Чаша Хельги Хаффлпафф (гет)

Спустя несколько дней после сцены с Джильбертусом и Девоной Риверстрим Хельга все-таки решилась завести разговор о введении нового предмета в учебное расписание. Эта мысль поддерживала ее и хотя бы в некоторой степени позволяла отвлечься от неприятностей, которых не становилось меньше. Оставалось самое трудное — поделиться идеей с остальными. Разумеется, ни Годрик, ни Ровена не стали бы относиться к ней хуже, но Хельге было неловко от того, что в их глазах предложение о новой дисциплине будет выглядеть очередным проявлением «фаворитизма». К сплетням за спиной она уже успела привыкнуть, однако осуждение от близких людей стало бы для нее непереносимым. Никто из них не знал Белуса и даже представить себе не мог, на что он способен на самом деле. Хельге понадобилось несколько дней, чтобы решиться на этот разговор. Она приступила к нему за утренней трапезой в Общем зале, рассудив, что это наиболее удачное время — день еще не начался, и, соответственно, не успел омрачить всем жизнь новыми невзгодами. Хельга рассеянно оглядела четыре длинных стола и, собравшись с духом, повернулась к лорду Годрику, который сидел по левую руку от нее и сосредоточенно жевал хлеб.

— Как ты считаешь, Годрик: новый предмет в школе — хорошая или плохая идея?

Гриффиндор поднял голову и удивленно взглянул на нее.

— Новый предмет? — спросил он, будто слышал о такой вещи впервые в жизни.

— Да, новый предмет, — Хельга почувствовала, как к щекам приливает кровь. — У нас давно не вводилось новых дисциплин.

— И какую дисциплину ты хочешь ввести?

— Нумерологию.

— Что? — округлил глаза лорд Годрик. — Это еще зачем?

— Нумерология довольно интересная и необычная наука.

— Интересная? Да кому нужны эти цифры? Я не припомню никого, кто всерьез занимался бы этой ерундой.

— То есть ты против? — расстроенно спросила Хельга. Она готовила себя к такой реакции, и все равно отповедь оказалась для нее испытанием.

Лорд Годрик внимательно всмотрелся ей в лицо.

— Скажи мне прямо, Хельга, — заговорил он почти шепотом, хотя в Общем зале, полном гама, перешептываний и смеха, их никто не мог подслушать. — Почему тебе взбрела в голову эта нумерология?

Хельга хотела была начать с речи, которую подготовила заранее, но, встретившись с ним глазами, поняла, что просто не может лгать. Как на духу она выложила Годрику все с самого начала. Они знали друг друга слишком хорошо и слишком долго, чтобы такие вещи удавалось скрывать, и чтобы это в конце концов не встало между ними раздором. До последнего слова Хельга не решалась взглянуть на него, трепеща от мысли, что он обратится к ней с отвращением и презрением. Но, когда она все-таки отважилась перевести взгляд, то обнаружила, что зеленовато-карие глаза Гриффиндора смотрят на нее не презрительно, а сочувственно.

— Хельга, — только и сказал он, совсем тихо и непривычно тонко. — Добрая ты душа, неужто тебя ничему не учит прошлое? Неужто ты забыла, чем все закончилось в последний раз? Я понимаю твои чувства, но, может, лучше не рисковать, пока все успокоилось?

— Я верю в него, — твердо сказала Хельга. — И уверена, что он справится.

Гриффиндор лишь покачал головой.

— Думаю, это лучше обсудить с Ровеной, — вздохнул он, проводя рукой по стянутым в конский хвост рыжим волосам. — Я плохой советчик в таких делах. Хотя на твоем месте я бы не сильно обнадеживался. К слову, ты не знаешь, где она?

— Не видела со вчерашнего вечера, — Хельга и сама была обеспокоена этим.— Боюсь, ей снова нездоровится. Она выглядит такой измученной и больной.

— И эту гадину я тоже нигде не вижу, — окидывая взглядом зал, сказал лорд Годрик. — Куда он запропастился с утра пораньше?

— Хотела бы я знать, — ответила Хельга. Ей не нравилось, когда Джильбертуса не было на глазах. Как правило, это означало, что он занят, и занят чем-то, что точно не принесет ничего хорошего.

— Будь моя воля, я бы взял цепь и приковал его… — не успел Гриффиндор договорить угрозу, как у стола Мастеров оказалась Хельга-младшая. Вид у нее был встревоженный и немного испуганный.

— Что случилось, дитя мое? — спросила Хельга, стараясь скрыть беспокойство. Лорд Годрик подобрался.

— Там господин Гонт не пускает в зал двух девочек! — выпалила Хельга-младшая.

— Почему? — изумилась Хельга. Она не помнила такого дня, когда кому-либо в Хогвартсе запрещали есть.

— Он говорит, они нарушили правила.

Хельга и Годрик переглянулись. Глаза Гриффиндора заволоклись медлительным, долго не остывающим бычьим гневом.

— Я сейчас его сам, голыми руками… — рыкнул он и начал подниматься, но Хельга, положив руку ему на плечо, с усилием заставила его остаться на месте.

— Не надо, Годрик, — сказала она. — Я разберусь сама. Не волнуйся, милая, — она попыталась ободряюще улыбнуться внучке, но на душе у нее было неспокойно. — Сейчас я поговорю с господином Гонтом и все ему объясню.

Оставив Годрика распаляться в одиночестве, Хельга поднялась и быстрым шагом пересекла Общий зал. Сердце стучало как барабан. Краем глаза она успела заметить, что Белус за столом «барсучков» проводил ее обеспокоенным взглядом, но обмолвиться с ним словом у нее уже не было времени.

У дубовых дверей Хельга увидела двух девчушек не старше десяти-одиннадцати лет, которые выглядели до крайности напуганными и растерянными, а рядом с ними — Джильбертуса Гонта. Лощеный, в отлично сидящей на его стройной фигуре атласной мантии полночного цвета, он что-то говорил хорошо поставленным звучным голосом и улыбался. Судя по крою мантий, обе девочки были подопечными Дома Рейвенкло.

— Милорд, — сказала Хельга, даже не думая изображать реверанс. Джильбертус прервал речь, обернулся. На мгновение в его лице проступило что-то недоброе, но почти сразу он расплылся в любезнейшей улыбке.

— Приветствую, леди Хельга. Чем обязан?

— Милорд, почему вы не пускаете детей в зал, на трапезу?

Джильбертус развел руками, изображая недоумение.

— Они нарушили правила, леди Хельга. Что же я, как наставник, должен был сделать, как не наказать их? Наказал я их не физически, прошу отметить. Сегодня они всего лишь останутся без завтрака.

— В чем их вина?

— Они бегали по коридорам.

Хельга уставилась на него в немом изумлении. Джильбертус смотрел на нее безмятежными глазами и по-прежнему улыбался. Что до девочек, то глаза у каждой были полны слез, которые готовы были вот-вот выйти из берегов.

После паузы, затянувшейся чрезмерно, Хельга все-таки сумела произнести:

— Позвольте напомнить вам одну вещь, милорд.

— Какую же? — мирно осведомился Джильбертус.

— Эти дети, если я не ошибаюсь, учатся у леди Рейвенкло. Правильно? — обратилась она к провинившимся. Девочки закивали. — Наказывать своих учеников имеют право только Мастера или представители их Дома. Вы этого не знали?

Тонкое лицо Джильбертуса потемнело.

— Я всего лишь хочу, чтобы в Хогвартсе поддерживалась дисциплина, — сказал он уже совсем другим тоном, без тени недавней любезности. — Вы прикажете мне просто наблюдать, как они рушат и сносят все, что только встает перед ними, подвергая опасности свои бесценные юные жизни и жизни других?

— Вам нужно оповестить о нарушении их Мастера, — ответила Хельга, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и не выдавал переполняющего ее гнева. — Или преподавателя их Дома. Но наказывать их самолично вам не дозволяется. Идите поешьте, дети, — она жестом велела девочкам отправиться в зал, что обе выполнили без промедления.

— Я счел нужным взять на себя эту нелегкую обязанность, поскольку леди Рейвенкло, учитывая ее печальные обстоятельства, занята совершенно другим, — проговорил Джильбертус с ноткой трагизма. — А учитывая тех, кто нынче исполняет обязанности преподавателя в ее Доме… — он картинно поморщился, но Хельга уже не слушала его.

— Печальные обстоятельства? — сердце у нее сжалось. — О чем вы говорите?

Темные брови Джильбертуса театрально взлетели вверх.

— Но разве вы не знаете? Разве баронесса не говорила вам… — он внезапно умолк, и лишь через несколько мгновений Хельга поняла, почему: за ее спиной появился лорд Годрик.

— Пора идти на занятия, — прогудел он, кладя ладони на плечи Хельги. — Советую вам, сэр, отправляться к ученикам, а не точить лясы.

Джильбертус сверкнул глазами и быстро, отрывисто поклонился ему.

— Как вам будет угодно, — бросил он и обратился к Хельге. — Я приму к сведению ваши пояснения о наказаниях. Не хочется рушить славные традиции и порядки вашей школы… Был рад беседе.

И он, грациозно повернувшись, пружинисто зашагал в сторону подземелий.

— Милорд, подождите! — взволнованно окликнула его Хельга, но старший Гонт уже скрылся за поворотом.

— Не хотел оставлять тебя надолго с этим типом, — наклонившись, пробасил Годрик. — Что он выкинул на этот раз?

— Лишил завтрака учениц Ровены. Годрик, он говорил что-то про Ровену, но пришел ты, и…

— Лишил завтрака? — Гриффиндор пропустил мимо ушей вторую часть фразы. — Он совсем рехнулся? Еще и учеников другого Дома! Если он только сунется к моим парням…

— Послушай! — Хельга повернулась к нему. — Он сказал, с Ровеной что-то стряслось. Я должна увидеть ее.

— Ты веришь этому проходимцу?

— Я не думаю, что он стал бы лгать мне, Годрик.

— Хельга, он напоит ядом родную мать, если это будет в его интересах. О чем мы вообще говорим?

Хельга взглянула на него растерянно. Ей хотелось верить в то, что Годрик прав. Но она не находила причины, по которой Джильбертус солгал бы ей. Если только за этим не стояла какая-нибудь интрига. Однако распутать ее и докопаться до сути она тоже не могла.

Джильбертус точно не лгал, когда говорил, что принял к сведению слова Хельги о наказаниях. Мрачное пророчество Ровены о том, что Гонт не оставит без последствий публичное освистание, сбылось: теперь он следил не только за слизеринцами, но и за учениками остальных Домов. С маниакальной настойчивостью Джильбертус подмечал малейшие проступки, заслуживающие, в самом крайнем случае, выговора, но никак не наказания. Теперь замечания сыпались на обитателей Хогвартса со всех сторон. В коридорах утих смех, замок стал казаться безлюдным и заброшенным: ученики предпочитали проводить большую часть времени в своих Домах, где Джильбертус не мог их достать — за исключением слизеринцев, которые были вынуждены проводить с ним все свое время. За весь день Хельга получила от него полсотни жалоб на «барсучков» с требованием наказать провинившихся. «Барсучки», никогда не отличавшиеся буйным нравом, нарушали дисциплину «леностью», «несобранностью», «непослушанием» и «нерасторопностью». После занятий провинившиеся и все остальные обступили Хельгу, но не с оправданиями, как этого можно было ожидать, а заверениями, что они ничем не запятнали честь Дома и Мастера. Хельга, всмотревшись в каждое юное, дышащее правдой лицо, во всеуслышание пообещала, что никого наказывать не будет, потому что верит своим ученикам. «Барсучки» разошлись по спальням умиротворенными и довольными, но сама Хельга, рассматривая исписанные косым вычурным почерком листы пергамента с жалобами, еще долго не могла уснуть. Она не могла поверить, что Джильбертус Гонт за такой короткий срок фактически прибрал к рукам всю школу. Он распоряжался не только вверенным ему Домом, но и учениками других Мастеров, и Хогвартс уже жил по его заповедям. Хельга злилась на Слизерина, по милости которого это стало возможным, но еще больше — на саму себя за малодушие и неспособность противостоять старшему Гонту. Еще никогда в жизни она не чувствовала с такой силой, что попала в ловушку.

Гриффиндор, получив от Джильбертуса первую жалобу на подопечного, пришел в бешенство. Его гневный рев огласил замковые своды и эхом разнесся по коридорам.

— Что он о себе воображает! — бушевал лорд Годрик. — Кто позволил гадине указывать мне, что я должен делать с собственными учениками! Как смеет он требовать, чтобы я наказывал парней за то, что они измазали навозом дверь в змеиное логово?! А может, я сам попросил их об этом!

— Зачем, Годрик? — в отчаянии вопрошала Хельга. — Тем самым ты еще больше разъярил его!

— Я с самого начала сказал, что не намерен терпеть его в Хогвартсе, — отрезал Гриффиндор. — И уж тем более я не намерен терпеть его выходки.

Пергаменты с жалобами он без колебаний бросил в камин.

Что до Ровены, то с ней происходило нечто очень странное. Она словно отрешилась от последних событий в замке и ни на что не реагировала. Совершенно равнодушно она выслушивала Джильбертуса, когда он высказывал ей о нарушениях дисциплины ее учениками, почти не говорила и мало походила на саму себя еще пару месяцев назад. Хельга искала и не находила этому объяснения. Подобную апатию у Ровены ей доводилось видеть впервые. Ощущение, что между ней и Джильбертусом есть какая-то мрачная тайна, крепло день ото дня. Со стороны казалось, что чем более бессильной становилась леди Рейвенкло, тем более уверенно чувствовал себя Джильбертус. Весь день, кроме тех часов, что шли занятия, он ходил по школе и сыпал на всех выговорами и замечаниями. Ровена не возражала ему и словом, а он, точно не замечая ее измученного вида, лучезарно улыбался и одаривал комплиментами. Хельге было жутко наблюдать за этим. Она не понимала, чем старший Гонт мог держать Ровену, но в том, что он каким-то образом это делал, она не сомневалась.

Собравшись с духом, Хельга в один из вечеров поднялась в башню Рейвенкло, чтобы откровенно поговорить с баронессой обо всем. С глазу на глаз она едва ли станет отмалчиваться и расскажет, что происходит. Хельга держала в уме несколько заранее заготовленных фраз, которые помогли бы ей начать непростой разговор, но, поднявшись в гостиную Дома, с удивлением увидела странную картину. В центре огромной комнаты, низко склонив головы, сидели на полу двенадцать девочек и несколько мальчиков. В основном еще дети, но были среди них и совсем уже взрослый юноша с девушкой. Посреди своих учеников восседала в кресле леди Рейвенкло, и в руках у нее были знакомые Хельге пергаменты. Позади баронессы она заметила Девону Риверстрим и еще двух преподавателей Дома. У них были мрачные, серьезные лица, особенно у Девоны, которая смотрела на Ровену с нескрываемой злостью. Заметив Хельгу, которая удивленно застыла посреди гостиной, баронесса жестом велела ей сесть, не удостоив ее ни кивком, ни улыбкой. Хельга повиновалась, чувствуя себя так, словно и сама совершила проступок.

— Продолжим, — произнесла Ровена посреди полной тишины. — Я остановилась на том, что мне хочется знать, почему я получила сегодня эти бумаги, в которых говорится, что каждый из вас неоднократно нарушил дисциплину.

Никто из ее учеников не вымолвил ни слова — Хельге даже показалось на мгновение, что они почти не дышат. Хотя баронесса говорила спокойно и негромко, Хельга едва не физически ощущала страх, исходящий от каждого, кто был в круге. Среди провинившихся она узнала Имоджин Фоксбрайд — девочку, с которой они когда-то провели очень приятный вечер в покоях Ровены. Сейчас, съежившаяся, с опущенной головой, она казалась еще более крохотной, чем была на самом деле.

— Итак, вы молчите? — леди Рейвенкло поднесла пергамент к глазам. — Очень хорошо. Тогда слово за мной. Бондука и Ула Повелл. Расшвыривали заклинания в коридоре у Астрономической башни. Объяснитесь, дамы.

Две темноволосые девочки, похожие друг на друга как зеркальное отражение, подняли головы и воззрились на баронессу с одинаковым испуганным выражением на лицах.

— Не желаете говорить? — осведомилась Ровена. — Вы отдаете себе отчет, чем это могло обернуться? Вы понимаете, что подвергли опасности себя и тех, кто мог оказаться поблизости? Господин Гонт указал также, что…

— Позвольте мне сказать, леди Рейвенкло, — вмешалась Девона, вставая рядом с ней.

— Я вас слушаю.

— Я считаю, это моя вина, — сказала Девона, скрестив на груди руки. — Они выходили с моего занятия, и я не проявила должного внимания к тому, что они делали. Вам следует наказать меня.

Ровена сузила глаза.

— Я так не думаю, госпожа Риверстрим, — ответила она. — Обе в том возрасте, когда нужно отвечать за свои поступки. Вы наказаны, дамы. Завтра вам запрещено переступать порог Общего зала.

У Хельги расширились глаза. Она не помнила, чтобы Ровена, несмотря на придирчивость и некоторую надменность, когда-либо наказывала подопечных чем-то более серьезным, чем выговором, и таких жестких мер за ней не водилось. На миг ей показалось, что она видит перед собой совершенно чужого человека, а не Ровену, которую знала много лет и очень любила.

Девона отступила на шаг. Ее светлые глаза сверкали от гнева.

— Имоджин Фоксбрайд, — продолжила Ровена с бесстрастным лицом, и у Хельги сжалось сердце. Она помнила, с каким благоговением Имоджин смотрела на своего Мастера, и ей казалось невозможным, чтобы она могла совершить тяжелое прегрешение. — Вы бродили по замку после положенного часа, когда все остальные были уже в спальнях. Объяснитесь.

Хельга подумала, что девочка снова искала встречи с Ровеной, но та закрылась в своих покоях, как это происходило в последнее время. Ее переполнили жалость и негодование одновременно.

— Простите меня, госпожа Рейвенкло, — пролепетала Имоджин, сцепляя руки в замок и держа их у сердца.

— Вы совершили серьезное нарушение дисциплины, — сказала Ровена. — Вы тоже наказаны. Завтра вам запрещено посещать Общий зал.

— Неужели вы не понимаете… — начала было Девона, но баронесса жестом велела ей замолчать.

— Госпожа Риверстрим, ваш комментарий сейчас неуместен.

— Неужели вы не понимаете, что это абсурд? — продолжила Девона, и остальные наставники нервно переглянулись. — С каких пор учащиеся в Доме Рейвенкло не имеют права выйти из спальни после отбоя? С каких пор это и многое другое карается голодом? С тех пор, как в Хогвартсе появился… этот человек?

Хельга с замиранием сердца следила за Девоной, которая закончила тираду, бестрепетно глядя Ровене в лицо. Баронесса медленно поднялась с кресла, оперлась на трость. Они были примерно одного роста, но если Ровена казалась ледяным изваянием, то Девона вся была огонь.

— Вы ведете себя недопустимо, госпожа Риверстрим, — холодно отозвалась леди Рейвенкло. — Ваше пребывание в школе уже находится под вопросом.

— Вы прекрасно знаете, что этим меня не запугать. Если вам хочется, накажите меня, выставив из школы, но не издевайтесь над детьми по наветам этого бессовестного самодура.

Тишина в гостиной повисла такая полная, что захотелось сжать голову. Ожидающие наказания ученики подняли головы и теперь переглядывались. Преподаватели застыли на месте. Девона расправила плечи. Леди Рейвенкло, что есть силы вцепившись в трость, приподняла брови. В ее словно инеем подернутых глазах вдруг зажглась искра — Хельге показалось, что это было осмысление и отчаяние. Она выпрямилась и одернула мантию. Девона не двинулась с места.

— Очень хорошо, госпожа Риверстрим, — сказала Ровена неожиданно спокойно. — Я приму к сведению ваше мнение на этот счет. Попрошу всех удалиться в спальни. Собрание окончено, наказания определены.

Она медленно опустилась обратно в кресло, и только после этого Девона отступила. Ни с кем не прощаясь, она быстро направилась к лестнице, ведущей к апартаментам преподавателей. За ней потянулись и остальные. Последними ушли наказанные ученики, бросая на своего Мастера испуганные взгляды.

Ровена сидела, подперев лоб рукой и по-прежнему сжимая трость. Она напоминала человека, узнавшего о том, что у него очень тяжелая и опасная болезнь.

Хельга подошла к ней, опустилась рядом с креслом на колени. Леди Рейвенкло не подняла на нее глаз.

— Ровена, что происходит? — очень тихо спросила Хельга. — Ты можешь сказать мне, что с тобой происходит? Ты не такая и никогда такой не была. У тебя случилось что-то очень плохое. Скажи мне, что?

Баронесса убрала ладонь со лба, провела ею по лицу, потом обхватила себя руками, будто пыталась согреться или победить физическую боль. Хельга осторожно погладила ее по плечу.

— Что с тобой стряслось, дорогая?

— Хельга, оставь меня, — прошептала Ровена, глядя перед собой. — Прошу тебя, оставь. Ты ничего не можешь сделать. Просто… оставь.

Хельга убрала руку и выпрямилась. Ее глаза были полны боли.

— Хорошо, Ровена. Я уйду. Смотреть на то, как ты страдаешь, для меня невыносимо, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Она покинула гостиную Рейвенкло, стараясь не думать о всем том, что случилось в последнее время. Если бы Хельга услышала глубокий, протяжный, огромный вздох, который вырвался из груди Ровены после того, как она осталась наедине с собой, сердце ее могло бы лопнуть от тоски.