Зверобой (джен)

— Папа заезжал, да? — настороженно спросил я, появляясь на пороге крохотной кухни, отделенной от прихожей пустым дверным проемом, но мама показательно проигнорировала мой вопрос. Дрожащими руками она достала из холодильника молоко и принялась порывисто взбивать яйца в глубокой металлической миске. — Мам?

— Где ты был? Что с телефоном? Я звонила тысячу раз! — поджимая губы, бросила она.

— В школе попросили выключить, а потом... — я похлопал себя по карманам и попятился. — Чёрт! Он остался в рюкзаке, — сиганув через прихожую, открыл дверь и замер: с неба упругими струями хлестала вода, из-за которой едва ли можно было разглядеть не то что рюкзак, а и сами заросли черной смородины. — А он... В саду…

— Хватит клоунады! — из-за дверного косяка, заставив меня дернуться и испуганно обернуться, на почерневший от времени деревянный пол со звоном приземлилась металлическая миска, следом покатился венчик, оставляя за собой след из жидкой яичной пены. — Где ты был, Андер?!

Бросив входную дверь открытой, я осторожно сделал шаг вперед, попадая в зону видимости из кухни, и принялся наблюдать, как мама, вытерев рукавом кофты покрасневший нос, достает из кухонного шкафчика едва початую бутылку белого вина и дрожащими руками наливает полный мерный стаканчик, предназначенный для муки. Сделав жадный глоток, едва не захлебывается. Не обращая внимания на побежавшие по подбородку капли, встречается со мной покрасневшими глазами:

— Что ты сделал с ней?

Сердце сжала ледяная рука ужаса:

— Я не трогал твоё вино, — прекрасно понимая, о ком идет речь, почему-то проговорил я, зябко обнимая себя за плечи. В открытую дверь ворвался ветер и запутался в длинном кружевном тюле. Желтый свет моргнул, отзываясь на рокочущий раскат грома.

— Хватит держать меня за дуру! Что ты сделал с Анико Хан? — голос мамы сорвался на визг. — Я думала, что знаю своего сына, а оказалось — нет. Оказалось, он может позволить себе сбежать из дома... Ввязаться в драку. И... Бог знает, что сделать ещё...

— Ты же... Я не… Это тётя Ингрид, да? Она тебя накрутила? — я старался заставить голос перестать дрожать, но горло всё сильнее сжимала обида. Прихожая пошатнулась, как палуба попавшего в шторм корабля.

— Куда ты направился после разговора с отцом? — мама стукнулась зубами о пластиковый край стакана, делая очередной глоток.

— Я пошёл в Переулок.

— Пошёл, чтобы избавиться от улик? — она сделала шаг вперёд, брезгливо морщась.

— Нет! Я просто… Я хотел помочь. И, между прочим, даже кое-что смог узнать. В крайнем доме от Кипарисового тупика живёт бабушка… Лу. Она что-то знает, я видел у неё кулон Анико.

— Лу? — мама булькнула в стакан. — Её считали сумасшедшей, ещё когда я сама была ребёнком. И с чего ты взял, что это кулон принадлежал именно Анико? Он что, один такой в целой вселенной? Или потому, что сам подкинул его этой полоумной? Мозгов на такое тебе вполне бы хватило.

— Нет! — Сердце пропустило удар. — Ты вообще слышишь меня?! Я не трогал её! Не трогал! — На глазах выступили жгучие слёзы. — Почему ты поступаешь со мной так? Почему не веришь? — я сжал кулаки с такой силой, что ногти болезненно впились в кожу ладоней. — Чем я это заслужил?! Чем я всё это заслужил?!

— Из-за тебя нам придётся снова переезжать! — словно не слыша меня, мама вздорно всплеснула руками. — Думаешь, с такой репутацией тебя будут терпеть в элитном классе? Мы станем изгоями... Господи... Все мои унижения — зря! Всё — зря!

— Да срать мне на нашу репутацию! И на этих придурков — срать! Я ненавижу Пригород! Ненавижу школу и этот дом! Ненавижу тебя! — не выдержав холодного пронзительного взгляда матери, я сорвался с места и, как был, прямо босиком, выбежал, на успевшую облачиться, в сумерки улицу, оглушительно хлопнув скрипучей дверью.

Слёзы душили, стекали по щекам, мешаясь с ледяными каплями дождя. Тёмную улицу расчерченную полосками хлеставшей сверху воды осветила белоснежная вспышка, следом, словно руша небо прямо мне на плечи, прокатился гром. Я бежал, не разбирая дороги. В онемевшие от холода ступни впивались камни, но боль от них была настолько ничтожной по сравнению с той, которая разрывала душу, что я не замечал её.

Наконец, когда лёгкие вспыхнули огнём, а дождь окончательно превратился в непроглядную мутную стену, я остановился. Этот район Пригорода был мне совсем не знаком, но он не выглядел пугающим даже в накрывших город ватных сумерках. В окнах низких домов горел тёплый свет, их жители готовились к ужину и сну, а я теперь едва ли мог мечтать о тёплой кровати. Ну и ладно. Ну и пусть. Я лучше буду жить в канаве, чем вернусь туда, где меня считают убийцей! Оглядевшись, я заметил невысокий каменный мост через бурлящий грязный ручей и без раздумий ринулся к нему. Вытерев ладонью сбегающие по лицу струйки дождевой воды, сел на корточки, прижавшись спиной к холодной кирпичной опоре. Здесь пахло сыростью, прелыми водорослями и плесенью. Сверкнула очередная вспышка, отразившаяся в морщинистом потоке воды, дав мне мгновение, чтобы оглядеться: неширокий ручей был заключён в узкие песочные берега, по краям которых обильно рос казавшийся чёрным мох, возле самых опор виднелись несколько разбитых пустых деревянных ящиков и смятая пластиковая бутылка из-под газировки. Обхватив руками ледяные ступни, я зажмурился, пытаясь угомонить трясущуюся от холода челюсть, но мои пальцы едва ли были теплее.

Слабость, отступившая под напором адреналина, вновь забирала свое. Мне становилось все сложнее открывать ставшие неподъёмными веки. Холод обволакивал, а далекие раскаты грома, мурча, убаюкивали. Вдруг макушку лизнул теплый солнечный луч. Морщась от яркого света, я обернулся, ловя кожей мелкие водяные брызги. Я сидел в голубой деревянной лодке, а позади, опершись на борт, мне улыбалась Лиз. Она то и дело поправляла стремившуюся улететь вместе с ветром розовую панаму и указывала пальцем на растущие прямо из воды озера длинные кривые сосны, чьи корни, похожие на иссохшие пальцы старухи, цеплялись за осыпавшийся край рыжего берега. В своих же пальцах я ощутил прохладное древко удочки и сразу закинул красный поплавок в бирюзовые воды. Леска натянулась, звякнули колокольчики. Откинувшись к противоположному борту, я принялся закручивать катушку, пока на дно лодки, с чавканьем выскочив из ставших черными волн, не упал череп. Клацнув гнилыми зубами, он перекусил леску и уставился на меня своими пустыми глазницами. Сердце, до этого мерно отсчитывающее удары, пустилось в пляс. Где-то вдалеке раздался лай.

— Эй! — раззявил рот череп. — Ты что там делаешь?

Вздрогнув от громкого мужского баса, эхом отразившегося от невысокого кирпичного свода, я подскочил на ноги, ударился головой о низкий кирпичный потолок и оглушено попятился в темноту. Шаг и ногу пронзила острая боль — в темноте я не заметил, как наступил на обломки ящиков. Деревянная рейка на долю секунды взметнулась в воздух следом за моей ступнёй, но под тяжестью собственного веса соскользнула обратно, оставляя в грубой коже глубокую кровоточащую дыру от острого края торчащей из рыхлого дерева металлической скобы.

— Рекс, фу! Стоять!

Собака утробно зарычала. Сдержав стон, я сжал зубы, стараясь переждать волну жгучей боли, от которой потемнело в глазах и, выглянув с другой стороны моста, наугад пустился бежать вдоль раскисшего песчаного берега, стараясь не наступать на пятку.

— Эй! Эй?!

В попытке рассказать о моей трусости всему миру, вдоль дороги зажглись оранжевые фонари, их свет хлынул по улице, разгоняя мрак и обнажая стоявшую у моста фигуру мужчины с большим белым псом на длинном поводке и красным зонтом. Он грозно махал им из стороны в сторону, собака лаяла в такт, а я из последних сил нёсся вперёд, едва разбирая дорогу и молясь, чтобы не наступить ни на что похуже. В ушах шумела кровь, пятка остро пульсировала. Когда дождь утих, мост остался далеко позади, а ручей упёрся в большую круглую ливневую решётку, забитую палками, листьями и мелким пластиковым мусором, я наконец позволил себе выдохнуть и, удостоверившись, что вокруг нет чужих глаз, взобрался по песчаному откосу и уселся прямо на тротуар, укладывая раненую ногу на второе колено. Стерев рукавом кофты налипшие на подошву песок и мелкие травинки, закусил губу, раздвигая пальцами рваные края ранки. Крупные капли красной крови, словно рубиновые бусины, одна за другой, сразу же набухли над кожей и, упав, разбились о плитку. Со стороны ручья что-то звонко хрустнуло. По ребрам взметнулись колючие мурашки. Утерев рукавом с лица едкий пот, я взволнованно уставился в темноту растущих на противоположной стороне кустов, но смог различить лишь горящие вдалеке на стоянке рядом с церковью красные стоп-сигналы авто. Хруст повторился.

— Это енот, — изо рта вырвалось облачко пара. — Просто енот, копошащийся в мусоре...

В разрезе блестящих под лучами фонарей листьев скользнула тень. Бесшумно сверкнула маслянистой бледной кожей, встречаясь со мной взглядом тлеющих красных угольков-глаз в глубоких, почти человеческих глазницах. В горле заклокотало. Желудок окатило волной ледяного ужаса — она. Это была она! Женщина из видения! Её длинные спутанные чёрные волосы ниспадали на изуродованное струпьями бледное лицо со впалыми щеками и горящими глазами, спускались на костлявые плечи. Тонкие серые губы едва прикрывали длинные острые ряды зубов. Она. Такая же реальная, как и я сам. Неожиданно где-то совсем рядом взвизгнули тормоза, заставив меня вжать голову в плечи и зажмуриться. Свет фар от резко остановившейся возле обочины полицейской машины выхватил из темноты кусты и блестящую гладь ручья, спугнув гостью.

— Андер? А ну быстро в машину!

В тёмном лице, высунувшимся из приоткрытого окна, я с облегчением узнал отца.

— Почему ты босиком? — он раздражённо прочистил горло, открывая заднюю дверь. — Господи...

— Там, в кустах, пап, в кустах, — подскочив, я, хромая, бросился к машине, указывая трясущимся пальцем на ручей и залезая внутрь теплой кабины.

Двигатель нетерпеливо взревел. За окном понеслись бесконечные вереницы фонарей и домов, стремительно оставляя ручей далеко позади.

— Пап, я видел там что-то, — хрипло повторил я, пытаясь успокоить дыхание.

— Да? И что же? — он, с усмешкой, посмотрел на меня в зеркало заднего вида. — Мутировавшую крысу из канализации? Сплинтера?

Эти его полные презрения глаза. Скривившиеся в ухмылке губы. Пренебрежение, сквозившее в голосе. Он ни за что не поверил бы мне. Никто не поверил бы. Я прерывисто выдохнул, стискивая тонкую кожу запястья.

— И чего затих? — папа опустил стекло и смачно сплюнул в окно. — Не хочешь ничего пояснить, нет? Какого хрена вместо того, чтобы патрулировать улицы в поисках девчонки, я трачу время на выслушивание пьяных бредней твоей матери?

Его телефон словно в насмешку сразу издал пронзительную трель, прерывая гневную тираду:

— Да. Нашёлся, — отец бросил на меня короткий взгляд, — успокойся, он в норме. Нет. Всё, давай. Я сказал — позже, — он раздраженно выдохнул, откидывая телефон на соседнее сидение. — Не вечер, а хрен знает что.

Вжавшись в спинку, я зажмурил глаза. Страх от мысли, что замеченное мной существо прямо сейчас могло бежать за папиной машиной, сковал легкие ледяным холодом. Радио, работающее фоном, переключилось с монотонной болтовни диктора на бодрый джаз.

— Что с ногой? — небрежно бросил отец, делая музыку тише.

— Пустяк... — выдохнул я сквозь зубы.

— Повторяю вопрос, что с ногой?

Я распахнул глаза, отвечая громче, чем нужно:

— Наступил на какую-то железку!

Отец отрицательно покачал головой, причмокивая губами:

— Ты осознаёшь, что подверг свою жизнь опасности из-за какой-то глупой ссоры? Оторвал меня от работы, расстроил мать, а теперь, до кучи, ещё и, вполне возможно, подцепил столбняк?

— Да, — спокойно ответил я, ожидая привычную порцию нравоучений, но её не последовало. Видимо, усталость брала верх и над отцом.

Наконец, машина остановилась. Выглянув в запотевшее окно, я бросил обеспокоенный взгляд вдоль темной улицы — влажные тротуары искрились в свете фонарей.

— Выходи, — раздраженный моим замешательством, проговорил отец, оборачиваясь. — Мать ждет.

— Можно я поеду с тобой? — ловя его нетерпеливый взгляд, прошептал я, стараясь не показать собственного волнения от ожидаемого отказа. — Разберу бумаги в участке, рассортирую письма, что там ещё.

— Нет.

— Ну…

— Нет.

— Ты сам говорил, что мне пора повзрослеть! Я хочу помочь! Я могу! Я буду полезен! — я опустил глаза и принялся ковырять круглую дыру в обивке кожаного сидения, оставленную чьей-то сигаретой. Признаться в очередной своей слабости было стыдно, но возвращаться к человеку, который смог вот так спокойно обвинить меня в настолько ужасных вещах, казалось ещё более унизительным. — Меня тошнит от этого дома. Я ненавижу его настолько, что даже вещи не разбираю. Знаю, что твоя новая...

— Рэйчел.

— ...что Рэйчел беременна, но можно я поживу у вас? Это только на пару месяцев. Закончу школу, поступлю в нормальный колледж в Городе, а не в то убожество, на котором настоит мама, и сразу съеду в общежитие.

Папа с силой сжал пальцами виски, так что кожу лба разрезали глубокие длинные морщины.

— Вы даже не заметите меня. А здесь я задыхаюсь, понимаешь?

— Не понимаю.

— Но...

— Хочешь доказать, что повзрослел? Не сбегай на вечеринки и сделай одолжение — позаботься о своей матери, а то с причудами Рэй у меня и так дым из ушей валит.

Этих слов оказалось достаточно, чтобы злоба вперемешку с обидой вновь сжала моё горло. Не дожидаясь, когда она выдавит из глаз слёзы, я молча вышел из машины и со всей силы хлопнул дверью, так что стёкла звонко задрожали.

— Эй! Давай поспокойнее, — крикнул отец, опустив окно. — Слышишь? И чтоб без глупостей!

Вдруг, висевшая на приборной панели полицейской машины рация, с треском, ожила.

— Детектив Джой, на связи?

— Да, Ларсен, говори.

— У церкви при Чёрной речке обнаружен труп.

— Подожди, я только что оттуда. Там всё было тихо.

— Сообщение оставил мужчина. Его собака нашла тело возле съезда к рыболовному магазину. Сможете подъехать?

— Принял.

Мотор взревел. Мгновение и машина скрылась за поворотом, а я все смотрел за удалявшимися красными стоп-сигналами. Чёрная речка? Труп? Может, зря я не рассказал отцу про странную гостью? Нет. Он бы просто решил, что я окончательно тронулся. А может, так оно было? Может, и не было никакой женщины? Ощутив волну страха, поднявшуюся к сердцу из центра живота, я сгорбился и как мог быстро поковылял к дому.

— Андзер, постой...

Пьяный голос матери не смог заставить меня остановиться, сейчас её слабость была мне особенно противна. Отпихнув её протянутую руку, я влетел в дом, схватил стоящую на полке аптечку, несколько бутылок воды из холодильника и сгрёб в охапку открытый пакет кексов с обеденного стола.

— Андзер…

Несмотря на дергающую боль в пятке, молча вскарабкался по лестнице, зашёл в свою спальню и, громко хлопнув дверью, свалил еду на стол. Бутылки со стуком прокатились по столешнице, падая на пол. Потянувшись за ними, я в недоумении замер. На ковре, со стороны правой ножки, лежали несколько деревянных бусин. Но я чётко помнил, как бережно складывал их в коробку. Все до единой, даже разлетевшиеся на кусочки...

Взгляд придирчиво скользнул по пакетам с вещами, неплотно закрытым дверкам покосившихся шкафов, стоящим возле кровати коробкам с кривыми надписями. Все вещи, казалось, лежали на своих, ставших уже привычными за неделю местах, но что-то неуловимо изменилось. Словно кто-то сначала перевернул здесь всё вверх дном, а потом... Я сжал кулаки — мама! Понимание, что она настолько не доверяла мне, что решилась на обыск, ранило сильнее всех сказанных ранее слов... Подобрав с пола бутылку, я с трудом отвинтил крышку и, сделав несколько жадных глотков, с разъярённым рыком бросил её прямо в стену над кроватью:

— К чёрту! К чёрту вас всех!

На белых обоях растеклось уродливое тёмное пятно. Отскочив на кровать, бутылка с булькающим звуком скатилась на пол, разбрызгивая воду на постель и ковёр. Плевать! Плевать на маму, на Анико, на отца! Единственное, чего мне сейчас хотелось, это закрыть глаза и забыться. Избавиться от скребущегося за грудиной нестерпимого чувства обиды и разочарования. Зажмурившись, я дёрнул молнию кофты вниз, освобождаясь от грязной мокрой тряпки. Следом отправились футболка и штаны. Замёрзшее тело благодарно расслабилось, стоило только коже ощутить прикосновение сухой мягкой ткани: в пузатом пакете нашлись довольно приличные голубые джинсы, белая тенниска и серое тёплое худи. Отяжелевшие руки непослушно подхватили валявшийся на полу серый плед. Едва передвигая ногами, я опустился в объятия брошенного возле шкафа набивного пыльного кресла-мешка, потирая воспалившуюся ссадину на предплечье. Я знал, что должен был обработать раны, знал, что завтра сильно пожалел бы о своём разгильдяйстве, но сейчас проще было утопиться в жалости к себе, провалиться в тревожный сон и надеяться, что утро попросту никогда не наступит.