взгляд встретился с его обеспокоенным.

Почему мне кажется, что ты уйдешь? Что бросишь меня, оставишь этому холодному безжалостному миру, в котором ты — единственное мое солнце?

— Идем, — хрипло сказал он. — Покажу тебе сад. Там у тебя точно получится. Осенью и зимой он такой… как ты. У него твое настроение — печальное очарование…