Стенд (джен)

Стенд.

Средне-верхний уровень.

Эльвель.

Гордость — забавная штука.

Она нелогична, бессмысленна, смешна, неудобна в обращении. И — очень живуча. Практически неистребима. И невероятно беззащитна при этом — веселенькое сочетание. Она так забавляет, если смотреть на нее со стороны — о, только со стороны! Куда уж нам, мордой не вышли. Гордость — товар хрупкий, дорогой. Где уж ее сохранить на пронзительном верхнем ярусе, насквозь продуваемом и незащищенном?

Сорвется — и вдребезги, и осколки смешаются с ветром, даже если была, даже если пытался…

Но ее так легко и забавно использовать, когда имеется она у других! Конечно, ежели ты достаточно циничен и нагл, чтобы показывать зубы на виду у арбитров и не обращать внимания на благородно-негодующую кривизну их рож.

Скалясь со всем возможным ехидством и даже постукивая по острым передним зубам ногтем большого пальца, Эльвель занимался именно этим, находясь там, где находиться ему было, мягко говоря, не положено. И не просто находясь, а вися вниз головой в нагловато-развязной позе.

Он даже провел подушечкой пальца по острой грани верхних резцов — движение, не узнать которое невозможно, тем более непристойное, что не было игрой, натуральным было, до крови, — и увидел, удовлетворенный, как парочку из самых приличных передернуло.

Сам же он при этом не ощутил ничего. Только горечь и легкое пощипывание в порезанном пальце. Он давно уже ничего не ощущал. Но был уверен, что на таком расстоянии они не разглядят цвет его прищуренных глаз, сработает поза и жест.

Да за одну такую позу — не говоря уж о вовсе возмутительном и неподходящем для приличного юноши жесте — его, не задумываясь, вышвырнули бы с любого мало-мальски заботящегося о собственной репутации уровня. А отсюда, между прочим, вышвырнули бы с особенным удовольствием.

Но…

Она самая.

Он не зря выбрал себе вбок-ветку немного повыше арбитражной эс-сейтри. Ненамного. При желании, повиснув на носках и вытянувшись, он мог бы легко коснуться края наклонной сетки рукой. Но все— таки — выше уровня глаз тех, кто на ней находится.

И теперь вся проблема собравшегося на эс-сейтри общества заключалась в том, кто же из арбитров первым его увидит.

О, нет, не то чтобы они не видели его на самом деле — все они все прекрасно видели, каждый из них, с самого начала. Стоит только на рожи их кислые посмотреть, чтобы убедиться. И, что совсем уж забавно, каждый из них точно так же прекрасно знает, что и другие тоже видят не менее хорошо, и точно так же знают, что и он тоже видит, но…

Гордость.

Вслух признать перед окружающими, что ты, подобно какому-то орсу, замечаешь что-либо выше своего горделиво опущенного носа?.. Тогда, может быть, ты еще и на небо смотришь, а?!

Не-ет.

Никто из них не поднимет голову первым, как бы им всем ни хотелось зашвырнуть его в облака, смешав с ветром. За удовольствия всегда надо платить. Хотя бы тем, что терпишь присутствие выродка, которого в приличном обществе неприлично и замечать.

Гордость — удовольствие дорогое.

Здесь было холодно и скучно. Эльвель слишком привык к открытому горячим ветрам верху, чтобы чувствовать себя комфортно там, где явственно ощущалось зябкое дыхание нижней площадки. Он надеялся услышать о себе немало гадостей после вчерашней выходки, но арбитры пока говорили лишь о Тех-Что-Приходят-Снизу. Эльвель злился и скучал.

Пока не понял, что арбитры делают это специально. В отместку.

Разумеется, они не могли не заметить два десятка прекрасно натасканных рль с новой песенкой о малыше и его маленькой штучке, которую он никогда не забывает дома. Эльвель рассадил их вчера на самых тонких и труднодоступных верхне-ветках с пятиночным запасом сиропа у каждой. Песенка была достаточно похабной, а рль — молодыми и голосистыми, сам выбирал! — чтобы можно было вполне рассчитывать на должный эффект.

Игнорируют.

Ну ладно, это мы еще посмотрим, кто кого. Любопытно будет взглянуть, как вы сумеете проигнорировать, если переложить эту песенку на оверсайф… А ведь хотелось, аврик свидетель! Вот бы тогда запрыгали!

Официальная часть закончилась, арбитры зашевелились, скользя по сетке, кто-то принес напитки — по кругу пустили сонного викса. Голый полностью развернувшийся хвостик безвольно свисал между чуть подрагивающими задними лапками Одобрительно пофыркивание первых призубивших свидетельствовало о том, что викс откормлен и одурманен на славу. Крутанувшись вокруг ветки, Эльвель с трудом увернулся от прицельно брошенного ореха.

Его по прежнему «не замечали», но неофициальная обстановка позволяла швырнуть наобум пару-другую огрызков, и если при этом случайно — о, чисто случайно! — кому-то заедут по лбу — то кто же будет в этом виноват, кроме тех, кто шляются где не положено? Оставаться больше смысла не было.

Эльвель нагловато и со вкусом зевнул, зная, что может сделать это вполне безнаказанно, и по отполированной вертикали скользнул вверх, навстречу горячим ветрам. Там его уже ждали.

Впрочем, наверху его ждали всегда.

— Ну как?!

Эльвель фыркнул. Он мог бы помотать им нервы обстоятельным рассказом о своей неудаче и общем ходе арбитража в целом, о словах, поведении и внешнем виде арбитров — каждой и каждого по отдельности, и о том, какое именно выражение глаз было у него или нее при той или иной фразе — и они выслушали бы покорно и безропотно, и не перебивали бы, и даже не заикнулся бы никто из них о том, что их действительно сейчас интересует.

Вот, пожалуйста, полюбуйтесь! Еще один наглядный пример. Даже здесь.

Неистребимо.

И ведь учишь их, учишь!..

— Можете успокоиться — игры будут продолжены. Просто теперь у чужачек появились другие команды. Не здесь, ближе к горам. Ну, разумеется, и правила тоже будут другими, тут и гадать не надо. Арбитры и сами еще ничего точно не знают — но могу спорить на собственный хвост, что лькис будет нужен и этим!

Спорить никто не хотел…

Рентури нашел его у крайней сетки на верхнее-верхнем — та пустовала давно — ближе к утру. Выпалил, подвизгивая от восторга:

— Они согласны! Эльвель! Правда-правда! Я сам видел вызов на поединок! А квалификация у них — закачаешься! Не то что у прошлых, мы сунулись было внаглую, думали — будет как раньше, те ведь с нулевого уровня начинали, а эти сразу как врезали! Кьюсти руку обожгло, Эсфэйри оглушило, остальных слегка помяло. Какие у них ловушки, ты бы видел! Просто обалдеть! Слушай, неужели нас приняли в ихнюю Корневую Лигу?!

— Распелся… — Эльвель с неожиданным раздражением обломил тонкую вбок-ветку. Передернул ушами, попытался смягчить: — Просто рангом пониже, на пробу. Корневая Лига… Ха! По мне — так мы и с теми были в лучшем случае на равных.

— Ну — им самим виднее. Пойдешь?

И опять — раздражение душной волной, и нижний ветер ознобом скользит вдоль спины, поднимая дыбом шерсть на затылке.

— Когда?

Показалось — или голос действительно сел?

— Сегодня. Чего тянуть? — И, после зависшей паузы, немного даже растерянно. — Ты что — не хочешь?

Эльвель опустил подбородок, фыркнул:

— Арбитраж все равно опротестует, а Ффэйси не простит, она злопамятна, и это ей дали право первой игры…

Не вышло — Рентури только растерялся еще больше.

— Эльвель, ты что?.. Когда тебя останавливало мнение какого-то там капитана?

Рентури не трепло. Он никому не скажет. Даже если догадается.

Но — противно.

Вот-вот. Она самая, чертова гордость. Ну разве не смешно?

Нет, тут уж если делать финт ушами — то такой, чтобы ствол перешибло.

— У меня будет ребенок.

— Как?! А-а… Т-ты… От той, что ли?!.. От скиу?!.. Так ты что — не шутил тогда? На самом деле?!..

Дикий ужас в распахнутых глазах.

Ничего себе! Что-то ты, Эльвель, сегодня говорить совсем разучился, что ни скажешь — все как в лужу. Перешиб, называется!..

— С-с-с ума с-с-сошел?! Это шутка была! Ясно?! Просто шутка.

— Насчет ребенка?

— Насчет скиу, безмозглый! Нужны мне ублюдочные полукровки, что я — совсем, что ли?! А ребенок… Какие уж тут шутки. Будет ребенок.

— Поздравляю…

— Ой, как мило! Ему такую новость сообщают, а он ограничивается вялым таким «поздравляю»!

— Теперь ты уйдешь в команду?

— Что — не терпится занять мое место? Не дождетесь!

— Она… знает?

— Нет пока. Она питает великие планы поиметь меня в запасных, надеется, что уж с дочерью-то я от нее никуда не денусь… Наивная.

— А скоро?

— Да вот-вот буквально.Точнее не знаю. Мы с ней долго тогда… игрались. Она из приличных. Представляешь, как Арбитры взбесятся?

— Да уж! Можно представить. А я ведь поначалу перепугался… Не из-за скиу, со скиу бы даже интересно было. Из-за того, что подумал — ты уйти решил. Ну как же — дочь все-таки… Ответственность. В команду берут… Да нет, я знаю, что просто так ты не уйдешь, даже и не в запасные не уйдешь, ты не такой, но — ребенок… Слушай, а тебя не обяжут?

— Ха! — Эльвель фыркнул. — Очень даже надеюсь, что попытаются. Хоть повеселюсь, а то скучно последнее время.

* * *

Джуст.

Большая арена Алькатраса.

Стась.

— С этим не церемонься — он маньяк. Сразу вырубай, не пытайся уйти в оборону. У него пробой еще тот!

— Да ясно мне, ясно…

Влажное полотенце мазнуло по лицу, свисток резанул уши и тут же сильным толчком Стась буквально швырнуло вперед, в центр ярко освещенного круга. Видимого ограждения у ринга не было, лишь управляемые силовые поля, что эффективнее.

И эффектнее.

Или надо говорить не «ринг», а «татами»? Впрочем, нет — татами вроде бы квадратная… или квадратный? Черт его знает, корни-то у этих драк явно откуда-то из Поднебесной, боксом здесь и не пахнет, а в самом слове «ринг» есть что-то неистребимо древне-имперское, джентльменское, вымершее, словно динозавры или рыцарский кодекс. Сейчас такого не производят, а империя сохранилась лишь Рассветная, и она — дело тонкое…

Стась еще не успела устать — «маньяк» был только третьим, делов-то! Руки у него работали как поршни, и он так стремился вперед, что о защите не думал. Стась вырубила его чистенько, на восьмой секунде. Вырубила жестоко и наверняка, позволив напороться на собственный же поршень со всей дури — убийц она не любила.

Расслабилась, обвиснув в силовом коконе. Она еще не устала, но зачем без нужды выпендриваться? Закрыла глаза.

— С этим не спеши, помотай на длинной. У него — капоэйра, выглядит красиво, но выдохнется быстро. Он не опасен, так что устрой спектакль, пусть народ порадуется, ясно?

— Да ясно мне, ясно…

Акробатика — штука красивая, кто же спорит? Прыжочки, кувырочки, ножнички-мортальчики там всякие. Зрелищно. Гораздо более зрелищно, чем Стойка-тени-за-спиной. Да только вот имеется два «но», как же без них. Первое — сил забирает уйму. А Стойку тени можно, между прочим, сутками держать — и ничего.

А второе «но» — время.

Зрелище будет восхищать первую минуту. Ну — две, от силы. Потом вызовет скуку. Потом начнет раздражать.

Имидж — штука гораздо более нужная, чем сила или даже зрелищность. И если его нет — его нужно создать. Так сказал Бэт, и кто она такая, чтобы спорить? Сруби она этого циркача на первых секундах — и не вызвала бы ничего, кроме смутного раздражения: тупой варвар победил утонченную красоту. А вот когда на девятой минуте вымотанный акробат завалился сам от легкого едва-едва намеченного толчка — ей аплодировали даже те, кто потерял на ее победе деньги. Теперь это выглядело как победа скромного простого парня над задавакой и выпендрежником.

Забавно.

Но что вы хотите? Хитч — скорее шоу, чем спорт.

— …В атаку не лезь, пусть сам нарываться начнет, и помни — он левша.

— Да помню я, помню…

Снова свисток. Пружинящий мат под ногами, шипение рассекаемого воздуха. Левша он там или не левша, это еще эриданец надвое сказал, а вот ноги у мальчика — ого-го! Опасные ноги.

Двадцать секунд. Двадцать пять. Тридцать…

Глухая защита, шаг вперед, шаг вправо — и все.

Блок, нырок под удар, разворот от другого.

Перерыв тридцать секунд. Время для желающих сделать дополнительные ставки. И как только они успевают — эти несчастные секунды пролетают коротким вдохом…

Блок. Разворот. Нырок. Шаг влево. Шаг вправо. Словно странный парный балет. Без музыки, на цыпочках. Вторая минута…

Двенадцать раз она пыталась его подловить. В среднем — каждые пять-семь секунд, вложив в атаку все, что только могла, все, чему учили на курсах и в чем последнюю неделю даже во время сна натаскивал ее Бэт. Раскрывалась, подставляясь так, что должен был среагировать даже и самый нерешительный. Красиво, грамотно — и безрезультатно. Подловить удалось лишь на самом финале четвертой минуты, совершенно неожиданно. Стась чуть было не прозевала, но тело само среагировало.

Бэт не стал ругаться и говорить: «Ведь я же тебя предупреждал!», умный он. Хмыкнул только: «Не пережми». Быстро размял затвердевшие икры, прошелся по плечам.

— Черт, этой не знаю, будь начеку…

Пятая? Или нет — уже шестая. Явная дилетантка, непонятно даже, как она добралась до финала, пусть даже и среди не-центровых.

Стась справилась с ней за двадцать две секунды, да и то только потому, что первые двадцать прощупывала на дальней дистанции, всерьез ожидая подвоха.

— Заставь его побегать. У него дыхалка слабая. Займи центр и погоняй по кругу, ясно?

— Да ясно, ясно…

Яркий свет. Боль в сведенных пальцах. Почему-то — только в пальцах.

И — сквозь нарастающий звон в ушах:

— Этот — вообще не соперник, он после травмы. Сделай ложный выпад ниже пояса — он их боится до судорог. Ясно?

— Да ясно, ясно…

Свист. Онемевшее плечо. Парень, встающий и снова падающий на колени, запутавшись в собственных ногах.

Восьмой?

Девятый?

Отборочные игры — это марафон. Скорее на выносливость, чем на умение.

Фрагменты… Свист. Звон в ушах.

Звон — это после того, длинного, задел-таки по уху, еще чуть — и в висок было бы. По касательной, правда, только кожу свезло, но никаких сотрясений быть не может, не ври, Зоя, ты отлично знаешь, что поташнивает нас по совсем другой причине…

— Все, хватит!

Махровый халат с капюшоном, огромный, как плащ-палатка, обрушивается на плечи всегда неожиданно. Только-только сумеешь войти в ритм, настроиться на длинную дистанцию, и сразу — бац!

Первое время Стась пыталась сопротивляться. Негодовала, возмущалась, взывала к совести и меркантильности и пыталась выпутаться из мягких тяжелых складок. Выпутаться не удавалось. При продолжении же активного сопротивления Стась, к вящему для себя неудовольствию, обнаружила, что длинные рукава халата при желании легко превращают его в смирительную рубашку.

— Два пропущенных в колено, один в бедро, шесть в корпус и один в голову. По-моему — вполне достаточно.

— В голову по касательной, а это не считается!

— Видел я, по какой касательной.

Бэт голоса не повышал, однако спорить с ним желание пропадало. К тому же если посмотреть с другой точки зрения…

Вот, например, переработает она, увлечется, зазевается — и сломает руку. Сорвется с марафона, пропустит как минимум неделю… Для нее это будет просто болезненным переживанием, неприятным, но коротким, а для Бэта и его команды — финансовой катастрофой. Они же все только на нее и рассчитывают, вон сколько в нее сил и средств вбухали, один универсальный тренажерно-массажный комплекс Хорста чего стоит, и если сейчас она вдруг повредит себе что-нибудь серьезное — это будет с ее стороны просто черной неблагодарностью. Пожалуй, что даже подлостью это будет.

Она вытерла предложенным полотенцем лицо, покосилась виновато. Вздохнула.

— Извини…

Он, похоже, разозлился.

Это не было чем-то необычным — настроение у него менялось стремительно и непредсказуемо. Во всяком случае она уже давно перестала даже пытаться понять, что именно может его развеселить, а что огорчает — все равно не угадаешь. Хотя некоторые закономерности прослеживались — он, например, почти что всегда злился после окончания боев, и она никогда не могла понять причины, потому что злился он вне зависимости от результатов, причем как самих боев, так и тотализатора.

Нет, он при этом не ругался, не рычал на нее или других, не топал ногами. Наоборот. Он становился очень-очень вежливым, говорил медленно и тихо, почти ласково, и беседу при этом мог поддерживать вполне осмысленную, так что первое время она даже не понимала, что это он так злится. Пока случайно не заглянула во время одной из таких бесед в его глаза. И не замолчала на полуслове, задохнувшись…

— Пошли, погреемся. Заминку сегодня я тебе сам сделаю, так будет надежнее.

Она ничего не ответила, боясь неверным словом разозлить его еще больше. Осторожно кивнула.

Это не страшно. Это даже хорошо. Массаж на него всегда действовал успокаивающе, еще одна странная закономерность, пока что не имевшая исключений. Он никому не доверял этого дела, собственноручно расстилая Стась на теплом камне и выжимая крепкими пальцами из ее тела воспоминания о ринге до самой последней капли. И не только из соображений конспирации — во всяком случае у Стась были на этот счет серьезные подозрения. Слишком уж умиротворенным становился он потом.

А еще немного позже, проваливаясь в горячую, пахнущую распаренным деревом темноту, Стась даже рисковала привычно пошутить и бормотала с расслабленным удовлетворением:

— Ты — чудовище…

А он смеялся. Нормально вполне смеялся. Почти довольно.

И глаза у него были нормальные.

* * *