Танец без касаний (джен)

Месяц Айз, 388 г. П.Р., Исайн’Чоль (423 г. Р.Э.)

Серый камень безмолвен. Ни царапин, ни даже следа крови, щедро оросившей его всего несколько малых циклов назад. Победы и поражения — он привычно вобрал в себя все, оставшись лишь глухой пустотой, не стоящей ни внимания, ни равнодушного взгляда. И все же для Исилара Альяд арена неизменно оставалась неумолимо притягательной, как пустое расчерченное клетками поле — открывала целый веер возможностей, звала отголосками силуэтов на призраках камней. Мир мог вращаться иначе. Каким бы он стал, если бы на серых камнях бесконечность северной пустоши столкнулась с разрывающими небо когтями Айз’к Со? У него не было возможности узнать. Исилар не оборачивался — чувствовал за плечом мерное натяжение нитей и казавшееся равнодушным ожидание.

Застывшая ярость Эшсар. О ней помнили всегда — не вспоминали, но держали за самым уголком разума, наравне с песчаными бурями Ато или раскаленным воздухом К’шар. Помнили — и забывали о неспешном движении песчинок, скольжении змеиных колец, оплетающих тело с неумолимостью зыбучих песков. Истинная сила Эшсар в бесконечном терпении и неизбежности. Пусть способных ее явить уже давно не рождалось под светом лун. Так думали.

Края черных одежд терялись в тенях. Сливались с отражением стен и растворялись в них. Его безмолвный страж и вечный наблюдатель. Фейрадхаан. Существо, лишенное и крупицы собственной силы. Вечно безымянная и безоружная, сжавшая змеиными кольцами так, что даже вечные петли дорог накинулись удавкой на шею. Исилару хватило бы и тени собственной силы — стереть без следа чернильное пятно в зыбкости стен. Сила поднималась, вращалась неторопливыми кольцами злых снежинок, взламывала серый камень и стирала росчерки клеток с плит, рвалась вперед — и лишь опадала в пустоту. Тень — это только тень, она растворится, чтобы соткаться вновь. Нити уже стянуты, им нет дела до хватки чьих-то рук. На серых камнях бы действовали иные правила.

— Он проиграл бы там, — пустые слова. Нет смысла гадать о несбывшемся, но есть нечто особенное в том, чтобы лить горечь на призраки ран.

— Нет, — звучание голоса кажется ответом самих камней — столько в нем равнодушной уверенности.

— Тогда почему? — мир трескался и ломался за спиной, сыпалось вниз стекло галерей, оборачиваясь песчинками и злым ветром, оплывали стальные конструкции, застывая в новой искаженной плоскости. И только тени по-прежнему стояли на своих местах.

Безмолвие смеялось над ним шорохом стеклянной пыли. В конце концов, Исилар знал ответ лучше, чем кто-либо другой. Вырванная силой клятва не равна принесенной добровольно. Разорвавший узы с короной Север сам должен был восстановить их. Признать избранный путь бессмысленным. Стоит ли гордость трех линий крови? Совсем недавно он решил, что нет. Дороги должны вести куда-то, нет смысла в бесконечном кольце. Но все же этих дорог будет больше одной.

— Вы восстановите все линии крови севера, и Глассиар — первой из них.

— Не думай, что я не смогу сдержать слово.

* * *

Чернота затягивала. Холодная, она не отражала ровным счетом ничего, только словно стремилась втянуть и запечатать себя все вокруг. Каммэ протянул руку и провел когтем наруча по гладкой поверхности, раздался тихий скрип, но на черноте не появилось и царапинки. Неудивительно. Но пытался ли кто-нибудь до него проверить прочность печатей на туннелях под столицей таким образом? Он коснулся запястья, проверяя пазы для накопителей — пустовали все, кроме одного, еще поблескивающего черно-белой маркировкой Глассиар. А если?

— Дороги здесь не проложить и сквозь пустоту.

Каммэ не ощущал ничьего присутствия — ни единого дуновения энергии, на которое всегда так чутко отзывалась его кровь. Но слова звучали, резали гулкую тишину старых туннелей и не оставляли сомнений в своей реальности. Достаточно веская причина, чтобы развернуться со всей отпущенной природой скоростью.

— Л”иэт’тэа’та’э Фэл”ч, — голос щелкнул, выставляя точку. Будто захлопнувшаяся пасть мухоловки.

В руках имперской Тени не было оружия — они были скрещены на груди. Странный жест, из которого невозможно ни атаковать, ни защищаться, и который Каммэ периодически видел у людей, хотя смысла так и не понял. Демонстрация намерений? Мелочь, не имеющая значения, по сравнению с тем, что в шаге от него стояло существо, которого не было — так говорила кровь, так шептали все чувства, но глаза видели, а воздух дрожал от сказанных слов.

— Не припоминаю этого имени, — Каммэ напоследок еще раз огладил накопитель — свой шанс на прыжок и небольшую отсрочку — и отвел руку в сторону. Недостаточно, чтобы счесть жест безопасным, но чуточку дальше, чем необходимо для немедленной атаки.

— Люди назвали это Зимним набегом. Слишком долго и слишком далеко, чтобы Фэльч что-то заподозрили. И недостаточно ценно, чтобы проверять. Но они вспомнят.

В этом Каммэ не сомневался — не после того, как он заставил Эшсар славно побегать за собой по подземным уровням. Теневая ловушка и два шага пустоты — более чем достаточно, чтобы у всех Фэльч прочистилась память. Но главное — Источник. Он не касался связи пятьдесят оборотов, а теперь она ожила снова. Кровь уже позвала кровь, но пока его воли хватало, чтобы ответить молчанием. Не нужно было касаться печати.

— Уже поздно тревожить старую память, — говорить с Тенью — все равно что бросать камни в подземный провал — они исчезают, и не слышно ни звука удара, ни эха. Невозможно предугадать следующий ход. Но если увидеть рисунок целиком? Мерцающие клетки и тонко стягивающиеся нити, шаги по самой кромке доски. Тень, впервые спустя обороты покинувшая надежные стены дворца. Что же изменилось в воздухе столицы, какая фигура скользнула достаточно далеко?

— Кровь всегда ценнее чьего-то покоя. Ты знаешь. И так действуешь. Но путь можно сократить.

Звенья цепи тянулись одно за другим, складывались в толстый золотистый шнур, украшающий прическу Тени — символ личной победы. Их было много, тонких косиц, теряющихся в высоком хвосте, пусть Тень и не ступала никогда на арену, но, верно, свои победы она считала иначе. Много, но недавняя — только одна.

Мухоловка захлопнулась. Случайностей больше не было — только выверенный до последнего шага путь, который закончился в точности там, где должен. Где начался две сотни оборотов назад. Здесь было все — голос севера, что почти умолк, но который заставили зазвучать снова, волной метелей пройти от Чи до самого П”етта, безумная надежда, оплаченная полной ценой, и даже так вовремя отыскавшийся кончик старой тропы. Путь клинка проложили задолго до его взмаха.

— Мы оба не учли Эшсар?

Тень не могла знать всего, и о самом Каммэ — точно не больше прочих, но Эшсар заставили всех раскрыть слишком много карт. Иначе у этих стен стоял бы кто-то другой.

— Они не внесли слишком много смуты. Ты выполнишь свои клятвы, а я свои.

Тень ждала, и Каммэ как никогда остро чувствовал сжимающиеся границы вокруг — ход у его фигуры оставался только один. Делай что хочешь, Л’тэ’а.

— Я не давал обещаний, — он отступил на шаг — перетек из одной позиции в другую, почти слившись с ледяной чернотой стены. Еще мгновение — и пустота вокруг станет абсолютной.

— Но ты собираешься их выполнить, — Тень не шелохнулась. Каммэ все больше думал о том, что видит лишь глазами. У перекрытого прохода не было никого, кроме него самого и шороха слов. — Иначе манш’рин Фэльч не остался бы в столице. Это стоит больше, чем пара накопителей.

— Не вижу разницы, — шепот в голове будто приблизился, превращаясь из тихого скольжения цепи по горлу в железные крючья, впивающиеся в его. Он надеялся, что от Фэльч его отделяет значительно больше, чем дворцовые стены. — Твой северянин выпьет меня до донышка.

— Всегда можно обойтись без лишних подробностей. С него хватит и печати.

Все-таки печать. Ах, Ас’сэен, ты предсказуем для всех, способных видеть дальше кончиков пальцев.

— И никто больше не вспомнит о Л”иэт’тэа’та’э Фэл”ч? — вероятность этого казалась ускользающе малой, но все же он сохранил бы это знание при себе — никогда не узнаешь заранее, какая фигура пригодится на доске. Возможно, ему хватит и отсрочки.

— Погребальные костры Зимнего набега уже отгорели до пепла, кто будет рыться в нем слишком усердно.

Чтобы уничтожить Глассиар, существовали и более простые способы. Сложности всегда сопровождали исключительно созидание. Кровь Глассиар будет жить.

Каммэ сжал лезвие косы, ощущая, как расползается на ладони кожа, оживают рубцы старых шрамов, вновь наполняясь тяжелой горячей кровью. На этот раз в ней не было сосущей пустоты, только искристая чернота и дрожь от предвкушения бесконечного падения. Капли крови поднимались вверх, кружились, постепенно складываясь и обретая форму. Тонкая взвесь, застывающая в воздухе кристаллом гербовых узоров. Глассиар. Сущность, обращенная кровью, вся мощь далеких каверн и бесконечно раскалывающихся ступеней. Узор вспыхнул еще раз, изменяясь и застывая, а кристалл мягко опустился в подставленный Тенью футляр.

— Восточные ворота, — Тень легко склонила голову, шаг — и тишина вокруг легко опустилась на плечи. Все-таки не иллюзия.

Каммэ провел пальцами по ладони, приказывая крови остановиться, и заново перебинтовал руки: новые шрамы ложились поверх старых, их рисунок уже многие годы казался неизменным. Голодная пустота внутри никогда не ощущалась с такой неизбежной четкостью.

Было ли это тем, о чем ты думал, Л’ла’ар’ассан’сэен Глассиар? Надежда, стоящая мира. Каммэ тряхнул головой и одернул рукав. Дела кланов — слишком сложно для того, кто звался просто Литте Каммэ. Ему стоило подумать о том, как держаться подальше от Восточных ворот. Сэйе Далливану придется потерпеть его присутствие еще немного.

* * *

Холодно. Никогда раньше Далливан не осознавал смысл этого слова настолько четко и полно. Он запрокинул голову, разглядывая темно-багровое небо — как почти всегда в Империи — ясное и четкое, без единого следа облаков. На той же широте в Иерархии сейчас, наверное, шел снег, здесь же лишь красноватая земля вновь пошла трещинами, только на этот раз их оставил мороз, а не иссушающий зной. Далливан толкнул носком сапога мелкий камушек и внезапно решил для себя: даже если бы Черные Башни пали, это не принесло победы. Ни один человек не сможет жить под лунами, а уж добывать в таких землях железо и камни… Но скоро весна — а с ней, быть может, новый поход. Очередное бессмысленное сражение.

Далливан тревожно нахмурился и ожесточенно потер виски, будто пытался изгнать поселившиеся в голове мысли. Он ничего не мог с этим поделать, но каждый миг мир словно выцветал перед глазами, терял краски и оттенки, вначале — медленно и незаметно, потом все быстрее и быстрее, и Далливану все чаще казалось, что он просто тонет в багровых имперских сумерках, лишь изредка вырываясь на поверхность, чтобы глотнуть горького болезненного воздуха. Когти Империи оставляют след в душе каждого — стоит только коснуться. Хватит ли его сил, чтобы удержаться на самом краю? До бала оставалось совсем немного.

Возвращаться в посольство не хотелось, но оставаться на улицах дольше необходимого — отвратительная идея. За толстыми стенами холода было не меньше — пламя каминов казалось ледяным. Далливан медленно сбросил тяжелый плащ на руки молчаливому слуге — в который раз он удивился живучести этого человека в здешних стенах: казалось, тот вовсе не замечал стылого дыхания Империи. Было ли это какое-то особое благословение? Погруженный в свои мысли, он прошел в кабинет, привычным движением повернул ключ в замке, запирая дверь изнутри, и вздрогнул, привлеченный стуком рамы — окно было открыто, а остатки засова валялись на подоконнике.

— Я вижу, вам понравилось мое гостеприимство, — Далливан зажег светильники — все до единого, озарив кабинет ярким и непривычным в этих местах светом. Но он разогнал полумрак, на время возвращая ощущение цвета и тепла.

— Вы намекаете, что мне не стоит им больше пользоваться? — голос Каммэ донесся откуда-то снизу. Далливан преувеличенно внимательно посмотрел на ноги в шнурованных сапогах, возвышающиеся над спинкой кресла, а потом наклонился, вместе со своим гостем изучая нижнюю поверхность стола.

— Нашли что-нибудь любопытное? — за время их общего затворничества Далливан успел увериться, что насчет сидения в креслах у дейм существует какая-то особая традиция — он ни разу не видел, чтобы Каммэ воспользовался мебелью именно так, как полагалось, изобретая все новые и более причудливые способы. Вероятно, Император испытывал немалые страдания, сидя на троне самым простым образом из возможных.

— Я — нет, а вы — да. Что привело вас в такое замешательство? — Каммэ резко шевельнул рукой — длинный ноготь чиркнул по поверхности стола, проводя между ними вполне ощутимую черту. Далливан сообразил, что находится слишком близко, и отошел на выверенные три шага — расстояние, которое они, по молчаливому согласию, сочли наиболее удачным для разговоров. Впрочем, шаги он считал исключительно потому, что не хотел более ни о чем думать. Особенно о причинах своего замешательства.

— Я разговаривал с даэ Альтальэ, — медленно начал он.

— Это кого угодно приведет в замешательство, — голос Каммэ не изменился, но Далливану отчетливо показалось, что тот беззвучно смеется.

— Он говорил со мной, но… он не говорил с Иерархией. Так мне показалось, — Далливан не думал, что нуждается в советах, но чувствовал, что не должен упустить нечто важное за шелестом туманных слов. — Я говорю с кровью и по праву знания, — повторил он, надеясь, что не слишком перепутал.

Каммэ безмолвствовал, но скрывалось за этим ожидание продолжения или равнодушие… В любом случае, собственный голос внушал больше уверенности, чем тишина.

— Империя признает право Энрах, Эшсар не потребуют крови. Круг замкнут, — Далливан перевернул очередную фигурку на каминной полке и уставился на тусклое пламя. — Что все это может значить, господин Каммэ?

— Ничего особенного, — Каммэ обдумывал ответ достаточно долго, чтобы Далливан ощутил предательский холодок тревоги, который, впрочем, вернулся, стоило резиденту продолжить: — Кроме того, что Император признал руку Эшсар в гибели вашей крови и счел ответ… соразмерным.

— Я не понимаю, — посол нахмурился, с каким-то преувеличенным вниманием наблюдая, как хрупкий фарфор под его пальцами покрывается трещинами. Он задавал трону всего один вопрос, говоря от своего собственного имени. Неужели теперь прозвучал ответ? Но о какой соразмерности шла речь? Фарфор тихо хрупнул в руках, и Далливан едва успел отдернуть руку, прежде чем осколки впились в ладонь. Вся каминная полка вместо украшающих ее статуэток была устлана осколками. Это была последняя.

— Благословенные клинки, — напомнил Каммэ. — Голос-во-вне отозвал слово, обращенное к Иерархии, — он замолчал, а потом с едва слышным вздохом продолжил: — Никому не следует вмешиваться в дела крови.

Разъяснять очевидные с его точки зрения вещи Каммэ не любил. Далливану вообще казалось, что резидент трясется над каждым произнесенным словом, будто оно было отлито из чистого золота.

— Дела крови? Но… — Далливан снова потер переносицу, как будто это простое действие могло помочь разбегающимся во все стороны мыслям, — вы хотите сказать, что мой отец… проклятые клинки… это даэ Горциар, Глаза Императора? Но зачем Императору убивать моего отца?

Мысли вспугнутыми чайками проносились в голове, и собрать их во что-то понятное никак не получалось: каждое новое слово казалось Далливану еще более абсурдным, чем предыдущее.

— Нет, — Каммэ соизволил поднять голову и теперь пристроил подбородок на подлокотник. Смотреть на то, во что превратилась линия его плеч, глазам было откровенно больно. — Не Глаза Императора, а Горциар Эшсар. Он забрал вашу жизнь, вы оборвали его. Круг замкнут.

— Я его даже не видел! — Далливан замер, пытаясь осознать, как могло так получиться, что дейм сочли действия Ларсена его, Далливана, местью за совершенное в столице. Или сделали вид, что сочли?

— Вы дали силу клинкам — этого вполне достаточно. Пока под лунами есть гайтари, айтари нет нужды обнажать собственные мечи.

— Я не… — Далливан помотал головой: быть причисленным к одной из деймских каст он точно не желал. Особенно к айтари. Несражающиеся собственными клинками. — Впрочем, не важно, — Империя давала ему лазейку, возможность выскользнуть из почти сомкнувшейся ловушки, и глупо было не воспользоваться ей. Далливан старался не думать о том, почему дейм не захотели как следует воспользоваться всей этой историей. — Означает ли это, что мне следует отозвать ноту Иерархии?

— Кто знает, какой исход вы хотите видеть, — Каммэ равнодушно стек в исходное положение.

Далливан подумал, что объяснить все это Высшему Иерарху Диамману будет очень непросто, если только… На самом деле он не хотел ничего объяснять.

— Как думаете, Империя отведет корабли Южного флота? — посол не думал, что кто-то будет слишком пристально вглядываться в причины и следствия. Что делали дейм и почему — всегда оставалось загадкой, но, если корабли и впрямь отведут, он может сказать, что это было условием снятия ноты. Такой ответ должен удовлетворить Канцелярию, если Империя отзовет свою ноту.

— Это возможно. У Коэрве Эшсар в ближайшее время хватит других дел, — Каммэ тихо фыркнул. — Неужели вы научились играть по вашим правилам?

Далливан почувствовал, как против его воли щеки обжигает румянцем. На целое мгновение ему стало по-настоящему тепло.

* * *

Пространство сворачивалось за спиной, стекало с плеч серебристой тканью и сворачивалось темнотой подкладки. Всплеск, протянувшийся рябью с далеких южных островов и оборвавшийся невесомой пеной у кромки столичных стен. Его ждали.

— О’хаэ, Коэрве отвел корабли, — Кацат качнулся вперед, и низкий зубец под его ногами обернулся ровным камнем обзорной площадки. Зелень смешалась с чернотой. Город отзывался привычной дрожью, тянул множеством скользящих друг вокруг друга сегментов, каждый из которых в своем беспорядочном движении стремился к единому центру — высокому шпилю, пронизывающему дворец. Шпиль притягивал своей монолитной неподвижностью, и весь мир бешено вращался вокруг него, с каждым тактом падая в зияющую пустоту, восставая и вновь начиная бесконечное движение.

— Эшсар закрыли острова, — Кацат говорил, привычно ловя в отголосках чужой силы мысли, паутинки намерений и острые осколки сомнений — все, чему еще только суждено стать новой нитью ходов. Воле нет смысла ждать слов.

— У них будет достаточно времени, — Раэхнаарр не шевельнулся, только мозаика быстрее завертелась за уголком глаза, пересыпаясь тягучим стеклянным песком, в котором мелькали отчетливые медные и золотые вспышки. На доске серебряные клетки растворялись, а золотые корабли скрывались в туманной дымке. На их места из густых теней выдвигались узкие корветы с воронеными носами. Клубки эсшарских змей сменялись клыками и когтями под распахнутым оком Феримед.

— Чье имя мы услышим? — черно-белая мозаика растворялась и тонула в зеленых искрах, пряталась и вилась сквозь серебряные стяжки черных одеяний. Кацат тянулся сквозь спутанные коридоры дворца, едва касался их кончиками пальцев, примеривался и перебирал. Пространству вокруг него самую чуточку не хватало зыбкой призрачности. Крылья молчали. Движение замерло на долю такта, чтобы тут же взвиться, разойтись острой мозаичной волной, безуспешно ища отклик. Фейрадхаан.

— В городе, — зеленые искры быстрее замелькали вокруг, не позволяя мозаике слиться черным матовым зеркалом. — Если уж и в этих стенах хватает троп — ветра в них не удержать.

— Манш’рин Фэльч все еще здесь, — чернота колыхалась нетерпеливой дрожью, а пространство сминалось и рвалось вокруг, мерцая вспышками смутных картин городских улиц.

— Пусть попробует, — зелень равнодушно мазнула по острым кромкам, сковывая готовые разлететься в пыль сегменты. Пустота отступала, заполнялась едва ощутимым шелестом призрачных крыльев. Мозаика строилась привычным узором. Кацат чувствовал ее — пока пустота не смешалась с густым узором колких снежинок. Зеленые искры скользнули между ними, беззвучно разводя в стороны.

— Три Источника — не слишком ли для одного манш’рин? — снежинки царапали восприятие, вились за уголком глаза, не позволяя просто остановиться и отступить. Совсем рядом, за едва уловимой гранью пустоты полыхала буря. Пространство дрожало и сминалось, закручиваясь вихрями, они сталкивались и рассыпались черно-белым мозаичным узором. Не так быстро, как можно ожидать или счесть безопасным.

— Только пока линии крови не будут восстановлены, — зеленое и серое скользнуло вперед, легко оборачиваясь черно-белым узором, — не слишком большая цена.

Слово не прозвучало — легло на плечи молчаливым обещанием звезд в черных проклятых зеркалах. Сердце Денхерима будет биться.