Пепел победы (джен)

Госпожа МакГонагалл попросила никому ничего не рассказывать. Нехорошо будет, если все узнают, каким именно образом погиб Северус Снейп.

— Мы с вами видели, как он мучился, но толпа не ведает сострадания, — сказала она, выпроваживая друзей из Больничного крыла. — Северуса и так в чём только не обвиняли, а тут Наитемнейшая магия… И вообще, пока что не говорите никому, что он… что его не стало. Я сама объявлю об этом. Когда сочиню достаточно правдоподобное объяснение тому, куда же делось тело…

Гермиону отпустили вместе с Гарри и Невиллом. Сначала мадам Помфри ни в какую не соглашалась на её просьбы о выписке, но потом переменила решение. Во-первых, потому, что теперь всё её внимание занимала миссис Саншайн. Санни в кровь искусала себе руки и исцарапала лицо, крича и требуя, чтобы её немедленно казнили, ибо она хуже, чем убийца. В конце концов несчастную пришлось привязать к кровати. А во-вторых, потому, что, глядя на её мучения, Гермиона вдруг расплакалась.

— По крайней мере, если Рон умрёт, мне не придётся винить в этом себя! — проговорила она.

Мадам Помфри глубоко вздохнула: «Ну, хоть кто-то у нас выздоравливает!» и убежала за успокоительным для МакГонагалл, которая, суетясь вокруг Санни, то и дело хваталась за сердце.

— Не волнуйся, Минерва, она сильная девочка, — приговаривала пожилая целительница, пока директриса глотала зелье, — она скоро придёт в себя. Думаю, через недельку уже будет здорова… Мне говорили, что Санни очень редко теряет пациентов, но каждый раз ужасно убивается, бедняжка…

Слегка успокоившись, госпожа директор велела всем лишним покинуть палату. Гарри, прежде чем уйти, на секунду отозвал мадам Помфри в сторонку.

— Вы скажите миссис Саншайн, когда она сможет вас услышать, — шепнул он ей на ухо, — что это не из-за любовной магии… Профессор Снейп ещё до этого… ну, то есть… Я теперь вспомнил, как он звал её… ещё до того, как Санни попробовала колдовать… Короче, скажите ей, что она не виновата. Ну, или разве совсем немного… в том, что она такая красивая… Ну, а что она сама его не любила, так ведь сердцу же не прикажешь!..

Он машинально пощупал карман с маминой фотографией, почему-то чувствуя себя виноватым. Мадам Помфри снова прослезилась и молча похлопала юношу по плечу.

В гостиную Гриффиндора ребята вернулись как раз к тому времени, когда студенты собирались идти на завтрак. При виде Гермионы все сразу сообразили, что, стало быть, староста посетил Больничное крыло, и налетели с расспросами.

Гарри заверил однокашников в том, что миссис Саншайн чувствует себя лучше и скоро совсем поправится. Студенты возликовали, лишь в глазах Джинни Гарри увидел тревогу. Когда гостиная опустела, он усадил девушку на диван и рассказал ей всё как есть. Он считал, что данное директрисе обещание подразумевает некоторые исключения.

Выслушав новости, Джинни побледнела и долго молчала. Потом сказала, что ей надо побыть одной, взяла свою сумку и ушла обратно в спальню. Следом с теми же словами отправилась Гермиона. Гарри вяло удивился, как это они собираются побыть одни, когда их там будет двое, а потом и сам отправился наверх. Надо было найти Невилла, который снова незаметно исчез посреди разговора…

В спальне его не оказалось. Гарри взял сумку с учебниками, подумав, что надо, наверно, сходить на уроки… Сидеть за партой, прилежно записывая лекции, отвечать на вопросы учителей, выполнять задания… Неужели он сможет это выдержать?..

Стоило Гарри выйти из пустой гостиной и окунуться в толпу, как ему показалось, будто он погрузился в странный цветной туман. Всё казалось призрачным, нереальным: и весёлые лица, и громкие радостные голоса. Весть о скором выздоровлении миссис Саншайн разнеслась по школе с невероятной быстротой, волшебным образом превратив это, казалось, безнадёжно искалеченное войной заведение в старый добрый Хогвартс…

«А ты что такой смурной?»

«Выше нос! Через две недели первый матч!»

«Раскатаем Райвенкло на коврики!»

«Смотрите, как бы мы вас не раскатали!»

«В субботу Хогсмид! Наконец-то!..»

Или всё наоборот, и это сам Гарри — призрак? Может быть, привидения именно так и чувствуют: друг друга видят настоящими, а всё окружающее для них, словно зыбкий сон?..

Впрочем, не всё ли равно? Что так, что эдак, суть от этого не меняется… В смутном мелькании знакомых и незнакомых лиц настоящими ему показались лишь трое.

МакГонагалл, которая на уроке Трансфигурации полчаса искала очки, находившиеся у неё на лбу.

Мисс Гэмджи, догнавшая Гарри в коридоре. Она крепко стиснула его плечо и на мгновение заглянула в глаза — без слов… И тотчас убежала. По всей видимости, мадам Помфри не стала ничего скрывать от любимой ученицы.

Мэтью О’Конноли подошёл к нему в Главном холле после ужина.

— Я очень рад, что с миссис Саншайн всё хорошо, — сказал мальчик. — Но скажите мне, как чувствует себя профессор Снейп?

Врать благородному слизеринцу не хотелось, говорить правду было нельзя, и Гарри сделал вид, что ужасно торопится. Пробормотав что-то об острой нехватке времени, он для пущей убедительности припустил вверх по лестнице со всех ног, а опомнился лишь когда, совершенно задохнувшись от бега, упал на свою кровать.

В спальне было пусто: время ложиться спать ещё не наступило, и студенты сидели в гостиной. Снизу доносился приглушённый расстоянием гул голосов. Гарри перевернулся на спину и уже привычно задёрнул полог с правой стороны: справа стояла кровать Рона…

Взглянув налево, Гарри вспомнил, что за целый день Невилл ни разу не попался ему на глаза. Его не было ни на уроках, ни в Большом зале… Гарри протянул руку и левый полог задёрнул тоже. Уставившись в тёмный потолок, он долго лежал без движения и сам не заметил, как уснул.

… Ему приснилось, будто он глубокой ночью идёт вместе с Хагридом по Запретному лесу. Что он тут делает? Ах, да, он же провинился, и МакГонагалл назначила отработку!.. Филч с мерзкой улыбкой говорил, что дело предстоит опасное… А Хагрид сказал, что они должны отыскать в лесу раненого единорога. Ничего страшного. Вот только…

— Он, понимаешь, Гарри, чёрный, — объясняет Хагрид, — а тут темно, как… неважно, где. Вот такая ерунда. Но, хошь — ни хошь, а искать придётся. Эх, нам бы фонарь поярче! Луна с неба хорошо бы подошла. Или вот ещё мужик был, не помню, как звали, так он сердце из груди вынул, чтоб светло было. Потом помер, ясен пень. Но это же не главное, главное — дело сделать… А ещё — с тропы сходить нельзя ни в коем случае…

Хагрид говорит что-то ещё, но Гарри уже не слушает: он бежит вперёд по тропинке, залитой лунным светом. Кто сказал, что здесь темно? Вовсе даже и нет… И не темно, и не страшно, наоборот — очень красиво. Воздух лёгкий и прозрачный, и где-то неподалёку в бархатном сумраке звенит ручей…

Тропинка выбегает на поляну и теряется в густой траве. Над головой распахивается звёздное небо. Звёзды такие крупные и яркие, каких Гарри никогда не видел. Над росистой травой в полном безветрии стоит туман.

В середине поляны он густой, как облако… Гарри смотрит внимательнее, и его сердце замирает: это не облако! Это единорог! Прекрасный белоснежный единорог лежит на траве, разметав роскошную гриву. Он ранен… ему нужна помощь!.. Гарри бросается к нему и опускается на колени рядом…

Странно, разве единороги бывают такие маленькие? И безрогие… Или это жеребёнок?.. Но жеребята у единорогов золотые, а этот серебристо-жемчужный и совсем не по-жеребячьи красивый… Тонконогий, стройный… И такой знакомый…

Чудесное существо приподнимает изящную голову и смотрит на Гарри большими восточными глазами… Лань… серебряная лань. Она ждала его. Она умирает, и она ждала его, чтобы попрощаться…

Длинные ресницы вздрагивают и опускаются, когда Гарри касается серебристой шерсти… Какая она настоящая — шелковистая, тёплая!.. Но лишь на одно мгновение. Пальцам становится холодно, и рука падает в туман. Трава под ним не примята, и капли росы сверкают на длинных стеблях, словно звёзды. И Гарри валится ничком в тающую жемчужную дымку. Ни удержать, ни попрощаться, и сердце горит от печали, но на душе — тихо и светло… Вот только роса на лице — солёная…

* * *

Когда он проснулся, стрелки часов подползали к двум часам пополуночи. Собратья по спальне вовсю сопели и похрапывали под своими уютными одеялами. Гарри раздвинул полог. Кровать слева по-прежнему была пуста. Невилл так и не пришёл. Проклятье, где его носит?..

Исчезающий образ серебряной лани всё ещё сиял перед глазами, наполняя душу своим чистым холодноватым светом. Странно: скорбь и тоска никуда не делись, но стали иными. Они кололи сердце, но не как отравленные иглы, а так, как колет кожу мороз на заре зимнего дня. Голова сделалась удивительно ясной, и мысли в ней изменились. Ещё не совсем оформившиеся, они как будто звенели в уме, словно хор колокольчиков: «Подумай нас! Мы очень важные, хоть и не очень грустные!»

Гарри почувствовал, что ему и впрямь хочется подумать: посидеть в тишине, не спеша разобраться в себе и в жизни. Осознать прошлые ошибки и понять, как избежать подобного в будущем…

В принципе, спальня неплохо подходила для одиноких размышлений, но Гарри побоялся, что, продолжая лежать в темноте, скоро уснёт. Поэтому он встал и спустился в гостиную.

Ещё на лестнице он понял, что принял не вполне удачное решение: в гостиной, несмотря на поздний час, кто-то был. Гарри уже хотел было повернуть назад, но вдруг узнал голос Невилла.

— … и облака. Красиво. То есть, я вижу, что это всё красиво, но не чувствую. Совсем. Я знаю, что небо — синее, что трава — зелёная, что листья на деревьях уже пожелтели. Я вижу, я говорю себе: вот это зелёное, а вот это голубое… А на самом деле всё серое. И плоское. Как на фотографии. И слова… они разбегаются, как тараканы, а если пробуешь собрать их вместе — умирают… Я, наверно, больше никогда не смогу написать ни строчки. Я не знаю, что со мной, Джин. Ты помнишь, как нам было плохо на войне. А теперь я понял, что тогда я был счастлив…

Гарри тихонько отворил дверь и вошёл в гостиную. Джинни и Невилла он увидел сразу: девушка сидела на ковре перед камином, а Невилл лежал, пристроив голову ей на колени. Джинни своим гребешком расчёсывала его спутанные волосы. Гарри увидел, как она вытянула из мягких тёмных кудрей сухую травинку… При взгляде на этих двоих сердце вздрогнуло и заныло. Не от ревности. Просто Гарри словно перенёсся назад во времени и увидел ту часть жизни своих друзей, которую судьба скрыла от него.

А ведь это не первая ночь, которую они коротают вот так, без сна, за печальным разговором. Сколько было у них подобных ночей в прошлом году? Двое храбрецов, пытавшихся противостоять мраку, заполонившему Хогвартс, превратившему некогда прекрасный и любимый замок в тюрьму или в склеп… Они терпели поражение за поражением, но не сдавались, мужественно встречая всё новые напасти. Но по ночам одиночество и отчаяние добиралось до них, и они искали утешения друг у друга…

— Ты это знаешь, Джин, — вздохнув, снова заговорил Невилл, — он мне никогда не нравился. Сначала я его боялся и ненавидел, потом — просто ненавидел. Лучше бы я никогда не узнал правды… Со временем я бы просто забыл его… хотя вряд ли бы простил… Ах, что уж теперь… Зачем, зачем он так поступил, Джин? Зачем учинил над собой такое?! Теперь, получается, даже от Вольдеморта что-то осталось, а он…

Невилл закусил губу, и по его лицу покатились слёзы.

— Джин, он был моей последней надеждой, — прошептал юноша, — последней… Теперь всё кончено… Как он мог?! Нет, ты скажи, как он посмел сдаться?! Трус, слабак, предатель!..

Последние слова Невилл выкрикнул во весь голос, ударив кулаком по полу. Гарри подумал, что, если дальше так пойдёт, то вскоре сюда сбежится весь факультет. Староста выскочил из тени, плюхнулся на ковёр рядом с Джинни, крепко схватил Невилла за плечи и хорошенько встряхнул.

— Северус Снейп — не слабак и не трус, — проговорил Гарри в удивлённой тишине, вызванной его внезапным появлением. — Он не сдался. Он поступил так потому, что это был единственный способ спасти миссис Саншайн. А называть его предателем — просто подло, не говоря уже, что это глупость непроходимая. Откуда он мог знать, что тебе позарез нужно стать зельеваром, чтобы вылечить родителей?

Кто-то тихо ахнул, и только теперь Гарри заметил Гермиону, забившуюся в угол дивана.

— Ох, Невилл! — виновато проговорила она. — А я и не знала, для чего тебе было нужно…

Невилл поднялся с пола и гневно посмотрел на Гарри:

— Я же просил тебя молчать! — он повернулся к Гермионе. — А тебе непременно требовались веские причины для того, чтобы прекратить унижать меня?

— Я тебя не унижала, я просто высказывала своё мнение, — нахмурилась Гермиона.

— Довольно бесцеремонно, надо признать, — вмешалась Джинни, — кто назвал Невилла полоумным, как и его возлюбленная?.. Ой…

— А кто растрепал всей школе, что я люблю Луну?! — накинулся на неё Невилл.

— Растрепал?..Всей школе?.. — Джинни вспыхнула до корней волос и отшатнулась; на глазах девушки выступили слёзы.

— Получила, подружка? — криво ухмыльнулась Гермиона.

Первым желанием Гарри было наброситься на Невилла с кулаками, но…

— Тише! — воскликнул староста. — Тише!.. Тише…

Предостерегающе вытянув руки, он закрыл глаза, стараясь уловить еле слышный хрустальный звон, наполнявший его сердце с момента пробуждения. Так журчал ручей в его сне… Так звучали новые мысли… И он должен рассказать всем, что…

— Ребята, война не закончилась. Она только началась… Настоящая война. Та, что с Вольдемортом — это так, разминка. Чтобы узнать себя, понять, на что мы способны... И мы оказались способны на многое. Мы совершали великие подвиги. Мы получили за них награды… Вот только… мы неправильно отнеслись к нашим орденам. Мы спрятали их подальше из скромности, и постарались о них забыть, а между тем…

Гарри перевёл дыхание и виновато улыбнулся, глядя на удивлённые лица друзей.

— Да, что-то я как-то круто завернул, — промолвил он. — Я хотел сказать, что наши ордена — это как оценки на экзамене. СОВ сдали благополучно, значит, можно перейти на следующий уровень. Мы сражались с внешним врагом и одолели его, а теперь наш враг — внутри нас самих. Это уже сложнее…

Гарри нервно почесал нос и сел на диван. Ещё никогда собственное косноязычие не казалось ему столь досадным обстоятельством.

— На той войне мы рисковали жизнью друг ради друга почти не задумываясь, — сказал он, глядя на огонь в очаге, — а теперь не можем пожертвовать какой-то ерундой… Плохим настроением, обидой, завистью… Да, ведь это надо делать постоянно, каждый день, как… как уроки. Притом, за уроки нам хотя бы оценки ставят, а тут — ничего… И скучно. На войне — риск, опасность, даже какая-то красота. Не сравнить, короче. Но…

Странно, что они меня слушают, подумал Гарри, я такую ерунду говорю, как будто впервые в жизни пробую изъясняться по-английски, а они слушают…

— Но если мы проиграем эту войну, бед будет не меньше. Да вы уже и сами знаете. Мэгги, Рон, Санни, профессор Снейп… Это всё по нашей вине. Не только по нашей с вами, конечно, но и мы своё внесли. Где-то не смогли смолчать, где-то наоборот, промолчали, от чего-то отмахнулись просто потому что лень было влезать или свои проблемы замучили… Вроде бы, ерунда, а вот — кого-то уже не спасти. На той войне потери умножали наш гнев, а значит, и силы. На этой — будут делать нас всё слабее. Да вы же знаете... Нам уже жить не хочется из-за всего, что случилось, а жить надо… Опустим руки — ещё хуже станет… В общем… короче… вот.

Сейчас они поднимут меня на смех, подумал Гарри. Оратор тоже выискался… Только всё испортил. Конечно, они ничего не поняли… а колокольчики замолчали. Не звенят больше. И этот свет… прохладный серебристый свет… он исчез. Испарился, как…

— Прости меня! — Гермиона соскочила с дивана и порывисто обняла Невилла. — Я была дура. Я ведь правда тебе позавидовала. Я поняла, что ты сможешь стать тем, кем я не стану никогда… настоящим учёным… я действительно так думаю. И если я только могу чем-то тебе помочь…

— Ну что ты, Гермиона, — Невилл смутился и неловко погладил девушку по растрёпанным волосам, — мне не надо учёным, мне бы только зелье придумать… А я… а я совсем ничем не могу вам помочь, девчонки, — он горестно вздохнул, обняв левой рукой Джинни, — если бы я мог что-то сделать, чтобы Рон выздоровел…

Он внезапно вырвался из объятий подруг и, отвернувшись, закрыл лицо руками. Его плечи затряслись от рыданий. Девушки побледнели, глядя на него, потом посмотрели друг на друга.

— Но ведь, — произнесла Джинни, — даже если Рон… мы всё равно теперь сёстры!..

— Навсегда, — отозвалась Гермиона, пожимая протянутые к ней руки.

Гарри встал с дивана, подошёл к Невиллу и похлопал по плечу.

— Извини, что проболтался. Хочешь — дай мне по морде…

— Ну что ты, Гарри, — откликнулся Невилл, — я же будущий великий зельевар… мне руки надо беречь…

Вот тут уж все четверо дружно уселись на коврик перед камином, и, обнявшись, наплакались всласть.