Зеркала и лица: Северный ветер (гет)

Лили не сомневалась в том, что после совместного похода на ругару, после знаменитого танца в гриффиндорской гостиной её отношения с Джеймсом коренным образом изменятся. Она была готова к решающему разговору, но...разговора не последовало.

Джеймс снова дистанцировался. Поттер больше не пытался игнорировать Лили, как делал это раньше. Он здоровался, разговаривал, обменивался с ней шутками, но всё это было как-то чисто дружески, по-товарищески, без тени привычного флирта. Точно так же он шутил с любым другим сокурсником или сокурсницей. Это, пожалуй, ранило даже сильнее, чем откровенная демонстрация обиды.

Пристальные взгляды, которые он то и дело раньше бросал на неё, Лили больше на себе не ловила. Зато часто замечала взгляды, обращенные к Дорказ.

Ладно бы ещё шикарная Марлин, но упрямая тихоня Мероуз?!

И ведь Лили же не приснилось? Она помнит, как он касался её, как смотрел, когда они танцевали. Не могли эти взгляды и прикосновения ничего не значить? Конечно, опыта у неё в таких вещах немного, зато женский инстинкт, чуткий, недремлющий, не мог солгать — Лили нравится Джеймсу. Нравится! Так почему он предпочитает держаться в стороне?

Северус после разговора с Лили тоже не баловал её вниманием. Если Поттер всё-таки поддерживал отношения, пусть в приятельском формате, то Северус словно вообще перестал замечать её существование.

Слизеринцы именно так относились к грязнокровкам — всем своим видом показывали, что не замечают присутствие всяких там существ.

Северус проходил в толпе таких же, как он, одинаково черно-белых фигур в зелёных галстуках, холодный, равнодушный, недосягаемый, как много лет назад, когда маленькой девочкой Лили впервые выделила его присутствие среди других детей и наивно потянула к нему руки. Изменилась его одежда (не было больше странных женских старомодных блузок, вызывающих насмешки всей маггловской округи), изменилась причёска (он, наконец, состриг волосы), но суть не изменилась. Острый ум, пренебрежение к окружающим и непреходящая гордыня остались прежними.

— Мисс Эванс! Вы меня слушаете? — достиг её сознания голос Грюма. — Очень надеюсь, что да, потому что мы обсуждаем серьёзный вопрос и мне не нравится ваши привычка всё время витать в облаках.

— Простите, — повинно опустила она ресницы.

В маленьком классе, больше похожем на чулан (возможно это и был чулан, подправленный пространственно-изменяющими чарами), Грюм снова собрал их всех вместе, как в прошлый раз.

На собрание Мародеры пришли в полном составе, Джеймсу таки удалось протащить Питера. А Лили пригласила Алису. На стуле, точно на троне, подобно золотоволосой королеве Гвиневре, возглавляющей круглый рыцарский стол, восседала Марлин. Рядом притихла Дорказ, оттеняя бело-розовую ангельскую красоту подруги своими чёрными кудрями. Здесь же были Эдгар Боунс, Бенджамин Фенвик и Карадок Дирборн.

Грюм продолжил свою речь, мешая в единое целое, казалось бы, несочетаемое — пафос и циничность:

— Министерству нужна ваша помощь, ребята. Предстоящее дело весьма деликатного свойства. Все вы прошли предварительную проверку, а за тех, кого в деле пока увидеть не довелось, поручились друзья, — взгляд Грюма скользнул от Алиса к Питеру.

— Кого вы предложите убить на этот раз? — насмешливо надула губы Маккинон, в одно мгновение сделавшись похожей на кинодиву Мерлин Манро.

Грюм обвел взглядом каждого из собравшихся, словно взвешивая их личности на невидимых весах.

— Будущих последователей Тёмного Лорда, — медленно проговорил он, как камни, роняя каждое слово.

Воцарилась тишина. Атмосфера накалялась с каждым вздохом.

— И не убить, —широко улыбнулся Грюм, — а всего лишь выследить.

Все с облегчением выдохнули.

— Уже давно ходят слухи, — продолжал Грюм, — будто в Хогвартсе существует закрытый клуб «Вальпургиевых рыцарей». Этот клуб — первая ступень к Сами-Знаете-Кому. Ваша задача, мальчики-девочки, вызнать имена тех, кто состоит в клубе. Внедриться в него, если получится.

— Иными словами, вы предлагаете нам шпионаж? — процедил сквозь зубы Блэк.

— Что, по-твоему, делает шпион?

— Притворяется и постоянно лжёт?

— Собирает информацию? — вскинула бархатисто-карие глаза Медоуз.

— Умница! — похвалил Грюм. — А тот, кто владеет информацией более, чем наполовину выиграл битву. Шпион не самая почетная, зато необходимая профессия, связанная с высоким риском.

— Увольте от подобной чести, — дёрнулся Блэк.

— Никого заставлять не будем. Каждый решает за себя сам, — отрезал Грюм.

Для Лили собрание обернулось дополнительной пыткой. Возможно, ей это только казалось, но Медоуз и Джеймс то и дело обменивались понимающими взглядами.

Лили сидела на одной из парт, болтала ногами из чувства противоречия, вроде как ей на все плевать — и на речь Грюма, и на гляделки Поттера с Дорказ.

Но на душе уныло скреблись кошки.

* * *

Совершать традиционные вечерние обходы Хогвартса становились всё сложнее и неприятнее. Словно любовная лихорадка охватила старшие курсы. То тут, то там на вечернем обходе попадались милующиеся парочки в распахнутым мантиях и сбитых на бок галстуках.

Лили хотелось от смущения скрыться в ближайшем переходе, а приходилось отчитывать провинившихся. Самое скверное, что рассчитывать на помощь Рема было нельзя. Он предпочитал в данном вопросе скромно отмалчиваться, маяча у Лили за спиной, словно телохранитель.

Шакал двуличный! Он значит, добрый и понимающий, а, она, Лили Эванс — злобная, зловредная мегера?

Вскоре смущение сменилось раздражением. Постоянно сексующиеся парочки стали вызывать у Лили приступы сухой, как искусственный лёд, злости. Если уж так приспичило, нужно это делать там, где тебя не застукают блуждающие во тьме ночных переходов по долгу службы старосты.

В один из таких обходов Лили натолкнулась на Сириуса. Если бы не её стопроцентный слух, она бы, на своё счастье, вполне возможно, прошла бы мимо. Но чёрт её дернул остановиться, чтобы подтянуть сползший с ноги чулок в одном из уединённых переходов, идеально подходивших для подобных целей: тёмный, узкий, безлюдный, с узким окошком с одной стороны и чуланчиком для мётел — с другой.

Её внимание привлёк подозрительный шорох, раздающийся аккурат из чуланчика. Сомнений в том, что это мышь, крыса или какой-нибудь клобкопух не возникло ни на секунду. Лили с силой рванула дверь, широко её распахивая, намереваясь разогнать наглых грызунов и... задохнулась.

Тонкая, как лоза, девушка с растрепавшимися вокруг лица тёмными кудряшками выглядела почти обнажённой в смуглых руках Блэка. Мантии лежали у их ног, блузка и рубашка распахнуты. Девушка опиралась спиной на стену, откинув голову назад, а Блэк нависал над ней, удерживая на весу легкое тело. Гладкую, смуглую кожу на его спине пересекали тонкие красные ссадины — следы от острых девичьих ноготков.

Лили не стала скандалить. Осторожно притворив дверь, она тихо отступила. Прервать любовные игры Блэка, испытать на себе всю прелесть его гнева, подогретого страстью не улыбалось.

Ну и жуки их преподаватели! Сами попрятались по кабинетам, запивать лимонные дольки чаем с бергамотом, а несчастные старосты должны разгребать весь этот Содом и Гомору!

Вот что прикажите сейчас делать? Читать мораль Блэку?

Ей, Эванс, читать мораль ему? Ха-ха и ещё раз ха-ха!

Хотя, если подумать, то вовсе не смешно. Настолько не смешно, что Лили на мгновение испуганно затихла, пытаясь выяснить, отчего у неё такая реакция? Уж не ревнует ли она?

Нет, причина не в ревности, а в том, что всё происходящее неправильно. Маленькая глупышка из равенкло не заслужила того, чтобы её вот так использовали для получения удовольствия, а затем просто выбросили, как ненужную вещь.

Каждая их многочисленных подружек Блэка наверняка надеется на то, что станет для него единственной, не такой, как все. То, с каким равнодушием и небрежением Сириус брал своё, ничего не давая взамен, возмущало Лили.

Неправильно то, что он познал чувственную сторону жизни слишком рано, затянутый в порочный водоворот страстей старшей кузиной. Неправилен его роман с Розмертой, который никто даже и не пытался скрывать. Неправильным было то, что сейчас происходило в чуланчике.

Блэк словно горел сам и бессмысленно палил других.

— Ты меня дожидаешься?

Лили вздрогнула, прилагая над собой усилие, чтобы спокойно поднять на Сириуса глаза, не выдавая ни смятения, ни злости, ни страха.

Блэк стоял достаточно близко, чтобы до неё доносился лёгкий, пока ещё не перебродивший запах алкоголя.

— Перед тем, как завернуть в этот треклятый чуланчик, ты, судя по всему, ещё и в бар к Розмерте наведаться успел?

— А если и так, то что? Возражать станешь?

— Стану. Минус десять баллов Гриффиндору за поведение Сириуса Блэка.

— Чем тебе не нравится моё поведение, Эванс?

— В Хогвартсе не приветствуется пьянство и блуд, и мой долг, как старосты, изображать полицию нравов. А ещё знаешь, что?..

— Что?

— Прекрати ухмыляться! Тебе никто никогда не говорил, что улыбка у тебя, как у маньяка? Ты сволочь, Блэк! Бессердечная, гадкая сволочь! Вот что.

— Полегче-ка, Эванс.

— Никаких «полегче»! Кто-то должен донести до вас, ваше высочество, каким куском дерьма вы являетесь.

— Прямо-таки должен?

— Именно. Знаешь, почему? Потому что я от души надеюсь, что ты просто не понимаешь, как больно ранишь людей! Ты знаешь, что ты красив.

— Это не вопрос, я полагаю?

— Ты знаешь, что твоя красота очевидная истина для Марлин, Алисы, Дорказ, других девчонок с других факультетов. Из всех Блэков ты самый красивый Блэк, включая даже Нарциссу. Но ты мужчина. А мужчина не должен быть красив — настолько. Это неправильно! Красота — женский удел. Пленять, соблазнять, очаровывать — это женское, у мужчин другие задачи. Красивый мужчина это... это просто... просто природная аномалия какая-то! Они все, эти глупые девчонки, тянутся к тебе, словно зачарованные змеёй обезьяны, а ты бесстыдно, беззастенчиво пользуешься их слабость. Пользуешься тем, что любая дурочка рада уши развесить! Вот за это тебе минус десять баллов, хотя следовало бы снять куда больше.

Блэк заставил Лили подвинуться, усаживаясь рядом с ней на подоконник. Он принялся хлопать по карманам в поисках мятой сигаретной пачки. Отыскав, с удовольствием зажал сигарету между зубами и с наслаждением глубоко затянулся.

Он всё делал не спеша, словно нарочно давая время собой налюбоваться.

Мальчик-звезда!

Невозможно представить Сириуса счастливым отцом семейства, прожившим долгую жизнь, умирающим от старости в постели. Такие, как Сириус, не стареют. Они умирают молодыми.

При мысли о том, что когда-нибудь ей, возможно, придётся узнать о его, наверняка глупой, наверняка случайной и наверняка трагической кончине, Лили сделалось горько.

Прищурившись, Блэк выпустил в воздух сизые колечки табачного дыма. Проводил их взглядом, пока они не растаяли в вышине.

— Я не умею любить женщин, — вздохнул он. — Не подумай дурного, у меня нет замашек, свойственных нашему белокурому Адонису-Малфою, предпочитающего (иногда) мальчиков девочкам. Трахаться-то я как раз предпочитаю с бабами. За удовольствие им премного благодарен. Если потребуется, готов расплатиться чем угодно, от кошелька до жизни. Но большего от меня ждать глупо. Большего у меня для них нет.

— Блэки не умеют любить. Вы слишком увлечены собственными страстями, слишком цените приключения, свободу и удовольствия.

— Скорее мы сгораем в горниле собственных страстей. Сгораем до тех пор, пока не обратимся в пепел.

Лили бросила взгляд на тонкий холодный надменный профиль. На опущенные длинные пушистые ресницы. На скорбно и в то же время высокомерно сомкнутые губы. На волосы, такие огненно-тёмные, блестящие — таких даже в маггловских рекламах для шампуней не показывают. Кожа бледная, матовая, прозрачная. Аристократическая. И конечно же глаза, то полуночно-синие до черноты, то серые до прозрачности, но всегда жутко красивые.

И эта чертова печать обречённости, лежащая на всех Блэках! Слишком много грехов накопилось на их предках. Сириус, как и Белла, как Регулус и Андромеда, даже нежная Нарцисса — волей ли, неволей ли, но принадлежит Тьме. Проклятия, подобно тем, что поразили их, снять невозможно. Оно иссякнет лишь тогда, когда прервётся сам поражённый злом род.

Сириус загасил дотлевшую сигарету об стену:

— Хочешь, я тебе кое-что расскажу, Эванс? Например, о том, почему я не люблю женщин?

— Конечно хочу, — кивнула Лили.

— У каждого из нас есть своё первое воспоминание. С него начинается наше сознание. Казалось, до него тебя не существовало, а после ты начинаешь жить...

Лили невольно припомнила с чего началось её собственное бытие?

В памяти вставал яркий солнечный свет, залетающий в окно ветерок, ласковый и игривый, крупные красные бусы, протянутые поперёк белой кружевной салфетки и горячее желание достать беспрестанно кружащуюся балерину, потрогать её руками.

Ничего не значащие, крупные мазки разрозненных деталей.

Сириус продолжал:

— Я стою в темноте и понимаю, что мне страшно. Миную коридор, спускаюсь по крутым ступеням. Они кажутся мне непреодолимым барьером, но я справляюсь. Потом тяну за скобу, пытаясь распахнуть тяжёлую входную дверь. Не уверен, но мне кажется, стихийно и неосознанно, я впервые применил тогда магию — силёнок на то, чтобы открыть дверь естественным путём не хватило. Не могу сказать, сколько мне тогда было — полтора года? Два?

В лицо ударяет ветер, и становится уже не страшно, а весело. Половина неба покрыта густеющей чернотой грозовых туч. Оттуда, одна за другой, словно стрелы, сыплются зарницы.

Внизу, повторяя очертания лунного круга, выложен круг из свечей. В центре круга стоит женщина, ужасающая, как ночь и пронзительная, как ветер. Распущенные волосы свободно стелются за спиной, она простирает руки вперёд, будто владеет ночью.

Заклинательница бурь — моя мать.

Могущественная ведьма из Блэквуда, грозная и прекрасная.

Ты не представляешь, как, глядя на неё, я был горд!

С того момента самой большой любовью, как, впрочем, и самой большой моей ненавистью стала Вальпурга Блэк. Утверждение, что ненависть — это оборотная сторона любви: вот истина, которую я постигал день за днём годами.

Люди, полностью отдающиеся Тьме или Свету, никогда не принадлежат земле. Они не знают страстей, что движут простыми смертными; не понимают их природы, относятся с брезгливым презрением. Вальпурге Блэк никогда не были нужны в постели ни мужчина, ни женщины. Её реальность — это звёзды и грозы, а плоть для неё —оковы. Женское, материнское начало в этой женщине отсутствует. У моей матери есть лишь одна единственная слабость — отсутствие слабостей.

Наверно поэтому она возненавидела меня. Я ведь не желал, подобно отцу или Рэгу, мириться с ролью бледной тенью, уныло болтающейся на краю её жизни. Я предпочёл конфликты и ссоры безликому равнодушию. Я доводил её до белого каления, бесил, раздражал — всё лишь для того, чтобы видеть: она ещё помнит обо мне, ещё думает, пусть даже и против воли. Я — не пустое место! А ведь мне так немного было надо. Я всего лишь хотел, чтобы моя мать меня любила!

Сириус смолк и потянулся за новой сигаретой.

— Потом была Белла. Она стала для меня... как это объяснить? — вторым шансом. Я считал, что мы сможем с ней понять друг друга, ведь Белла росла в той же атмосфере, что и я. Так же всю жизнь доказывала своему чокнутому отцу, что она не круглый ноль без палочки. Между мной и Беллой было так много общего: детство, в котором ни один из нас не был нужен родителям, магическая сила, интеллект, темперамент. Я надеялся, что моя любовь отогреет её, сделает женственней, мягче.

Но Белле было нужно не это. Она желала, чтобы я разделил её безумие. Говорила, что только на пике наслаждения и в судорогах боли человек предстаёт без прикрас и масок, поэтому она так любит секс и пытки.

Боль в определённом градусе как приправа в постели была мне даже по вкусу, но то, что делала Белла выходило за всякие рамки. Я не понимал, что она, словно чудовищный паразит, обвилась вокруг моей души и тянет из неё соки. Дошло до того, что мне стало уже все равно, кого она там целовала до меня, к кому пойдёт позже; всё равно, что она практикует тёмную магию. Всё равно что она делает днем, лишь бы ночью возвращалась ко мне, принадлежала мне, стонала подо мной, извиваясь от наслаждения. Чудовищная зависимость, хуже героиновой. Я раз за разом лгал себе, говоря, что не всё ещё потеряно. Раз за разом находил оправдание её поступкам и собственному безволию. Может быть кто-то назовёт это любовью. По мне это наваждение.

Не слишком приятно в этом признаваться, Эванс, но я готов встать под стяги Грюма, не потому, что хочу бороться за честь, добро и справедливость, не потому, что соболезную таким, как ты. Я готов ввязаться в смертельную драку лишь потому, что это позволит мне мстить женщинам, которых я хотел бы любить, а вынужден ненавидеть.

Моё решение достанет их обеих. Я хочу увидеть, как они горят в аду. Хочу знать, что причина тому — я. —Сириус привычно скривил губы. — Я не напугал тебя, Рыжая?

— Скорее удивил.

— Ты говоришь, что я бесчувственная сволочь, потому, что не ценю привязанности этих безмозглых дурочек? А почему я должен их ценить?! Что ценить, Эванс? Я желанен для них потому, что являюсь представителем древнего могущественного рода, первым красавчиком в школе и богатым наследником (ведь мало кто из них верит, что моя семья всерьёз от меня отказалась). Я для них всего лишь желанный трофей. А есть ли хоть одна во всем этом пестром девичьем разнообразии, которой есть дело не до Блэка, не до Мародёра, а до меня самого? Если завтра судьба или случай сбросят меня с искусственного пьедестала, лишив не только денег и наследства, но и красоты, и популярности, хоть одна из этих прекрасно-страстных дур, якобы готовых ради меня на всё, о моем существовании вспомнит? Ты знаешь, я не люблю тебя, Эванс, но должен отдать тебе должное. Пусть ваши отношениях с Джеймсом неровные, вздорные, откровенно глупые, — зато живые и настоящие. Для тебя в Джеймсе неважно то, что он —Поттер, ты вообще понятия не имеешь о том, что это такое. Для тебя важен он сам. Даже твоё отношение к Нюникусу, пусть такое для меня тошнотворное — оно неподдельное, от чистого сердца. А эти куклы, они как искусственные цветы. Все вроде бы на месте, там, где нужно, но не хватает главного — жизни, естественности, искры.

С Беллой, пусть всё было плохо, не так, как надо. Но она мне ровня.

— Мне кажется, ты все-таки любишь её, — вздохнула Лили.

Сириус отвернулся к окну. Упавшие волосы почти полностью скрыли от Лили его лицо:

— Я бы мог любить её...если бы она захотела. Если бы позволила.

Какое-то время они молчали, погруженные в свои мысли. Вернее, погружен был Блэк, а Лили старалась придумать, чем разрешить затянувшееся молчание.

— Слышал о комплексе Ореста?

Блэк недоуменно на неё поглядел:

— Кажется он убил свою мать Клитемнестру, мстя за отца?

— Это психологический термин.

Сириус продолжал глядеть на Лили, пытаясь понять, о чем она говорит.

— Ну, психология, — развела руками она, — отрасль маггловской науки.

— И что не так с этим драккловым комплексом?

— При комплексе Ореста мужчина превращается в отъявленного женоненавистника. Прости, но мне кажется, он у тебя развивается. Этот комплекс.

— Че-го?!

— Просто классический случай. Ты, всегда такой обаятельный, лёгкий в общении с парнями в присутствии девчонок резко меняешься. Сколько себя помню, стоит какой-нибудь юбке замаячить на горизонте, как ты сразу становишься злым, неуправляемым и агрессивным.

Сириус наградил Лили очередной ухмылкой:

— Ну, допустим у меня этот комплекс, — и что дальше?

— С комплексами следует бороться.

— Много их, этих комплексов, в маггловской психологии?

— Комплекс Наполеона, Дон Жуана, Эдипа, — загибала пальцы Лили, — Квазимодо, Поликрата, Иона, Каина, Нарцисса...

— Ого!

— Гессе, Пилада, Араминты, синдром Антигоны, Диоскуров...

— Кошмар, — тряхнул головой Сириус. — Всех ни за что не побороть, можно даже и не пытаться! Где ты набралась их, Эванс?

— Моя сестра Туни учится в колледже на психолога. Я проштудировала парочку её учебников.

— У тебя есть сестра? — удивился Блэк.

Лили кивнула.

— Старшая или младшая?

— Старшая.

— Вы с ней похожи?

— Не очень.

— Сестра-маггла, — задумчиво выдохнул Блэк. — К тому же старшая и непохожа на тебя... как вы с ней ладите?

— Почему тебя это интересует?

— Ну ты меня вон как по косточкам на комплексы разложила. Может быть я не хочу оставаться в долгу? Так как, Эванс? Твоя сестра вздорная и занудная, маггловски ограниченная? Расскажи, какого это — смотреть свысока на старшую сестру?

— Я никогда не смотрела на Туни свысока! Я её люблю и уважаю. Всем сердцем.

— Скучную магглу?

— Не скучную магглу, а любимую старшую сестру! Не нужно говорить о ней гадости, Блэк! А ты?.. Ты ненавидишь младшего брата или презираешь его?

Под пристальным взглядом синих глаз Лили почувствовала, что по коридору гуляет слишком много сквозняков, и что они чертовски леденящие.

— Хочешь ещё одну историю, Эванс? — прищурился он.

— Не откажусь.

— Как там начинаются сказки? Давным-давно, когда мой брат впервые приехал в Хогварт я ужасно боялся, что он не понравится моими друзьями. И мои страхи оправдались — он не понравится им, а они не понравились ему. Да иначе и быть не могло. Помнишь Джеймса на втором курсе? Он тогда мало кому нравился, потому что слишком много задирался.

— Не больше, чем ты.

— Но и не меньше. Он в первые же минуты обозвал Рэга жутким типом и напророчил ему Слизерин.

— Как ты это перенёс?

— Показал ему кулак, получил в ответ по носу оберткой от шоколадной лягушки.

Лили против воли улыбнулась, вспомнив двух шустрых сорванцов из своего детства.

— Мой брат начал читать книги раньше, чем выучился говорить. Эта страсть к книгам, она у Рэга от матери. Оба они любят эти чертовы фолианты. Иногда я ненавидел их книги до такой степени, что готов был сжечь. Да что толку? Сожжёшь одну, притащит ещё десяток.

Это был их мир, мир на двоих — мир старых кресел, огоньков в камине, прозрачных дождевых капель на стекле и ... книг. Мир, в котором моя мать и брат были хозяевами, а я — лишь незваным гостем. Для Рэга было слаще любой конфетки — забраться в книжную нору и хандрить там. А если вытащить его из бумажной норы, он все равно будет хандрить. Потому что такова его главная суть — меланхолия.

Я так надеялся, что он окажется в Равенкло, ведь Равенкло словно нарочно создан для таких как он — тонких, впечатлительных умачей.

Начитается Рэг, бывало, всякой мути, а дом у нас жуткий. То призраки, то полтергейсты, то в подвале что-то крупное рычит и царапается. Вот так и появилась у брата нехорошая привычка приходить ко мне по ночам. Тихо, как мышка, пролазил он ко мне под одеяло, стараясь делать вид, что невидим и не слышим.

А я никогда бы ему не признался (и не признаюсь!) но я тоже не мог уснуть, пока он не придёт и не устроится, бывало под боком. Рядом. Потому что я тоже боялся. Правда не монстров, а одиночества.

Мы с ним так все детство провели, бок о бок. Пока этот недоеденный кусок моли не распределил Рэга на Слизерин, обманув мои надежды на Равенкло.

Когда брат попал на Слизерин, поначалу я ещё надеялся, что он сможет просто учиться там, а время проводить будет со мной...

Лили это было до боли знакомо. Она когда-то тоже лелеяла надежду, что распределение на разные факультеты не станет для неё и её любимого друга непреодолимой преградой.

— Сделать Рэга Мародером не получилось. Рема он невзлюбил, Джеймса считал идиотом, на Питера вообще смотреть брезговал... ты замечала, что всё самое мало-мальски интересное в Хогвартсе начинается на квидичном поле?

В тот день мы с Джемом и Ремусом решили погонять на мётлах и утянули с собой Рэга. В один неудачный момент брат поднял руки, чтобы перехватить кваффл, летящий над его головой, рукава мантии сползли до локтей, и... стало тихо.

Сойдя с метлы, я потребовал, чтобы Рэг показал мне руки. Он подчинился далеко не сразу, не торопясь демонстрировать худые запястья, окольцованные, как браслетами, рядами тонких шрамов, поднимающихся к локтям. Как не тряс я его тогда, он так и не признался, кто с ним так «поработал». Позже мне удалось узнать, что каждый слизеринец проходит нечто вроде посвящения, на котором следовало показать, на что ты способен. Как правило, проверяли на смелость и прочность.

Например, резали серебряным фамильным ножичком запястья, спрашивая после каждого надреза: «Хватит?..».

Я уверен, Рэг ни разу не сказал: «Хватит». В этом он весь, задумчивый, тихий книжный червь Рэг Блэк, который на поверку в своей гордыне и упрямстве фору даст не только мне, но и самой Бэлле.

Я, конечно, попытался разобраться со слизеринскими ублюдками по-своему, но в итоге только нарвался на лекцию Рема.

«Чего ты добьёшься, если влезешь в это? — сказал он мне тогда. — Этим ты брату не поможешь. Болезненная процедура для него уже в прошлом, а вот репутация стукача, которую непременно создаст ему твоё заступничество, вряд ли ему нужна. Согласись, тяжело жить в обществе, в котором тебе не подадут руки?

Рем был прав. Мне лучше было держаться от этой истории подальше. И от брата — тоже.

После того случая я перерезал пуповину, соединяющую нас с Рэгом. Я сделал это в первую очередь ради него самого.

— Быстро потерять легче, чем долго любить, — тихо возразила Лили.

— Потерять по собственному выбору можно друга и любовника, а кровники? Наверное, полностью вырвать их из груди можно только с сердцем. Тут неважно, как далеко вы расходитесь в разных направлениях, теряя друг друга. Рэг ослезиринился, я — огриффиндорился, мы даже не разговариваем с ним теперь. Но даже если мы возненавидим друг друга то, что связывает нас, останется нерушимым — кровная связь.

Чтобы я не делал, мне не разрушить её. Сколько бы семья не выжигала меня с гобеленов и генеалогических свитков, она останется нерушима.

Это касается и Беллы. Потому что она тоже внутри алой паутины. Ни одна связь в мире не сравнитмся с кровной.

Сириус отвернулся, делая вид, что заинтересован чем-то, чего в кромешной тьме за окном было вовсе не рассмотреть.

Лили подумала о Петунии. О том, что её вера в сестру, её горячая привязанность никуда с годами не делись. Лили до сих пор в глубине души верит, что случись ей провалиться во тьму, как когда-то в детстве, сестра успеет прийти на помощь до того, как она досчитает до ста.

И так будет всегда, чтобы не случилось, потому что Блэк прав — ни одна связь в мире не сравнится с кровной.