Из сердца тьмы (гет)

— Тебя все ещё ищут.

Закутавшись в черный плащ с капюшоном, Эрик прищуривался от непривычного солнечного света и наблюдал за разносчиками газет, которые щедро делились с прохожими свежими новостями — пропала без следа молодая невеста виконта де Шаньи. Новость была беспрецедентная. Таинственный призрак оперы, жестокие убийства, жандармы в зрительном зале — недавняя шумиха вокруг театра, от которой бурлил весь Париж, улеглась.

— Кристина Дае бесследно исчезает в Париже незадолго до собственной свадьбы. Какая ирония. — Эрик был саркастичен. — Интересно, какие версии произошедшего выдвигает жандармерия. И твой дорогой Рауль.

Я вспыхнула.

— Ты делаешь мне больно своим сарказмом. Я могу пойти и купить газету.

Эрик нахмурился.

— Нет. Ты никуда не пойдешь. Тебя легко узнать. Согласись, будет несколько странно, если пропавшая Кристина Дае непринужденно купит газету с новостями о собственном розыске. Тем более, не нужно быть провидцем, чтобы предположить, о чем там написано. Эти создатели сплетен и слухов любят сенсации. Разумеется, загадочный убийца из оперных подземелий снова в Париже, и ты стала его жертвой. Не забывай, некоторое время назад я тебя похитил.

— Если это так, Рауль должен быть в ярости. Не удивлюсь, если он сейчас собирает целую армию жандармов с целью найти тебя и убить.

— В прошлый раз ему это не удалось.

— В прошлый раз они были слепыми котятами в твоём театре. Ты был в своем королевстве и мог просчитать наперед каждый их шаг. Сейчас — нет.

Он поморщился, как от сильной боли.

— Не напоминай. Я сам прекрасно знаю, что мне приходится прятаться под землёй, как дождевому червю.

К нам приблизилась компания каких-то прохожих и, хохоча, прошла мимо. Я ещё глубже натянула капюшон. Мне пришлось сменить всю одежду, чтобы избежать подозрений и излишнего внимания. Похоже, шумиха вокруг моего исчезновения усиливалась тем больше, чем дольше меня не могли найти. Мой покровитель за долгие годы тайной жизни в театре в полной мере освоил искусство быть невидимым. Ему не было равных в изощрённой способности скрываться от внешнего мира, и похоже я была неплохой ученицей. Полиция безуспешно пыталась встать на мой след уже около трёх месяцев.

Где-то внутри иногда мелькала мысль о том, что к чему моменту я уже должна была быть Кристиной де Шаньи, верной женой Рауля, будущей графиней и матерью его детей. Вместо этого я скрывалась от людских глаз в темном сыром подземелье, наедине с пугающими тенями, которые отбрасывало пляшущее пламя свечей… И наедине с ним. Когда-то я говорила, что пойду за ним во тьму, но потом поняла, что это не было тьмой. Где бы мы ни оказались, это не было тьмой. Всю жизнь Эрик так отчаянно хватался за темноту, его единственного друга, настоящую маску, пелену скрытности, что успел забыть о том, что ни тьмы, ни света не существует. Его музыка ночи была музыкой света. Он творил свет в темноте, не осознавая этого. Я повернулась к нему.

— Тебе нужно писать. Если ты не пишешь музыку, ты угасаешь.

— После того, как ты вернулась, я написал больше, чем за последние месяцы. Но театр закрыт для моей музыки.

— В мире существует не только театр.

Эрик нахмурился.

— В моём мире никогда не было ничего кроме театра.

— И этот театр — первое место, где тебя будут искать. И меня. Он давно перестал быть твоим домом, Эрик. Он стал ловушкой.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я вздохнула.

— Мы должны уйти из оперы.

— А мне казалось, что это я безумен...— Эрик смотрел на меня таким взглядом, словно я была тяжело больна.

— Ты — творец миров, но ты заперт здесь, и сейчас это становится небезопасным. Нужно уйти, Эрик. Никто не ждёт этого от тебя. Нас никто не сможет найти. Мы начнем новую жизнь, — я умоляюще посмотрела ему в глаза. — Ты знаешь, что я права.

— Куда? — Эрик почти повысил голос в отчаянии. — Куда ты предлагаешь отправиться?

— Пока жандармы не начали прочесывать подвалы, я предлагаю найти другое жилище. Безопасное, незаметное. Где ты сможешь писать, не беспокоясь ни о чем. И где я смогу жить с тобой и тебя любить, не жалея о несбывшемся. Даже если я не смогу петь и выступать на сцене открыто, лучше жить в тишине с тобой, чем точно так же потерять сцену и оперу, променяв ее на графское поместье.

— Ты права, наверное, — Эрик со вздохом обнял меня и поцеловал в макушку. — Но как…

— Мы можем уехать из Парижа, в конце концов. Из Франции. Отовсюду. Парижская опера — не единственная в мире. И возможно, на новом месте уже не придется скрываться в подземелье. Твоя музыка снова зазвучит. И я смогу петь.

* * *

Эрик сидел на берегу подземного озера и, не мигая, смотрел на темную зеленоватую воду. Грот как будто понимал, что скоро его покинут навсегда — как живое существо, которое всегда было неизменным укрытием и тайным логовом Призрака оперы. Он и был живым существом, пропитанным музыкой, единственным свидетелем его отчаяния, слез, одержимости и одиночества. Эрик не мог до конца поверить, что он уходит отсюда для того чтобы никогда не вернуться. Привычные безделушки, изысканная мебель, добытая давным-давно, когда он ещё обладал властью и влиянием, величественный орган… Мне всегда было интересно, каким образом ему удалось затащить под землю целый орган, но это уже было неважно. Прошлое остаётся в прошлом. Это место хранило слишком много секретов — порой не самых лучших, оно видело гораздо больше боли, чем радости. Пора было переворачивать страницу. Свою музыку он уносил с собой, куда бы он ни шел, и я следовала за ней — куда бы она ни привела, и только это имело значение.

— Я заберу шкатулку.

Он поглаживал резную деревянную поверхность своей музыкальной шкатулки, с которой никогда не расставался. Я кивнула. Какие-то части прошлого стоит оставить при себе. Шкатулка, нотные записи, деньги. Драгоценности, которые можно будет продать — те, что не успели растащить после того, как жилище Эрика было обнаружено. Я коснулась его плеча.

— Нам пора.

Эрик нежно поцеловал меня в висок и после резко поднялся.

— Маскарад окончен. Уходим.

Я знала, чего ему это стоило. Это был сценарий нового незнакомого спектакля, которого он никогда не ждал и о котором не смел даже помыслить.

Мы уходили ночью, чтобы избежать любых нежелательных встреч. Свидетели нам были ни к чему, а темнота, как и прежде, оставалась лучшим укрытием — с той лишь разницей, что теперь она вела к свету. Из сердца тьмы мы уходили в неизвестность.

Город спал. Ночной Париж был совершенно иным, ночь преображала привычные улицы до неузнаваемости. Когда наступит утро, он вновь станет привычным — но не для нас. Этот город преображается навсегда.

Мы стояли на берегу Сены и молчали. Эрик, глядя в темноту на очертания набережной, вполголоса проговорил:

— Ветер шумит.