Россыпь (гет)

Это было странно. Странно в конце концов прийти к бунту, хоть и тайному, но тому самому протесту, который так не вязался с ней. Астория падала. Окунулась по самую голову в свою ложь, искусно выдуманную для ушей матери, а потом украдкой сбегала из-под цепкого взгляда сестры.

Ничего конкретного или многообещающего, Астория никогда не старалась уверить себя в иллюзию собственного счастья и с головой в него окунуться. Она лишь делала то, что хотела, и, тайком встречаясь с Драко, никогда не строила планы на будущее, предпочитая отдаваться полностью тем немногим моментам их уютного молчания, что наполняли ее жизнь хоть каким-то смыслом.

— Драко странный в последнее время, — облизнув ложку, нелепо бросила Дафна, и Гретта, тихо напевавшая себе под нос, резко вздрогнула и подняла глаза. — Не приходит даже. Кажется, ему не так важна эта помолвка?

Скользкий взгляд, который Дафна бросила на свою мать, говорил Астории многое: и в первую очередь то, что она явно была уязвлена сложившимся положением дел. И это было плохо, черт побери, ведь могло означать одно — Дафна больше не собиралась играть с Драко. Кажется, она решила прибрать его к себе в руки.

— Ох, дорогая, — лишь жалобно бросила Гретта, но не прошло и минуты, как она вновь впала в свое меланхоличное настроение, будто забывая обо всем.

Астория вздрогнула. А потом, словно отмерев, вспомнила, как еще вчера, спрятанные в тени деревьев парка, они с Драко сидели на лавке и молчаливо созерцали раскидистые кленовые деревья, что с каждым осенним днем выглядели все невзрачнее и невзрачнее.

— Мой отец любит говорить, что брак — это исключительно определенная вещь, — бросал он, не поворачиваясь. Драко всегда так поступал: чтобы вырвать ее из цепких лап мечтаний, он резко говорил что-то резкое или даже провокационное. — Она либо сломает тебе жизнь, либо даст ей новый виток.

«Брак с Дафной определенно был бы первым вариантом», — хотелось ответить ей, но, поймав его спокойный взор, она лишь нахмурилась, усиленно делая вид, что совершенно, абсолютно не понимает, к чему он клонит и отчего всегда смотрит так, словно ожидает ее немого позволения на что-то.

В той сени деревьев, утомленные постоянными пересудами за их спинами и неизбежностью выполнения мнимых обязанностей, они сидели, одурманенные молчанием, и, когда он поцеловал ее, резко и без предупреждения, так чертовски по-малфоевски, Астория поняла лишь одну вещь: никому и никогда она бы не отдала эти их молчаливые встречи; никому и никогда она бы не рассказала, как теплое чувство робкого счастья разливается по всему ее телу.

Он был единственным лучиком счастья в ее жизни, и, видя, что сам Малфой был калекой, Астория испытывала к нему неимоверную привязанность. Потому что сама она была не лучше, и, казалось, что только вместе им было суждено прервать ту невесомую преграду, что выставило перед ними послевоенную общество.

Ночью, окунаясь в свои иллюзии, она думала о своем будущем с ним, смаковала во всех подробностях их семейную жизнь и, вздыхая, представляла всего одного ребенка — вылитую копию Драко. Только казалось, что жизнь у него будет иная; Астории хотелось, чтобы хотя бы у него получилось прорвать эпоху их бесславного падения и маргинального существования.

Только вот… едва ли Драко даже заикался о грозящемся предложении, и Астория знала: ее мать будет рвать и метать, если он придет к ней в один из дней и осмелится сдвинуть свой выбор в пользу другой. Страшнее матери была лишь Дафна. Вскормленная на лести и славе о собственной непобедимости… что она могла предпринять в момент, когда ее последняя жертва так небрежно ускользала сквозь пальцы рук?

Астория не была бунтаркой. Она была той самой дочерью, которая всегда была рядом с родителями и, тая внутри скрытую зависть, отдавала им всю себя без остатка. Но когда единственный раз в жизни ей подвернулась удача и когда можно было разом сбросить с себя весь родительский гнет, она понимала, что накопленной ярости вполне хватит, что воспылать волей к сопротивлению.

— Что ж, — задумчиво протянула Гретта, опомнившись. Медная ложка, ударившись о побитый, старый фарфор, заставила ее нервно вздрогнуть и невольно сгорбиться — Дафна пугала ее. Пугала потому, что была такой же, идентичной. — В таком случае, если он не придет в ближайшее время, я могу пойти к Люциусу и напрямик сказать ему, что готова отдать свою дочь… ты же согласна, Дафна?

Розовое личико скривилось, и, наверное, в своем воображении Дафне казалось, что она выглядела довольно милой. Едва ли. Сжав пальцы в кулак, Астория глядела на нее холодным взглядом, ощущая, как все сокровища ее сердца разом тускнеют, оставляя дыры.

— Maman, у меня столько гордости, что я, право, не знаю, — кривясь еще больше, Дафна так премило ломалось, что не оставалось сомнений — в ее голове зрела какая-то мысль. — Мне нравится Драко, но он уже, конечно, не тот, понимаешь? Мне нравится с ним играться, а семейная жизнь… это так по-серьезному.

— И все же? — вскинув бровь, выжидательно протянула Гретта. Вытаращив глаза, она слегка кивнула головой, как бы умоляя: «Согласись же, Дафна! Согласись!».

В сверкающих сапфирах глаз было слишком много чувств, в них Астория видела свой приговор, и, сдерживаясь из последних сил, едва ли позволила себе встать с места.

Дафна была первой. Дафна была красивой. Дафна всегда просто была. Чтобы сравниться с ней, Астории нужно было стереть свою личность и вставить ее, выбить в своем лице ее отражение и стать ее тенью, молчаливой и переменяющей все.

Но Астория была другой. Съедаемая ненавистью, она прятала свою силу так долго, что уже даже почти позабыла, как именно ею пользоваться. Почти.

Когда она стояла возле Малфой-мэнор, испуганная и такая маленькая по сравнению с этим величественным сооружением, она чувствовала, что по-другому больше не может. У нее гордости не было, Астория запросто могла предложить и себя, и свою душу, лишь бы избавиться от коллекторов, кредиторов, матери и… своей сестры.

У нее ничего не было, кроме какого-то интуитивного понимания: здесь мог быть ее дом. И с Драко ей куда проще, потому что его она так давно лелеяла в своей голове, обматывала его таким романтическим флером, что по-другому быть просто не могло.

Но вглядываясь в нечитаемый взгляд серых глаз, Астория теряла свою веру с каждой секундой. Люциус Малфой был слишком… серьезен и слишком внимателен, чтобы она так просто могла провести его и вынудить согласиться с тем, что Астория куда лучше Дафны.

Взгляд серых глаз не мигал и не терял осознанности, и чем дольше она глядела на него, тем сильнее какая-то глупая мысль начинала биться в голове: Астории отчаянно не хотелось, чтобы этот взгляд каким-то образом передался ее сыну. Тому, кого она с такой легкостью выдумала уже у себя в голове.

— Мисс Гринграсс, что привело вас ко мне? — спокойно спросил он, когда, видимо, понял, что она не в силах вымолвить и словечка. — Кажется, комната Драко располагается этажом выше, а сегодня его и вовсе нет дома…

— Сэр, вы же понимаете, что Дафна совсем не подходит вашей семьей? — резко бросила Астория, уверенно вскинув голову, глядя на него тяжелым взглядом. — Вам нужна послушная невестка, та, которая будет сидеть дома и блюсти репутацию, которая будет спокойной и сдержанной и о которой никто не будет писать в прессе в больших заголовках.

Сомкнув бледные пальцы, она лишь на секунду позволила себе криво улыбнуться.

— Дафна, конечно, красавица, но не пройдет и недели, как она умотает с очередным своим воздыхателем, оставив вас с Драко ни с чем.

— И к чему же вы клоните? — спокойно спросил Люциус Малфой, приподняв бровь. Ничто, совершенно ничто не выдавало в нем какого-либо интереса.

— Мы обе бедны. И помимо этого… у Дафны ведь совсем ничего нет. А я могу предложить вам мою репутацию, мои связи и мое будущее. Ничего из этого мне не нужно… понимаете?

Молчание растягивалось в вечность, такую тоскливую и неминуемую, что она почти вздрогнула, когда его спокойный голос разорвал ее и просто спросил:

— Вас же зовут Астория, да?

Вскинув голову, она улыбнулась. Хоть когда-то она носила свое имя без сожаления.

Высокое настенное зеркало, в которое она так любила всматриваться по вечерам, Астория впервые глядела без стеснения. Ее бледный, болезненный, худощавый вид не приносил ей былых страданий, и, расчесывая свои густые, каштановые волосы, она с легкой улыбкой наблюдала, как они едва отдают рыжиной.

Вечер был долгим, и, утомленная своими переживаниями и нервами, она готовилась к завтрашнему дню, как к последней битве. Она знала: завтра парадные двери распахнутся и в холл войдет тяжелой походкой Люциус Малфой, окинет их владения презрительным взглядом, а потом, выведя ее мать в отдельный кабинет, скажет то, на кого пал их выбор.

Все было предрешено. И, думая об этом, Астория испытывала легкую нервозность из-за неминуемо надвигающегося будущего.

Дверь скрипнув, впустила в комнату лишний лучик света, и когда она обернулась и увидела на пороге Дафну, то даже не сдвинула брови в вопросе. Астории было плевать. Она глядела на свою сестру с некоторой долей превосходства, потому что, кажется, впервые не чувствовала тяжести собственного несовершенства по сравнению с ней.

— Завтра Драко точно придет к нам, — бросила она, взбив рукой накрученные локоны, вглядываясь в зеркало, что висело на стене. — Maman пойдет в их дом и скажет о моем согласии.

Дверь скрипнула сильнее, и, зайдя внутрь, Дафна дернула носик, внимательно вглядываясь в вываленные из шкафа на пол платья.

— Боже, что эта еще за россыпь моих вещей? — спросила она презрительно, пальцем поддев первую попавшуюся ткань. — Ну все, как я и говорю, Асти: сначала ты донашивала мои вещи, а теперь захотела еще и парней, — улыбка ее заиграла злорадными красками. — Не смешно ли?

Астория улыбнулась. А потом, отвернувшись, беспечно посмотрела в зеркало, дернув расческой по волосам.

В конце концов годы послушания сделали ее самым опасным врагом: неприметная и молчаливая... подумал ли кто-нибудь из ее семьи, на что именно и как именно Астория могла пойти, чтобы вырваться, вырваться из этой клоаки?

Поймав в зеркале взгляд голубых глаз, она молчаливо кивнула головой, окутываясь мечтами, словно броней. Завтра ее ждал новый день, а все, что было до него... имело ли смысл?

Ведь в итоге она все равно победила.

Выбив из красных ноготков то, что никогда не могло ей принадлежать; то, что было ее по праву.