Гимн двух сердец (гет)

Крошечные цифры на экране монитора сливались в ровные колонки, тишину бухгалтерии нарушало лишь мерное постукивание клавиш и далекий гул города за окном. Лиза откинулась на спинку стула, провела рукой по вискам. Утро выдалось насыщенным — сверка первичных документов, начисление аванса, подготовка отчетов для налоговой. Работа ее не тяготила; в этих строгих цифрах, в их неумолимой логике был свой порядок, своя предсказуемость, которая успокаивала. Здесь не нужно было никому ничего доказывать, быть яркой или убедительной. Достаточно было быть внимательной и точной. Она погружалась в мир счетов, накладных и проводок, и время текло плавно, прерываемое лишь тиканьем часов на стене.

— Лиза, не подскажешь по этому акту? — коллега Аня, женщина лет сорока с добрым, вечно усталым лицом, протянула ей лист бумаги. Лиза взяла документ, бегло просмотрела. — Здесь опечатка в ИНН контрагента. Видишь, последняя цифра не сходится. —Спасибо, родная! Чтоб я без тебя делала! — Аня вздохнула с облегчением. — Голова уже не варит. Иду кофе заряжать, тебе принести? —Спасибо, я свой чай заварила, — Лиза показала на термос с тем самым сортом, что любила. — Но спасибо. —Ну ладно. Ты у нас всегда такая самостоятельная, — улыбнулась Аня и направилась к кофемашине.

В этом был весь их коллектив — спокойный, предсказуемый, без лишней фамильярности. Здесь Лиза чувствовала себя в своей тарелке. Никто не лез в душу, не требовал бурного выражения эмоций. Ценили ее аккуратность и молчаливую надежность. Порой, проверяя счета, она ловила себя на мысли, что эта работа — тоже своего рода служение. Не громкое, не заметное, но необходимое. Четкость, честность, ответственность — разве не об этом же говорил Иисус? Она не проповедовала коллегам, не развешивала на стене цитаты из Писания. Ее христианство здесь проявлялось иначе — в стремлении делать все качественно, не обманывать, не хитрить, быть доброжелательной, даже когда устала. Иногда, сталкиваясь с попыткой начальства «провести» ту или иную сомнительную операцию, она мягко, но настойчиво указывала на риски, и ее, как ценного сотрудника, обычно слушали. Это была ее маленькая, невидимая никому битва за правду, которую она вела изо дня в день на своем скромном посту.

Обеденный перерыв она провела одна, доедая принесённый из дома бутерброд и запивая его своим чаем из кружки с рисунком — скромным цветком. Она смотрела в окно на серые крыши и думала. О новом брате. Николае. Она заметила его в первое же воскресенье. Новое лицо всегда было заметно в их небольшой общине. Он показался ей таким же немного потерянным, как она сама чувствовала себя когда-то. Он старался быть незаметным, садился сзади, и в этом было что-то такое узнаваемо-родное, что вызвало не любопытство, а скорее тихую симпатию. Потом была малая группа. Он вошёл, немного скованный, и его добрые, серьезные глаза искали кого-то взглядом. Их взгляды встретились всего на секунду, и она поспешно опустила глаза к чайнику, почувствовав необъяснимую теплоту где-то внутри.

Он был молчаливым, как и она. Ей понравилось, как он помогал убирать со стола после встречи — без лишней суеты, просто делая то, что нужно.

Она поймала себя на легкой, почти неуловимой улыбке. Мысль о том, что где-то есть человек, который, возможно, так же одинок и немного сбит с толку этим шумным миром, как и она, почему-то грела. Было в этом какое-то странное утешение. Она представляла, как могло бы быть, если бы рядом был кто-то, любимый, с кем не нужно постоянно говорить. Она мечтала о таком. О человеке, с которым можно сидеть рядом, читать книгу, пить чай, изредка перекидываясь взглядами — и чувствовать полное понимание. Чтобы не нужно было надевать маску удобной, веселой, общительной девушки. Чтобы можно было просто быть собой — со всей своей тишиной, грустью, неловкостью и безмятежной радостью.

«Господи, — проносилось у нее в голове, — что это? Простая симпатия к брату по вере? Или что-то большее?» Она тут же останавливала себя. Нельзя. Нельзя строить воздушные замки. Она почти ничего о нем не знала. Но образ его — высокая, немного сутулая фигура, задумчивый взгляд, тихий голос — почему-то не уходил.

Страх и надежда — старые, знакомые спутники — снова вступили в свой безмолвный диалог. Страх говорил: «Он такой же, как все. Увидит настоящую тебя — скучную, тихую, не умеющую красиво говорить о вере, — и потеряет интерес. Или, что хуже, останется из вежливости». Надежда шептала: «А вдруг он другой? Вдруг в его тишине — отклик на твою?»

После работы она не пошла сразу домой, а зашла в небольшой цветочный магазинчик по дороге. Запах влажной земли, зелени и цветов действовал на нее умиротворяюще. Она купила новый горшок для своего разросшегося спатифиллума и небольшой мешочек с удобрениями. Процесс пересадки растений был для нее медитацией. Возня с землей, бережное расправление корешков, полив — все это упорядочивало мысли, успокаивало душу.

Вечером дома пахло жареной картошкой с грибами — мама знала ее слабость. Небольшая трехкомнатная квартира, ее родной мир с детства. Здесь каждое пятно на обоях, каждая трещинка на подоконнике была частью ее истории. —Ну как день, рыбка? — спросила мать, расставляя тарелки на столе. —Обычно, — ответила Лиза, целуя ее в щеку. — Ничего особенного.

Разговор за ужином шел неспешный, об обычном — о работе, о здоровье бабушки, о предстоящих подготовках к празднику. Родители никогда не давили на нее, не допытывались о личном, не твердили о замужестве. Они принимали ее такой, какая она есть — тихую, немного отстраненную, живущую своим внутренним миром. Их дом был для нее безопасной гаванью, где можно было молчать, не опасаясь непонимания.

После ужина она помыла посуду, а потом ушла в свою комнату — свой маленький мирок, тщательно организованный и очень уютный. Книжная полка, заставленная духовной литературой, сборниками стихов и несколькими романами в стиле «ретро».

Она включила ноутбук, запустила сериал — старый, добрый, про врачей в маленьком городке. Ей нравилось наблюдать за жизнями героев, сопереживать им, это помогало отключиться. Она укуталась в плед, поставила рядом кружку с чаем — уже другим, вечерним, травяным.

Потом она подошла к своим цветам на подоконнике — скромной коллекции из фикуса, нескольких фиалок и небольшой орхидеи. Она провела пальцем по листу, проверила влажность земли, протерла пыль. Это был ее ритуал, ее способ замедлить время, побыть наедине с собой и с Богом без слов. Она мечтала когда-нибудь иметь свой садик за окном. Не огромный огород, а именно маленький, ухоженный уголок, где можно было бы выращивать не только цветы, но и зелень, может быть какие-то ягоды. Квартира на первом этаже… чтобы можно было выйти прямо из окна в свой маленький рай. Эта мечта казалась такой недостижимой и такой желанной.

Перед сном она открыла Библию, просто почитать Псалмы. Слова о тихих водах, о зеленых пажитях отзывались в ее сердце тихим эхом. Она думала о прошедшей малой группе. Ей там было по-настоящему хорошо. Эти люди были ее семьей. Они выросли вместе на церковных скамьях, вместе ездили в лагеря, вместе переживали первые трудности и радости. Они знали ее всю жизнь и принимали со всей ее молчаливостью. Никто не требовал от нее быть душой компании, не тыкал пальцем, что она мало говорит. Она просто была Лизой — тихой Лизой, которая всегда поможет накрыть на стол.

Но иногда ей так хотелось чего-то большего. Что-то сказать, что-то сделать такое, что действительно изменит чью-то жизнь, приведет кого-то ко Христу. Но слова застревали в горле, а смелости не хватало даже на то, чтобы просто подойти и познакомиться с новым человеком без дрожи в коленях.

«Может, мое служение — просто быть тихой? — размышляла она. — Создавать уют, заваривать чай, слушать… Может, в этом и есть мое призвание?»

Ее жизнь в общине определялась не красноречием, а делами, конечно это не великие свершения, но она верила что Бог ценит этот труд. И это давало ей ощущение прочного, незыблемого места.

Перед сном она снова молилась. Стоя на коленях у кровати, она благодарила за прошедший день, за родителей, за церковь, за тишину и покой. И… попросила за него. За Николая. Чтобы Господь направил его, если это угодно Ему. И чтобы дал ей смелости… или, наоборот, уберёг от ложных надежд. Она и сама не знала, о чем просить точнее.

Она гасила свет и ложилась в постель. За окном шумел город, но в ее комнате было тихо и безопасно. Она думала о воскресной службе. Может быть, он снова придет. Может быть, они снова окажутся рядом на малой группе. И может, просто может, он снова что-то скажет, и она сможет ответить чуть больше, чем кивком.

Эта мысль — робкая, как первый весенний подснежник, — согревала ее, пока она засыпала. Ее последней осознанной молитвой было простое: «Господи, будь воля Твоя. И дай мне мудрости ее принять».