Архив разбитых сердец (гет)

Возвращение в Москву было не просто контрастом — это был удар под дых. Город встретил их не просто шумом и суетой, а атмосферой разворошённого муравейника, где Максима ждала настоящая катастрофа. Его лофт в бывшем фабричном здании, обычно излучавший холодный шик, теперь казался полем боя. На огромном столе-острове царил хаос: разбросанные чертежи, испещрённые гневными пометками красным маркером, стопки контрактов, светящиеся экраны ноутбуков с открытыми тревожными новостными лентами и бесконечными цепочками электронных писем с заголовками «СРОЧНО!», «КАТАСТРОФА!», «ТРЕБУЕТСЯ ВАШЕ НЕМЕДЛЕННОЕ РЕШЕНИЕ!».

Проект, его гордость, его «билет в будущее» независимости от отца — реконструкция исторического здания под арт-кластер в самом центре — саботировался с беспощадной жестокостью. Ключевой подрядчик, с которым были личные договорённости и годы сотрудничества, неожиданно, без внятных объяснений, разорвал контракт, забрав свою команду и технику в разгар критической фазы. Одновременно в нескольких влиятельных деловых изданиях и телеграм-каналах появились «утечки» — анонимные, но детализированные обвинения в «нарушении норм безопасности», «использовании некачественных материалов», «финансовых махинациях» в проекте Волкова. Акции инвесторов падали, доверие рассыпалось как песок. Максим был уверен до мозга костей — это рука отца. Игорь Владимирович Волков наносил удар, чтобы поставить строптивого сына на колени, вернуть под свой контроль и, главное, отвадить от «неподходящей» Анны.

Анна, вернувшаяся в свою тихую «хрущёвку», пыталась вернуться к привычному ритму: каталогизация новых поступлений в библиотеке, вечерние чаепития с книгой, редкие встречи с подругой. Но её мир был нарушен. Она звонила Максиму. Первые дни он брал трубку, его голос звучал хрипло от недосыпа и напряжения. Она пыталась поддержать: «Максим, как ты? Что случилось? Чем я могу помочь?». Он отмахивался, слова были резкими, отрывистыми: «Тебе не понять, Аня. Тут ад. Борюсь. Не могу говорить». Потом звонки стали реже. Он пропускал её звонки. Отвечал односложными смс: «На совещании», «Занят», «Перезвоню». Он отменил их свидание в последний момент — «Срочный вызов к юристам». Потом ещё одно — «Неотложные переговоры с потенциальным подрядчиком». Анна сидела у окна в своей квартире, глядя на серый московский двор, и чувствовала, как между ними нарастает невидимая, но ледяная стена. Её тихий мир, который он когда-то называл «оазисом», теперь казался ему чем-то чуждым, далёким, не соответствующим его бешеному ритму борьбы за выживание. Она чувствовала себя бесполезной, лишней в его новой, мрачной реальности.

Её друг по работе, Дмитрий Новиков (Дима), тихий, вдумчивый библиограф с грустными глазами и давней, невысказанной симпатией к Анне, видел её страдания. Он замечал, как она тускнеет, как часто смотрит в одну точку, не видя страниц книги. Однажды, когда она особенно рассеянно листала каталог, он осторожно подошёл.

«Анна Васильевна, все в порядке? Вы выглядите... уставшей».

Анна вздрогнула, поправила очки. «Да, ничего, Дима. Просто... дела».

«Я... э-э... достал билеты на ту самую постановку «Чайки» в Художественном. О которой вы говорили, что хотели бы посмотреть. Сегодня вечером. Неожиданно появились два лишних... — он замялся, покраснел. — Моя сестра не смогла. Может, сходим? Просто... как коллеги. Чтобы отвлечься?»

Анна колебалось. Мысль о вечере в театре, о Чехове, который сейчас казался особенно пронзительным, была притягательна. А главное — мысль вырваться из кокона своей тоски, поговорить с кем-то, кто не связан с этим кошмаром. Максим точно не позвонит. Он «занят». «Спасибо, Дима, — сказала она тихо. — Я пойду. Мне... действительно нужно отвлечься».

Тем временем, в роскошном кабинете Игоря Владимировича Волкова, за столешницей из черного мрамора, Катя Сомова непринуждённо разглядывала маникюр. «Ну что, Игорь Владимирович? Ваш строптивый сынок все ещё держится?»

Игорь Владимирович хмуро смотрел в окно на огни Москва-Сити. «Держится. Глупец. Тратит последние ресурсы на борьбу с ветряными мельницами».

«Значит, пора нанести следующий удар, — Катя улыбнулась, как кошка, увидевшая мышку. — Нужно заставить его почувствовать себя ещё более уязвимым. И... напомнить, кто его настоящий круг. Мой папа согласен помочь с тем самым «спасительным» кредитом... под определенные условия. И я знаю, как создать нужную картинку».

Она достала телефон и набрала номер. «Дорогой? Это Катя. Слушай, есть один невероятно скучный, но *очень* важный инвестор... Папин друг. Нужно его умаслить. Знаешь тот ресторан на Патриарших? Тот, где подают ту самую икру? Забронируй столик на сегодня, часов на девять. И будь любезен, надень тот серый костюм, который я тебе выбирала. Ты в нем неотразим». Она сделала паузу, слушая возражения Максима на другом конце провода. «Макс, милый, это не просьба. Это необходимость. Если ты хочешь хоть какой-то шанс спасти свой тонущий кораблик. Папины связи — это кислород сейчас. Или ты предпочитаешь дышать через трубку под водой?» Её голос был сладким, но стальным. Максим, загнанный в угол, чувствуя, как почва уходит из-под ног, сдался. «Хорошо, Катя. Девять часов».

Вечер в театре для Анны был глотком свежего воздуха. «Чайка» в старых стенах МХАТа звучала по-новому, пронзительно и болезненно. Она ловила себя на том, что проводит параллели с их собственной историей — разрушенные мечты, непонимание, боль. Дима был галантен, ненавязчив, говорил об искусстве, о книгах, о тонкостях библиотечной работы. Он не лез в душу, но его тихое присутствие было успокаивающим. После спектакля он вызвался проводить её до дома. Они шли по тихим переулкам Арбата, освещённым фонарями, говорили о Нине Заречной, о Треплеве, о вечном поиске формы. Анна почти расслабилась.

Они подошли к её подъезду. Анна порылась в сумке за ключами. «Спасибо, Дима, за вечер. И за билеты. Это было... важно».

«Анна Васильевна, это мне спасибо, — Дима улыбнулся застенчиво. — Я рад, что вам...». Он не договорил. В этот момент к тротуару с визгом тормозов подрулил знакомый мощный внедорожник. Дверь распахнулась, и из машины выскочил Максим. Его лицо было искажено яростью, глаза горели лихорадочным блеском. Он выглядел ужасно — помятая рубашка, тени под глазами, запах дорогого коньяка смешивался с запахом пота и безысходности.

«Ну что, Анна? — его голос был хриплым, злым, резал тишину улицы. — Нашла утешение? В объятиях этого... библиотечного червя? Пока я тут бьюсь как рыба об лёд, пытаюсь хоть что-то спасти из того ада, в который меня втравили, ты прекрасно проводишь время?» Он шагнул к Диме, который инстинктивно отступил. «Ты чего тут забыл, книжный червь? Песню ей спеть? Стихи почитать?»

«Максим, успокойся! — Анна встала между ними, её голос дрожал от возмущения и страха. — Мы были в театре! Просто в театре! Он коллега!»

«В театре? — Максим фыркнул, его взгляд скользнул по лицу Анны с презрением. — Ага, конечно. А я вот только что вернулся с «делового ужина»! Очень романтичного! И знаешь, с кем? С КАТЕЙ! Да-да, с той самой! И мы были в самом пафосном ресторане города! И светская тусовка это видела! И папарацци сняли! И знаешь что? Она выглядела рядом со мной так, как надо! А не как...» Он не закончил, но его взгляд, скользнувший по её скромному пальто и платку, сказал все.

Это было последней каплей. Боль, обида, унижение, накопленные за недели молчания, отстранения и его нынешнего пьяного хамства, прорвались наружу. Анна выпрямилась. Глаза её, обычно мягкие, стали холодными, как лёд.

«Мой романтичный ужин с Катей? — её голос зазвучал тихо, но с такой ледяной яростью, что Максим на мгновение опешил. — Это твой ответ на мои звонки? На мою поддержку, от которой ты отмахивался как от назойливой мухи? Ты прав, Максим. Я не понимаю. Не понимаю твоих игр, твоих интриг, твоей лжи! Может, твой отец все-таки прав? Мы из разных миров! Я устала! Устала от твоих подозрений, от твоего непостоянства, от этой вечной войны, в которую ты втянут! Я не хочу жить на минном поле!». Она повернулась к нему спиной, её рука с ключом уже тянулась к замку подъезда.

«Аня, подожди! — в голосе Максима вдруг прорвалась паника, осознание того, что он перешёл черту. — Это не то, что ты думаешь! Катя... она подстроила... Отец...».

«Оставь свои оправдания, Максим, — Анна не обернулась. Её плечи напряглись. — Они мне больше не нужны. Живи в своём прекрасном, лживом мире с Катей. И с отцом. Не звони. Не пиши. Всё».

Дверь подъезда захлопнулась с глухим, окончательным стуком. Максим застыл на тротуаре, как истукан. Холодный ветер дул ему в лицо, но он его не чувствовал. Он чувствовал только ледяную пустоту, разверзшуюся внутри. Дима тихо исчез в темноте переулка. Максим посмотрел на закрытую дверь, потом на свой дорогой, но бесполезный в этой ситуации автомобиль. Он крикнул что-то бессвязное, ударил кулаком по крыше машины, оставив вмятину, потом ввалился на водительское сиденье, опустил голову на руль. Звонок телефона разорвал тишину — Катя. Он сгрёб аппарат и швырнул его на пассажирское сиденье. В глазах стояли слезы бешенства, отчаяния и беспомощности. Он проиграл. Не только битву с отцом. Он проиграл Анну. И самое страшное — он знал, что виноват сам. Стена между ними превратилась в ледяную глыбу, казавшуюся теперь непреодолимой. Разрыв состоялся. Больно, грязно, окончательно.