Злая сказка  (гет)

Есть вещи, которые нельзя отнимать у человека. Это эмоции, без которых легко можно превратиться в зверя: прилично одетого, прилизанного и удивительно приятного. Но это маска. Обыкновенная, поношенная маска с облупившейся и выцветшей краской. Нельзя отнимать веру. Без веры человек перестанет любить жизнь. Движение вперёд потеряет для него всякий смысл. Зачем? Ведь там, впереди, не будет ничего хорошего.

Воспоминания тоже входили в запретный список. Они формировали личность, ломали или исцеляли душу. Маленькие миры, закрытые от посторонних глаз на тысячу замков и отгороженные километровыми заборами, принадлежали только одному. И если они не представляли ценности для других, то для него были бесценны.

* * *

— Я не видела, кто на меня напал, — устало повторила Минерва.

Она сидела на соседней кровати, закутавшись в одеяло, и хмуро смотрела на меня. Ей не нравился наш разговор, как и моя настойчивость. Своё личное пространство она ревностно оберегала, чётко давая понять, что можно делать, а что нет. В этом МакГонагалл похожа с Риддлом — он тот ещё собственник.

— А провалы в памяти? Расплывчатые воспоминания? — продолжала я выспрашивать, не обращая внимания на её недовольство.

— Нет, ничего такого не было.

— Но ты уверена, что это не Том напал на тебя! Откуда ты можешь знать, если ничего не видела?

Хотелось подойти к ней, встряхнуть и накричать. Это ведь не шутки! Пропасть на целую неделю, вернутся изнеможённой, слабой, с огромной шишкой на голове и продолжать делать вид, что всё хорошо. Я не желала принимать такой расклад.

— Знаю, — она неопределённо пожала плечами. — Интуиция, Гермиона. Мы хорошо потрепали Риддла осенью, и он бы не стал так быстро нарываться на неприятности. Риддл умный.

— Он дурак, — пробормотала я, отворачиваясь.

— Значит, он умный дурак.

— Ты его защищаешь? — удивилась я. Не замечала раньше за Минервой желания помочь врагу. Она всегда принимала в штыки всё, что касалось Тома.

— Отнюдь. Просто признаю его как достойного противника.

— Но если это сделал не Том, то… кто?

Я растерялась. Том всегда был мастером на разные гадости. Он любил их делать, наслаждался своим превосходством. Понимал, что никто не сравнится с мастером в изобретательности. И когда происходило что-то из ряда вон, я точно знала, кто приложил к этому руку. Но, получается, что я ошиблась?

Мысль неприятно кольнула самолюбие, и я поспешила её отогнать.

— Спроси Риддла — он-то должен кого-то подозревать, — предложила Минерва.

Она была права, но как же трудно найти в себе силы встретиться с ним. Ведь Том всегда был альфой в нашем союзе, и он умел и любил принимать решения за двоих. Но после того, как я узнала, что мне стёрли память, больше не могла ему доверять. Боялась потерять себя, понимая, что можно либо принять все случившееся, либо уйти. Но куда? К кому? Я не могла быть одна. Не умела.

* * *

Наверное, дрессировщик перед тем, как войти в клетку ко львам, чувствует азарт. Невероятное напряжение, щедро приправленное адреналином, бежит вместе с кровью по венам и взрывается фейерверком в мозгах. Это удивительно, необыкновенно, впечатляюще! И страшно.

Лев может напугать, поранить, съесть. Человек даже не поймёт, что является добычей, пока не произойдёт непоправимое. Ведь он глупый, наивный, а хищник — нет. Он просто голодный. И порой голод — единственное стоящее ощущение, что может возникнуть в клетке.

Из больничного крыла меня выписали через три дня. Минерву оставили ещё на пару дней, помогая восстановить силы и душевное равновесие. Как по мне — это глупо. Кто-кто, а МакГонагалл виртуозно умела справляться с проблемами.

Тома я решила подождать в выручай-комнате. Было воскресение, никто не стал бы искать меня. И даже если я его не дождусь, то посижу в тишине, подумаю над тем, что делать дальше.

Ждать пришлось недолго. Он пришёл, словно почувствовал, что нужен именно здесь и сейчас. Застыл возле двери, задумчиво глядя на меня. Сомневался, а может быть, и опасался. Я была спокойна, расслаблена, но палочку из рук не выпускала. Нельзя. Цена за беспечность могла быть слишком высокой, а у меня не осталось монет, чтобы расплатиться с ним.

— Как МакГонагалл? — поинтересовался Том.

— Хорошо.

Он не подходил близко, предпочитая держать дистанцию. Наверное, чувствовал, что что-то не так. Ведь милая, любящая Гермиона ему больше не улыбалась, не смотрела с нежностью и не тянулась к солнцу, которым он был для неё ещё вчера.

— Что случилось? — спросил он, хмурясь.

Тонкая морщинка пролегла на его переносице, делая лицо строгим и в тоже время взволнованным.

Я протянула ему письмо.

— Прочти, а потом продолжим наш разговор.

Такое впечатление, что всё замерзло внутри. Стоит лишь сжать крепче руку, и я осыплюсь крошками льда, оставляя после себя пустыню. Неприветливую, жёсткую, озлобленную пустыню…

Риддл взял письмо и скользнул взглядом по неровным строчкам. По мере прочтения его губы сжимались всё плотнее, пока не превратились в тонкую бледную нитку. Тронь — и разорвётся.

— Ты меня перехитрила.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем он нарушил тишину.

— Да неужели? — едко поинтересовалась. — Ты не слишком-то долго раздумывал, прежде чем стереть мне память.

— Ты не оставила мне выбора! — Том повысил голос, комкая в руках бесполезный лист бумаги.

На какой-то миг мне показалось, что он испугался. Как нашкодивший мальчишка, прикрыл глаза и резко распахнул. Его взгляд был нечитаемым, больным.

— А был ли у меня выбор?

— Ты не понимаешь… — начал он говорить, но я перебила его.

— Объясни! — воскликнула, требовательно глядя на него.

— Легче показать, — пробормотал он и приблизился ко мне на несколько шагов.

— Стой! — приказала я, направив на него волшебную палочку.

— Не доверяешь, — Том криво улыбнулся, но остался стоять на месте. Понял, что я не шутила. — Я хочу показать свои воспоминания.

Он говорил медленно, тщательно взвешивая каждое слово. Боялся спугнуть.

— Зачем они мне? — равнодушно поинтересовалась я, стараясь не показывать, насколько они мне необходимы. Я была похожа на швейцарский сыр, дырявый и заплесневевший. А ещё — пустой, и эту пустоту нужно заполнить. Пусть эти воспоминания не мои, но они помогут хотя бы чуть-чуть понять, что здесь происходит.

— Это поможет справиться с приступами.

Что же, разумно. Но как можно подпустить его близко? Как можно довериться? Это всё равно, что на всей скорости нестись по встречной полосе, рискуя в любой миг столкнутся. Не со столбом, не с другой машиной, а со стеной. Массивной, бетонной стенной высотой в пару сотен метров. И всё же я хотела вернуть себе утраченную частичку своего я. Хотела понять, почему Риддл боится больше всего на свете потерять меня.

Я размышляла недолго. Кивнула и сказала:

— Делай то, что считаешь нужным.

Том внимательно посмотрел на меня, прося глазами не отталкивать. Но я не могла. Боялась, что меня опять начнут ломать, как старый, никуда не годный веник. Своё он уже давно отслужил, а выбросить жалко. И поэтому его прутья разделяют, часть сжигают, а оставшиеся приспосабливают под собственные нужды.

Том неуловимым движением руки вытащил из кармана палочку, но я сердито воскликнула:

— Нет! — судорожно вздохнув, добавила: — Положи её на камин.

Риддлу нельзя было давать преимущество. Он мог в любой момент ударить в спину.

Друг сомневался — ему не хотелось оставаться безоружным, — но решил уступить. Сегодня Том был удивительно покладистым и послушным.

— Довольна?

— Нет.

Он хмыкнул, но промолчал. Зажмурил глаза, раскачиваясь, как маятник, взад-вперёд на пятках, а потом замер. Рядом с ним из воздуха появилась каменная чаша, покрытая вязью рун.

— Омут памяти, — сказал Риддл, открыв глаза, а потом заметил: — Мне нужна волшебная палочка, чтобы извлечь воспоминания.

И улыбнулся, грустно так, выжидающе. Я на миг замешкалась, не зная, как поступить. С одной стороны, безумно хотелось увидеть, что так тщательно скрывал Том, с другой — было тревожно. Вдруг это опять одна из его игр?

— Хорошо, но… — я запнулась, но тут же мысленно отвесила себе подзатыльник. — Даже не надейся, что у тебя вновь получится меня одурачить.

Это звучало глупо и немного наиграно. Своеобразная бравада, за которой я прятала свой страх, своё сомнение. И отчаянье. Сейчас я готова была на всё. Благо, что Том об этом не знал, а то бы он не был таким беспечным и снисходительным.

Взяв палочку, Том приставил её кончик к своему виску и вытащил серебристую невесомую нить. Она повисла, словно приклеенная, а потом послушно соскользнула в чашу. Одна, вторая, третья… Неужели Риддл так много всего забрал у меня?

Мне было больно. Хотелось забиться в угол потемнее и кричать, кричать, кричать от отчаянья. Кусая руки, выгрызая зубами надежду вместе с нежностью. И веру. Преданную веру в светлое и бессмертное. Нет его и не было никогда — я должна была это понять ещё давным-давно.

— После дамы, — Том указал рукой на чашу и насмешливо скривил губы.

Я покачала головой и указала палочкой на омут — пусть идёт первым, а я за ним. Не было нужды лишний раз рисковать.

Том напрягся. Ему не понравилось моё решение и та враждебность, которую я продолжала демонстрировать. Но он не мог ничего сделать. Не имел права. Мне было больно, ему было больно, но мы, как два барана, продолжали упрямиться. Нельзя сейчас уступать Тому даже в такой мелочи.

— Как хочешь.

Риддл склонился над омутом и застыл каменным изваянием. Я не спеша встала с кресла, подошла к нему. Со стороны друг был похож на страуса. Вот только вместо песка он использовал туман. Я нервно хихикнула и осторожно склонилась над омутом.

Сначала было… никак. Ни хорошо, ни плохо, ни приятно, ни больно — я погружалась, медленно, словно муха-камикадзе, на полном ходу влетевшая в кисель.

А потом меня словно кто-то толкнул в спину. Я полетела вверх тормашками вниз, бестолково размахивая руками. Было непривычно, но совсем не страшно.

Приземлилась я на ноги. Том был рядом и с любопытством смотрел вперёд. Я, проследив за его взглядом, увидела себя и его. Мы седели на диване. Я пила чай и весело болтала. Кажется, это было года два назад. На мне был надет малиновый свитер, который я давно уже выбросила. Друг тем временем попросил меня показать ему, как правильно трансфигурировать ложку в бабочку. Я согласилась и, взмахнув палочкой, произнесла заклинание. Ничего не произошло. Раз за разом, повторяя заклинание и делая пасы, понимала, что ничего не получится.

Движения Гермионы из воспоминания стали рваными, а в голосе прозвучала истерика:

— Том… Не получается. Помоги!

И он помог, стерев память и ненадолго подарив покой.

Наверное, это были его опыты над контролем магии. Моей. Своей магией он рисковать опасался. И хотя то время давным-давно прошло, по-прежнему было невыносимо больно. Он ведь тогда ставил опыты не над телом — душой. А душа не простила. Вцепилась клыками в обрывки и грызла их, как старую кость.

Несколько воспоминаний прошмыгнули передо мной ярким калейдоскопом. Всех их объединяло только то, что в них я теряла контроль над магией, а Том утешал и стирал память. Своеобразная терапия, но действенная. Мне было хорошо, спокойно, а Риддл продолжал играться, как ребёнок с мотыльком. Он, мотылёк, ведь его, и никто не имел права забрать у дитяти любимую игрушку. Только малыш мог решить, оборвать насекомому крылья или проткнуть иголкой и оставить сохнуть на куске картона. А отпустить… Ну что вы? Разве можно лишать ребёнка радости? Это ведь бесчеловечно.

А потом мы оказались в старой душной лачуге, и Риддл стирал память какому-то оборванцу. Сначала я испытывала брезгливость, а потом, после слов Тома: «Вот так, дядя!» — шок. Ещё большее потрясение ожидало меня в следующем воспоминании, где Риддл убил своего отца и деда с бабкой. В письме не было эмоций, лишь голые факты. Признаться, сначала я подумала, что письмо — это неудачная шутка. Эйвери ведь любил шутить, пусть и так жестоко.

Но эти воспоминания не были выдумкой или иллюзией. Подлинные. Гадкие. Вынимающие душу из тела. Вот только кто её назад-то вставит? Внутри — дыра, а снаружи — маска. И невыносимо пусто и одиноко от осознания того, что мы всё это время находились рядом, но не вместе.

Я задыхалась от боли. Голову разрывало на части, горло сжимали спазмы, и меня едва не вывернуло на свои же ботинки. Глупо как-то: тело-то осталось в реальности — по воспоминаниям блуждало сознание.

Последний рывок — и мы оказались в Косом переулке. Было рано, но вокруг сновало уже много волшебников. Том из воспоминания шёл вслед за девушкой в маггловской одежде, а потом подхватил её под руку и увлёк в тёмный переулок. Я последовала за ними.

Он тихо что-то втолковывал той, другой Гермионе, а потом стёр ей память. Она потеряла сознание и тихо сползала по стенке на землю. Риддл её подхватил и прижал к себе. А потом поцеловал в висок, нежно, трепетно. Казалось, что в его глазах плясала буря, насквозь прошитая молниями. Так не смотрят на безразличных людей, так не прикасаются к марионеткам, не дарят им нежность. Это ведь больше, глубже, острее и в то же время невыносимее, потому что напрочь лишает здравого смысла.

Когда дышишь человеком, живёшь ради него, то поневоле становишься психом. Нельзя сохранить себя целым, когда давно уже разбит на части. Пророс в чужое тело, оплёл корнями и сделал частью себя. Как клей для осколков старинной вазы. И не было смысла больше ни о чём жалеть, потому что взамен ты обрёл бесценный дар. Вот только жаль, что ставшее частью не имело права на собственный голос. По меньшей мере, странно, когда рука начинала спорить с хозяином. Или нога, или сердце — форма не важна, важен лишь смысл.

Том болел мной, давно и безнадёжно, а я просто не желала этого замечать.

* * *

В реальность мы вернулись вместе. Я не устояла на ногах — не было сил — и села на пол. Том возвышался надо мной несгибаемым каменным изваянием, красивым, но опустошённым. Складывалось впечатлением, что он вывернул передо мной наизнанку душу и теперь ждал, как я отреагирую на него такого.

А я не хотела реагировать. Голова разрывалась от переполнивших образов, чувств, воспоминаний. Не моих — чужих, подсмотренных. Было гадко, холодно и чуточку стыдно. Я думала, что знаю о Томе всё, но ошиблась. Он — бездонная пропасть, пустая и в тоже время переполненная до краев. Я — камушек, брошенный в неё шальной рукой, летящий вниз днями, месяцами, годами и никак не достигающий дна. Ни живой, ни мертвый. Застывший и окутанный пустотой пропасти в сотни одеял, как куколка бабочки. Ей хорошо в её долгом сне, уютно. Но когда приходит время выбраться на волю и расправить крылья — становится страшно. Небо и земля давным-давно поменялись местами, и нет никаких ориентиров, указывающих, куда лететь. Неизвестность пугала даже сильнее смерти.

— Гермиона, — тихо позвал меня Том.

Я молчала, наблюдая за ним из-под полуопущенных век. Он был бледным и даже чуточку напуганным. А ещё ищущим. Есть ведь люди, которые всё время ищут своё счастье, не замечая, что оно находилось рядом всю жизнь.

— Не приближай, — тихо пробормотала я, настороженно глядя на его протянутую руку. Такую изящную и на первый взгляд не несущую угрозы.

— Не будь ребенком, — пожурил Риддл, не обращая внимания на мои слова.

— Не приближайся, — повторила я, нацелив на него палочку.

Боялась, что он опять сделает мне больно. И понимала, что стоит ему притронуться ко мне — и тщательно выстраиваемая стена рухнет, словно стопка пергаментов. Я боялась, что Том уничтожит меня своими чувствами, поглотит и не отпустит.

— Гермиона, мне жаль.

— Мне тоже, — я всхлипнула, чувствуя, как внутри становится горячо и тесно. Мне было в нём тесно, словно сигаретному дыму в лёгких туберкулезника. А когда тесно — надо найти путь наружу.

Его ладонь невесомо коснулась моих волос, но я отпрянула назад и, вскинув палочку, прошептала:

— Круцио.

Том вздрогнул и с силой втянул воздух. Его словно ударили в живот, но он никак в это не мог поверить и пытался удержаться на ногах. Затем покачнулся и со стоном упал на пол. Крупная дрожь сотрясала всё его тело, а огромные тёмные глаза неотрывно смотрели на меня. Он не мог поверить, что я всерьёз смогла дать ему отпор.

— Круцио, — повторила я. Предыдущие заклинание длилось от силы секунд десять, но, тем не менее, я сумела застать Риддла врасплох.

Он закричал, бестолково царапая ногтями пол. Его колотило, словно эпилептика в приступе, и я испугалась, что он может навредить себе. Прервав действие заклинания, подтянула коленки к груди и обхватила их руками. Так было удобно и почти надежно.

Том дышал хрипло. Перевернувшись на живот, закашлял и сплюнул кровью. Ему было чертовски плохо, но я не спешила утешить друга. После того, как он отчасти вернул украденные воспоминания, я поняла, что не смогу относится к нему так, как раньше. Это было невозможно.

Риддл всё ещё тяжело дышал. Веки подрагивали, но он не открывал глаза. Не было сил, а может быть, и желания.

— Ты должен понять, что мной нельзя вертеть, как тебе вздумается, — тихо проговорила я. — Я живая. Слышишь, Том? Живая!

Риддл рассмеялся. Тихо так, беззлобно. А потом открыл глаза и посмотрел на меня пристально. Было странно вот так просто сидеть и играть в гляделки после всего, что произошло.

— Гер-ми-о-на, — нараспев произнес он моё имя. Облизал потрескавшиеся губы и протянул ладонь. Доверчиво, словно не было ничего важнее, чем сжать мою руку и не отпускать. Псих.

Всхлипнула, наклонилась и потянулась к нему. Кожа у него была ледяной, руки всё ещё дрожали. Я не смогла оттолкнуть протянутую ладонь. Чего только стоили глаза, засиявшие такой безумной, иррациональной надеждой, что я испугалась, как бы у него не поехала крыша.

— Не надо меня ненавидеть, — он запнулся, но, сделав усилие, продолжил: — Пожалуйста.

Вот так и сходят с ума. Тонут в чужом взгляде и теряют последние кусочки своей личности. Можно ли было резать по живому? Тупым ножом, по старым ранам, до первой крови. А дальше — шрамы.

— Я тебя не ненавижу, но… — запнулась, а потом честно призналась: — Лучше бы ненавидела.

Нам нельзя быть вместе, нельзя любить. Даже наша встреча не должна была состояться. И только случай, словно чья-то насмешка, забросивший меня в прошлое сделал это реальным.

Наверное, было бы лучше никогда друг друга не встречать, но как бы мы тогда жили врозь? Мы не умели и не считали необходим даже попытаться выяснить это. И каким бы не был Том чудовищем, я могла дать ему фору в сто очков. Идеальная пара. Ничего не скажешь.

* * *

— Я понятия не имею, кто запер МакГонагалл в клетке, — сказал Том.

Его голова лежала на моих коленях. Я оперлась о стену и рассеяно перебирала мягкие тёмные волосы. Риддл был сейчас как никогда похожим на мальчишку, дорвавшимся до вожделенного десерта. Правда, вкус у него странный, но я не стала язвить по этому поводу. Было удивительно спокойно вот так сидеть рядом с ним. Просто быть вместе.

— У Минервы тоже нет никаких идей. Она, правда, уверена, что ты не виноват.

— Да ну? Она же меня терпеть не может, — проворчал Том, перехватывая мою ладонь и целуя.

— Как и ты её, — заметила я. — Почему?

— Почему?

— Почему ты к ней так относишься? — терпеливо повторила я. Мне было интересно узнать причину столь длительной вражды.

— Она хотела разлучить нас.

— Что за глупости?

Я рассмеялась, но Том не видел в своих словах ничего смешного. Он был удивительно серьёзным.

— МакГонагалл настраивала тебя против меня.

— Сам виноват. — Щёлкнув его по носу, пояснила: — Ты много чего натворил в Хогвартсе за время учёбы.

Он нахмурился, но не стал возражать. Знал, что я права.

— Ты ревновал меня к ней. Всё это время ревновал, — озвучила я мысль, внезапно пришедшую в голову.

Том кивнул и закрыл глаза. Не хотел, чтобы я видела в них злость. Не на меня — на себя.

— Она ведь друг. Понимаешь?

— Я тоже друг, — парировал Риддл.

Ему было стыдно признаться в своём страхе, что Минерва будет значить для меня больше, чем он. Мы с ней дружили с первого курса и проводили вместе гораздо больше времени, а Том боялся, что однажды я перестану нуждаться в нём. Что его заменят и забудут. И вся эта неприязнь и показное противостояние было ничем другим, как банальной ревностью. Сама мысль, что моё внимание хотя бы немного будет принадлежать ещё кому-то, вызывала у друга чувство протеста и почти панического ужаса.

Я сглотнула, пытаясь принять тот факт, что мне придётся перебороть его собственнический инстинкт. Будет трудно, но я должна хотя бы попытаться.

— Нам нужно найти того, кто это сделал, — неловко сменила тему разговора. — Если он сумел справиться с Минервой, то и мы можем пострадать.

— Ты боишься?

— Опасаюсь.

Риддл сел и обхватил руками моё лицо. Тёплый, надёжный, свой.

— Я не позволю навредить тебе. Никому. Никогда.

Слова прозвучали уверенно, твёрдо. А поцелуй вышел мягким, бережным, с лёгким привкусом крови. Наверное, Том прокусил губу, когда я его пытала Круцио. Правду говорили люди: чем больше любишь, тем больнее бьёшь. В нашем же случае проще убить. Ведь между вчера и завтра, любовью и ненавистью всего лишь шаг. Тонкая верёвка привязанности, на которой мы обречены балансировать до конца жизни.