Цветы грязноцвета (гет)

На ее тумбочке стояли фигурки в виде мистера Крышки с Бутылкой, маскотов газировки «Ядер-Кола», а сама Мэри с родителями клеила светящиеся звездочки на потолок в детской комнате. Папа поднимал ее высоко на руки и называл своей звездочкой, а мама звонко смеялась. Этот смех — едва ли не все, что Мэри помнила о матери. Она вообще мало что помнила из своего раннего детства. Какие-то вспышки, обрывки воспоминаний. Самые страшные запомнились лучше всего. Детали меркли, но чувство потерянности было таким сильным, что спустя годы порой напоминало о себе. Особенно среди людей: заставляло бояться того, что могло случиться потом. Оно преследовало во снах, которые всякий раз заканчивались одинаково — Мэри оставалась одна.

Прекрасный воскресный день. Кухня, которую она едва помнила. Но даже спустя десятилетия Мэри отчетливо представляла солнечные пятна, игравшие на стенах и мебели. На столе было накрыто на троих, но одно место пустовало. Отец то и дело посматривал на большие круглые часы, висевшие на стене, пока внезапный телефонный звонок не заставил его выйти из комнаты. Мэри не знала, кто звонил, но этот дребезжащий звук потом снился ей в кошмарах, заставляя проснуться. После звонка, отец велел Мэри есть, но сам не притронулся к еде. А позже он сказал, что мама больше не придет.

Мэри ждала.

Иногда стояла под дверью, глядя, как через декоративные дверные стеклышки солнце вырывалось причудливыми цветными пятнами, расцветая на полу — мама любила цветы. Но в дверь никто не входил. Ни в это воскресенье, ни в следующее.

— Пап, это от того, что плохо себя вела?

Он отрицательно мотнул головой.

— А если я буду себя хорошо вести, мама вернется?

— Нет, звездочка...

Мэри со всей детской серьезностью кивнула и стала вести себя плохо. Она дралась с мальчишками в детском саду. Грубила няне, которая забирала ее из сада и сидела до вечера, пока отец не возвращался домой. Лиам Росс никогда не наказывал дочь. Он говорил мягко, с какой-то, как теперь казалось Мэри, грустью. О своем поведении она знала скорее из его рассказов, чем по своей памяти. Но легко верила в это — в Убежище 76 было точно так же.

Следующей яркой вспышкой в ее памяти оказался злосчастный супермаркет. Было шумно и людно. Мэри не помнила как, но в какой-то момент она осталась совсем одна. Ей было страшно. Она словно оказалась в самом эпицентре водоворота и шла ко дну. Озиралась и не могла ухватиться хоть за что-то знакомое. В четыре года Мэри уже умела немного читать, но ни одна вывеска не могла послужить ориентиром — она впервые была в этом магазине. Вокруг бесконечные полки с продуктами и люди. Чужие, незнакомые люди. Все куда-то торопились. Пару раз она упала, но боли не было — она сливалась с охватившей паникой. Перед глазами все смазывалось в калейдоскоп. Мэри чувствовала, как горячие слезы обжигали щеки. Она слышала свой голос будто со стороны, а потом услышала еще один. Мужской. Он что-то говорил ей. Спрашивал. Мэри не помнила, что. Не помнила, как отвечала. Помнила, как смотрела во все глаза. Она отчетливо запомнила темно-русые волосы, которые жуть как хотелось потрогать, и серые глаза говорившего, но сейчас бы она не взялась сказать, сколько ему было лет — в детстве все взрослые казались куда старше, чем на деле. Быть может, он был даже младше, чем она теперь. Мэри помнила, как он сказал, что они найдут папу. Помнила, как покачал головой, глядя на то, что она, ведомая за руку, едва поспевала следом, потому что коленки кровили. Ее подняли на руки. Тогда страх начал отступать. Было даже здорово смотреть на супермаркет с высоты — не путаться в ногах. А лучше всего было то, что, когда папа нашелся (ведь Мэри больше не чувствовала себя потерянной), он обещал, что никогда больше ее не оставит и будет всегда рядом. Он обнимал крепко-крепко, а Мэри улыбалась ему в плечо, вдыхая запах его сигарет. Позже отец рассказывал, что прошло от силы минут десять. Какая-то женщина, заметив плачущего ребенка, позвала охранника, что было дальше — Мэри и так знала, но эти десять минут показались ей вечностью.

А потом случилось Убежище 76. Но Мэри Росс не было страшно. Папа был рядом, как и обещал. Остальное было неважно. Заметив в толпе мальчика своего возраста, она просто подошла. Мэри показалось, что он был потерян также, как и она когда-то. Он хмурил густые темные брови и озирался по сторонам, но все были заняты своими переживаниями. Мальчика звали Эндрю Шерман.

Энди был самым умным из всех, кого она знала. А еще ему было не скучно листать с ней книги по биологии и слушать о земноводных.

— Вот увидишь, — Мэри показывала пальцем на иллюстрацию с жабами, — когда Убежище откроется, папа разрешит мне завести их.

Энди улыбался и показывал динозавра из другого учебника:

— Жаль, что они вымерли. С таким питомцем Майк бы точно отстал.

Майкл Уильямс считал себя невозможно крутым и, будучи месяцев на шесть старше, взрослым. Майк был рыжим задирой, а еще тупицей. Пару раз он пытался заговорить с Мэри, но ей было скучно с воображалой вроде него. Тем более, у Мэри уже был друг — Энди. И теперь этому другу вечно доставалось от Майка. Это заставляло кровь Мэри закипать. Стоило ей увидеть, как Майк насмехался или лез к Энди, она кидалась на его обидчиков. Получали выговор, как правило, все. Но больше всего Мэри ненавидела нравоучения мисс Пинкетт, которым подвергалась регулярно. Она хотела быть просто Мэри, но никак не «мисс Росс» или «юной леди». Ей не нравились платья и манерность. Но еще больше не нравилось, что мисс Пинкетт пыталась убедить в неправильности ее поведения. Мэри готова была напялить дурацкое платье, но поверить в то, что дать сдачи за друга неправильно — никогда!

Тем более, не считая отца, у Мэри никого не было кроме Энди. Он всегда поддерживал ее затеи и никогда не сдавал, если Мэри влезала в очередную потасовку. Майк, на удивление, тоже молчал: говорил, что упал, а если и сознавался, что подрался, то о деталях умалчивал. Должно быть, не хотел признавать, что получил от девчонки, как тогда думали они с Энди.

Несколько позже несомненным авторитетом стал Эрик, старший брат Энди. Он казался достаточно взрослым, чтобы иметь достаточно веса в детских глазах, и при этом быть не унылым занудой. Эрик рассказывал много такого, о чем не говорили учителя на занятиях. Но его истории увлекали куда больше. Чего стоили одни только страшилки! Эрик рассказывал, что в те годы, что он провел на поверхности, дети могли собираться у костра за подобными историями. Обычно это случалось в скаутских лагерях, которые, судя по всему, когда-то очень ему нравились. Энди обычно фыркал, называл все эти байки ненаучными глупостями, но проводить время в компании старшего брата от этого любил не меньше — ему особенно нравилось, когда тот играл на гитаре. Мэри всегда казалось это удивительным, ведь даже ребенком Энди отличался редким для своих лет прагматизмом. Уже тогда он не очень жаловал вымышленные истории (однако перечитав при этом почти все, что можно было найти в Убежище) и относился к искусству как таковому с долей пренебрежения. Факты и точные науки, по мнению Энди, были куда ценней и полезней. Мэри не спорила — она находила и то, и другое весьма занимательным и по-своему полезным. Тем более, даже не разделяя взглядов, друг всегда уважительно относился к ее мнению. Впрочем, это не мешало в раннем детстве им играть, представляя новые миры вокруг: будь то игра в космических пиратов или удивительное приключения мистера Крышки и Бутылки в Убежище 76.

Лиам Росс был рад, что у дочери были друзья, рад, что в изоляции от внешнего мира, где, как ни крути, круг людей весьма ограничен, ее детство хоть в чем-то было нормальным. Все же в Убежище ни школу, ни соседей не сменить, если не удастся поладить — в другое Убежище не перебраться. И в минуты грусти Лиам нередко говорил о том, чего война лишила детей — настоящей живой природы. Как думала Мэри позже, именно мысль о лишениях и, вероятно, отсутствие жены, заставляли отца смотреть на ее поведение сквозь пальцы. Лиам живо интересовался увлечениями дочери и старался во всем поддерживать. Заметив задатки в конструировании различных механизмов, объяснял, как можно это сделать, учил чертить. Именно он помог Мэри с тем, что Энди назвал «резинкострелом» и с восторгом поминал до сих пор. Для самой же Мэри куда ценней была нарисованная папой жаба. Самый простой рисунок карандашом на теперь уже пожелтевшем листе бумаги, но такой значимый. Мэри досталось не так много — отец был весьма аскетичен. Когда Лиам заболел, она сразу заметил неладное. Он словно старел на месяц за день, похудел, быстрей уставал и все чаще замирал, погрузившись в свои мысли. Или же, напротив, рассказывал, рассказывал, рассказывал... Вспоминал истории из своего детства и юности, старых друзей, знакомство с ее, Мэри, мамой. Иногда папа брал ее за руку, сжимал ладонь в своих руках и слегка поглаживал большим пальцем. Он молча улыбался, но в глазах Мэри видела влагу.

А потом его просто не стало.

Смотрительница позволила ей попрощаться прежде, чем тело унесут роботы — умерших в Убежище кремировали. Она смотрела на Мэри с сочувствием, но, на счастье, не говорила лишнего. Добавила лишь, что позже отправит ее к психологу, а пока попросит Шерманов присмотреть за ней, раз уж Мэри хорошо ладила с их младшим сыном.

Мэри не сразу осознала случившееся. Перед ней лежало тело. Отец словно устал и прилег отдохнуть, как это было много раз до этого, но это уже был не ее папа. Мэри не могла объяснить этого чувства. Дело было не в остывших руках — в последнее время пальцы у отца и так были холодными. Осознание начало приходить после того, как Мэри получила от Смотрительницы пип-бой Лиама и начала слушать оставленные ей голодиски. Но, едва услышав «Я люблю тебя, звездочка», Мэри не смогла слушать дальше.

Расхаживая из угла в угол своей комнаты, она чувствовала себя в западне, где стены зажимали в тиски, выжимая дыхание из легких. Накатывала паника.

Взгляд упал на стену, где висел тот самый рисунок — это добило.

Опомнилась Мэри, сидя на полу в коридоре. Рядом был Эрик. Он молчал, осторожно поглаживая ее по спине, а потом проводил до комнаты. Мэри была благодарна, что Эрик не стал говорить никаких жизнеутверждающих шаблонных фраз, просто был рядом.

Когда о случившемся узнал Энди, он тоже не стал ничего говорить. Они сидели бок о бок и молчали. Его и без того всегда казавшееся грустным лицо, выглядело совсем скорбным. Хмурясь, он смотрел прямо перед собой. Энди никогда не сталкивался со смертью. Вне Убежища у него даже хомячков не было, после смерти которых родители бы поговорили с ним на подобные темы. Энди был растерян. Наконец, с самым серьезным видом он протянул ей руку с вытянутым мизинцем.

— Что ты делаешь? — опешила Мэри.

— Клянусь.

Мэри хлопала глазами все еще не понимая, к чему тот клонил.

— Я, Эндрю Шерман, на правах твоего лучшего друга, обещаю, что всегда буду рядом.

И он правда был.

Рисунок Мэри не сняла, но голозапись дослушать не могла долгое время. Каждая попытка завершалась удушающими рыданиями. Она разобрала немногочисленные вещи отца, найдя выцветший от времени конверт. Там было лишь фото: красивая девушка — должно быть, ее мама — и отец. В этом улыбчивом молодом человеке было совсем сложно узнать уставшего Лиама Росса. С цветочными венками на голове, они обнявшись стояли на фоне поля, казавшегося бескрайним. В том же конверте нашлась почтовая открытка с теми же красивыми цветами (папа тогда был в командировке, и мама сообщала о своей беременности) и срочная телеграмма, в которой родители Лиама сообщали, что он теперь и сам стал отцом. Ее сердце екнуло от мысли, что папа хранил это короткое сообщение на невзрачном почтовом бланке столько лет.

До голодисков Мэри добралась многим позже. Было странно слушать до боли знакомый голос, так, словно человек рядом, понимая при этом, что его давно нет. Он спрашивал, как у Мэри дела, подбадривал, говорил, что верит в нее. Папа спрашивал, не понаставила ли она новых синяков. Мэри улыбалась, обещая, что больше не будет драться с Майком. Она слушала записи каждый вечер, рассказывая голосу, как у нее дела. Мэри и правда больше не дралась. На втором голодиске отец извинялся, говорил, как ему жаль, что он не смог сдержать своего слова, и много рассказывал о ее маме. Из этих рассказов Мэри поняла, как сильно Лиам любил свою жену и как сильно ему ее не хватало, хоть он и старался не подавать вида. Чего Мэри понять не могла, так это того, почему папа соврал. Отчего не сказал, что в тот воскресный солнечный день ему звонили из больницы — мама погибла в аварии. Она задала себе этот вопрос тысячу раз, но так и не нашла ответа. Не было его ни у Энди, ни даже у Эрика. Но с того момента злость на мать, которая ушла и не вернулась, отступила. Мэри не была виновата — мама не хотела ее бросать. И не бросила бы, сложись обстоятельства иначе.

* * *

К шестнадцати годам Мэри начала подрабатывать в кафетерии. Подражая довоенной Америке, учащимся разрешили работать параллельно с учебой. Энди, что неудивительно, отправился к родителям в лабораторию, где он и без того бывал довольно часто. Мэри же надоело, что все видят в ней только талант инженера. Ей легко давались чертежи и разные конструкции, но она не хотела заниматься этим. Энди — единственное, что заставляло ее возвращаться к этому занятию с былым интересом. В остальном же Мэри не нравилось, что все вокруг знали, как будет лучше для нее, чем ей заняться и как себя вести.

В кафетерии Мэри получила форменное розовое платье с белоснежным фартуком и приступила к своим нехитрым обязанностям. Но лучше всего было то, что здесь она познакомилась с Лизой. Девушка была частой гостьей этого места. Каждое утро она мило улыбалась, приходя за чашечкой кофе. Непременно с молоком и тремя ложками сахара. Всегда вежливая и доброжелательная, Лиза казалась воздушной — до того легкой была ее походка. У нее был безупречный макияж и идеальная прическа, совсем как у тех девушек из журналов, которые позже Лиза показывала Мэри.

Лизе ничего не стоило завязать разговор, столкнувшись с Мэри в одном из коридоров Убежища. Ей до того легко это давалось, что Мэри и сама не заметила, как разговорилась. Лиза любила старые романы, а еще модные журналы — она даже помогала с пошивом своей матери, работавшей в ателье. Вместе с Мэри они много смеялись, рассматривали фотографии моделей в журналах. Лиза пересказывала ей очередной роман так, словно лично прожила прочитанное. Особенно ей нравились любовные истории. Будучи примерно одинаковой комплекции, Лиза одевала подругу в свои наряды, и Мэри впервые не чувствовала себя в платьях неловко и некрасиво. Она кружилась перед зеркалом и жалела, что папа этого не видит. Повторяя свой макияж на Мэри, Лиза недовольно надувала губки, заявляя, что на ней выглядит слишком вульгарно. Пробовала другие варианты из журналов — вновь не то и лучше совсем без макияжа. Косметика с трудом отмывалась, оставляя разводы на лице, а они снова и снова смеялись, как сумасшедшие.

Даже уволившись, Мэри часто бывала в кафетерии. Лиза не изменяла своим привычкам — чашечка кофе с сахаром и молоком каждое утро. В тот день здесь было непривычно людно, и Лиза, очаровательно улыбаясь, разрешила сесть подошедшему парню рядом с ними — у нее было много знакомых, и Мэри не напряглась бы, будь этим парнем не Майк Уильямс. Все такой же огненно-рыжий, он сильно вырос и благодаря регулярным тренировкам был в прекрасной форме, но Мэри не могла думать о нем не как о «тупице Майке». Она старательно смотрела прямо перед собой и молчала. Майк кивнул Лизе и, отодвинув стул, сел рядом. Он тоже молчал. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Лиза указала на пухлую тетрадь, которую Майк положил на стол перед собой:

— Что это?

— Да так, — буркнул он себе под нос.

— А все же? — Лиза очаровательно улыбнулась.

— Рисунки, — коротко ответил Майк.

— Ты рисуешь? — удивление сменилось неподдельным интересом. — Как здорово, Майки! Можно посмотреть?

Некоторое время он колебался, но все же сдался, пододвинув тетрадь Лизе — та смотрела таким щенячьим взглядом, что отказать было просто невозможно. Она перелистывала страницы, комментируя то, что видела. А Мэри, которой было ужасно любопытно, изо всех сил старалась не смотреть, пока Лиза не подсунула очередной разворот буквально ей под нос.

— Ты только посмотри! — с восторгом прощебетала она.

Мэри сглотнула. В нарисованной — вроде бы тушью — девушке она легко узнала себя. Было странно и ужасно неловко. Она мельком глянула на Майка, покрасневшего до кончиков ушей:

— Ты мне польстил, — наконец выдавила она. — Я не такая красивая.

— Очень даже такая, — уверенно заявила Лиза. Она перевела взгляд на Майка и, накрутив прядь волос на палец, кокетливо спросила: — А меня можешь нарисовать?

Он опешил, но, наконец, промычав что-то нечленораздельное, утвердительно кивнул.

— Вот и славно, — она обезоруживающе улыбнулась.

И Майк в самом деле нарисовал Лизу. Через неделю столкнувшись с Мэри в одном из коридоров, где, должно быть, специально поджидал, он протянул ей папку.

— Спасибо, — коротко ответила Мэри и, решив, что этого недостаточно, тут же добавила, — не знала, что ты рисуешь.

— Мне нравится, но все хотят видеть меня спортсменом, — с грустью, как ей показалось, отозвался Майк.

— Понимаю... — Мэри кивнула. — Ну, я пойду, — она приподняла папку вверх, — еще раз спасибо.

Было ужасно неловко. И странно. Мэри совершенно не представляла, как говорить с Майком. Нормально говорить. Без угроз побить или еще что-то сломать за Энди.

Уже вечером Лиза кружилась по комнате Мэри, любуясь полученным портретом, и подол яркого платья волнами развевался следом за ее движениями. Мэри, скрестив ноги под собой, сидела на кровати и рассматривала собственный портрет:

— И зачем он снова меня нарисовал?

— Это же очевидно, — спокойно отозвалась Лиза, грациозно присев рядом.

— Да ну, нет, — с недоверием ответила Мэри и, оторвав взгляд от бумаги, посмотрела на подругу. — Он постоянно задирал Энди, и мы все детство дрались. Черт возьми, я ему руку сломала!

— И ты правда не понимаешь, почему он себя так вел? — с легким нажимом спросила Лиза.

Мэри отрицательно мотнула головой.

— Мэри, Мэри, — она улыбнулась, так что на щеках появились очаровательные ямочки. — Это же так очевидно! Он же завидовал твоему другу, потому что хотел быть на его месте.

Мэри пожала плечами и отложила рисунок на прикроватную тумбочку, придавив сверху фигуркой с мистером Крышкой — Бутылку она когда-то подарила Энди на день рождения. Позже она спрячет его с памятными вещами отца и несколькими новыми открытками с цветами — жаль, в теплицах Убежища не выращивали такую красоту.

Внимательно посмотрев на Лизу, она решила сменить тему:

— Продолжаешь флиртовать с тем официантом?

— А что? — она картинно надула губки. — Тебе тоже следовало бы немного развлечься. Это же ни к чему не обязывает. Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы было как в книжках? — Лиза подалась вперед. — Поклонники, балы, все эти переживания... Знаешь, — она звонко рассмеялась, — тебе бы пошло бальное платье. Жаль, что в Убежище ничего подобного не устраивают.

С тех пор Лиза все чаще приносила любимые романы, зачитывая особенно волновавшие ее фрагменты.

— Вот, только послушай, — она демонстративно кашлянула, прочистив горло, и приосанилась, начав с чувством читать. — «Иногда у меня бывает странное чувство по отношению к вам. Особенно когда вы вот так рядом со мной, как сейчас. Мне кажется, что от моего сердца тянется крепкая нить к такой же точке в вашем маленьком существе. Но когда вы уходите, я боюсь, что эта нить порвется и мое сердце будет кровоточить». ⁽¹⁾ Ну разве не красиво?

Мэри хмыкнула, она уже не раз говорила, что находила подобные цитаты излишне высокопарными, но ей нравилось, с каким энтузиазмом Лиза читала вслух.

— Или вот, — она отложила книжку и взяла другую, открыв на заложенной странице, — моя любимая сцена! «Гость сразу же осведомился о ее недомогании и объяснил свой визит желанием удостовериться, что ее самочувствие улучшилось. Она ответила с холодной учтивостью. Он немного посидел, затем встал и начал расхаживать по комнате. Элизабет была озадачена, но ничего не говорила. После нескольких минут молчания он стремительно подошел к ней и сказал: "Вся моя борьба была тщетной! Ничего не выходит. Я не в силах справиться со своим чувством. Знайте же, что я вами бесконечно очарован и что я вас люблю!" Невозможно описать, как его слова ошеломили Элизабет. Растерянная и покрасневшая, она смотрела на него и молчала. И, обнадеженный ее молчанием, Дарси поторопился рассказать ей обо всем, что пережил за последнее время и что так волновало его в эту минуту. Он говорил с необыкновенным жаром. Но в его словах был слышен не только голос сердца: страстная любовь звучала в них не сильнее, чем уязвленная гордость. Его взволнованные рассуждения о существовавшем между ними неравенстве, об ущербе, который он наносил своему имени, и о семейных предрассудках, до сих пор мешавших ему открыть свои чувства, убедительно подтверждали силу его страсти, но едва ли способствовали успеху его признания. Несмотря на глубокую неприязнь к мистеру Дарси, Элизабет не могла не понимать, насколько лестна для нее любовь подобного человека». ⁽²⁾

— Ох, Лиззи, — только и смогла выдавить Мэри, закатив глаза, и они вместе рассмеялись.

Со временем Лиза начала приносить все более откровенные книги, которые она позаимствовала у своей матери. Сюжеты, как правило, были незамысловаты, даже предсказуемы, если прочесть хоть один такой романчик, но пикантные подробности заставляли девушек краснеть, дружно хихикая.

— Ты уверена, что все это правда? — однажды спросила Мэри. — Что все это именно так происходит?

— Не знаю, — честно ответила Лиза, пожав плечами.

Мэри задумалась. Чем больше они с подругой читали, тем больше она обращала внимание на странные, несвойственные ей мысли, преследовавшие перед тем, как заснуть, просачивающиеся во сны, рождающие незнакомое до этого желание, истому, растекающуюся по телу.

— Тогда стоит проверить, — со всей серьезностью сообщила Мэри.

— Да ты что, серьезно?! — изумленно воскликнула Лиза, а на ее щеках вспыхнул румянец. — Вряд ли твой друг, — наконец взяв себя в руки, она продолжила, — так просто оторвется от своих книжек и пробирок в лаборатории.

— Энди? — настал черед Мэри удивляться. — Ну, нет. Не пойми ошибочно. Он — самое дорогое, что у меня есть. Брат, которого у меня никогда не было. Не хотелось бы портить наши отношения чем-то... подобным.

— И это ты говоришь, что мои книжки высокопарные?! — Лиза заливисто рассмеялась.

После разговора с подругой идея прочувствовать все на личном опыте основательно засела в голове Мэри. Если в науке были аксиомы, не требующие проверки, то во многих других вещах она предпочитала полагаться на знания, полученные опытным путем. Мэри Росс не верила в любовь, считая ее редкостью, с которой сталкивались единицы. Опасная, болезненная редкость. Разве родители не любили друг друга? Смерть мамы разбила Лиама, и он так и не оправился. Но несмотря на скептическое отношение к любви, обращаться к первому попавшемуся человеку было бы опрометчиво — стоило найти кого-то, кому можно было доверять. В идеале привлекательной наружности. И Мэри наверняка знала подходящего кандидата. Эрик, плюсом к прочему, был еще и старше — ровесники казались ей совершенно незрелыми.

И Мэри ни разу не пожалела о своем выборе. Эрик оказался на редкость внимательным и заботливым. Ей нравилось быть рядом с ним: касаться кожи, зарываться пальцами в волосы. Нравилось наблюдать за ним и за своей реакцией — открывать что-то новое, заново узнавать собственное тело. Реальность была куда более волнующей, чем фривольные романчики Лизы, где было много громких слов, все слишком красиво и театрально: томные дамы с их неукротимыми кавалерами вряд ли бы запутались в собственном комбинезоне или неловко потянули конечность. И уж точно им не приходилось сражаться за первенство в очереди в душ. Реальность не идеальна, и в этом ее главная прелесть.

* * *

Даже в день, когда двери Убежища 76 открылись, здесь царила суета. Многие поспешили к выходу, в первые же минуты. Несмотря на общее возбуждение, Лиза предпочла не изменять своим привычкам, решив начать утро с кофе. Она договорилась встретиться с Мэри в кафетерии, где ожидала за любимым столиком, степенно наслаждаясь любимым напитком. Лиза помахала рукой, стоило ей заметить подругу в дверях. Явно обеспокоенная Мэри села рядом.

— Так волнуешься перед выходом? — Лиза придвинула к ней заранее заказанный кофе.

Мэри отрицательно мотнула головой и взяла предложенную чашку:

— Спасибо, — наконец она спросила о том, что ее волновало. — Ты не видела Эрика?

— После вечеринки? Нет.

— Мы с Энди нигде не можем найти его.

— Может, он уже ушел?

— Он бы не ушел без брата, — Мэри нервно постучала ногтями по кружке, в которую вцепилась обеими руками.

— От того, что ты сидишь и накручиваешь себя, он не найдется. Расслабься, время еще есть.

Мэри и сама это знала, но мягкий голос Лизы действовал ободряюще.

— Что это? — решив немного отвлечься от своих мыслей, она наконец заметила лист бумаги, лежавший перед подругой.

— Письмо, — щеки Лизы заалели. — Только взгляни!

Мэри глазами пробежалась по написанному, в то время как адресатка, должно быть, не один раз прочитавшая послание, цитировала его вслух:

— «Знаешь ли ты, как замирает мое сердце всякий раз, когда я тебя вижу? Я слышу во снах твой нежный голос, слышу, как ты говоришь…" — Лиза улыбнулась. — Ну разве не романтично?» ⁽³⁾

— Слишком выделывается, — Мэри фыркнула, отложив письмо. — Тебе же даже не нравится этот официант... как уж его там? — к тому моменту, как он появился, Мэри давно уже перестала работать в кафетерии.

— Поэтому я сделаю вид, что ничего не видела, и оставлю его здесь, — она кокетливо пожала плечиками. — Не буду же я в самом деле отвечать на первое же признание, верно?

— Ты уже собралась?

— Конечно, еще и уговорила Майка помочь мне донести рюкзак.

Мэри рассмеялась, совершенно не удивившись.

— Тогда, — она залпом допила свой кофе, — встретимся на поверхности. Думаю, можно воспользоваться радио, встроенным в пип-бои, чтобы найти друг друга, — встав с места, она обняла Лизу за плечи. — А мне нужно искать с Энди Эрика.

* * *

Судя по тому, как Энди молчал, поджав губы, он ужасно злился. Вместе они нашли и дотащили до комнаты Эрика, умудрившегося уснуть в коридоре. И пока Энди буравил брата гневным взглядом, словно тот мог очнуться от этого, Мэри собирала вещи. К счастью, Эрик был не из тех, кто захламлял пространство, а она неплохо ориентировалась в комнате, представляя, где что найти.

Долгожданная свобода встретила их дуновением ветерка. Мэри не знала, сколько они стояли вот так — просто созерцая открывшуюся картину. Она запрокинула голову: встретившее их небо было вовсе не голубым. Скорее серым, с едва уловимым намеком на пыльный-розовый, пламя которого разгоралось у них на глазах. Глядя на это, улыбался даже Энди — казалось, с наступлением нового дня он отпустил злость на оплошность брата. Мэри смахнула тыльной стороной ладони подступившую к глазам влагу. Она была счастлива, стоя под бесконечным небом вместо тонны камня, но где-то внутри шевелилась свернувшаяся клубком горечь — Мэри было жаль, что в такой день папа не стоял рядом.

1) Шарлотта Бронте «Джейн Эйр»

Вернуться к тексту

2) Джейн Остен «Гордость и предубеждение»

Вернуться к тексту

3) записка, адресованная Лизе, которую можно найти в игре на одном из столов

Вернуться к тексту