Гарри Поттер. Свет без палочки (джен)

Квартира не взорвалась. Двери не хлопнули. Никто не ушёл.

Но что-то в их доме с тех пор перестало звучать.

Они жили — как незнакомцы. В одной кухне, в одной ванной, под одним потолком. Без магии. И — без слов.

Гермиона

В библиотеке она уже не поправляла посетителей, если те неправильно произносили "Шекспир". Она больше не листала теории о магических ядрах.

Она читала книги. О психологии. Об утерянной идентичности. Об эмигрантах, которые переехали в другие страны и перестали понимать себя.

Что-то в этом отзывалось глухо внутри неё.

Однажды вечером, девушка по имени Лена — студентка, которую Гермиона однажды направила к нужной полке — принесла ей чашку кофе.

— Вы… самый добрый человек здесь, — сказала она. — Иногда мне просто хочется прийти, чтобы услышать ваш голос.

Гермиона расплакалась от того, что поняла: даже без магии она может быть светом.

И это — новая магия.

Гарри

Он стал брать больше ночных смен.

Иногда специально просил самые тёмные углы ТЦ, самые долгие маршруты. Он не искал опасности — он искал тишину.

И нашёл кое-что другое.

Мальчик лет десяти, потерявшийся в магазине игрушек, прижался к нему.

— Я боюсь, — прошептал он.

Гарри присел рядом.

— Я тоже, — честно ответил он. — Но страх — это не враг. Это просто часть пути.

Они ждали вместе, пока не приехала заплаканная мама. Гарри не сказал ни слова, когда та благодарила его.

Но впервые за долгое время он не чувствовал себя призраком в чужом мире.

Рон

Рон отказался от доставки.

Он устроился помощником повара в маленькой семейной пиццерии. Не потому что это была мечта — потому что там было тепло, и люди смеялись.

Повар — седой сицилиец по имени Марко — учил его готовить не по рецептам, а "по сердцу".

— Ты кладёшь слишком много сыра. Почему? — спрашивал Марко.

— Потому что мне нравится сыр, — отвечал Рон.

— Вот и хорошо. Тогда делай пиццу, как будто готовишь её тому, кого любишь.

И Рон делал.

Он начал улыбаться чаще. Начал петь под нос. Начал оставаться после смены просто так — не потому что надо, а потому что там было хорошо.

И впервые в жизни Рон чувствовал: он не догоняет чью-то историю. Он пишет свою.

Они не договаривались. Просто однажды вечером — оказались на кухне одновременно.

Рон пришёл с коробкой пиццы. Гермиона заварила чай. Гарри нёс плед и сказал, почти виновато:

— Я… видел сегодня ребёнка. И понял, что бояться — это нормально.

Гермиона посмотрела на него.

— Я прочитала в книге, что кризис — это не разлом. Это переход.

— А я… — Рон пожал плечами. — Я теперь умею делать соус болоньезе. Не уверен, зачем, но... могу.

Они рассмеялись. Тихо и свободно.

А потом сидели долго. Не обсуждали магию. Не обсуждали ссору. Просто слушали, как за окном шумит город, который давно перестал быть чужим.

Каждый из них прошёл путь — порознь. И, пройдя его, вернулся. Туда, где всё начиналось.

Они больше не были теми, кто спасал мир.

И это было… облегчением.

Теперь они были теми, кто спасал себя.

Из тишины. Из растерянности. Из гордости.

И в этом молчании — вдруг что-то зашевелилось.

Не свет. Не вспышка. Не заклинание.

Что-то более древнее. Более мягкое. Более личное.

Почти… искра.