Почти достойная замена (джен)

Еще два дня. А может, и больше… Эйприл не в силах понять. Отвратительное самочувствие искажает восприятие, и оценить что-то очень сложно. Время от времени полутемная комната начинает плыть перед глазами. От голода, наверное. Или от чего-то еще?..

До безобразия знакомое ощущение: так Эйприл чувствовала себя прошлой зимой, когда сильно простудилась. Наверное, проклятые сквозняки сделали свое черное дело. А может, пособила то ли случайная (во что упорно не верится), то ли нарочная оплошность мутанта, расплескавшего воду на ее ложе. Теперь уже неважно. Теперь точно все. Даже банальная простуда может стать роковой, если ее не лечить. А от кого здесь этого ждать?.. Только почему-то уже совсем не страшно…

Промозглый холод камеры временами куда-то исчезает, сменяясь удушающим жаром. Невыносимый палящий зной — и резкое, почти болезненное ощущение от прохладного воздуха на теле. Он обжигает кожу, почему-то не достигая легких.

Девочка обессиленно закрывает глаза. Неудержимо клонит в сон, хотя вроде бы еще не ночь. Острозуб унес нетронутые объедки совсем недавно. А противный запах остался. От него невыносимо жжет в носу и горле. Губы кажутся бумажными. Хочется пить — но нет сил подняться. Может, потом, когда она немного отдохнет.

Очертания предметов понемногу расплываются, меняются на иные. Свобода… Хотя бы во сне — или в бреду — она сможет попасть домой. Затуманенный взгляд видит то, что хочет видеть. Этой свободы никто не может у нее отнять. Она снова увидит тех, кто ей дорог: друзей, родных. Прямо сейчас… Темный силуэт заслоняет собой тусклый свет, склоняется над ней. Слишком большой, чтобы принадлежать кому-то из друзей. «Папа… Ты все же пришел. Как я тебя ждала…»

Что-то касается лба. Чья-то рука — она кажется приятно прохладной. Кто еще, кроме отца, придет ее утешить? Улыбнувшись, Эйприл касается ее ладонью, затем открывает глаза… Перед ней ледяной взгляд ее мучителя. Снова этот кошмар… Девочка поспешно отдергивает руку, словно обжегшись, пытается отстраниться, увернуться — но тщетно. Тело отказывается повиноваться, грозя рассыпаться на тысячу кусочков. Тяжелая рука не отпускает, и Эйприл закрывает глаза, пытаясь хотя бы так освободиться от наваждения. На мгновение ей кажется, что в страшных светлых глазах промелькнуло странное, незнакомое выражение — то ли тревога, то ли сочувствие. Но лишь на секунду. Наверное, показалось…

Наконец тюремщик оставляет ее в покое, унося с собой бьющий по глазам свет. Краем уха Эйприл слышит слово «тюфяк». Да, это было бы неплохо. Все тело ноет от жесткой лежанки, и уже не первый день.

Вскоре Острозуб возвращается с упомянутым предметом, но, конечно, и не думает делиться им с пленницей. Впрочем, чего еще от него ждать… от них всех? Что-то рыкнув себе под нос о несправедливости к верным слугам, мутант устраивается на нем сам, невдалеке от двери, и не думая уходить. Для чего стеречь ее теперь, когда она не может даже подняться, непонятно. Да и не все ли равно?..

Эйприл отворачивается к стене, облизывает пересохшие губы. Хотя бы глоток воды… — но просить мутанта о ней бесполезно. Еще и издеваться начнет. Пытаться подняться в его присутствии — и, скорее всего, упасть — тоже совсем не хочется. Девочка прижимается горящим лбом к холодному кирпичу стен. Хотя бы капля прохлады в этом раскаленном аду…

Сознание понемногу снова уплывает в блаженное состояние беспамятства. Хочется, чтобы оно длилось вечно — лишь оно милосердно к ней в этом враждебном безжалостном мире…

Резкий грохот и крики прерывают блаженный покой. Снова… Даже такая малость ей недоступна. С трудом повернувшись, девочка приоткрывает глаза, болезненно щурится на источник шума…

Яркий свет, которого не было только что — видимо, все-таки что-то произошло. Эйприл почти отчетливо видит, как пес-мутант поспешно вскакивает с насиженного места, потирая ушибленный бок — ни дать, ни взять нашкодивший кобель, застигнутый хозяином в любимом кресле. А вот и сам хозяин — угрожающе наступает на провинившегося помощника, словно собираясь наградить его еще одним пинком. И мутант покорно отступает, хотя выше человека на полголовы и чуть ли не в полтора раза шире в плечах.

— Я кому велел тюфяк отдать — тебе или ей? — достигает слуха гневный возглас, смысл которого не сразу доходит до измученного сознания. Ну, конечно, типа он ничего не знал. Святая наивность!.. А может… и вправду не знал? Ведь Шредер почти не появлялся здесь все эти дни, сам доверил ее звероподобному палачу…

Резкие звуки больно бьют по ушам, и Эйприл не выдерживает:

— Нельзя ли потише? — неожиданно звонко произносит она. Внимание тут же обращается на нее, и, прижав ладонь к ноющему виску, девочка добавляет почти шепотом: — Пожалуйста…

Как ни странно, шум стихает. Надолго ли? Эйприл устало закрывает глаза, наслаждаясь мгновением покоя. Затишье перед бурей? Из-под ресниц она видит, что Шредер вроде бы направляется к ней. Но она не боится. Измученные тело и душа уже за гранью, где нет места страху. Девочка покорно закрывает глаза. Пусть убьет ее прямо сейчас, обозлившись на дерзость — так будет легче.

Но ничего не происходит. Минута, другая… Эйприл пробует открыть глаза, но это мало что дает. Знакомые предметы тонут в горячечном бреду, рассмотреть ничего не удается. Вдобавок ко всему девочку подводит чувство равновесия. Ее качает из стороны в сторону, словно кто-то (или что-то) поднимает в воздух, а она даже не может рассмотреть, кто или что именно. И эта неизвестность страшнее всего. Эйприл испуганно цепляется за первый предмет, показавшийся ей надежной опорой, хватается за него обеими руками — и это последнее, что она ощущает, прежде чем окончательно потерять сознание.