Мир тщеславия и разочарований (гет)

Зелье на вкус было терпким, как крепко заваренный чай, и горчило на языке. Но я пила его не морщась, ведь каждый глоток приближал меня к желанному — спасительному сну, утягивающему в тяжелый дым абсолютного ничего.

Пустота. Несколько часов совершенного неприсутствия во Вселенной и... очередное утро. Очередная попытка дышать.

Если бы вдруг кто-то сказал мне, что воздух отравлен, я бы поверила. Я бы не удивилась и не испугалась. Я бы внимала этому голосу, единственному, кто посреди океана лжи наконец шептал мне истину, и с тихим облегчением говорила бы в ответ: «Я знала… Я всегда знала».

Если чего-то не видишь, не значит, что этого нет. Едкая пыль отчаяния и страха, зерна сомнений и неопределенности — воздух впитал их яд в себя, насквозь пропах ими.

— Мама, приготовишь мне еще зелья? — я спустилась на завтрак из своей комнаты. — Та бутылка, которую ты дала мне на прошлой неделе, закончилась.

Мама, возившаяся у кухонной плиты, хмуро посмотрела на меня через плечо:

— Сколько ты уже его принимаешь? Так долго нельзя.

Конечно же нельзя, и умом я понимала это, ведь побочные действия — сонливость, тошноту, предобморочную слабость — никто не отменял. И тем не менее…

— Не долго. Всего две недели, — устало возразила я.

— Ханна, — мама обернулась и вытерла руки о фартук, — я понимаю, что у тебя бессонница, что от недосыпания у тебя болит и кружится голова, но зелья я тебе больше не дам. И не только потому, что опасно пить его много дней подряд. Мне не из чего его готовить. В доме больше не осталось лепестков вечносонной азиатской орхидеи.

Вечносонная азиатская орхидея. Волшебный цветок, чьи нежные белые бутоны всегда закрыты…

— А купить их? — начала было я.

— В Косом переулке сейчас опасно, и лишний раз соваться туда неразумно! — отрезала мать. — Всё, дочка, возьми себя в руки. Мы все нервничаем, но как-то справляемся без зелья для сна без сновидений.

Под глазами у мамы залегли темные круги, а уголки всегда сжатых губ были опущены — так бывает у тех, кто находится в постоянном тревожном напряжении. Она волновалась за семью.

Мистер Норрингтон был понижен в должности. Раньше он являлся начальником Комитета по выработке объяснений для маглов, теперь же данный Комитет ликвидировали за ненадобностью, а отчима перевели в Отдел торговли, назначив рядовым экономистом. Однако его не сильно беспокоил невысокий уровень престижа полученной должности, скорее наоборот — устраивал. Мистер Норрингтон стал мнителен и остерегался быть заметным для министерских вербовщиков в Пожиратели смерти.

Война шла уже совсем рядом. От рук Пожирателей смерти гибли маглы и неугодные волшебники. Официально нигде не объявлялось, но любому волшебнику было понятно, что этим летом власть в стране захватил Тот-Кого-Нельзя-Называть. Действующий курс правительства магической Британии, которое возглавил новый министр Пий Толстоватый, уже открыто был направлен против маглов и маглорожденных. На страницах «Ежедневного пророка» активно продвигались идеи чистоты крови, выходили ужасающие в своем содержании статьи: что магическая сила передается только от волшебника к волшебнику при рождении, а значит любой маглорожденный маг — или, как теперь их называли, «магловский выродок» — свою силу преступным образом уворовал у настоящего волшебника. Кроме того, «Пророк» сообщал, что в связи с расследованием обстоятельств смерти Альбуса Дамблдора в розыск объявлен... Гарри Поттер.

Верить в то, что магическую силу можно украсть или отобрать, было абсурдным.

Верить в то, что Гарри мог быть причастен к убийству директора, было дикостью. Подконтрольные Министерству газеты клеветали, чтобы посеять смуту и заставить людей сомневаться в Гарри и его словах о том, что Дамблдора убил Снейп.

Дамблдор часто говорил ученикам, что в трудные времена нужно верить в любовь. Но мне не осталось и этого…

— Почему тебе так нужно это зелье? — Марти подкараулил меня около входа в мою комнату. Он прищурился, с любопытством глядя на меня. — Что тебе снится?

— Плохой сон, — просто сказала я, лишенная всяких сил пререкаться. — Логично, да?

— Если ты расскажешь, о чем он, то я мог бы сжалиться и истратить на тебя немного лепестков вечносонной орхидеи из моих личных запасов ингредиентов, — выставил он условие.

Корыстный братец. Ничего не сделает по доброте душевной.

— Спасибо, но я как-нибудь перебьюсь, — ответила я, отодвигая Марти плечом, чтобы протиснуться в комнату, а потом закрыла дверь перед его носом.

Как-нибудь перебьюсь?

Сказать проще, чем сделать. Я прислонилась лопатками к гладкой поверхности двери, сползла вниз, обхватила голову руками…

Мама думала, что меня терзают мысли о войне и об испытаниях, что ждут всех нас. Она не подозревала, что к этим мыслям примешиваются и другие. Теодор Нотт оставался моей самой главной проблемой.

Ночами мне снился сон о нем. Реалистичный, жуткий до дрожи кошмар, повторяющийся с тех самых пор, как я вернулась из Хогвартса на летние каникулы.

Юноша закатывает левый рукав черной мантии… Чьи-то длинные серые пальцы держат древко волшебной палочки, кончик которой утыкается в обнаженное предплечье юноши… На бумажно-белой коже парня медленно проявляется…

Черная метка. Кружево из мрака, выжженное не только на левом предплечье Теодора, но и, кажется, на сетчатке моих глаз.

Ближайшей же ночью я сидела на кровати, обняв колени. Подушка манила, словно магнит, тяжесть в теле и голове была невыносимой. Это был мой приговор, моя вечность — видеть Теодора в ужасных снах. Видеть, как он отдает себя на службу Тому-Кого-Нельзя-Называть.

Я проснулась в холодном поту. Лето выдалось жарким и полыхало немилосердным зноем. Ночи были душными, почти осязаемо-вязкими. Но сейчас я не чувствовала тепла, страх леденил мне сердце.

А на следующий вечер произошло неожиданное. Вернувшись из ванны, я обнаружила на прикроватной тумбочке бутылку с пурпурным напитком — зельем для сна без сновидений. Рядом лежала записка: «Здесь примерно на пять раз. Это всё, на что у меня хватило лепестков. P.S. Я лучше, чем ты обо мне думаешь. М.».

…По понятным причинам от зелья пришлось отвыкать. Я «предвкушала» бесконечную череду ночей в плену одного и того же кошмара. Но вопреки моим опасениям кошмар стал сниться реже, а постепенно и вовсе прекратился. И уже позже, под самый конец каникул, ко мне вдруг пришло страшное осознание: вещие сны переставали мне сниться, когда… сбывались. Так было всегда, включая и сон про гибель Дамблдора…

Был ли сон про Теодора вещим? Я со слабой надеждой мечтала, что нет.

Последние дни августа принесли с собою непогоду. Порывистый ветер разбивал капли дождя об оконное стекло, мокрые дорожки стекали вниз. Я сидела у себя в комнате, смотрела на заплаканный садик, на опущенные ветви тонкой ивы, и твердила про себя свою молитву: с Тео всё будет хорошо…

Мы расстались больше полугода назад. Раны от расставания уже не кровоточили так сильно, как в первые месяцы. Привычка жить без Теодора потихоньку возвращалась ко мне. Только вот теперь там, где в душе жили иллюзии и грезы, осталось лишь тянущее чувство пустоты.

Почему после нашего разрыва я никогда не пыталась заговорить с Теодором? Почему всегда ждала от него первого шага? Возможно потому, что с самого начала он был тем, кто дал развитие нашим отношениям. Он сам впустил меня в свою жизнь, сам же и вычеркнул. Был ли смысл мне становиться навязчивой, если Теодор всё решил за нас обоих?

Порою мне казалось, что я была неправа, что не попыталась бороться за него. Я сама не делала ничего для того, чтобы быть с ним, хотя когда-то давала себе обещание вытащить Теодора из его заблуждений. Помочь ему понять, что он не должен следовать путем своего отца. И тогда в голове звякал непрошеный колокольчик: а что если Тео не нужно, чтобы кто-то его вытаскивал?

И я не знала, как я буду относиться к Теодору, если окажется, что он принял метку… Я не знала, как буду чувствовать себя, понимая, что люблю Пожирателя смерти. Я лишь только знала, что эта любовь не пройдет никогда.

* * *

У этого тумана были щупальца, склизкие и мертвецки-холодные.

Можно было закрыть глаза, досчитать до десяти, открыть их, взмахом дрожащих ресниц прогоняя наваждение, и начать воображать, что всё как раньше: что туман — это только лишь клубы дыма, которые пускает в небо алый «Хогвартс-Экспресс». Можно было услышать призраки детского смеха…

Кто-то действительно смеялся, и звук этот казался потусторонним, неестественным на молчаливо-траурной платформе, а потому быстро прекратился. Должно быть, родители поспешили угомонить своего неуместно веселого отпрыска. И, должно быть, он ехал в школу впервые. И он не знал той яркой атмосферы, почти праздничной суеты, которая обыкновенно царила на платформе номер девять и три четверти в первый день осени, когда школьники занимали места в вагонах паровоза и под прощальные напутствия родителей дружно отправлялись в Хогвартс навстречу учебному году.

Одной половине первокурсников можно было даже позавидовать. Им было не с чем сравнивать. Зато другая половина, состоявшая из тех, кому ранее уже доводилось провожать в школу старших братьев и сестер, сейчас вызывала сочувствие. Наш с Марти младший брат Ник ехал в Хогвартс в первый раз. Волшебная платформа встретила его угрюмо и неприветливо, а он помнил ее другой. Ник храбрился, но все равно выглядел разочарованным — его лишили сказки, вышвырнули из детства и фантазий в жестокую и тусклую реальность. Несправедливо, но ничего тут уже не попишешь.

На перроне было сыро и промозгло, а еще — малолюдно. По новому закону маглорожденные школьники потеряли право учиться в Хогвартсе, ибо не имели родственников-магов и не могли доказать, что свои волшебные способности получили честно.

Каждый же чистокровка и полукровка получил от Министерства особое разрешение на учебу — сертификат, подтверждающий Статус крови. Такой сертификат лежал и у меня в чемодане. На пергаменте, заверенном магическими печатями и подписями членов специально созданной комиссии, значилось: «Ханна Аббот. Полукровка. Статус крови подтвержден. Основание: мать Инна Норрингтон (в девичестве Аббот) — чистокровная колдунья». По сути, сертификат был даже не разрешением, а предписанием — новоиспеченный директор Хогвартса Северус Снейп издал правило, по которому школа стала обязательной для всех юных волшебников. Не явиться на учебу было нельзя.

На лицах взрослых, провожавших своих детей, отражалась тревога и неизбежность; они будто отправляли родных сыновей и дочек в тюрьму и мучились тем, что делают это собственноручно.

— Дети, — обратился к нам мистер Норрингтон. — Я очень вас попрошу — не лезьте на рожон. Особенно ты, Ханна. Никаких Отрядов Директора… Или как вы там называли свой бунтующий кружок… Поняла меня?

Отчим подкрепил свою фразу настойчивым взглядом. Я отвернулась, отстраненно уставившись на поезд, окутанный серой дымкой.

— За Ником следите, — взволнованно сказала мама. — Марти, слышишь? Приглядывай за братиком. Надеюсь, он попадет в Когтевран, как и ты…

— Мам! Что ты про меня как про маленького говоришь? — возмутился Ник.

— Сынок, я просто очень переживаю за вас. Обещай, что будешь вести себя хорошо, — она попыталась его обнять, но Ник капризно увернулся. Мамино объятие подорвало бы его репутацию самостоятельного и бесстрашного мальчика.

А вот зато я не уворачивалась и принимала прикосновения родного человека как нечто необходимое. Странное ощущение охватило меня — мне казалось, что, сев в поезд, я уеду и уже не вернусь… И это было очень важно — обнять на прощание маму.

Мы сели втроем в одно из купе вагона для старост: я и два моих брата — Марти и Ник. Мы с Марти побоялись бросать Ника в поезде одного. Застучали колеса паровоза — «Хогвартс-Экспресс» помчался на север, держа путь к школьному замку, затерянному на краю острова Великобритания. Марти нервничал и решил отвлечься чтением толстого учебника по древним рунам. Он уткнулся в книгу и как будто бы увлеченно ее читал, но страницы, впрочем, переворачивал слишком редко.

Ник озирался и временами, когда за дверью слышались шаги и голоса, непоседливо ерзал. Ему было скучно, но интуитивно он улавливал что-то гнетущее, а потому не решался паясничать или требовать к себе внимания. Я искоса смотрела на младшего брата и почему-то чувствовала вину — мне хотелось, чтобы этот день стал для него праздником, а не тем, чем был. Но что я могла сделать?

За окном мелькали силуэты деревьев, вырисовывающиеся сквозь полупрозрачный туман. На запотевших окнах проступала изморозь, наводившая меня на неприятную, липкую мысль, что нас сопровождают дементоры… В купе было довольно сумрачно, вскоре зажегся свет. А через некоторое время паровоз вдруг замедлил свой бег, потом колеса лязгнули о рельсы последний раз, и «Хогвартс-Экспресс» замер.

— Так быстро приехали? — округлил глаза Ник.

Причина остановки выяснилась очень скоро. Пожиратели смерти в черных мантиях и серебристых масках врывались во все купе и искали Гарри Поттера… Так все ученики узнали, что Гарри Поттер — надежда всей магической Британии на свержение действующих нечеловеческих порядков — скрывается неизвестно где и в школу не вернется.

Значит, Гарри ударился в бега… Но почему? Это такой план или он… сдался? Второй вариант я отгоняла от себя, как назойливую муху.

К вечеру поезд прибыл в Хогсмид. Застеленное черными тучами небо грозно нависало над маленькой железнодорожной станцией. Ночь была уже рядом, мрак сгущался, а тучи обещали вот-вот разразиться ливнем. Фонари на редких столбах одиноко рассеивали тьму, но света было мало.

…ты лучшее, что случалось со мной в жизни, и без тебя в ней не останется света…

Эхом прошептал внутри меня чей-то голос, такой ласковый и такой грустный. Кто и когда это сказал? И почему этот кто-то был так пронзительно несчастен? Печаль неведомого мне человека разлилась в груди ноющей болью, я закусила губу и отвернулась, чтобы ни Марти, ни Ник не успели заметить внезапно нахлынувшей на меня тоски.

А отвернувшись, вдруг заметила на станции Теодора... Высокий, в черной мантии, он просто стоял посреди маленькой платформы Хогсмида и смотрел на длинный ряд карет, запряженных незримыми фестралами.

— Марти, проводи Ника к Хагриду, ладно? — не сводя с Нотта глаз, медленно попросила я.

— А ты куда? Эй, Ханна! — недоуменно прокричал Марти мне вдогонку.

А меня будто что-то подтолкнуло, сорвало с места. Ноги сами понесли меня к Теодору.

— Тео? — тихо, почти беззвучно выдохнула я, приблизившись к нему.

Он обернулся. Волосы его еще сильнее отросли за лето. Он повзрослел. Но не только это в нем изменилось…

Я невольно перевела взгляд на его левую руку, как если бы могла видеть сквозь ткань рукава мантии. Теодор, перехватив направление моего взгляда, сунул ладонь в карман. Я встрепенулась, как от удара тока, и снова посмотрела ему в лицо.

— Чего ты хочешь? — странно прищурившись, спросил он. Мои подозрения не обрадовали его.

— Ты теперь один из... них? — чувство обреченности сдавило мне сердце и подступило к самому горлу. Мне отчаянно хотелось удостовериться, что мой сон — ложь, игра воспаленного разума.

Теодор откинул голову, глядя на меня свысока, как будто прячась за эту надменность, черпая в ней поддержку.

— Боишься, что у меня Черная метка? — насмешливо ужалил он словами, словно тысячей острых иголок.

Ожесточенный. Вот что изменилось в нем.

— Пожалуйста, — слабо попросила я. — Покажи руку. Я просто хочу знать, что это не так…

— У меня нет метки, — делаясь вдруг серьезным, отрезал он в ответ на собственный вопрос.

— Но…

— У меня нет метки, — уже злясь, повторил Теодор. — Всё. Расслабься и иди в карету, — он не удержался и провел ладонью по лицу. То ли от усталости, то ли от раздражения…

Небо обрушилось дождем.

Порывы ветра холодными пощечинами хлестали лицо, подхватывали мои распущенные волосы. Мантия путалась в ногах, пока я шла вдоль карет, выстроившихся в ряд на земляной дороге. Я искала Марти.

Подошвы ботинок скользили по размокшей земле. Зацепившись за какую-то корягу, я упала, успев выставить руки вперед. Где-то поблизости раздались смешки. Слабая, одинокая, жалкая, перепачканная в грязи… Одного дождя хватило, чтобы раздавить меня.

Кто-то подхватил меня за левую руку выше локтя. Я с мимолетной надеждой оглянулась. Но это был не Теодор.

— Давай помогу, — застенчиво предложил круглолицый Невилл Лонгботтом.