Предания старины глубокой (джен)

— И вы вот так, бескорыстно, помогаете лишённому силы Претёмному? — недоверчиво протянул Антон. — Я думал, Тёмные при случае друг друга сразу топят.

— Нет чести в том, чтобы стрелять по раненому льву, — Элла вскинула подбородок.

— Что вы, Тёмные, можете знать о Чести? — огрызнулся Городецкий.

Девушка метнула на него презрительный взгляд, а потом резко развернулась и выскочила из квартиры.

— Шестая категория, — как бы про себя проговорил Завулон, — крестьянская дочь. Казалось бы, что она может знать о Чести?

Повисла долгая напряжённая тишина.

— Извинись, — тихо, но очень отчетливо произнес Претёмный.

У Антона внутри всё похолодело. Даже начисто лишенный магии, глава Дневного Дозора был страшен в гневе. Городецкий глянул на Гесера в поисках поддержки.

— Извинись, — кивнул он и отвернулся.

— ПервИй слой, девятИй этаж, — бросил Фома.

Стало понятно, что он тоже на стороне Тёмных.

Матильда смотрела полными слёз глазами. Ей Антон доверял меньше всего. Они с этой бешеной рыжей девкой вообще всегда были заодно. Но его удивило, как быстро против него объединились все остальные. Ладно бы Тёмные. Но свои!

Девушка медленно прошла мимо сидящих за столом и, открыв шкаф, стояла теперь, укоризненно глядя на присутствующих. Антон, уловив намёк, приблизился и заглянул внутрь. В шкафу между куртками и поношенными плащами висела потёртая выцветшая гимнастёрка. Слева чуть поблескивали две награды. Звезда Героя* и какой-то орден.

— Курская битва и медаль за взятие Берлина, — прокомментировала Мотя. — А это, — она развернула какой-то кожаный пиджак и показала на неаккуратную дыру, — прокол от штыка. Маузер с Гражданской в шкафу, если вам интересно. Извиниться стоит хотя бы за ваш тон, господин Городецкий. И я не думаю, что стоит вам напоминать, что мисс МакФерсон прожила в Московии намного дольше вас. И считает «эту страну», как вы выразились, своей второй Родиной.

Девятый этаж на первом слое порос мхом почти полностью. Особенно много его было перед дверью «однушки». Элла сидела на полу, прислонившись к стене.

— Мы специально искали такой подъезд, — она махнула рукой на дверь, обитую дешёвым дермантином, — чтобы с неблагополучной семьей. В нашем районе можно хоть каждый день квартиру менять. Алкоголики тоже подойдут, но вот так, чтобы ещё и озлобленные, это просто замечательно. Мы с Мотей сюда каждый день ходим. Чувствуете, как ладони приятно покалывает?

Антон глянул сквозь дверь. В нищей квартирке практически не было мебели. Среди вороха несвежего белья на продавленном диване спала женщина. Рядом притулился чумазый ребенок.

— Отец три дня назад вышел за сигаретами и не вернулся, — пояснила Элла, — отсыпаются. Пока он дома, они всё больше во дворе или на лестнице. Мы их подкармливаем. Нам удобно, им приятно. Симбиоз.

— Почему она от него не уходит? — вяло поинтересовался дозорный.

Элла пожала плечами. Действительно. Какое ей дело?

— Извините, — буркнул он, делая знак выйти из Сумрака.

Элла кивнула, но места своего не покинула. Городецкий присел на подоконник. Дальше, как можно дальше.

— Презираете нас? — она иронично уставилась на него своими серо-зелеными глазами, — А за что? Что плохого вам лично сделали мы с Мотей?

— Вы — Тёмные, — вздохнул он. — Мы — Светлые.

— Думаете, вы чем-то заслужили свою «светлую» сторону? — она зло усмехнулась, — заработали тяжёлым трудом? Вы просто были в хорошем настроении в момент инициации.

— Это не такая уж и случайность, — обиделся Антон.

— Серьёзно? — сощурилась ведьма. — У вас была такая тяжелая жизнь в теплой чистой московской квартире? В любящей семье. Что могло вызвать всплеск негативной энергии? Какой-нибудь Стасик из детского сада отобрал у вас игрушку? Девушка бросила? Эти события выбивают из колеи? Что ужасного вы видели в жизни?

— Были свои моменты, — огрызнулся дозорный.

— Мотю отдали в Смольный институт, когда ей было шесть, — тихо сообщила Элла, — и одиннадцать лет её мать писала ей по одному письму в год. В ГОД! Более одинокого ребенка я там не видела, а я работала у них довольно долго. Меня уже стали спрашивать, отчего я не взрослею. А мне так не хотелось терять этого места! Холодные спальни, скудная еда. Детское одиночество. Я жила, как в санатории. Матильду я сразу отметила. Мне пришлось ждать до выпуска, чтобы инициировать её. Да она и в семнадцать была вся прозрачная от недоедания, — она невесело рассмеялась. — Мне даже не пришлось подгадывать момента. У неё была затяжная депрессия.

— Вы лишили её выбора, — буркнул Городецкий.

— А у меня был выбор? — она с вызовом глянула на него снизу. — Мастер Брюс выстрелил в меня из пистоля. Яков Виллимович вообще любил пошутить. Ни извинений, ни объяснений. Ни каких-либо инструкций. Относись, как хочешь.

— А Завулон?

— Насколько я знаю, его пытался убить отец, — она пожала плечами, — но не думаю, что он вам когда-нибудь расскажет.

— Так сколько же вам лет? — недоверчиво протянул Антон, лихорадочно вспоминая годы жизни соратников Петра.

— Лета одна тысяча шестьсот девяносто второго, — буркнула ведьма, — сами считайте.

Антон присвистнул.

— И всё это время шестой категории? — не поверил он.

— И что? — она дернула плечом. — Чем ты мельче, тем тебе удобнее. Быть человеком-невидимкой иной раз гораздо лучше, чем магом Высшей категории. Вы, кстати, извинились перед Завулоном?

— За что?

— Вы хоть понимаете, при ком заикнулись об отсутствии Чести у темных?

Антон мотнул головой.

— Фамилия Пендрагон вам о чём-нибудь говорит? — Элла иронично приподняла бровь. — Хотя Пендрагон Артур Утерович вряд ли ожидает от вас каких-то извинений. Что, действительно, мы, Тёмные, знаем о чести? В отличие от вас, Светлых.

Посидели ещё, помолчали. Элла успокоилась, Городецкий решил, что можно ещё обнаглеть и порасспрашивать.

— А как так получилось, что вы тут живете? — спросил он, как ему казалось, вежливо. — И почему тогда не служите Томасу?

— Меня ещё при Петре Алексеевиче сюда привезли, — Элла не рассердилась, — глава тогдашнего Дневного Дозора привез. Служила у него почти два десятка лет.

— Да как же вы с ним пересеклись, — не поверил Антон, — Брюс жил в Питере, а вы?..

С Брюсом вообще интересно получилось. Ничто, как говорится, не предвещало. Эйдлих было семнадцать, когда умерла мать. Люди умирали часто, никто не удивился. Но сама она вдруг задумалась. Ну, что за жизнь ей уготована? Половина, считай, прожита. Ну, умрет она, как мать, не дожив до сорока. Кроме своей деревни, ничего не видела. Нигде не была. Читать-писать не умеет. Выйти замуж и родить детей — это всё? Всё то, для чего Бог создал человека, — это плодить других людей? Чтобы те, в свою очередь, наплодили ещё? В день похорон девушка увидела странный сон. Высокий, богато одетый дворянин в парике говорил с ней, стоя в густом тумане. Он рассказал, что можно жить по-другому. Уметь читать в душах людей. И никогда-никогда не умирать!

— Когда мы снова встретимся, дитя, — прошептал он ей на ухо, — сделай так, чтобы я тебя узнал.

Легко сказать — когда встретимся. Такой человек к тебе в деревню не приедет. Что ему там делать? Ни дороги, ни постоялого двора. И когда через год его богатая карета вдруг действительно попалась ей на пути, Элла растерялась. В большом городе, куда они с отцом привезли шерсть на продажу, и так было полно народу. А на ярмарочной площади как будто собралось все графство. Дворянина-то она сразу узнала. Но как заставить его узнать себя?

За каретой бежали нищие. Мужчина время от времени вяло бросал им из окошка кареты горсть мелких монет прямо в пыль. Элла с трудом подобралась ближе к дороге и окликнула его, но он лишь скользнул по ней равнодушным взглядом. Это разозлило девушку окончательно. Люди вокруг толкаются, дышать нечем от пыли, а этот наглый крашеный петух в дорогом парике смотрит на неё, как на пустое место. Хотя это же он САМ велел найти его, да так, чтобы узнал. От нахлынувшей злости девушка, сама не понимая, что делает, выхватила из ближайшей каменной ограды небольшой камень, и что было сил метнула его в окно кареты. Разумеется, попала! Попробуйте всю жизнь кидаться камнями и не попасть с такого расстояния. Зазвенело дорогущее стекло. Дворянин в ярости высунулся из разбитого каретного оконца и, наконец, встретился с Эллой взглядом. Она одними губами произнесла: «Теперь узнал?!». И тут же последовал выстрел.

— Вы кажется упоминали, — недоверчиво буркнул Антон, разглядывая живую здоровую девушку, — что он попал.

— Так он и попал, — спокойно отмахнулась она, — отцу пару серебряных монет на землю бросил и увез меня с собой. Я ещё пару дней так и проходила с кровавым пятном на платье.

— Вот умеете вы, Тёмные, людей унижать!

— Как посмотреть, — она пожала плечами, — по нынешним меркам да, это унижение. Но раньше всё было по-другому. Знаете, сколько стоило разбитое мной стекло в его карете? Как весь наш дом! И Яков имел право на тот выстрел. Меня по закону вообще полагалось повесить. А цена моей жизни была меньше, чем надетое на меня платье. А он дал за меня два серебряных! На эти деньги моя семья прожила всю зиму. Вам кажется, что жить в рабстве — это страшное унижение? Вам, родившемуся в мире, где уже есть всё, от электричества до космического корабля. А, меж тем, первая библиотека, куда стали пускать женщин, появилась лишь в девятнадцатом веке. Брюс сам научил меня читать, а потом отдал мне на растерзание все свои книги. В любое время, сколько хочу. Без ограничений тематики. Такого старта, как у него в доме, я нигде не смогла бы получить тогда. Впрочем, вам не понять. Я всего лишь шестой категории. Вы вот пятой, а уже нос воротите. Но по тем временам наша встреча была огромной удачей для нас обоих. Знаете, как раньше вычисляли Иных? А никак! Случайные встречи, слухи, самопроизвольная инициация. Уже отшумела война за Договор. Ряды ведьм значительно поредели. Маги обоих цветов боялись даже голову поднять. Не то что насильственно инициировать. Вампиров и оборотней счётом было. На них охотились все, кому не лень. И они выживали, как могли. Мы все жили, как могли.

— А Инквизиция? — не поверил Городецкий.

— Далеко, — отрезала Элла. — Когда нет другого транспорта, кроме лошади и собственных ног, это как на другой планете. И глава Дозора не придет тебе на помощь. Никто не придет.

— И что, Брюс не разочаровался вашим низким уровнем?

— Он был в восторге. Он вообще был оптимист, — с какой-то тоской произнесла Элла, — говорил, что в каждом положении есть свои хорошие стороны. Вот если бы сейчас на нас нападала армия из магов разных категорий, кого бы вы опасались прежде всего?

— Высшего, — выпалил Городецкий, не задумываясь.

— Верно, — улыбнулась девушка. И одним лёгким пинком уложила его на грязный пол. — Пока все боятся высших, низших никто не замечает. Но разве только магия опасна?

— Ловко. — Антон ухватился за протянутую руку, поднимаясь. — Как вы так?

— Триста лет в юбке проходи, поговорим, — рассмеялась ведьма. — Я немного жила в Нью-Йорке. Там как раз суфражистки бунтовали. Юбки были узкие, полицейские злые. Научилась бить по ногам, не размахиваясь.