Интермеццо для проигравших (гет)

And, sir, it is no little thing to make

Mine eyes to sweat compassion.

(Shakespeare, Coriolanus)

Пять лет назад у Гермионы было достаточно причин не слишком-то вникать в дело Малфоя. Нет, у них с Роном тогда всё ещё было в порядке — если, конечно, можно назвать «порядком» его старательное отлынивание от любых домашних занятий или снисходительно-насмешливые, хоть и довольно безобидные реплики в адрес её работы в Отделе регулирования магических популяций. Дело даже не в первой беременности: ну да, приключение не из приятных, но Гермиона запросто может представить себя бодро топающей на заседание Визенгамота с огромным — какой там у неё тогда был месяц, восьмой? — животом наперевес.

Причины были сложнее. Или проще — это как посмотреть.

Если бы Малфоя судили сразу, в девяносто восьмом, Гермиона наверняка проявила бы к происходящему больше интереса. Но два первых послевоенных года оказались не настолько радужными, как все они ожидали, — что там, они не оказались радужными. Совершенно. Нет, они были изматывающими. Словно ты пробежал изнурительный марафон, разорвал наконец грудью финишную ленточку — а в ста ярдах от себя обнаружил следующую. И ещё одну.

И ещё одну, и ещё одну. И ещё.

Хогвартс стоял полуразрушенным: средства на его восстановление выделяли со скрипом, а Попечительский совет по иронии на три четверти состоял из находящихся под следствием Пожирателей Смерти. Уизли оплакивали Фреда. Она поехала в Австралию и наткнулась на ледяную стену родительских непонимания и страха. В Министерстве грызлись за власть, деньги и ещё раз власть. Их троих — Героев Войны, обязательно с придыханием и с Заглавных Букв, — подняли, словно знамя, и таскали по бесконечным приёмам и поминальным службам.

Эта новая выморочная реальность оказалась совершенно не похожей на ту мирную жизнь, которую они когда-то себе представляли, сидя в занесённой снегом палатке Перкинса.

Чёрт знает на что это вообще было похоже.

У них не было времени выдохнуть. Не было времени обвыкнуться. Мир завели, словно юлу, и он продолжал бешено крутиться, не замедляясь ни на секунду, и всё сливалось в бесконечный калейдоскоп — горе и счастье, смерти и рождения, похороны и помолвки. Злость на собственную бесполезность и осознание своего бессилия. Суд над Малфоями оказался лишь очередной частью этого калейдоскопа, и фокусировать внимание на происходящем у Гермионы к тому моменту уже не было ни сил, ни — говоря совсем уж откровенно — желания. Она и собственную-то свадьбу едва заметила.

Она, конечно же, давала показания — но лишь на первоначальном этапе следствия. Потом их из протоколов изъяли: о событиях на Чемпионате мира по квиддичу свидетельствовал Гарри, а другие предполагаемые преступления Малфоя-старшего остались вне поля их зрения. Про младшего же Малфоя ей по существу сказать было, в сущности, нечего: Гермиона понятия не имела, применял ли он Непростительные заклинания — а Гарри, который знал о подробностях дела, на её прямой вопрос только покачал головой, и это было вполне очевидным ответом.

И Гермиона не стала вмешиваться. Не захотела узнавать подробности.

Теперь, глядя на осунувшееся лицо Малфоя, она не может не думать о том, что, возможно, вмешаться всё-таки стоило. Нет, не так: попытаться вмешаться, попытаться разобраться, получить отповедь — мол, не её геройского ума дело — от какого-нибудь Долиша, будь он неладен, и отправиться развлекать публику на очередном приёме.

Но так она бы по крайней мере попыталась.

— Аврор Уизли, — говорит она наконец, чувствуя, что пауза затянулась до неприличия, — слишком загружен работой и был вынужден перепоручить мне ваше дело.

Произнеся это вслух, Гермиона чувствует, как что-то внутри неё начинает корчиться то ли от смеха, то ли от ужасающей абсурдности ситуации. С выражением зверской серьёзности на лице называть Рона аврором Уизли — полнейший бред. Понимать, что до недавнего времени жизнь Малфоя всецело зависела от аврора Уизли и его фирменной придури — и того бредовей.

Ну а какие варианты?

Если прямо сказать, что она помогла ему отделаться от Роновых инспекций, биться в припадке начнёт уже Малфой. А если и не начнёт — примет за сердобольную дуру… со всеми вытекающими последствиями. Нет уж, спасибо, на откровенные разговоры с опальными слизеринцами Гермиона точно не подписывалась — подписалась она на работу, и будет делать эту работу хорошо. И без присущих Рону перегибов.

Просто работа. Большего от неё, на самом-то деле, и не требуется.

— Если вы не захотите сменить инспектора, я буду заниматься вашим делом на протяжении всего… да, мистер Малфой?

Ох, да кого ты обманываешь, Гермиона. Пытаться пощадить остатки растоптанного самолюбия школьного врага, прикрываясь ложью про загруженность Рональда — не «просто работа». Ненавязчиво подкидывать Малфою информацию о том, что у него есть право отказаться от сомнительного удовольствия видеться с ней каждую неделю — не «просто работа». Этого в уродской фиолетовой методичке Министерства нет. Ты лезешь, куда не просили, и делаешь то, что делать совершенно не обязана.

И знаешь что? Тебе ведь это нравится. Нравится, что ты лезешь. Что ты хочешь в это влезть.

— Я могу сменить инспектора? — Малфой, казавшийся до этого почти безучастным, смотрит на неё с недоверием. Гермиона внезапно чувствует что-то вроде привычного и потому почти приятного раздражения — как если бы Гарри обнаружил, что, оказывается, все нужные даты к завтрашнему экзамену можно обнаружить в учебнике по истории магии.

Открытие века.

— Да, условия вашего досрочного освобождения предполагают подобную возможность, — сухо отвечает Гермиона. — Я помогу вам оформить бумаги, если вы примете такое решение.

Теперь Малфой выглядит озадаченным — будто шкодивший весь год озорник, обнаруживший в висящем на камине рождественском чулке не вполне ожидаемый уголёк, а пригоршню леденцов. Думай, Малфой, думай.

Сообрази уж как-нибудь, что остальные авроры едва ли будут привечать тебя лучше Рона — сдерут три шкуры и не поморщатся… с твоим-то «послужным списком». Ребят винить сложно: авроры прошли Вторую магическую едва ли не полным составом — и даже у тех, чьи семьи не зацепило, Пожиратели положили кучу друзей-коллег… Вчерашние школьники не лучше — у этих в памяти жива битва за Хогвартс со всеми сопутствующими потерями. Они тут все идейные. Бешеная свора Шеклболта, вот как их за глаза называют министерские — и правильно называют… хотя нет, неправильно — теперь-то они бешеная свора Поттера.

— Пожалуй, пока воздержусь.

Додумался, молодец. Значит, не все мозги отсидкой в Азкабане отшибло. Уже достижение.

— К слову, я, как ваш новый инспектор, обязана повторно ознакомить вас с вашими правами и обязанностями. — Гермиона двигает в сторону Малфоя тоненькую папку в сероватой картонной обложке. — Зачитывать не стану, но ознакомьтесь на досуге, пожалуйста.

Было бы чего зачитывать: по нынешним временам даже у домовиков прав больше, чем у Малфоя. Магия под строгим запретом, использование любых магических артефактов тоже, палочка в хранилище Аврората, общаться с бывшими Пожирателями и сочувствующими (кто вообще такие эти «сочувствующие» — одному Мерлину ведомо) режиму Волдеморта запрещено, работа на благо магического сообщества Британии в количестве не менее шестидесяти часов в неделю обязательна.

Но, может быть, и вычитает что-нибудь. Например, что чистить его и без того чистокровную малфоевскую рожу инспектор права всё-таки не имеет.

— Теперь нужно договориться об удобном расписании.

— Что?

Может быть, насчёт «не все мозги отшибло» она всё-таки и поторопилась.

— Договориться о расписании, мистер Малфой, наших с вами встреч.

— Мистер Уизли…

«"Мистер Уизли" из него, как из сивой кобылы кельпи», — хочет было ответить Гермиона, но вовремя прикусывает язык.

— Мистер Уизли действующий аврор с плотным графиком, — говорит она вместо этого. — Моё расписание гораздо свободнее, так что, полагаю, выбор удобного для нас обоих времени не вызовет каких-либо затруднений.

Просто назначить время и дату Гермионе совесть всё-таки не позволяет: видела она заполненные Малфоем министерские формы — даже по самым приблизительным подсчётам он отрабатывал в своей аптеке гораздо больше заявленных шестидесяти часов. Удивительно, как он в «Слаг и Джиггерс» ночевать не остаётся.

— Может быть, вам будет удобно встречаться по субботам, — особой уверенности в голосе Малфоя не слышно. Он и сам, видимо, это замечает, так что продолжает чуть твёрже, — в первой половине дня. Одиннадцать?

Гермиона кивает: её график и впрямь не отличается особенной загруженностью — но с учётом того, что в ближайшие несколько месяцев ей предстоит таскаться по судилищам в сомнительной компании «мистера Уизли», дабы избавиться от его сомнительной компании раз и навсегда… ну да, субботы — прекрасно. На выходных судьи предпочитают отсыпаться после дел неправедных.

Она усмехается этому дурацкому каламбуру — и ловит во взгляде Малфоя такую затравленную настороженность, что становится не по себе. Ей вообще в присутствии Малфоя не по себе: слишком уж хорошо она помнит белобрысого лордёныша, не единожды доводившего её до самозабвенных рыданий в туалете Миртл. И слишком уж силён контраст между тем самодовольным засранцем и этим коротко остриженным человеком в поношенной маггловской одежде, который сидит перед Гермионой на краешке допотопного министерского стула и дёргается от её улыбки так, словно она сейчас без приветствий и реверансов заавадит его к чёртовой бабушке.

Не то чтобы Гермионе его жалко, вовсе нет: многовато чести тому, кто всю войну швырялся пыточными заклинаниями направо и налево. Просто было в этом что-то ошарашивающее — как будто кто-то взял и наплевал на давно заведённые и простые до невозможности правила игры, по которым Малфой ведёт себя как полный придурок, а она бесится и старательно его игнорирует.

Нет больше никаких правил. А может, и не было никогда.

Хочется по старой хогвартской привычке сказать «да чего ты дёргаешься, хорёк», но это самое «чего» у него на лице написано: вон, Ронов автограф до сих пор красиво переливается всеми цветами побежалости. Так что Гермиона только плечами пожимает:

— Давайте в одиннадцать.

Она перебирает лежащие на столе бумаги и протягивает Малфою несколько скреплённых чёрной суровой ниткой проштампованных листов пергамента — позорище-то какое, Министерство нынче даже на скрепках экономит, что ли? Кивает на чернильницу и лежащее рядом с ней перо.

— Заполните, пожалуйста.

— Это… — Малфой смотрит так, словно она привела в свой кабинет Луниного морщерогого кизляка и любезно предложила ему покормить зверушку. Яблочком. Или что там морщерогие кизляки жрут.

— Анкета с отчётностью, которую вы заполняете каждую неделю, — терпеливо подсказывает Гермиона, чувствуя себя Макгонагалл, принимающей пересдачу у не в меру тугого пятикурсника.

— Я вижу, что это анкета, — в голосе Малфоя впервые за весь этот разговор прорезается намёк на что-то такое, что при достаточно развитой фантазии можно было бы принять за раздражение, — но я её не заполнял. Мистер Уизли…

Шеффилдский волк тебе мистер Уизли, Малфой.

— …не давал мне анкету в руки и лично проводил до… опрос.

Да уж, можно себе представить этот «доопрос»... Тьфу ты, так и до сочувствия докатиться недолго.

— Возможно, у мистера Уизли больше времени, чем я предполагала. — Теперь раздражение проскальзывает уже в её голосе. — Мистер Малфой, в инструкциях от Министерства нет ни одного указания, что инспектор должен собственноручно вносить данные в форму.

Святая, между прочим, правда. Как-то не озаботился Аврорат чёткими формулировками — и это, в сущности, проблемы Аврората. Пусть только попробуют прикопаться — получат такой разбор этой своей фиолетовой писульки, что потом будут каждый чих в департаменте регламентировать.

И снова это настороженное недоверие во взгляде. Малфой придвигается ближе к столу и берёт перо.

А с руками-то у него что? Мамочки.

Очень, конечно, хорошо, что Малфой уткнулся носом в анкету и что-то там старательно корябает — а то ведь сейчас, наверное, по лицу Гермионы все её мысли прочитать можно. Точнее, одну-единственную, но очень громкую и длинную мысль.

Авроратову-то в Мерлина душу мать так и растак через три колена! Мудачьё вы министерское, это что же получается, у вас костерост в Азкабане весь перевёлся, так что ли? Или как до такого дело дошло? Подоходный налог они, значит, подняли, смеркутовы дети, а заключённых не в состоянии даже…

И так далее, и так далее, и так далее.

Так уж вышло, что Гермиона очень хорошо помнит руки Малфоя.

Нет, на самого Малфоя плевать ей было с Астрономической башни — это её слабые на головушку сокурсницы с тоской смотрели вслед Слизеринскому-Прости-Мерлин-Принцу и шушукались по школьным туалетам про его весьма сомнительные, с точки зрения Гермионы, достоинства. И только одного отрицать она при всём желании не могла: слизеринский гад был чертовски хорош в зельеварении. Чертовски, мать его Нарциссу, хорош. Можно было сколько угодно утешать себя тем, что папенька-Малфой наверняка приплатил Снейпу за дополнительные занятия с наследничком, но факт оставался фактом и бесил до невозможности. Ну а потом Гермиона с удивлением обнаружила, что ей даже нравится эта негласная — и, вероятно, попросту односторонняя — конкуренция: трижды в неделю она пыталась уделать Малфоя на Зельях. С остервенением копалась в библиотечных томах и подшивках «Зельеварения сегодня» за какой-нибудь шестьдесят бородатый год, копила на весы поточнее, доводила слизеринского декана до белого каления тысячей занудных вопросов… и, конечно же, подсматривала украдкой, что там Малфой делает со своим котлом.

Десятки — нет, сотни, — раз Гермиона видела, как эти руки шинкуют коренья, взвешивают порошки и помешивают кипящие декокты. Порхающие над котлом холёные кисти, никогда не видевшие тяжёлой работы, длинные изящные пальцы, пляшущие с ножом над доской с ингредиентами, оставленные накрахмаленными манжетами рубашки красноватые следы на запястьях. Вероятно, если бы кто-нибудь решил поставить эксперимент, она запросто узнала бы Малфоевские руки из десятков рук однокурсников.

А теперь вот не узнаёт.

Не узнаёт стариковские узловатые пальцы, не узнаёт опухшие суставы, и эту дрожь — мелкую, но заметную — тоже не узнаёт. И прикусывает изнутри щёку, чтобы не зашипеть от того, как это не-узнавание ударило её под дых — почему-то сильнее и больнее всего прочего.

Зато шипит Малфой. Роняет перо, оставляя на пергаменте здоровенную кляксу, и с силой разминает ладони и запястья.

Чтобы им всем, крысам министерским, пусто было.

Гермиона встаёт и, прихватив с собой шаткий министерский стул, обходит стол. Садится рядом с Малфоем. Берёт перо.

— Диктуйте.

— Я сам.

— Диктуйте, мистер Малфой.

— Я сам! — почти кричит, но после шести лет брака с Роном её подобной ерундой уже не проймёшь.

Что ты сам. Вот что ты, спрашивается, сам.

Кажется, Малфой вполне правильно трактует этот её не-заставляй-меня-проговаривать-это-вслух-пожалуйста-обоим-же-будет-неловко косой взгляд: умолкает и вроде бы даже успокаивается. Только запоздало краснеет — как и десять лет назад, как-то совершенно по-дурацки, пятнами.

— Пятница, 20 октября 2006 года…

Годрикова борода, ну какая же бессмысленная тягомотина. Как будто кто-то в Министерстве задался целью трудоустроить пару десятков клерков, которые будут перепроверять всю лабуду, которую пачками штампуют в Аврорате — правда, и дураку ясно, что никто даже по диагонали читать это не станет, всё осядет в архивах мёртвым грузом. Но нет же: уж будьте добры, мистер Малфой, доложите, чем вы занимались в восемь утра пятницы.

Кстати, в восемь утра пятницы он уже был на работе. Малфой, ты как вообще работаешь этими-то руками да по четырнадцать часов в сутки?

Будни её инспектируемого были настолько однообразными и безрадостными, словно следить за ним отрядили личного дементора. Метро, работа в «Слаг и Джиггерс», обед в подсобке аптеки, работа, работа, ещё немного работы, метро, маггловский супермаркет, прогулка до дома (господь милосердный, это ещё и Хаверинг), ужин, книга из букинистического.

Драко Малфой, который жарит себе картошку на ужин и читает Шекспира перед сном. Да уж, достойный был бы повод выпасть в осадок — если бы только не все прочие, бесчисленные и не менее достойные осадка, причины. Хватит уж, надоело.

Оставалось только порадоваться тому, что в этот раз он отчитывается за четыре дня, а в субботу будет рассказывать про пять. Будет время пообвыкнуться в этой министерской идиотии… бюрократы хреновы, лучше бы делом занялись.

Закончив заполнять форму, Гермиона откладывает пергаменты на край стола. В воздухе снова повисает молчание — теперь уже не столько напряжённое, сколько неловкое.

— Всё, — говорит она зачем-то, хотя и так очевидно, что всё. Впрочем, может быть, это только самой Гермионе очевидно: Малфой хмуро смотрит на пергамент, словно подсчитывая что-то в уме. Переводит на неё взгляд — внимательный, острый и колючий, как шило.

— Раньше опросы были длиннее. — наконец изрекает он.

Ну да, были. Раз в десять. Какая потрясающая наблюдательность, десять баллов Слизерину. Малфой, ну вот чего тебе неймётся — отстрелялся и свободен, радоваться надо. Так нет же, всё-то тебе хочется знать. А любопытному Варраве, между прочим, в Лютном нос оторвали.

— Как ваш инспектор я имею право составлять опросник по собственному усмотрению, опираясь на рекомендации Аврората и…

— Почему?

Она прекрасно понимает, о каком «почему» спрашивает Малфой — не дура. Но — именно потому что не дура — отвечает на «почему» совсем другое:

— Мистер Малфой, — говорит Гермиона устало, чувствуя, что все эти бесконечные мистерымалфои у неё уже в зубах навязли, — если вы воспользуетесь магией, сработают надзорные заклинания. Если вы воспользуетесь совиной почтой, Министерство через пять минут будет знать не только об адресате вашего письма, но и о его содержимом. Если вы встретитесь с кем-то из бывших Пожирателей… да нет, не настолько вы идиот. Я не вижу смысла усложнять себе жизнь, три часа гоняя вас по анкете с однотипными вопросами о том, с молоком у вас вчера была овсянка на завтрак или всё-таки без.

Если его и не устроил такой ответ, виду не подаёт. Если удивил — тоже.

Вот и славненько.

— Как я и сказала, на этом всё. — Она возвращается на своё место, невольно вспоминая Рона. Ей сейчас тоже хочется отгородиться — пусть хотя бы и столом — и от Малфоя, и от беспросветной малфоевской жизни, и от его идиотских вопросов, и от этого его взгляда, в равной степени непонимающего и испытующего. Хватит с неё на сегодня. — Жду вас в субботу… в одиннадцать, как и договаривались.

И всё-таки уже после того, как Гермиона вручает ему копию подписанного бланка о прохождении очередной проверки, после вежливого прощания, уже когда Малфой стоит в дверях, она не удерживается от вопроса.

— Мистер Малфой, — окликает она его и тут же жалеет: у него, кажется, даже затылок напрягся, не говоря уж о спине. Оборачивается, смотрит выжидающе. Ну давай уж, Гермиона, чего теперь. Спрашивай. — Почему вы не обратились в Мунго?

Малфой даже усмехается теперь как-то иначе. Не издевательски, а… устало? Грустно? Чёрт его разберёт, но эта усмешка её почти добивает, добавляя ещё унцию непонимания абсолютно всего к уже накопившейся тонне.

— По той же причине, что делает бессмысленной смену инспектора. — Отзывается он. — Хорошего вечера… миссис Уизли.

Только когда Малфой наконец скрывается за дверью, Гермиона позволяет себе накинуть на неё заглушку с Коллопортусом, уткнуться лбом в столешницу и коротко застонать, чувствуя, как от усталости начинают потихоньку плавиться мозги. А потом вдруг в столешницу же и улыбнуться.

«Миссис Уизли».

Не совсем всё-таки в Азкабане размалфоился, погань слизеринская. Да и сама Гермиона, наверное, за эти годы не до конца разгрейнджерилась, раз этот факт её почему-то радует.