Бражелон. Новая жизнь (джен)

Август подходил к концу, но приближение осени совсем не чувствовалось — в этом году она явно задерживалась где-то в пути. Последний месяц лета баловал погожими днями, одаривая солнечным теплом. Радовали глаз пестрые краски осенних цветов, рябины, горевшие огненными кистями, соперничали в яркости с алыми гроздьями калин, луга и сжатые поля, поблескивающие тусклым золотом стерни, источали горький и терпкий запах, а на берегах Луары сиренево-розовые островки дербенника манили пчел медоносным нектаром.

Вся эта красота резко контрастировала с тем, что находилось за оградой замка Бражелон. Парковые аллеи поместья имели диковатый вид, более-менее следили только за основными дорожками — их окашивали и вырезали разросшийся по бокам кустарник. Места, отведенные под цветники, уже много лет прозябали в забвении. Новые цветы перестали высаживать еще при покойном хозяине, когда тот серьезно занемог и почти перестал выходить на улицу, а заброшенные старые многолетники выродились и захирели. Таким образом, парк, не обласканный господским вниманием, местами напоминал непролазную чащу, и графу де Ла Фер будто не было до этого никакого дела. Саду повезло больше, там поддерживался порядок. Старые яблони, немало повидавшие на своем веку, не требовали особого ухода и исправно плодоносили, а нынешний урожай был особенно богат. Ветви гнулись под тяжестью плодов, а в доме витал яблочный аромат — в кухне было не пройти из-за корзин, доверху наполненных спелыми фруктами. Яблоки перебирали и отправляли в погреб или в кладовую, а кухарка Марион громогласно причитала, заявляя всем, кто попадался ей под руку, что она понятия не имеет, куда девать эту прорву яблок и что делать, чтобы не пропало такое добро.

На этот раз выслушивать всё это пришлось Жакетте, у которой выдалась свободная минутка, и она заглянула на кухню поболтать с Марион. В это самое время кухарка изливала свой гнев на ни в чем не повинного деревенского паренька, притащившего очередную порцию яблок. За глаза несколько нелестных слов досталось и Гримо, который, по ее мнению, был не в состоянии решить такой простой вопрос, но что конкретно должен был сделать управляющий, она не знала. Всё больше распаляясь, Марион дошла и до господина графа, который не выказывал по этому поводу никакого беспокойства, но прямо высказывать свое недовольство она не решилась, а потому, обращаясь к Жакетте, проворчала:

— Пропадут, как есть, пропадут! Куда деваться-то с ними? Варенья бы побольше наварить, так не ест его сиятельство сладкого! Вон при господине де Бражелоне что ни неделя, так пироги пекла. Скорее бы уж господин Рауль подрос, уж я бы для него расстаралась.

— Это только если господин граф позволит, сама знаешь, — ответила Жакетта. — Он после возвращения всеми мелочами интересуется, что да как с ребенком. Теперь уж и я полный отчет держу, не только Гримо. Каждый день утром и вечером заходит, на руки берет и днем, бывает, заглянет.

— Верно, как приехал — переменился. Уж не знаю, что там у него. Господ не разберешь. Чего не хватает? То, бывало, ходил, что туча грозовая — подойти страшно, то безразличный ко всему, а то как засядет у себя — только бутылки подноси. Вот, опять

же! — Марион снова вспомнила про яблоки. — Славный сидр бы получился, но не господский это напиток. Для них — благородное вино. А граф-то наш и не пьет сейчас совсем.

— Что правда, то правда, как вернулся, ни разу не то что пьяным, а и захмелевшим его не видела.

— То-то и оно. Из-за Рауля это, точно тебе говорю. Негоже сыну с малых лет отца в таком состоянии видеть.

— Отца… — вздохнула Жакетта. — Граф сына сыном ни разу и не назвал. Да и вряд ли назовет. Ясное дело — незаконный.

— Что с того? Нам-то какая печаль? Нам одно знать положено: вот его сиятельство господин граф, а вот — господин Рауль. Господин. — Марион назидательно подняла вверх палец. — Для нас — господин, и все дела. Хотя, конечно, нехорошо. Как же это своего ребенка своим не признать? У меня бы сердце разорвалось.

Жакетта грустно покачала головой.

— Жалко мне Рауля. Пока маленький, не понимает ничего, а как оно дальше будет?

— А мать-то где? — вдруг встрепенулась Марион. — Может, стряслось с ней что? А может, с господином графом не поладили… Из-за нее он! Ей-Богу, из-за нее такой! И пил тоже…

Кухарка замолкла на полуслове, сама поразившись своей, как ей казалось, верной догадке, и многозначительно посмотрела на Жакетту.

— А ведь и правда, — откликнулась та, — когда Рауля подкинули, сразу было видно, что он не из простых — весь в кружева завернут, и кошель с золотом рядом. Ясно, мать из благородных.

— А я что говорю! Вертихвостка она. Разве добрая-то женщина от своего дитя откажется? А граф — человек порядочный. Ребенка забрал. Ему бы найти себе другую, да и жениться бы, а он, наверное, любил ее без памяти, а она вон какой змеей оказалась.

— По всему видать, однолюб он. Сколько уж я здесь, никогда в доме женщин не было, и граф никуда не ездит.

— И раньше так было. Он как приехал сюда, так и сидел почти безвылазно, пил, с соседями не знался, разве что маркиз де Лавальер иногда бывал, но его сиятельство его не жаловал. А сейчас вот ожил, а то аж смотреть больно было, загубил бы себя. Бог даст, может и наладится всё, да и мы повеселее заживем. А тебе так и вовсе беспокоиться не о чем будет. Твой Ив наверняка при господине Рауле останется, вас граф не обидит.

— Кто знает, как сложится? Как его сиятельство решит, так и будет. Я бы с радостью здесь осталась, люди все хорошие, а идти нам все равно некуда.

Во всей этой болтовне двух женщин была изрядная доля правды, кроме домыслов о личности матери Рауля, и они сильно рисковали навлечь на себя хозяйский гнев, если бы граф слышал, о чем они говорили. Атос, хоть и прекрасно понимал, что подобные разговоры являются неотъемлемой частью жизни любой прислуги, и редко кто отказывает себе в удовольствии обсудить своего господина, но терпеть не мог, когда кто-то, пусть даже без злого умысла, сует нос в его личную жизнь. Единственный, на кого он мог всецело положиться, был Гримо, который за всё время своей службы это хорошо усвоил и почитал своим долгом всячески ограждать графа от всего, что может вызвать у того недовольство или раздражение. Однако и старый слуга мог попасть под горячую руку бывшего мушкетера. Сделав его управляющим, Атос стал требовать с него больше и спрашивать строже, и Гримо следовало следить, чтобы определенные рамки не нарушались, и слуги не болтали лишнего. Но на этот раз всё обошлось, в замке царили мир и спокойствие, а у самого графа были другие желания и заботы.

Перемены, о которых говорили кормилица с кухаркой, выражались не только в изменении отношения к Раулю и отсутствии интереса к вину. Сразу после приезда граф занялся делами. Наверное, никто бы не смог с точностью указать причину произошедшего, а она была проста. Ещё до отъезда в Шотландию Атос чувствовал, что с появлением сына он просто не имеет права на ту жизнь, которой жил до сей поры. А после памятного ночного разговора с Филиппом, когда тот назвал вещи своими именами, понимание, которое не раз мелькало где-то на задворках сознания, что он вообще не вправе распоряжаться своей судьбой избранным им образом, окончательно созрело и окрепло. По меньшей мере, сделанный им много лет назад выбор можно было назвать глупым и безрассудным. Но если копнуть глубже, что представлял собой этот выбор? Может быть, он добавил чести и достоинства его роду? Нет. Может быть, кому-то от этого стало легче? Ему? Уж точно нет. Тысячу раз нет. А может быть, от этого стало лучше Раулю? Парадокс — вроде бы Рауль был вовсе ни при чем, но как бы ни было странно, к ребенку это всё имело самое непосредственное отношение. Его сын и наследник должен был родиться в законном браке. Так должно было быть в роду графов де Ла Фер. Но в его жизни не случилось ничего из того, что было предназначено для него как для наследника древнего имени. Если бы тогда он не тянул время, не тянул с помолвкой с мадемуазель де Вилларе и женился бы на ней, исполнив долг перед семьей, всё было бы иначе. Не было бы никакого скандала, когда пришлось практически разорвать все обязательства, данные будущей невесте, и не случилось бы того ужаса, который потом поглотил его. Но в то время он был так молод, его сердце было так полно, так свободно. И он совсем не думал о женитьбе, не желая расставаться с этим ощущением свободного полета, поэтому и откладывал момент до поры. А когда появилась Анна, момент настал. Для него перестал существовать весь мир, кроме нее. Ему казалось, что только теперь его жизнь наполнилась смыслом и каким-то невероятным трепетным теплом. Анна освещала его путь. А потом свет погас, и он пятнадцать лет бродил во мраке. И только сейчас тьма начала рассеиваться. Но если тогда ярким пламенем пылал факел, то сейчас еле теплился огонек свечи, и он должен приложить все возможные усилия, чтобы сберечь его и разжечь настоящий костер. Для женщины в его жизни больше не было места, с этим было покончено раз и навсегда. А вот для сына он сделает всё, что в его силах. Рауль не должен и не будет расплачиваться за грехи своего отца.

Итак, Раулю необходимо было обеспечить будущее и положение в обществе, а из этого вытекало два вопроса, которые нужно было решить: финансовое состояние и статус сына. С первым всё было понятно, нужно было лишь взяться за дело и приложить определенные усилия, что же до второго, то тут дело обстояло гораздо сложнее, следовало всё тщательно обдумать и взвесить, а потому, расставив приоритеты, Атос решил начать с материального.

На нынешний день бывший мушкетер, не понаслышке знающий, что значит быть стесненным в средствах, был владельцем сразу трех имений: Бражелон, родовой Ла Фер и Сабатер в Руссильоне. Состояние дел в Бражелоне, само собой, было ясно как Божий день, а вот о том, что происходит в Ла Фере, граф имел довольно смутное представление. Конечно, на протяжении всех этих лет он периодически получал письма от поверенного, но они были лаконичны — так захотел он сам, никаких подробностей, только самое основное. Будь на то воля г-на Марто, он бы расписал всё в красках, но он не мог нарушить волю графа, и Атос жил относительно спокойно, сознательно отгородившись от новостей, подспудно понимая, что рано или поздно ему предстоит увидеть, если он все-таки появится в Ла Фере. Однако после отставки он откладывал и откладывал поездку в Берри, не находя в себе ни сил, ни смелости переступить порог родного дома. И вот теперь, кажется, время пришло. Домен не мог и дальше оставаться практически брошенным на произвол судьбы. Ехать было необходимо, но Атос всё же сделал самому себе уступку — до весны.

С крохотным Сабатером, доставшимся ему от бабки, произошла необычная история. Когда он уезжал в Париж, сжигая за собой все мосты и думая, что уже никогда и никуда не вернется, и не веря, что вообще останется жив, он отписал Сабатер Бражелону. И, надо сказать, сделал это не только из чувства благодарности дяде за понимание и поддержку. Он прекрасно осознавал, что после его исчезновения начнется война за имущество, и родственнички, не имея никаких прав на Ла Фер, в бессилии станут грызться за всё, что только смогут урвать, поэтому не мог позволить состояться этому безобразному спектаклю. Тогда он и принял решение: владельцем Сабатера становился граф де Бражелон, а дом в Париже был выставлен на продажу, средства от которой весьма ему пригодились в бытность мушкетером, но очень быстро закончились благодаря неуемному пристрастию к вину их хозяина. Он знал, что ему этого не простят, и оказался прав. Надежно скрыться от родни не удалось, и через некоторое время после приезда в Париж ему здорово потрепали нервы. За сохранение в тайне его позорной выходки семья требовала приличную долю. Особенно усердствовала старая графиня де Вьержи. Будучи сестрой его отца, она всегда считала себя вправе указывать племяннику, как ему следует жить, и на этот раз намекала, что ей якобы известно гораздо больше, чем всем остальным. Это всё была пустая болтовня: никто, кроме одного человека ничего не мог знать. Но откупиться все-таки пришлось, и часть пахотных, луговых и лесных угодий, а также несколько ферм отошли родне. От него отстали, но всё было далеко не так просто, и ему еще предстояло в этом убедиться.

Поместье в Руссильоне вернулось к нему неожиданно — тем же самым путем что и Бражелон. Дядя сделал его своим наследником и владельцем всего своего имущества, в том числе и Сабатера, который он сохранил, не продав, даже нуждаясь в дополнительных средствах. Бражелон всегда думал и заботился о нем, чего Атос не мог сказать о себе. За десять лет он виделся с дядей лишь несколько раз, когда тот приезжал в Париж по делам, редко вспоминал о нем и не успел проститься с ним и сказать ему слова благодарности. Вновь вступив во владение Сабатером, он был там только один раз в 1631 году. Дела там шли из рук вон плохо, если не считать небольшого виноградника, за которым тщательно ухаживали. Он давал приличный урожай, и спрос на ягоду у местных виноделов всегда был хорош. Конечно, при желании можно было сразу навести там должный порядок и увеличить доход, но тогда у графа оно напрочь отсутствовало, и теперь он досадовал сам на себя за это. Обстоятельства изменились, и с Сабатером надо было что-то решать: или заниматься им всерьез, или продать, а вырученные деньги вложить в Ла Фер. То, что для родового поместья потребуются средства, и немалые, можно было не сомневаться. Таким образом, в планах на будущее значилась поездка в Руссильон, в которую предстояло отправиться после Берри.

Как следует всё обдумав, Атос приступил к делам в Бражелоне, где всё давно хоть и было налажено, но устроено весьма скромно — как раз под его потребности, доход был невелик. Теперь же предстояло взяться за поместье всерьез, чтобы оно приносило большую прибыль и имело вид, приличествующий положению хозяина. Первым делом граф в сопровождении Гримо самолично объехал владения, заглянув даже в самые дальние уголки. Как и ожидалось, несмотря на небольшую площадь имения, нашлись незанятые угодья, пригодные для сдачи в аренду. Поиском заинтересованных лиц предстояло заняться Гримо, и управляющий мысленно приготовился к исполнению внушительного списка поручений. Далее последовали встречи с арендаторами, с которыми уже были заключены договоры, и фермерами. Каждому Атос уделил внимание, и, как результат, несколько договоров аренды были продлены до девяти лет, что составляло три срока трехпольного севооборота и давало ежегодный прирост урожая. Фермеры также не были обижены: для некоторых из них граф временно уменьшил объем шампара (1), чтобы они смогли поправить и укрепить свои хозяйства. Затем настала очередь непосредственно самой территории замка и дома, которые также подверглись критическому осмотру. Парк давно требовал наведения порядка, и Атос распорядился с наступлением осени начать там работы: вырубить и убрать весь сухостой, а по весне привести в божеский вид все дорожки. Что же касалось бывших цветников, то однозначного решения у него пока не было. Можно было отдать их под огороды, площадь которых он планировал увеличить, но эти места всё же не годились для этого, так как располагались с парадной стороны дома. Откровенно говоря, Атос не был любителем цветов, хотя, надо признать, что цветники в Гилкристе произвели на него впечатление, а потому он оставил этот вопрос до весны — в любом случае садовника в замке не было, и если у него всё же возникнет желание украсить свой дом, то следует начать с поиска человека, сведущего в этом деле. Огороды он приказал расположить в другом месте. Наконец очередь дошла до замка — здесь ничего особенного не требовалось, лишь освежить штукатурку. Это было поручено Гримо.

Хозяйственные заботы шли своим чередом, но главным в жизни графа был Рауль. После возвращения Атос ощущал острую потребность не просто присутствовать в жизни сына, а отдавать ему всю любовь и нежность, которые так долго, затаившись, дремали в его душе и теперь искали выхода, чтобы стать бесценным подарком для малыша. Но если бы всё было так просто! Одно дело наши желания, а другое — реальность. Графу пришлось не то чтобы заново знакомиться с сыном, потому как за время его отсутствия Рауль успел отвыкнуть от отца, которого и без того видел нечасто, а просто-напросто учиться общаться с ребенком. И, надо сказать, что всё получилось даже лучше, чем он предполагал, стоило только сделать усилие и, переступив через себя, откинуть всякие опасения о том, как выглядит со стороны он сам, не слишком ли сентиментально его поведение, и что может подумать и какие выводы может извлечь прислуга. А как только он отпустил себя и позволил себе искренность по отношению к сыну, случилось чудо — Рауль, словно ожидая этого, потянулся к нему и ответил взаимностью так, как только мог ее выразить — он встречал отца радостной улыбкой и переставал плакать, когда оказывался у него на руках.

Граф с удивлением отмечал перемены, которые происходили с ним. День ото дня его всё больше и больше тянуло к сыну, хотелось прижать его к себе, провести рукой по темным кудряшкам, поцеловать чистый детский лоб, и он не противился этому желанию, приходя в детскую при любой возможности. Однако нельзя сказать, что всё было гладко и радужно. Как раз шел период, когда у Рауля резались зубки. Графу повезло — частично ему удалось избежать этой «радости», так как всё началось во время его поездки в Шотландию, но теперь он все-таки проходил испытание плачем и воплями сына. Бесстрастно реагировать на это получалось плохо, но Атос терпел, хотя и испытывая временами острое желание сбежать из дома.

Как бы то ни было, а счастливых моментов в их с сыном жизни было больше. День, когда Рауль сделал первый шаг, стал для графа целым событием. Он даже не представлял себе, что может испытать сразу столько таких разных чувств одновременно: радость смешалась с волнением и страхом, а потом добавилась гордость. Забавно было также наблюдать, как Рауль учиться справляться с ложкой, слушать его лепет и играть с ним, и он ясно понимал, что этот малыш и есть смысл его жизни.

Однако у Атоса неожиданно появился конкурент — огромный черный кот Тристан, любимец Бражелона. Следует отметить, что отношения с котом не задались с самого начала. Граф никогда не испытывал особой любви к кошкам, но и неприязни тоже, но, как известно, все животные очень чувствительны, и истинное положение вещей им хорошо известно, и коту вполне хватило собственного чутья, чтобы сделать выводы и при всяком случае выказывать свое пренебрежение новому обитателю замка. Именно так и воспринял кот графа. Его бывшего хозяина больше не было, и кот не считал нужным менять свои привычки, всем своим видом демонстрируя независимость. Атоса это совершенно не устраивало, и свобода перемещения кота была ограничена: путь в графскую спальню, кабинет и библиотеку ему был заказан. Несмотря на все усилия, в библиотеку, в которой располагалось его любимое кресло, коту удавалось просачиваться, и когда его там заставали, он, гордо подняв хвост, с достоинством удалялся восвояси, медленно шествуя мимо бывшего мушкетера.

Ни во что не ставя графа, кот вдруг воспылал любовью к его сыну. Конечно, когда Рауль был совсем маленьким, кота не допускали в детскую, но за время двухмесячного отсутствия Атоса Тристан стал там чуть ли не постоянным жильцом. Ему позволили это сделать, видя, что никакого вреда от него нет. Коту почему-то понравилось наблюдать за ребенком, встав на задние лапы, чтобы заглянуть в кроватку. Еще он полюбил спать рядом, свернувшись на пуфике. А вот к Иву, сыну Жакетты, кот интереса не проявлял. К Раулю же он был благосклонен до такой степени, что малышу позволялось даже дернуть его за хвост. Тристан стоически выносил всё, что только желал сделать с ним маленький мальчик, не выражая своего недовольства ни шипением, ни попыткой выпустить когти. Все усилия Атоса удалить кота из детской, когда он приходил к сыну, не были увенчаны успехом. Всякий раз Тристан вставал в позу, принимая боевую стойку, и всякий раз все присутствующие были вынуждены отступить, не желая быть исцарапанными воинственным животным. Но надо признать, кот входил в положение графа, и когда тот находился в детской, уступал отцу место рядом с сыном и уходил в дальний угол комнаты, ревниво наблюдая оттуда за происходящим. Таким образом, можно было сказать, что все мирно проживали под одной крышей и, в общем, были вполне довольны.

* * *

Жизнь в Бражелоне текла спокойно и размеренно, и наступившая осень абсолютно располагала к этому. Принято считать, что это время увядания, усталости и успокоения, и, вероятно, так оно и есть на самом деле. Но еще это и время подведения итогов и время благодарности. И почти все эти чувства испытывал и граф де Ла Фер. Он был благодарен осени, которая подарила ему Рауля, а усталость, хоть и действительно накопилась, но была приятной, смешанной с чувством удовлетворения, потому что события последних месяцев всё же принесли в его душу покой.

Погода также способствовала неспешности. Если начало осени было сухим, то с середины октября зарядили дожди, и даже при желании из Бражелона нельзя было никуда выбраться — дороги размыло так, что проехать было совершенно невозможно, и лишь смельчаки, которых гнали неотложные дела, отваживались пуститься в путь. Атосу никуда не нужно было ехать, и он наслаждался домашним уютом, греясь у камина и перелистывая страницы книги, иногда в компании сына, заснувшего у него на руках, а иногда и в компании кота, снисходившего до его общества, только чтобы также погреться у огня. В один из таких дней пришло письмо от Филиппа, в котором маркиз, вернувшийся во Францию, пенял ему за то, что первым пришлось писать ему, а также подтверждал свое желание навестить друга, однако, пока осуществить это было никак нельзя — в Берри также лило как из ведра, и поездка откладывалась на неопределенное время. Ответным письмом были отправлены извинения за молчание, причиной которого было отсутствие каких-либо значимых событий, и приглашение в гости в любое удобное время.

Не отличающиеся особым разнообразием дни имеют свойство пролетать незаметно, если они не обременены никакими заботами, потому-то едва успели оглянуться, а на дворе уже был декабрь. Осенняя распутица прекратила испытывать жителей Орлеане на прочность, дороги, благодаря ночным заморозкам, быстро подсохли, и провинция немного ожила: соседи вновь стали наносить друг другу визиты, кто-то ехал по делам, кто-то выезжал ради развлечения. Атос, которому тоже наскучило сидеть дома, также воспользовался возможностью и отправился в Блуа. Никаких важных дел и встреч у него не было — просто хотелось размяться и развеяться, а заодно заглянуть в книжные лавки. К тому же все-таки нужно было сделать кое-какие покупки, и поэтому вместе с ним поехал и Гримо. До города добрались быстро, и Атос, отдав необходимые распоряжения своему управляющему, который наперечет знал все лавки, где обычно приобретали всё, что было нужно для его господина, отправился по своему собственному маршруту. Домой Гримо должен был возвращаться один — граф предупредил, что задержится и пообедает в городе.

Предоставленный самому себе, Атос решил пройтись по городу — день был погожий и довольно теплый и так и располагал к прогулке. Тихий и неторопливый Блуа обладал какой-то особой притягательностью, в особенности старая, так называемая высокая часть города, с извилистыми узкими улочками и крутыми подъемами и спусками. Нижняя же часть города была совсем другой: она была лишена всякой хаотичности, ее улицы были красивы, но выстроены с четким соблюдением градостроительных правил, и оттого не обладали какой-либо изюминкой и немного теряли свое очарование. В городе у графа не было знакомых, а потому он мог чувствовать себе совершенно свободно, не опасаясь ненужных компаний или любопытных взглядов. Часа через полтора обманчивое декабрьское тепло начало намекать, что на дворе далеко не лето. Кроме того близилось время обеда, и Атос свернул в сторону, где находились книжные лавки. Пробыв там около получаса и выбрав то, что пришлось по душе, он направился в трактир.

Это было одно из самых приличных заведений Блуа, и граф, бывавший здесь уже несколько раз, рассчитывал на спокойную уютную обстановку и сытный обед. Но его ожиданиям не суждено было сбыться. Не прошло и четверти часа, как его уединение было нарушено: несмотря на то, что стол, за которым он сидел, находился в глубине зала, его узрел маркиз де Лавальер и теперь решительно направлялся к нему. Маркиз, так и не оставивший попыток завязать дружбу с графом, несмотря на прохладные приемы со стороны последнего, использовал каждый удобный случай и в этот раз также не собирался упускать такую возможность. Даже издалека было заметно, что Лавальер был выпивши, и рассчитывать на короткую светскую беседу не приходилось. Приблизившись к столу, маркиз приветствовал Атоса не вполне изящным поклоном, расплылся в улыбке и, не дождавшись приглашения, уселся напротив. Деваться было некуда и оставалось только, придав лицу самое любезное выражение, на которое только он был способен в этот момент, также пожелать маркизу доброго дня, хотя появление соседа отнюдь не сулило ничего доброго. Прекрасно понимая, что его сейчас ожидает, граф запасся терпением и приготовился слушать рассказ Лавальера о его тяжелой жизни и нелегкой судьбе.

Как и ожидалось, маркиз начал с того, что он в очередной раз проиграл в кости, но это было для него обычным делом, и Атос немало удивился бы, если бы дела обстояли иначе. Сегодняшний проигрыш был весьма ощутимым, но Лавальера заботило не это. По его словам вот-вот должна была решиться его судьба: родня так насела на него, что теперь женитьба, которую он откладывал до лучших времен, уже не просто маячила на горизонте, а приобрела вполне реальные очертания. На примете у маркиза было сразу три кандидатуры, и он намеревался детально обсудить их с графом, чтобы тот вынес свой вердикт относительно достоинств и недостатков потенциальных невест. Обед можно было считать безнадежно испорченным, особенно после заявления Лавальера о том, что он завидует ему и восхищается его смелостью жить так, как он сам считает нужным, не оглядываясь ни на чье мнение и не стремясь связывать себя обременительными и бесполезными узами брака. Лавальер и сам был бы рад послать всех куда подальше, но его финансовое состояние дало приличную трещину, а потому без богатого приданого ему было не обойтись. Всё это маркиз вывалил разом, не давая возможности собеседнику вставить хоть слово, и перешел к главному.

Судя по описанию, в невестах маркиза не было ничего необычного или примечательного, разве что они слегка отличались по возрасту, что же касается знатности, то они тоже были примерно равны, а вот приданое, которое давали за них, было весомым аргументом. И Атос, нисколько не задумываясь и стремясь поскорее закончить неприятный ему разговор, дал самый практичный совет, который и требовала ситуация — выбрать ту, которая богаче. Совесть графа была чиста, во-первых, потому, что и сам Лавальер обозначил свои желания, а во-вторых, потому, что он не был знаком ни с одной из этих женщин и не мог дать им объективную оценку, и в сложившихся обстоятельствах мог полагаться только на здравый смысл. К тому же, честно говоря, Атосу было плевать, на ком жениться маркиз, его это совершенно не касалось и ни капли не волновало. Однако не всё было так просто, и быстро отделаться от Лавальера не удалось. В общем-то, удовлетворившись данным ему советом, маркиз вдруг тяжело вздохнул и произнес:

— А если родится девочка? Вы представляете, граф, такая же глупая гусыня, как и ее мать?

Не ожидая такого поворота, Атос сначала даже не нашелся с ответом. Положа руку на сердце, от никогда не считал женщин глупыми, а вот насквозь лживыми и достаточно давно — так это точно. Но сейчас это никак не относилось к делу, и развивать свою теорию перед маркизом он не собирался. Мысленно выругавшись, Атос взял себя в руки.

— По-моему, вы слишком сгущаете краски, маркиз. Родите себе еще и наследника, разве не для этого тоже вы женитесь?

В голосе графа довольно ясно слышались насмешливые нотки, что удивило даже его самого, но сказанного не воротишь, и он десять раз пожалел, что ответил именно в таком ключе. Однако маркиз ничуть не обиделся и, казалось, даже не обратил на интонацию собеседника никакого внимания. Ему явно было не до того.

— Ну уж нет, увольте! Плодить детей! Тогда уж сразу можно бежать из дома. Ах, если бы родился мальчик, так и вопрос был бы закрыт раз и навсегда.

— Ну, вот и постарайтесь, — Атос постарался придать голосу спокойствие и сдержанность.

— Ах, милый граф, какая хлопотная вещь женитьба! Мало того, что придется порядком потратиться, ну да это окупится, а сколько забот еще впереди, — Лавальер тоскливо вздохнул, не находя в графе особого сочувствия и поддержки.

Атос, действительно, молчал — ему и вправду нечего было сказать соседу, все прелести брака он уже познал на собственной шкуре, но это был его личный горький опыт, а маркиз был него совершенно чужим человеком, чтобы предостерегать его от чего-либо. Пауза затягивалась, и видя, что беседа не клеится, Лавальер встал и принялся прощаться:

— Рад был встретить вас, дорогой граф. Думаю, со свадьбой скоро всё определится, и мне будет приятно видеть вас в числе моих гостей. Я пришлю вам приглашение.

— Благодарю вас, маркиз, удачи вам и всего хорошего.

Глядя на удалявшуюся фигуру соседа, Атос облегченно выдохнул. Конечно, так хорошо начавшийся день был изрядно омрачен абсолютно ненужным и неприятным разговором, но, по крайней мере, он мог спокойно закончить обед в одиночестве.

Болтовня и проблемы маркиза снова всколыхнули старые воспоминания, и домой Атос вернулся в скверном расположении духа. Встретивший его Гримо, докладывая об исполнении поручений, никак не мог взять в толк, что такого могло случиться в Блуа, чтобы у его господина произошла такая резкая смена настроения. Верный слуга улавливал на лице графа признаки того душевного состояния, в котором пребывал бывший мушкетер в свои самые дурные часы, и которое обычно заканчивалось обильным возлиянием. Граф нервным жестом протянул руку за письмом, поданным управляющим, которое пришло незадолго до его приезда, и это только подтвердило опасения Гримо. Неужели опять? Вроде бы всё начало меняться к лучшему. Тихо вздохнув, Гримо вышел, ожидая скорого приказания графа отправляться в погреб.

Однако ничего похожего не произошло. Взглянув на имя отправителя, Атос слабо улыбнулся, и, не раздеваясь, опустился в кресло. Маркиз де Пеллетье писал, что вместе с женой приедет в Бражелон на Рождество. Это было неожиданно, хотя нет, неожиданного тут было мало. Филипп всегда держал обещание, если, конечно, не случалось ничего непредвиденного, а уж такая мелочь, типа холодной погоды, вообще не считалась препятствием. Несколько секунд Атос растерянно смотрел на письмо, пытаясь сообразить, какое сегодня число. Так и есть — десятое декабря. Значит, еще есть две недели, чтобы всё подготовить, как надо.

Рождество… Атос совсем забыл о нем. Уже давно этот день был для него совсем не праздничным, а самым обычным. Когда он в последний раз отмечал его? Если ему не изменяла память, то это было первое Рождество, после приезда дʼАртаньяна в Париж. Тогда они вчетвером собрались у него в квартирке на улице Феру. Инициатором был Портос, обожавший всякие семейные праздники. И хотя эти посиделки трудно было назвать семейными — тогда они знатно напились — но в то время друг для друга они и впрямь были самыми родными людьми. А потом они почему-то забросили эту традицию. Может быть, потому, что Арамис стал пропадать у очередной белошвейки, а Портос был зван к некоей герцогине, впоследствии оказавшейся прокуроршей.

В памяти также всплывали теплые картины из детства: семейное торжество, когда еще все живы, в замке весело и шумно, и отец с матушкой, такие молодые и красивые, встречают гостей. А еще непрошеным гостем стучалось воспоминание о Рождестве, которое он встречал в домике кюре. Тогда его ждали в Пеллетье, а он, как последний идиот, предпочел всем свою Анну. Это был его первый решительный и уверенный шаг к падению в бездну, но тогда он и не подозревал об этом. Ведь всё стало для него неважно, кроме его ангела. И он сам стал другим. Но, как выяснилось позже, никак не умнее, а даже наивнее. Он отдалился от своего привычного окружения, в том числе и от Филиппа, с которым был знаком с детства, но тесно сошелся уже после того, как ему пришлось покинуть флотскую службу после смерти старшего брата, и он остался единственным наследником. Это было как раз то благодатное время юношеских порывов и сумасбродств, и хотя никаких непристойностей или пьяных выходок за ними не водилось, было разбито не одно девичье сердце. Сейчас в это трудно было верить, и вообще Атосу казалось, что это был не он, и всё это происходило не с ним. Филиппа тянуло на любовные подвиги, и он, в общем, находил поддержку со стороны своего более сдержанного, но не менее романтично настроенного, товарища. Отцы и матери благородных семейств смотрели на это сквозь пальцы, рассчитывая заполучить в мужья своим дочерям одного из двух завидных женихов. Но их ожидания не оправдались: маркиз не спешил связывать себя брачными узами, а Ла Фер, к тому времени уже носивший графский титул, вообще скандально женился на неизвестной девице сомнительного происхождения.

Теперь уж, конечно, ничего нельзя было изменить, но если бы можно было вернуть тот декабрь, то он послушался бы голоса разума и принял приглашение Филиппа, и тогда в Рождественскую ночь не было бы сделано рокового предложения руки и сердца. Правда, если быть до конца честным с самим собой, то он сильно сомневался, что итог был бы иным. Чувство так затопило его, что в мире не существовало ничего, что могло бы помешать ему быть рядом с Анной. Атос поморщился и, прикрыв глаза, сделал глубокий вдох — хватит, на сегодня довольно мрачных мыслей, ностальгия тоже подождет, пора возвращаться к реальности, тем более, что в ближайшие дни у него будет, чем заняться.

Новость о том, что на Рождество в Бражелоне будут гости, несколько дней была темой номер один в замковой кухне. Слуги терялись в догадках о том, кого ждет господин граф, и строили предположения на этот счет. Насколько было известно, родственников у графа не было, персона маркиза де Лавальера тоже не подходила, тем более в компании женщины, личность которой особенно интриговала. Конечно, логично было рассудить, что прибудет супружеская чета, но достоверных сведений не было, и можно было вообразить всё что угодно. На Гримо в этот раз надежды не было — управляющий и сам знал ровно столько, сколько было известно и всем остальным. Атос не назвал ему имен гостей, но об их приезде стало известно сразу после того, как граф получил письмо от маркиза де Пеллетье. Это Гримо хорошо запомнил и на этом основании мог делать выводы, но это было единственное знание, которым он обладал. Кроме того, он понятия не имел, кто такой этот маркиз, и кем он приходится графу, и, откровенно говоря, предпочел бы г-на д’Артаньяна. Естественно, лишнего болтать он не стал, а потому все так и остались пребывать в неведении.

В замке царила атмосфера всеобщего воодушевления и возбуждения. В Бражелоне уже много лет никого не принимали, и слуги суетились, наводя порядок в доме, готовили гостевые комнаты, мыли, натирали и начищали всё до блеска. Больше всех волновалась Марион, кулинарному таланту которой могли бы позавидовать и повара с королевской кухни. Кухарка частенько сетовала, что ее умение некому оценить: граф хоть и любил хорошую кухню, но предпочтение отдавал более простым блюдам без всяких изысков, к тому же до недавнего времени вино его интересовало гораздо больше, чем еда. Сейчас же ей представилась великолепная возможность показать всё, на что она была способна. Меню уже было определено, и это вызывало у нее еще большее беспокойство. Дело было в том, что граф не только проявил инициативу в выборе блюд, но и оказался чрезвычайно сведущ в гастрономическом вопросе, снискав еще большее уважение и восхищение в глазах Марион. Теперь она уж никак не могла ударить в грязь лицом и строго следила за подготовкой всего необходимого к праздничному столу, руководя помогавшими ей Жакеттой и Симоной, женой Шарло, и не забывая отвесить подзатыльник нерасторопному Блезуа.

К Рождеству всё было готово в лучшем виде и даже по всем правилам: Гримо лично повесил на дверь венок из омелы, веточки остролиста дожидались своего часа, чтобы стать украшением стола, а рождественское полено из вишневого дерева величественно лежало поверх дров в корзине у камина. Оставалось только ждать гостей, которые прибыли, едва успев засветло, за день до праздника.

Старый замок, уже долгое время привыкший видеть одни и те же лица, словно стряхнул дрему и ожил. Казалось, что в доме было полно народа, тогда как на самом деле новоприбывших было всего двое, если не считать Энн — камеристку маркизы де Пеллетье, шуструю рыжеволосую девушку. Пользуясь некоторой возникшей суетой, пока у гостей принимали теплые плащи и шляпы, прислуга, и в первую очередь Гримо, имела возможность разглядеть и оценить гостей. Сразу стало ясно, что это, в самом деле, супружеская пара и, вероятнее всего, друзья графа. Старый слуга был человеком осмотрительным и к новым людям, появляющимся в окружении хозяина, относился всегда настороженно, но эти двое произвели на него самое благоприятное впечатление, и, кажется, он мог им доверять. Сами же господа, занятые друг другом, не обращали никакого внимания на любопытные взгляды прислуги.

— Добро пожаловать в Бражелон! И с благополучным прибытием! — Атос шагнул навстречу гостям.

— В самом деле, с благополучным! Дороги нашей милой Франции по-прежнему оставляют желать лучшего! Но мы все-таки здесь и очень рады встрече, — Пеллетье широко улыбнулся, отвечая на рукопожатие графа.

— В самом деле, иной раз, путешествие может доставить то еще удовольствие. И я восхищаюсь смелостью вашей супруги, которая отважилась пуститься в путь в не самую лучшую погоду, — произнес граф, целую руку маркизы.

— Вы забываете, друг мой, откуда родом моя жена! Для нее это всё привычно. Иногда даже я завидую ее выдержке.

— Благодарю вас, граф, — улыбнулась Кэтрин, — но мой муж частенько приписывает мне качества, которыми я не обладаю.

— О, не думаю, что маркиз склонен к преувеличению. Но в любом случае, такая дорога утомит кого угодно, а я как невоспитанный хозяин держу вас практически на пороге, тогда как вам необходим отдых. Комнаты для вас готовы, идемте.

Пропуская вперед г-жу де Пеллетье в сопровождении Энн и Гримо, который нес багаж, друзья чуть задержались, и уже поднявшись по лестнице, Филипп вдруг обернулся к графу и со странной смесью восхищения и юношеского задора произнес:

— И даже рождественский венок! Великолепно!

— А что же вы думали? Или вы считаете, что я здесь одичал до такой степени, что уже успел позабыть все традиции? — усмехнулся Атос.

— Я бы никогда не позволил себе упрекнуть вас в подобном, это просто невозможно, — рассмеялся маркиз.

— Другими словами, вы хотите сказать, что именно это вы и рассчитывали увидеть.

— Именно!

— Я задолжал вам Рождество?

Это был не столько вопрос, сколько утверждение, и ответ прозвучал вполне серьезно:

— Вы задолжали его себе. И не одно. Держу пари, если бы не я, вы бы не вспомнили, какое сегодня число.

— Не всё так плохо, друг мой, — улыбнулся граф, — на память я еще пока не жалуюсь, а вот то, что Рождество — да, пожалуй, мог и не вспомнить.

— И когда бы оно неожиданно наступило, сидели бы у себя в библиотеке с бокалом в руках в гордом одиночестве.

Атос пожал плечами, как бы подтверждая догадку маркиза.

— Стало быть, я все-таки оказался прав. А значит, мы отпразднуем Рождество как положено, зажжем свечи и сожжем рождественское полено, поднимем бокалы. И, хоть мы уже давным-давно вышли из того возраста, когда радуются рождественским подаркам, мы все-таки вручим их. Да-да, мы прибыли не с пустыми руками, — Филипп улыбнулся. — К тому же, если я правильно помню, в доме есть еще кое-кто, кто точно будет рад подарку. Нам будет приятно познакомиться с вашим маленьким воспитанником. Но если вы решите, что это лишнее, то пусть всё останется, как есть.

— Отчего же? Даже если бы я хотел кого-то спрятать, мне бы это не удалось. Рауль иногда довольно громко дает о себе знать, так что не заметить его просто невозможно, — голос Атоса звучал мягко, окрашенный непривычно нежными нотками, и на это нельзя было не обратить внимание. — Думаю, завтра мы попробуем представить вас друг другу. А пока располагайтесь и отдыхайте, увидимся за ужином.

— Благодарю вас, граф.

Ужин прошел за непринужденной беседой в легкой, спокойной, почти семейной обстановке. С момента расставания прошло не так уж много времени, и особых новостей ни у кого не было, к тому же сама провинциальная жизнь не отличается изобилием событий, если только не собирать сплетни о жизни соседей. Но ни граф, ни Пеллетье не входили в число любителей различных пересудов. Тристан, бесцеремонно скользнувший в столовую в середине ужина, явился причиной прерванного разговора и переключил внимание на себя. Кот, желавший узнать, кто еще пожаловал на его законную территорию, чинно обошел вокруг стола, оглядел всех присутствующих, словно оценивая, и уселся на ближайшее кресло, всё также рассматривая гостей.

— Боже! Какое очаровательное животное! — воскликнула Кэтрин. — Но, по-моему, вид у него довольно суровый!

— Это Тристан, любимый питомец покойного Бражелона. Весьма независим. И если вы думаете, господа, что вы в гостях у меня, то вы ошибаетесь — вы в гостях у Тристана. Он истинный хозяин замка, и даже я для него постоялец, по крайней мере, кот в этом искренне уверен. Я не спорю с ним, — Атос улыбнулся, — просто мы оба соблюдаем правила приличия и хорошего тона и живем мирно. Тристан уже выбрал себе фаворита, а я лишь иногда пользуюсь его расположением.

— Это удивительно, никогда не думала, что такое может быть, но я слышала, что кошки очень свободолюбивы, они всегда сами по себе и себе на уме. Но какой красавец!

— Поверьте, сударыня, он знает об этом. Вы только посмотрите, с каким достоинством он держится.

— В самом деле!

— А кто ходит в его фаворитах? — с интересом обернулся Филипп.

— Рауль. Мой маленький воспитанник. Завтра я вас познакомлю с ним.

— Вот как! Это просто замечательно! — восхищенное произнес маркиз.

— Мы будем очень рады знакомству, — Кэтрин улыбнулась, и, надо отдать ей должное, более никак не проявила своего любопытства.

— Думаю, кот знает, что делает, — Пеллетье подмигнул коту, изобразив что-то вроде поклона в его сторону.

Тристан, всё это время неподвижно сидевший в своем кресле и наблюдавший за компанией, уделявшей повышенное внимание его персоне, изящно потянулся, спрыгнул на пол и направился к столу. Подойдя к маркизе, он мяукнул, потерся о ее платье и милостиво разрешил себя погладить.

— Вы видели, граф? — рассмеялся Филипп. — Кажется, госпожа маркиза вошла в число его фаворитов, едва сделав ему комплимент. А нас тут будто бы и нет!

— Я же говорю вам, Тристан имеет свое собственное мнение, и предугадать его поведение невозможно.

После ужина хозяин и гости переместились в гостиную, но долго там не задержались, немного посидев у камина и отправившись спать. День у всех был достаточно длинный, а у путешественников еще и утомительный. Завтрашняя ночь обещала быть долгой, и нужно было набраться сил.

Рождественский сочельник — время чудес. И проснувшись утром, все обитатели и гости замка Бражелон могли воочию убедиться в этом. Тех, кто встал рано утром, приветствовал укрытый пушистым покрывалом снега пейзаж за окном. А те, кто пробудился позже, увидели парк и сад во всем великолепии серебряного убранства, искрящегося и переливающегося в солнечных лучах. Природа принарядилась к празднику, и даже в воздухе витало ожидание чего-то светлого и чистого. В доме тоже шла подготовка к торжеству, и чувствовалась та ненавязчивая суета, которая обычно свойственна таким дням.

Утром состоялось еще одно, если его можно так назвать, знаменательное событие — первое в жизни Рауля светское знакомство. После завтрака, следуя указанию графа, в гостиную, где находились Атос и гости, вошел Гримо, держа на руках хорошенького полуторагодовалого маленького мальчика. Черноволосый малыш с любопытством смотрел на незнакомых ему людей широко раскрытыми голубыми глазами, а потом, застеснявшись или всё же немного испугавшись, а скорее всего и то, и другое, отвернулся, ища убежища где-то на плече у управляющего. Атос поднялся к ним навстречу и принял ребенка у Гримо. Оказавшись на руках у отца, Рауль радостно улыбнулся, но для надежности все-таки спрятался, уткнувшись ему в шею. Атос тихо рассмеялся, пожал плечами, словно извиняясь, и произнес:

— Позвольте познакомить вас с Раулем, моим воспитанником. Так уж случилось, что у него никого нет, кроме меня.

— Какое прелестное дитя, — Кэтрин явно была растрогана. — Но где же его родители? Такая кроха!

— Он сирота. Родители неизвестны, — ответил граф, расставляя точки над «i». — Его подкинули сельскому священнику, где я и нашел его.

— Боже мой! Бедный ребенок!

— У его матери просто нет сердца, — пробормотал Филипп.

— Филипп, как вы можете! — Кэтрин возмущенно посмотрела на мужа. — Возможно, с ней произошло несчастье, а вы уже упрекаете, совершенно не имея на это оснований.

— Всё может быть, но если я прав, то ей же хуже.

— Вы бессердечны!

— Дорогая, не стоит принимать мои слова так буквально, — голос маркиза звучал уже мягче. — Я лишь хотел сказать, что здесь у мальчика будет всё то, чего он не смог получить от родных. Он вырастет достойным человеком, к тому же, насколько я могу судить, малыш обещает стать красавцем.

— В самом деле, — подхватила Кэтрин, — у него очень красивые глаза. Необыкновенно ясный голубой цвет!

— Вы правы, такие редко встречаются, особенно среди мужчин.

Слова невинно растворились в воздухе, неся в себе смысла куда больше, чем этого хотел бы маркиз, но прикусывать язык было поздно. Филипп бросил взгляд на друга — никакой реакции, ничего, кроме спокойствия и благодушия.

— Рауль никогда не слышал столько похвал в свой адрес, — Атос улыбнулся и провел ладонью по головке сына. — Но он не привык к такому большому обществу и совсем засмущался. Ему надо отдохнуть.

Подозвав Гримо, граф передал ему ребенка.

— Вы благородный человек, граф, — в голосе маркизы слышалось искреннее восхищение, — я от всего сердца желаю вам, чтобы вы никогда не пожалели, что приняли на себя такую ответственность. Пусть ваш воспитанник не разочарует вас и вырастет похожим на вас. Мы привезли подарки для него. Я скажу Энн, чтобы она приготовила их.

— Спасибо за добрые слова, сударыня. Мне тоже хотелось бы надеяться, что всё будет именно так, как вы сказали.

Кэтрин вышла, оставив друзей вдвоем.

— Сейчас вы можете сказать мне всё. Всё, что вы думаете обо мне за мою несдержанность и бестактность, — разорвал молчание маркиз.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Не стану. У меня нет привычки выговаривать кому-то за правду, — спокойно произнес граф. — Кроме того, вы избавили меня от необходимости объяснений, и если бы не ваша, как вы изволили выразиться несдержанность, я бы еще долго подбирал слова.

— И всё же я должен просить у вас извинения.

— Не за что. Говорю вам, вы всё поняли правильно.

— Всё? И насколько глубоко мое понимание? — осторожно спросил маркиз.

— Вы увидели главное, — было заметно, что чтобы продолжить, граф делает над собой усилие, — Рауль — мой сын. И вы догадались об этом раньше.

— Я предполагал, — покачал головой Филипп. — Но сейчас — это очевидно.

— Очевидно?

— Для меня — да, но я хорошо вас знаю. Кэтрин, как вы видите, ни о чем не подозревает. Но это пока. Рауль будет расти, и сходство уже будет невозможно не заметить. Люди не слепые.

— Откровенно говоря, не думал, что всё будет так быстро.

— Время летит незаметно. Скажите, — Филипп помедлил, — это, действительно, правда, что Рауля подкинули?

— Правда.

— Чудовищно. А меня еще обвинили в бессердечности.

— Каждый делает свой выбор, друг мой, и, в конце концов, каждый пожинает его плоды. Свое решение я принял и не хочу судить других.

— Да, каждый волен выбирать, но меня не интересует чужой выбор, для меня важен ваш. И я отдаю ему должное, — маркиз протянул Атосу руку.

— Это был мой долг, — произнес тот, отвечая на рукопожатие, — но сама ситуация отнюдь не делает мне чести, а большего я сказать не могу.

— Вы и так сказали достаточно. Я должен был бы потерять остатки совести, если бы стал задавать вам вопросы. Кроме того, — улыбнулся Филипп, — какое это всё имеет значение, если мы имеем такие прекрасные последствия? Если бы у меня был сын, я был бы на вершине счастья и больше ничего не желал бы от жизни. Но, увы!

— Вашему умению представить что бы то ни было в лучшем свете можно только позавидовать, — усмехнулся граф. — Для меня большего и не надо, Рауль для меня всё, и, по большому счету, мне плевать на то, что будут говорить обо мне, хотя приятного мало. А вот Рауль, если я ничего не предприму, хлебнет сполна, и косые взгляды и перешептывания это будет самое безобидное, что ему придется видеть и слышать. Но я ничего не могу, сегодня и сейчас ничего. Тетка Луиза оказалась пророчицей...

— Что вы имеете в виду?

— Мне было сказано тогда, что никого из моих детей не примут в обществе.

— Какое это имеет отношение…?!

— Разумеется никакого. Тем не менее, — Атос развел руками. — Рауль никто, пока даже не мой воспитанник, я имею в виду официально, но с этим больших проблем не возникнет. А дальше…

— Вы хотите признать его как своего наследника?

— Одного моего желания мало. Знаете, если бы у меня была уверенность, что это может помочь делу, я бы пошел даже на примирение с родней — святых там мало, объяснять бы ничего не пришлось. Но кого-то, кто, действительно, мог бы оказать содействие, уже нет в живых, а другие, не пошевелят для этого и пальцем. Они десять лет напрасно ждали известий, что тело мушкетера Атоса будет найдено в какой-нибудь парижской канаве или где-нибудь на Пре-о-Клер, а это значит, что Ла Фер навсегда уплыл из их рук. И они не упустят шанса посчитаться, обратись я к ним.

— Пошлите их к черту! — махнул рукой Пеллетье. — Найдется и другой способ.

— Надеюсь. А пока Рауль остается моим воспитанником — для всех, — граф взял Филиппа под руку. — Идемте, невежливо оставлять вашу супругу скучать в одиночестве.

* * *

— Ну, сколько можно ждать? — приветствовала почти вбежавшую в кухню Жакетту раскрасневшаяся и растрепанная Марион. — Ты обещала мне помочь. Я кручусь как белка в колесе, а от Симоны с Блезуа мало толку.

— Прости, я рассчитывала пораньше, но Рауль только что уснул. — Жакетта огляделась, убеждаясь, что они одни. — Я готова поклясться чем угодно, что Рауль точно сын графа.

— Можно подумать, это новость!

— Одно дело наши догадки, а другое — то, что я вижу собственными глазами, а своим глазам я верю.

— Ну?

— Будь Рауль простым подкидышем, стали бы господа делать ему подарки. Мы с Гримо чуть рты не раскрыли от удивления. Сами-то они, ясное дело, не приходили. Энн принесла игрушки и платье. Я, конечно, в кружевах не понимаю, но таких еще не видела. Потом еще граф заходил, Рауль как раз с новой игрушкой занимался, поглядел — ничего не сказал. Но по лицу-то всё заметно.

— Ну, вот и слава Богу! Может, это родственники какие? — Марион задумалась. — Я уж, грешным делом, подумала… Может, матери его непутевой?

— Да ты что! Думай, что говоришь! Не видно разве, что приличные люди?

— А что? То-то и оно, что приличные, а она, видать, одна такая в семье.

— Глупости! Не родственники никакие. Тем более г-жа маркиза не француженка. У Энн надо спросить.

— Верно. Сегодня и спросим. И повод есть, за стаканчиком вина все разговорчивее становятся, — Марион широко улыбнулась. — Ладно, надо быстрей поворачиваться. А то не поспеем — вот позор-то будет. Да не нам, а его сиятельству! Я гусем займусь, а ты помоги мне с рыбой.

Марион вручила Жакетте огромной нож для разделки рыбы, и принялась за гуся, которого предстояло начинить яблоками . На счастье Блезуа, он успел вовремя явиться с полной корзиной и избежал еще одной звонкой затрещины.

* * *

Ближе к полуночи все было готово к встрече светлого праздника. В просторном зале, который давно отвык от застолий, был накрыт большой стол, покрытый светло-зеленой камчатной скатертью и сервированный старинным фамильным серебром. Украшением стола служили изящные серебряные подсвечники и веточки остролиста в миниатюрных вазочках. Блюда, также прикрытые серебряными колпаками, дожидались, когда им отдадут должное. Рождественское полено, политое маслом и вином и готовое к ритуалу, уже лежало в камине.

Атос, загодя спустившийся вниз, чтобы проследить за сервировкой стола, еще раз оглядел убранство — всё безупречно, и вышел навстречу гостям:

— Прошу вас, господа!

— Позвольте нам сначала преподнести подарок. Я надеюсь, что нам удалось угадать ваш вкус, — маркиз де Пеллетье протянул графу книгу в добротном кожаном переплете, выполненном в технике «а ла фанфар» (2), — и «Аргенида» (3) займет свое место в вашей библиотеке.

— О, вам не только удалось угадать мой вкус, — с чувством произнес Атос, — не далее как две недели назад мне не удалось ее купить. В Блуа не осталось ни одного экземпляра. Благодарю вас!

— Это просто замечательно! — воскликнул Филипп. — Значит, все сошлось!

— Мне не удалось быть хоть сколько-нибудь оригинальным, — с улыбкой пожал плечами граф, в свою очередь беря с каминной полки два томика, — но сам праздник налагает определенные рамки. Я не знаю вкусов г-жи маркизы, но думаю, молитвенник будет как нельзя более уместен.

Атос легко поклонился, подавая Кэтрин небольшой молитвослов в бордовом бархатном переплете.

— Благодарю вас, граф, — улыбнулась та, принимая подарок.

Атос обернулся к Пеллетье:

— С вами, друг мой, всё просто, если только вы не поменяли своих пристрастий. Надеюсь, вы цените талант Франсуа де Малерба (4)?

— О, мне приятно, что вы помните об этом, я всё такой же, напрочь лишенный способностей, немой поклонник поэзии. У Малерба уникальный дар, не зря ему покровительствовала королева-мать. Такого издания у меня нет, спасибо, граф, — произнес Филипп, листая только что полученную книгу.

— Ну а теперь, прошу к столу — самое время, — Атос сделал приглашающий жест рукой.

Пока хозяин и гости рассаживались, Гримо, лично прислуживающий за столом по случаю торжества, зажег рождественское полено, и как только оно занялось огнем, зал наполнился необычным древесным ароматом, приправленным запахом вина и растительного масла. Управляющий снял колпаки с блюд, и всем присутствующим представилась возможность оценить их изысканность и великолепие. Тулузский гусь (5) с яблоками, два жареных каплуна, огромный запеченный сазан, традиционное фуа-гра, бургундские улитки и устрицы — Марион имела полное право гордиться собой. Кувшины с вином также стояли на почетных местах, а крокембуш (6) ждал времени десерта. И вот бокалы были наполнены, а Рождественская полночь уже стояла на пороге.

— Господа, на правах хозяина дома, позвольте произнести первый тост, — граф поднял свой бокал. — Наверное, это будет самая банальная и простая вещь, и тем не менее я хочу выпить за нашу встречу, за саму ее возможность и за то стечение обстоятельств, которые позволили ей состояться. Я благодарен вам за теплый прием в вашем доме и с радостью отвечаю вам тем же.

— Вы всегда были радушным хозяином, граф, а ваш дом — гостеприимным, и мы рады быть здесь гостями, — откликнулся Пеллетье. — Я поддерживаю вас, друг мой. Частенько мы сетуем на судьбу, что она посылает нам неожиданные события и встречи, забывая о том, сколько среди них прекрасных и иной раз счастливых. А наша встреча как раз из таких. Так что, предлагаю выпить за этот счастливый случай и за все последующие.

— Мы забыли о самом главном, — улыбнулась Кэтрин, — с наступающим Рождеством! Да хранит нас Господь!

На краткое мгновение зал наполнился мелодичным хрустальным звоном трех бокалов, сменившимся тишиной, нарушаемой лишь позвякиванием посуды и столовых приборов.

— Послушайте, граф, — произнес маркиз, — готов побиться об заклад, что ваш стол один из лучших в провинции. Передайте мое восхищение вашему повару. Гусь просто великолепен!

— Благодарю, — ответил Атос. — Это заслуга Марион, моей кухарки, она служила еще Бражелону. И вы правы, кухня — это ее призвание, так что мне грех жаловаться.

— Не только вам. Все, кто вам служит, должны быть благодарны за то, что им достался такой сеньор как вы.

— Вы преувеличиваете, награждая меня добродетелями, которых у меня нет, — произнес Атос.

— Разве я погрешил против правды? — удивление в голосе Пеллетье было совершенно искренним и неподдельным. — Так или иначе, это был повод для тоста, дорогой мой. Я хочу выпить за вас — одного из самых достойных людей, каких я знаю.

— Вы ставите меня в неловкое положение, — усмехнулся Атос, — но я знаю вас и не буду спорить. Мне остается только поблагодарить.

Филипп отсалютовал графу бокалом и, осушив его, с довольным видом откинулся на спинку стула.

— Прекрасное вино, — произнес он. — Если я не ошибаюсь, это должен быть шамбертен?

— Совершенно верно, — подтвердил граф.

— Если бы оно участвовало в турнире по дегустации вин, то несомненно заняло бы достойное место. Помните «Битву вин» (7) Анри д’Андели?

— Конечно, но там, насколько я помню, все вина были белыми.

— Вы правы, граф, — подхватила Кэтрин, — а вы, мой дорогой супруг, восхищаясь стихами, как всегда упустили самое главное.

— Каюсь, — рассмеялся маркиз, — но там, по-моему, порядка семидесяти сортов. Разве возможно запомнить их все? Но я точно помню, что шамбертена там не было.

— А какие вина завоевали титул «папы» и «кардинала»? — лукаво улыбаясь, спросила Кэтрин.

— Вы пытаетесь меня подловить — напрасный труд, — вторя ее манере, ответил маркиз. — Титул «папы», безусловно, у коммандарии (8), а «кардинал» — вино из Аквилеи (9).

— Браво, я нисколько не сомневалась в вас! — воскликнула его жена.

— Может быть, вы запомнили еще кое-что интересное? — обратился к другу Атос.

— Что вы имеете в виду?

— Семьдесят названий удержать в памяти, действительно, сложно, но среди прочих есть одно, на которое вы должны были обратить внимание, — ответил Атос.

— Какое же?

— Вино из Иссудена, местное беррийское вино. Неужели не помните?

— Позор на мою голову! — воскликнул маркиз. — Как я мог упустить это!

— Иссуден…, — заинтересованно проговорила Кэтрин. — Никогда не слышала. Где это?

— Это небольшой город в Берри, известный еще с дохристианских времен и носивший тогда имя Иссундум, — ответил граф. — В XI веке сеньоры Иссудена даже чеканили свои монеты, а в конце XII века, со смертью последнего сеньора, город стал территорией спора между Францией и Англией. Это был не просто спор, а соперничество Капетингов и Плантагенетов. В 1195 году Ричард Львиное Сердце одержал победу над французским королем Филиппом II, но согласно заключенному договору сеньоры Иссудена вернулись под сюзеренитет французской короны. В это же время король Ричард начал строительство Белой башни, а работы были завершены в 1202 году уже при Филиппе II. Башня стоит на возвышенности с очень крутыми склонами. По легенде она была построена на развалинах базилики, которая в свою очередь была расположена на месте древнего римского храма и кельтской крепости. Эти развалины и образовали холм.

— Как интересно! — воскликнула маркиза. — Я бы хотела побывать там. Это далеко от Пеллетье?

— Не очень, — ответил Атос, — это, в самом деле, очень живописное место, и виноградников там и правда много.

— Мы обязательно съездим туда, сударыня, — откликнулся маркиз. — Честно говоря, я не придал значения, что в поэме есть и наше местное вино, а в самом городе был только один раз, да и то давно. Вы, граф, всегда расскажете что-нибудь любопытное, особенно, что касается истории. Вас всегда интересно слушать. А вот если бы мы сейчас находились в обществе графа де Рибери — вы помните, друг мой, я рассказывал вам о нем, то нам пришлось бы выслушать лекцию о том, какой великолепный букет имеет, ну, скажем, шамбертен или то самое беррийское вино, какой тонкий аромат и тому подобное. А если граф в ударе, а это бывает почти всегда, когда речь заходит о вине, то он расскажет вам, чем один сорт отличается от другого. И даже поведает, когда надо собирать урожай винограда, будто бы никому это неизвестно.

— Вы несправедливы, — возразила Кэтрин, — каждый может иметь увлечение, и ничего предосудительного в этом нет. Вы же знаете о пристрастии графа, к тому же он, действительно, хорошо разбирается в виноделии. Что же в этом плохого?

— Ровным счетом ничего, кроме того, что невоспитанно навязывать свои интересы другим, а иной раз и ставить себя выше других в знании чего-либо. И его супруга вынуждена терпеть его занудство.

— Вам прекрасно известно, как много граф сделал для нее, — мягко, но убежденно ответила Кэтрин, — не стоит судить так строго.

— Разве я спорю? Наверное, граф обладает многими достоинствами, как и недостатками, но женился он, в первую очередь, на виноградной лозе, хотя я не отрицаю, что он оказал графине большую услугу и помощь. В конце концов, это просто пришлось к слову, и их семейные дела меня совершенно не касаются, — примирительно сказал маркиз.

— В самом деле, — усмехнулся Атос, — каждый волен говорить, о чем ему вздумается, если только он не наносит этим кому-то оскорбление, в остальном же это будет свидетельствовать о его воспитании. Давайте лучше выпьем за вашу очаровательную супругу, маркиз, и за ее мудрость. И хоть я не являюсь большим знатоком вин, но с уверенностью могу вам рекомендовать херес.

С этими словами граф наполнил все три бокала вином соломенного цвета, хранящего ноты испанского солнца.

— На ваш вкус всегда можно положиться, с удовольствием, — отозвался Филипп.

— В таком случае, за ваше здоровье, сударыня, — Атос поднял свой бокал.

Застолье затянулось, и по спальням разошлись уже далеко за полночь. Рождественское утро — случай невиданный для Бражелона — для всех обитателей и гостей поместья началось поздно. Для господ — и вовсе ближе к полудню. Прислуга тоже приступила к своим обязанностям позже обычного. В честь праздника в лакейской также был накрыт стол, за которым изрядно и весело посидели. Гримо, почти сразу отпущенный Атосом, присоединился к празднованию и передал Марион слова маркиза и графа. Кухарка, польщенная похвалой ее ремеслу, была на седьмом небе от счастья и, почти не умолкая расхваливала достоинства хозяина и выказывала всяческое уважение маркизу. Однако это не помешало ей расспросить Энн о том, кем являются гости графа. Но ничего особо интересного горничная не сообщила, кроме того, что в Шотландию граф ездил именно к ним, а сами ее хозяева из Берри, и никакие они не родственники, а друзья графа, точнее маркиз — старинный друг его сиятельства. Для Гримо же было ясно больше других: он знал, что его господин родом из Берии, а это значит, что, вероятно, бывший мушкетер принял решение окончательно вернуться к светскому образу жизни, раз уж в его окружении появились люди из прошлой жизни.

Гости пробыли в Бражелоне неделю, успев за это время не только прогуляться по самому поместью, но и осмотреть окрестности. Погода была благосклонна, радуя легким морозцем и белоснежным нарядом деревьев, а когда настало время отъезда, как это часто бывает, началась оттепель, и днем позже экипажу уже грозила бы опасность увязнуть в дорожной грязи.

Теперь предстояло пережить длинную череду коротких скучных зимних дней и долгих темных ночей, которые должны были скрасить обещанные письма из Орлеане в Берри и наоборот.

* * *

Конец апреля — чудесная пора, когда каждый день приносит всё больше тепла и свежести и легкими ветрами разносит по лесам и рекам запах весны. Это время появления первых зеленых побегов, начала цветения и зарождения новой жизни под радостные голоса птиц. Весна — это всегда обновление, свет и надежда. Может быть поэтому Атос решил отправиться в Ла Фер именно сейчас. Нет, не стоило убеждать себя в том, что это было необходимо в первую очередь по деловым соображениям, здесь было другое. Возможно, это была дорога к себе через сомнения и боль или к чему-то еще неведомому. Было еще одно обстоятельство, которое благоприятствовало поездке: еще в марте Атос получил письмо из Пеллетье. Маркиз писал, что его жена ждала ребенка, и был на седьмом небе от счастья, рассматривая произошедшее не иначе как чудо. Ни о каких переездах в Шотландию или куда бы то ни было не могло быть и речи, и супруги теперь прочно осели в Берри. Мэтру Марто было написано письмо, в котором граф извещал поверенного о своем приезде, а тот, в свою очередь, должен был уведомить управляющего в Ла Фере, чтобы к прибытию его сиятельства всё было готово.

В этот раз Атос ехал не один, а вместе с Гримо, которому в последнюю неделю перед отъездом передалось тревожное состояние его хозяина. Граф, действительно, выглядел возбужденным, было хорошо заметно, что нервы его на пределе. Старый слуга, будучи осведомленным, куда они должны направиться, прекрасно понимал, чем вызвано изменение настроения бывшего мушкетера, а потому всерьез опасался, что граф сорвется. Но Атос держался, скрипя зубами и стараясь сохранить внешнее спокойствие, злясь на самого себя, но к вину не притрагивался. Большую часть времени он сидел у себя или мерил шагами дорожки парка, к Раулю почти не заходил. В назначенный день после бессонной ночи граф поднялся с рассветом, отказался от завтрака, и как только они выехали за ворота, поднял коня в галоп. Гримо, не ожидавший ничего подобного, еле поспел за графом. Но уже миновав Блуа, Атос так же неожиданно пустил лошадь рысью.

Галоп странным образом успокоил его и прояснил рассудок. За несколько дней граф, казалось, вспомнил и передумал всё, что только возможно. Перед мысленным взором проносилось детство, он видел пейзажи Берри, родителей, Анну. Сейчас в голове не было ни одной посторонней мысли, будто выветрился дурман, и стало ясным что-то невероятно важное: он возвращался в родной дом, в то место, где не может царить зло, даже если когда-то оно заглядывало туда, где его всегда ждут, пусть не родные люди, а древний замок, стены которого всегда будут надежной опорой и защитой, даже если кажется иначе. Он не пытался представить себе будущую встречу, а целиком погрузился в созерцание пейзажа, вспоминая приметные места по пути из Орлеане в Берри. По этой дороге он не ездил уже много лет, гораздо больше пятнадцати, потому что ту его поездку в расчет брать не приходилось: тогда он не видел ничего вокруг, перед глазами и в голове стоял туман и мелькали видения, о которых лучше забыть раз и навсегда. Теперь же он мог спокойно рассматривать всё, что его окружало.

Орлеане и Берри мало чем отличаются друг от друга, это вам не север и юг: та же природа, те же деревеньки и небольшие городки, всё похоже, но только не для человека, для которого эти места являются родными. Берри для коренных жителей — это очаровательные пасторальные пейзажи, готические и романские церкви, просторные поля, виноградники на склонах холмов, многочисленные пруды с обилием рыбы, богатые дичью леса и живописные рощи, теперь начинающие облачаться в зеленый наряд. Это удивительное сочетание простора и уюта, какое не встретить больше нигде. И именно это и почувствовал Атос, едва они пересекли незримую границу между двумя провинциями.

Путь был недальний, и, без всякого сомнения, можно было бы добраться быстрее, но граф больше не гнал коня и будто не торопился, становясь все больше задумчивым. На второй день они заночевали во Вьерзоне (9), а на утро снова тронулись в дорогу. Гримо видел, что граф снова не сомкнул глаз и выглядел вымотанным и напряженным.

Дорога петляла между холмами, кое-где встречались деревни, и примерно через час ландшафт сменился равниной, оканчивавшейся перелеском, между деревьями которого был сплошной зеленый ковер ветреницы с желтыми искорками маленьких желтых цветов. Миновав перелесок, путники увидели в отдалении небольшой замок, чем-то напоминавший Бражелон, с такой же черепичной крышей, только сложенный из серых камней. Это был Монтеро, а значит, до Ла Фера оставалось еще две мили. Здесь была развилка: одна дорога вела к замку, а другая, на которую они свернули, уходила в поля. Пока ехали через поле, их то тут, то там громкими криками встречали бесстрашные чибисы, охраняющие свои гнезда и, громко хлопая крыльями, взлетали потревоженные куропатки. Дорога повернула еще раз и повела вдоль небольшой рощицы, за которой скрывалось большое селение с церковью, по холмам тянулись виноградники, а вдалеке на возвышенности на фоне темнеющего массива леса виднелась громада замка, обнесенного крепостной стеной. Граф остановился на краю рощи, кусая губы и неотрывно смотря в сторону леса, словно раздумывая над чем-то, и Гримо понял: они прибыли, это и был Ла Фер. К замку можно было проехать прямо, но Атос резко повернул коня и поскакал по дороге, слева огибавшей деревню по широкой дуге, а потом через луг к воротам замка.

Когда они подъехали ближе, стали хорошо видны мощные крепостные стены, в основании которых лежали огромные валуны, местами покрытые мхом и увитые плетями плюща. Сверху по стене проходила галерея, защищенная прочным бруствером в половину человеческого роста, на котором были расположены каменные зубцы. По периметру замок был окружен рвом, когда-то глубоким, а сейчас в значительной мере заплывшим, так что воды там было, как говорят в народе, воробью по колено. Тяжелый подвесной мост на массивных цепях был опущен. Попасть внутрь замка можно было через надвратную башню, над воротами которой выступал «смоляной нос» (10). Одна створка ворот была приоткрыта и позволяла проехать одному всаднику. Въехав на мост, путники увидели, как какой-то человек, подметавший дорожку, заметив их, опрометью бросился куда-то вглубь двора.

Атос, не задерживаясь, въехал на территорию замка. Верный слуга последовал за ним. Они оказались в просторном внутреннем дворе, где располагались различные хозяйственные постройки, скотный двор, конюшня, кузница, погреба и даже пекарня. Посередине находился колодец, а в глубине двора часовня. Всё говорило о том, что раньше здесь кипела жизнь, служащие своему господину люди жили в довольствии, а сам хозяин — в богатстве. Сейчас же везде было безлюдно и всё выглядело необитаемым, кроме одного домика, из трубы которого поднимался дымок, остальные же несколько были нежилыми. Везде были видны следы запустения, однако, нельзя было сказать, что всё было брошено на произвол судьбы: двор был чисто выметен, трава скошена, нигде не было видно груд мусора или какого-то другого хлама. Создавалось впечатление, что кто-то невидимый строго следил за всем, что происходило внутри крепостных стен. Возможно, это был старинный замок, будто принявший на себя роль сеньора и невозмутимо взиравший на свое окружение высокими и узкими стрельчатыми окнами.

Ла Фер, древний и величественный, представлял собой настоящий феодальный замок, построенный в XIII веке и реконструированный в середине XVI века. Это был большой прямоугольный каменный дом, по углам которого были расположены четыре цилиндрические башни с «крышами-перечницами» (11). Входная дверь замка, была обрамлена блоками рустованного камня (12), украшена рельефными узорами, характерными для французского Ренессанса второй половины XVI века и увенчана фамильным гербом.

Гримо, ранее не бывавший внутри подобных крепостей и с любопытством рассматривавший всё вокруг, взглянул на графа. Тот смотрел на замок с непередаваемым выражением, какого Гримо никогда прежде не видел на его лице, и крепко сжимал руками поводья. Как раз в этот момент из единственного обитаемого домика вышел человек и поспешно направился в их сторону. Человек этот был весьма почтенного возраста, весь седой, но сухой и крепкий. Обернувшись, Атос увидел его, спешился и сделал несколько шагов навстречу. Подойдя ближе и остановившись на почтительном расстоянии, старик склонился в низком поклоне перед графом.

— Здравствуй, Жером, — в голосе графа де Ла Фер зазвучали нотки, которых Гримо никогда не слышал в Бражелоне. Это не было высокомерие, но это был тон человека, который стоял неизмеримо выше, чем слуга, стоящий перед ним, тон человека, привыкшего к знакам почтения и повиновению со стороны своих подданных. И еще нельзя было не отметить некоторую мягкость и теплоту, открасившие голос графа.

— Мэтр Марто писал тебе, — продолжил граф, не задавая вопроса, а констатируя факт, как сам собой разумеющийся. — Кто остался в замке?

— Да, ваше сиятельство, — ответил управляющий, начинавший служить еще отцу графа, и его губы чуть тронула улыбка, — вот уже несколько дней, как мы ожидаем вашего приезда. В замке только я, мой сын с женой, да наша кухарка — некуда ей идти, вся родня померла.

— Хорошо, позаботься пока о Гримо, — произнес граф и направился к дверям замка.

* * *

Граф де Ла Фер взялся за ручку массивной дубовой двери, толкнул ее и шагнул в неизвестность. Родной дом встретил его печальной тишиной, сковавшей всё вокруг. Казалось, что время остановило здесь свой ход несколько лет назад, а теперь снова пошло, следуя за вернувшимся хозяином.

В замке, кроме подвального этажа, который занимали сводчатые залы, служившие кухней, было еще три этажа, которые соединялись между собой винтовой лестницей в западной башне. На первом этаже располагались парадные залы с огромными каминами, гостиные, столовая и оружейная. Второй этаж был отведен под жилые помещения: в одном крыле мужская половина, в другом — женская, там же размещалась библиотека, кабинет хозяина и гостевые покои. На третьем этаже был чердак.

Войдя в первый зал, Атос понял, что не ошибся в своих подозрениях, подтверждение которым он видел, переходя из одного помещения в другое. Везде были видны следы, оставленные непрошенными гостями, следы варварского нашествия, демонстративного и наглого. Да, родня постаралась. Не желая довольствоваться отданной им немалой долей, они просто-напросто ограбили Ла Фер. Нельзя сказать, что залы были совсем пусты, но самое ценное навсегда исчезло оттуда: богатые гобелены, пышные драпировки, парадная посуда, картины, статуэтки, часы… Мебель, старая и массивная, в основном была на месте, оружейная была пуста. Тихая и бессильная ярость, загнанная глубоко внутрь железной волей бывшего мушкетера, клокотала и искала выход и наконец была повержена. Ничего уже нельзя было поделать, всё прошло и кануло в Лету, а с родней он не намерен поддерживать отношения, надо жить дальше. Атос резко выдохнул, и направившись в сторону лестницы, чуть не столкнулся с Жеромом. Управляющий скорбно и виновато смотрел на окружавшую их обстановку и тихо произнес:

— Прошу простить, ваше сиятельство, не уберегли… Да и что мое слово против господского? Но г-н Марто говорил, что вы знаете.

Атос кивнул:

— Да. Твоей вины здесь нет, Жером, ты всегда служил честно.

Жером почтительно поклонился.

Граф развернулся, намереваясь подняться на второй этаж, но заметил, что управляющий мешкает, и вопросительно взглянул на него.

— Ваше сиятельство, — не очень уверенно произнес тот, — обед подавать как обычно?

«Как обычно»… Граф несколько секунд молчал в растерянности. «Как обычно». Да, обычно в Ла Фере обедали в час пополудни, и Жером помнил об этом.

— Нет, позже, я распоряжусь, — взглянув на часы, наконец ответил он.

— Осмелюсь заметить, ваше сиятельство, холодно еще, может быть, прикажете камин затопить?

— Да, пожалуй, в библиотеке, — кивнул граф.

Оказавшись на втором этаже, Атос, даже не глядя в сторону женской половины, свернул в противоположную. Здесь была совершенно иная картина: всё было на своих местах, похоже никто из посторонних сюда не заходил, лишь слуги навели порядок после того, как он покинул замок. Значит, родственнички, не осмелились сунуться в личные покои, а в гостевых комнатах особо нечем было поживиться.

Пройдясь по комнатам, Атос вошел в библиотеку, по периметру которой были расставлены деревянные книжные стеллажи с резьбой и арками стрельчатой формы. Великолепная коллекция книг, гораздо богаче, чем в Бражелоне, покрылась приличным слоем пыли, будучи забытой и невостребованной больше десятка лет. Настоящее сокровище, на которое не позарились алчные родственники. Когда-то он любил проводить здесь время не только за чтением, но и занимаясь делами, предпочитая библиотеку кабинету. На столе рядом с массивным чернильным прибором лежала недочитанная книга. На подоконнике громоздились стопки бумаг — при всей своей любви к порядку он никак не мог избавиться от привычки складывать все ненужное на подоконник, а потом разбирать.

В дверь осторожно постучали.

— Войдите, — обернулся Атос.

На пороге стоял мужчина лет тридцати с вязанкой дров, тот самый, которого они видели у ворот замка. Это был Жан — сын управляющего. Атос знаком показал ему, что он может войти, и через несколько минут в камине запылал жаркий огонь.

Граф подошел к окну и долго смотрел на пустой двор, непривычно тихий и безлюдный. Принимая решение ехать, он думал, что, вернувшись в родной дом, его снова будет заливать стыд, и снова на сердце ляжет эта невыносимая тяжесть, которые появились, когда уже в Париже он немного пришел в себя. Странно, ничего подобного не произошло, стены не смотрели на него с немым укором, а внутри была лишь какая-то щемящая тоска. Наверное, всё, что было раньше, уже выгорело в нем дотла, а новое только начинало пускать ростки. Он был в долгу перед Ла Фером, и нужно было приниматься за дело, чтобы привести поместье в порядок. Он рассчитывал провести здесь недели две-три, и за это время нужно было осмотреть не только сам замок, но и угодья, узнать, чем живут деревни и его люди, — одним словом, сделать всё то, что требовалось от сеньора.

Размышляя, он оперся на одну из стопок бумаг, и вдруг в самом углу подоконника, за портьерой увидел то ли ларец, то ли резную шкатулку — не разобрать. Граф потянулся за ней и, придерживая скрывавшие ее листы, не удержал, и выскользнув из рук, шкатулка упала на пол. Инстинктивно наклонившись, чтобы собрать рассыпавшееся содержимое, он протянул руку, не успев даже понять, что находилось внутри ларчика. И почувствовал, как что-то острое вонзилось в палец. Тонкая и острая вышивальная игла. Проклятье! Атос растерянно смотрел на вещи, лежащие перед ним, и узнавал. Вышивальные принадлежности: ножницы, пяльцы, набор вышивальных игл, куски ткани. Её. Поморщившись, Атос выдернул иглу и сел прямо на пол, глядя, как капля крови падает на камень. «Кровь… Там, где она, всегда кровь…», — пронеслось в голове. Каким образом это оказалось здесь? Никто не мог принести шкатулку сюда. Никто, кроме ее хозяйки. Анна, действительно, иногда сидела здесь вместе с ним, когда он занимался делами, а что она делала в это время он не помнил — ему было все равно, лишь бы она была рядом. Значит, всё это время шкатулка лежала здесь, и теперь решила напомнить о себе таким способом. Поневоле поверишь во что-то мистическое. И словно в подтверждение его настроению в голове возникла странная, дикая мысль: удивился бы он, если бы сейчас открылась дверь и вошла Анна? И да, и нет. Хотя такое было невозможно, он точно знал, что случись их встреча наяву, это был бы поединок не на жизнь, а на смерть, весь вопрос был в том, кто первым нанес бы поражающий удар. Значит, всё было правильно, и ее казнь была верным решением.

Атос собрал всё в шкатулку и, поднявшись, подошел к камину и бросил её в огонь. Языки пламени лизали изящную вещицу, дерево корчилось, потрескивая, и наконец рассыпалось в прах. Неотрывно смотря на эту картину, граф де Ла Фер не испытывал ни жалости, ни сожаления. Вне всякого сомнения, на женской половине еще было множество вещей, способных напомнить об их владелице, но с этим он разберется после…

Всё это время, пока граф был в замке, Гримо провел в доме управляющего и как мог отвечал на вопросы, стараясь не сболтнуть лишнего. Семья Жерома и кухарка были единственными, кто остался жить при замке после того, как граф покинул его. Остальные же перебрались в деревню, а кто-то нанялся к другому сеньору. В течение пятнадцати лет все пребывали в уверенности, что их господин уехал в Париж, тяжело переживая горечь утраты любимой супруги, и это воспринималось абсолютно нормально, тем более, что периодически наведывающийся в замок г-н Марто иногда передавал кое-какие распоряжения от его сиятельства. Гримо, порадовавшись про себя, что в этом случае ему не придется врать, подтвердил, что граф, действительно, десять лет прожил в Париже и состоял на королевской службе. Однако подробностей раскрывать не стал, и к его удивлению никто из присутствующих не проявил на этот счет никакого любопытства — без сомнения слуги в этом доме были хорошо вышколены и позволяли себе намного меньше, чем Гримо. А вот новость о том, что граф уже пять лет живет в Бражелоне (про Рауля Гримо благоразумно умолчал), и нет никаких предпосылок к тому, что он намерен куда-либо переезжать, подействовала угнетающе, в особенности на Жерома. Старый управляющий, который уже не один десяток лет служил семье де Ла Фер и был бесконечно ей предан, не скрывал своей радости от приезда своего сеньора и очень рассчитывал, что теперь всё вернется и будет как прежде. Слова же Гримо сводили на нет все его ожидания. Но, справедливости ради, надо сказать, что на самом деле никто с уверенностью не мог сказать, чего ждать в будущем.

День клонился к вечеру, когда Атос, абсолютно забывший про обед, кликнул Жерома и приказал позвать Гримо. Стол накрыли в библиотеке, куда Гримо прошел вслед за старым управляющим, по пути разглядывая обстановку, одновременно дивясь ее роскоши и подмечая неестественную пустоту некоторых залов. Оба получили короткое распоряжение быть готовыми к семи утра — граф намеревался объехать свои владения.

Последующие дни целиком были посвящены хозяйственным заботам. Атос делал то же, что и в Бражелоне, но если дома он был абсолютно спокоен, то здесь Жером и Гримо, неизменно сопровождавшие его, видели, как несколько раз за день менялось выражение лица их господина, становясь то задумчивым, то напряженным. Было бы неправдой сказать, что всё находилось в плачевном состоянии, но до былого идеального порядка было далеко, и требовалась жесткая рука. Сетовать, кроме как на себя самого, было не на кого, и Атос принялся за дело, как всегда серьезно и энергично, и чем больше было сделано, тем острее ощущалось желание перемен.

* * *

До Пеллетье граф добрался на исходе третьей недели и теперь с чувством выполненного долга сидел в гостиной в компании маркиза.

— Вот так, — усмехнулся он, завершая рассказ, — если не считать набега дражайших родственников, всё, в общем, неплохо.

— Какая низость! Зачем это было нужно? — воскликнул Филипп.

— Зачем? Затем, что слишком юному де Ла Феру на голову вдруг свалилась манна небесная в виде графского титула и всего, что к нему причитается, а еще потому, что он желал жить своим умом. В последнем, кстати, они отчасти оказались правы: все же надо прислушиваться к тем, кто имеет больший житейский опыт. Одним словом, алчность и зависть — вот и причины. Какое им было дело до того, что творилось со мной, когда я остался один после смерти отца… и потом? Абсолютно никакого, — Атос вздохнул. — Ну, да ладно, не хватало еще, чтобы вы подумали, что я жалуюсь.

— Зная вас, мне бы никогда не пришло это в голову, — произнес маркиз. — Так значит, можно рассчитывать на то, что в Берри вы не будете таким уж редким гостем?

— Не могу ничего обещать, — слегка пожал плечами Атос, — в любом случае приезжать придется.

— Придется…, — пробормотал Филипп. — Вы так прочно прижились в Бражелоне… Хотя, конечно, всё правильно — вам непросто здесь.

— Не знаю. Да и не в этом дело, наверное, — задумчиво проговорил граф. — Здесь я сожалею, сожалею слишком о многом, а я не хочу. Но, вы правы, в Бражелоне всё проще, там я свободен и чего-то жду, а тут всё тянет в прошлое. Должно быть, со временем это пройдет…

— «Всё проходит. Пройдет и это» (13). Не так ли? — улыбнулся маркиз.

— По крайней мере, на это есть надежда, — и она действительно звучала в голосе бывшего мушкетера.

— Прекрасно! Я надеюсь, вы останетесь на обед?

— С удовольствием!

— Тогда, пока нам его готовят, предлагаю немного прогуляться. Кстати, если вы не против, можно и верхом. Я бы показал вам пруды, где мы выращиваем карпов.

Атос с удивлением посмотрел на друга.

— Да-да, прибыльное дело, между прочим. К тому же, — рассмеялся Филипп, — чем я хуже Тибо V? Говорят, что граф Шампани и Бри тоже занимался разведением карпов и весьма преуспел в этом.

— Ну что же, поедем смотреть на карпов!

* * *

— Не знаю, как было у графа Тибо, а у вас всё устроено великолепно, — оглядев обширную лужайку с тремя прудами, один из которых примыкал к ельнику, обернулся к маркизу Атос.

— Благодарю. На самом деле, ничего особенного. Я купил этот участок семь лет назад, здесь был только один пруд — самый большой, а два других выкопали уже потом и запустили карпов.

— И вы говорите, улов хорош?

— Недурной. За три года рыба вырастает до трех ливров (14), к тому же быстро размножается.

— Да вы настоящий знаток в этом деле, — улыбнулся граф.

— Вовсе нет. Этим мои познания ограничиваются, но мне большего и не нужно, чтобы понять, насколько успешно идут дела, а карп нынче стоит недешево (15).

— О, вам никогда нельзя было отказать в практичности.

— Как же иначе? Если уж затевать какое-то дело, то надо делать его на совесть, кроме того, я не хочу ходить в дураках. Каким бы честным не был крестьянин, он всегда грешит мелким воровством.

— Это верно, больше порядка — меньше проблем.

— Да, и в этом смысле вас можно принять за образец, — улыбнулся Пеллетье. — Помнится, если вас что-то интересовало, то это значит, что вас интересовало всё, вплоть до мелочей. И номера с мошенничеством с вами не проходили.

— Вы преувеличиваете! — махнул рукой граф.

Маркиз не стал спорить и, пожав плечами, произнес:

— Ну, мы, как будто, объехали чуть не все окрестности, пора возвращаться, иначе мы заставим ждать г-жу маркизу.

Друзья свернули на дорогу, ведущую к Пеллетье, но не проехали и полумили, как увидели собаку, будто из неоткуда выскочившую на дорогу. Бело-рыжий эпаньоль (16) заливался лаем.

— Черт возьми, откуда она здесь взялась? — маркиз резко осадил коня.

— Там кто-то есть, — граф спрыгнул на землю и указал в сторону придорожных кустов.

В самом деле, рядом с кустом бузины стояла невысокая серая лошадь, беспокойно прядавшая ушами, а ветки явно скрывали ее седока. Подойдя ближе, они увидели сидящего на земле ребенка — темноволосого мальчика лет восьми. Его камзол был весь в пыли, правый рукав разорван.

— Боже мой! — воскликнул маркиз. — Что с вами случилось?

Мальчик поднял глаза, и стало понятно, что он еле сдерживается, чтобы не заплакать.

— Вы упали с лошади? — граф опустился рядом с ребенком. — Сильно ушиблись?

— Да, сударь, — мальчик все-таки шмыгнул носом, — я пробовал встать, у меня не получается.

— Ушибли ногу? В каком месте?

— Вот здесь, — мальчик указал на правое бедро.

— Думаю, ничего страшного, — граф поднял глаза на маркиза, — вероятно, сильный ушиб. Обычно, такие падения заканчиваются благополучно.

— Да, но лучше, чтобы осмотрел лекарь. Куда вас отвезти, сударь? — обратился он к ребенку. — И как могло случиться, что вы здесь оказались один?

— В Монтеро, — потупившись, вздохнул мальчик.

— В Монтеро?! Постойте, вы Мишель де Буаселье, не так ли?

— Да, сударь, — широко раскрытые детские глаза глядели с удивлением.

— Вот как, — улыбнулся Филипп. — В таком случае, позвольте представиться и нам. Я — маркиз де Пеллетье, ваш сосед, а это мой друг — граф де Ла Фер. Так вы один, как же так?

— Я отпустил лакея и поехал один, — тихо произнес Мишель.

— Решили проявить самостоятельность, — покачал головой Пеллетье. — Что скажет на это ваша матушка?

— Ее здесь нет, — ответил мальчик.

— Нет? Так значит, вы гостите у г-жи де Монтеро? И пользуетесь этим? — усмехнулся маркиз.

На щеках Мишеля де Буаселье явственно проступил румянец, и он опустил голову.

— Вы видите теперь, к чему могу приводить опрометчивые поступки? — услышал он голос графа де Ла Фер. — Если бы не ваш пес, мы могли бы проехать мимо. Это послужит вам уроком на будущее. А теперь давайте руку, я помогу вам.

Атос подхватил мальчика и усадил на лошадь впереди себя. Тем временем маркиз подвел коня Мишеля.

— Отличный конь, — заметил он. — Насколько я могу судить, очень покладист. Что же произошло, что он сбросил вас?

— Гектор убежал в поле и поднял куропаток…, — мальчик запнулся, словно не решаясь продолжить.

— Да уж, от этих птиц всегда много шума. Тогда всё ясно: ваш конь испугался, и вы не смогли с ним совладать, — закончил маркиз. — Поверьте мне, сударь, тут нечего стыдиться. Такое случается даже с опытными наездниками, правда, надо признать, довольно редко, а вам надо еще многому учиться.

— Зато вы теперь точно знаете, чем чревата встреча с куропатками. Их здесь целые полчища, — произнес граф де Ла Фер. — И не стоит отпускать далеко собаку.

— Кстати, как вы назвали вашего пса? — с интересом спросил Филипп.

— Гектор, сударь.

— Вот это славно! Вы что же, интересуетесь древними греками? — маркиз смотрел на мальчика со смесью восхищения и удивления.

— Да, сударь, — совершенно серьезно ответил Мишель.

— И кто же вас привлекает больше? Боги или герои? — спросил Атос.

— Герои, сударь.

— Ахилл, Тесей, не так ли?

— Да. Еще мне нравятся сказания об Одиссее и Ясоне.

— Ну, конечно, — улыбнулся Атос. — Что же еще может интересовать молодого человека вашего возраста?

— Легенды о короле Артуре, например, — Пеллетье вскочил в седло. — Мне больше всего увлекали именно они. Едем? Наверняка, вас уже хватились, сударь.

Исчезновение юного барона де Буаселье было уже обнаружено. Это стало известно, как только они подъехали к воротам замка. Во дворе двое лакеев седлали лошадей, явно собираясь отправиться на поиски мальчика. Привратник, увидев всадников, немедленно открыл ворота, и второпях поклонившись, побежал в сторону дома доложить о счастливом исходе г-же виконтессе де Монтеро.

Сама старая дама была на крыльце, которое в волнении мерила шагами, нервно сжимая в руках веер. Мишеля подвезли прямо туда. Спешившись, маркиз осторожно принял у Атоса ребенка:

— Добрый день, сударыня! Вот, возвращаем вам вашего беглеца, почти целого и невредимого.

— Господи, Мишель, вы снова заставляете меня волноваться! — виконтесса, несмотря на свой возраст, довольно легко спустилась по лестнице и принялась осматривать внука. — Боже мой, что с вами? Вы упали с лошади. Я знала, что когда-нибудь этим закончится. Отныне я запрещаю вам верховые прогулки, по крайней мере, когда вы будете гостить меня. Я отвечаю за вас перед вашей матерью, вы должны всегда помнить об этом. Вы сильно расшиблись?

— Простите меня, сударыня. Я не хотел заставлять вас беспокоиться, — Мишель, который уже вполне уверенно стоял на ногах, опустил глаза. — Простите, этого больше не повториться.

— Хотелось бы верить. Так вы сильно ушиблись?

— Не очень, — тихо ответил Мишель.

— Виконтесса, думаю, вам не стоит тревожиться, — вмешался маркиз. — Если можно так сказать, ваш внук упал удачно, он ушиб бедро. Как правило, ничего серьезно в подобных случаях не бывает. Но показать его лекарю лишним не будет.

— Ох, благодарю вас, маркиз, я пошлю за лекарем, — вздохнула г-жа де Монтеро. — А вы, Мишель, ступайте с Гийомом, переоденьтесь, я скоро поднимусь к вам.

Поклонившись, мальчик в сопровождении лакея ушел в дом, и виконтесса могла уделить должное внимание гостям. Обернувшись, старая дама только теперь по-настоящему обратила внимания на спутника маркиза. Надо сказать, что г-жа де Монтеро всю жизнь прекрасно владела собой, но этот раз самообладание едва не изменило ей.

— Господин граф! — в ее голосе всё же слышалось изумление. — Неужели это вы?

— Я рад видеть вас в добром здравии, сударыня, — Атос поклонился. — Да, это, действительно, я.

— Воистину, пути Господни неисповедимы. Я никогда не была склонна верить слухам, но я признаюсь вам, что почти все поверили, что вас нет в живых. Какое счастье, что всё это оказалось ложью. Я очень рада видеть вас, ваше сиятельство.

— Меня, в самом деле, долго не было в Берри, а люди иной раз воображают что-то невероятное.

— Так значит, вы теперь вернулись в родные места?

— Нет, сударыня, я приехал по делу.

— Стало быть, вы все-таки перебрались в Париж? Об этом тоже много говорили.

— Не совсем так, — спокойно ответил Атос, — хотя и в слухах тоже есть доля истины. Я жил несколько лет в Париже, теперь же живу в Орлеанэ.

Г-жа де Монтеро понимающе покачала головой.

— Господа, прошу вас в дом. Я совсем позабыла правила приличия и вместо того, чтобы благодарить вас, устроила графу настоящий допрос. Но это всё от волнения, надеюсь, вы извините меня. Мишель — мой единственный внук, а трагедия, случившаяся с его отцом, заставляет нас всегда помнить об опасности. Видите ли, граф, отец Мишеля погиб, упав с лошади, и моя дочь так боится за сына, я уж не говорю о себе.

— Примите мои соболезнования, сударыня, — произнес Атос. — Я уверен, что не стоит слишком заострять на этом внимание. Ваши опасения понятны, но я думаю, будет лучше, если ваш внук освоит науку верховой езды и станет хорошим наездником.

— Благодарю вас, граф. Да-да, наверное, вы правы. Но вы же понимаете, женщины всегда слабее мужчин, мы подвержены тревогам и страхам гораздо больше, чем вы. Но прошу вас, господа, проходите.

— Сударыня, — маркиз отвесил изящный поклон. — Мы также вынуждены принести вам извинения, но, к сожалению, мы не можем принять ваше приглашение. Граф сегодня мой гость, и моя супруга уже ожидает нас к обеду.

— Что ж, в таком случае, не буду вас задерживать, — ответила старая дама. — Еще раз благодарю вас за внука, господа. Если случится оказия, непременно заезжайте ко мне. Вы всегда жаленные гости в моем доме.

Поблагодарив хозяйку дома за приглашение и выразив надежду, что с ее внуком всё будет в порядке, друзья откланялись.

— На месте г-жи виконтессы я бы велел выпороть слугу, а ее внуку тоже не помешало бы познакомится с розгами, — сказал маркиз, когда они уже были далеко за воротами.

— Следовало бы…, — задумчиво произнес граф, вынырнув из своих мыслей.

— О чем вы думаете?

— О Рауле.

— Хм, Рауль не умеет ездить на лошади, — улыбнулся де Филипп.

— Пока не умеет.

— До этого еще не скоро, друг мой. Не стоит излишне беспокоиться.

— А вот поговорим с вами года черед два, — усмехнулся граф. — Посмотрим, что вы скажете тогда.

— Да, должно быть, сейчас я не вполне могу понять вас. Но всему свое время, наверное, когда у меня родится сын, я взгляну на вещи другими глазами.

— Можете даже не сомневаться в этом.

Через четверть часа они были в Пеллетье. О происшествии на дороге говорить не стали: маркиз не желал волновать супругу.

* * *

Через два дня Атос и Гримо выезжали из ворот замка Ла Фер, провожаемые тоскливым и полным преданности взглядом Жерома. Граф прекрасно понимал, о чем думал Жером, а потому, прощаясь, всё же ответил на немой вопрос, который старый управляющий никогда бы не осмелился задать своему господину. Атос просто сказал: «До встречи», и этого было достаточно, чтобы лицо слуги озарила робкая радость и надежда.

Уезжая из Берри, каждый увозил с собой что-то свое. Гримо — впечатления от Ла Фера, от которого веяло силой и величием, и еще понимание того, что граф не просто так взял его собой. С большой долей вероятности можно было предположить, что Гримо предстояло заняться делами в родовой вотчине бывшего мушкетера. Жером уже стар, и со временем кто-то должен будет заменить его. Что же касается Атоса, то, покидая родные места, он ощущал, что груз, все эти годы лежавший на душе исчез, как исчезло это противное чувство неизвестности, которое всегда жило где-то глубоко внутри, как бы он не пытался уверить себя, что ему все равно. Теперь всё было как-то спокойно, всё, что окружало его, было привычно, как-то странно естественно и вместе с тем ново, даже эта история на дороге и встреча с г-жой де Монтеро. Всё было так и не так одновременно. А в Бражелоне — всё просто и понятно, уютно и тепло. Там Рауль и там его место и его дом. А значит, домой!

 

(1) Шампар — в средневековой Франции сеньориальный натуральный оброк в виде определённой части урожая

(2) Стиль «а ля фанфар» появился во Франции во второй половине XVI века, его создал Никола Эв, придворный переплетчик Генриха III и Генриха IV. Однако свое имя этот стиль получил только в XIX веке по названию одной из книг, переплет которой выполнен в его традициях. Особенность стиля «а ля фанфар» состоит в том, что вся поверхность сторонки заполняется мелкими изображениями цветов и листьев, тонкими линиями и точками в сочетании с узорами в виде спиралей, овалов и квадратов с четырьмя полукругами внутри.

(3) «Аргенида» — аллегорический приключенческий роман из воображаемой древности, шотландского поэта Джона Беркли, написанный на латинском языке. Основан на событиях Религиозных войн во Франции конца XVI в., описывает хорошо разработанную модель политического кризиса и абсолютистской реставрации.

(4) Франсуа де Малерб — французский поэт XVII века, чьи произведения во многом подготовили поэзию классицизма. В то же время многие сочинения Малерба тяготеют к стилю барокко. В 1600 году Малерб преподнёс своё сочинение находившейся в тот момент в Экс-ан-Провансе Марии Медичи. Это была ода «Королеве по случаю её благополучного прибытия во Францию», которая была встречена молодой королевой благосклонно и обеспечила в дальнейшем Малербу высочайшую протекцию.

(5) Тулузские гуси происходят из сельской местности в окрестностях города Тулузы на юго-западе Франции. Название породы встречается в документах 1555 года. Оригинальным окрасом является серый, именно такие птицы издавна содержались французскими крестьянами. Французы создали эту невероятно тяжелую породу гусей для выращивания, с целью приготовления национального блюда «фуа-гра».

(6) Крокембуш — французский десерт, представляющий собой высокий конус из профитроли с начинкой, скреплённых карамелью или специальным сладким соусом, и украшенный карамельными нитями, засахаренным миндалём, фруктами, засахаренными цветами. Используется как угощение в свадебных церемониях, при крещении, на Рождество.

(7) «Битва вин» — средневековая французская поэма Анри д’Андели нормандского трувера XIII в. Написана в 1224 г., по сути представляет собой одну из первых попыток классификации вин и имеет важное значение как источник о виноградниках и винах XIII века. Поэма рассказывает о турнире по дегустации вин, который был устроен королём Филиппом Августом. Он послал гонцов собрать везде лучшие вина, которые поэт подробно перечисляет в своей поэме. В более ранней из двух версий поэмы из 70 перечисленных вин (все французские) поименно лишь два сорта происходили из региона Бордо, шесть из Анжу-Пуату, два из Бургундии, четыре из Лангедока. В более поздней версии присутствует вина, изготовленные за пределами Франции (Мозель, Кипр, Испания). Все вина были белыми.

В ходе соревнования некий английский прелат отведал образцы семидесяти вин из разных уголков Франции. Из них только семь он «отлучил» от своего стола. Победителем же оказалось сладкое вино из Кипра (коммандария). После дискуссий и обсуждения достоинств и недостатков различных вин, по результатам критики священника было объявлено самое лучшее вино, которое вознаграждает сам король. Кипрское вино получило титул «папы», а вино из Аквилеи, очень качественное, но не столь великолепное, получило звание «кардинала». Далее — три короля, три графа и наконец десяток пэров, были также признаны как достойные стола самого короля, а 7 вин (все из Северной Франции) были «отлучены».

(8) Коммандария — крепкое десертное вино, известное на Кипре еще с античных времен

(9) Аквилея — в древности большой и знаменитый город в Северной Италиии

(10) Вьерзон — старинный французский город, известный уже в эпоху Меровингов

(11) «Смоляные носы» — отверстия в башнях замка для выливания горячей смолы на нападающих

(10) «Крыши-перечницы» — конусовидные крыши

(11) Рустованный камень — природный неотесанный камень, использующийся для отделки

(12) Тибо V — граф Шампани и Бри, король Наварры под именем Теобальдо II. Согласно документам 1258 года занимался разведением карпов.

(13) Надпись на кольце царя Соломона

(14) 1 ливр равен примерно 490 г

(15) «Большая щука, карп, лосось или форель оценены в 7 ливров» (выдержка из книги Э.Маня «Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII»)

(16) Бретонский эпаньоль — охотничья подружейная легавая собака