№1 Отражение правды (джен)

Воздух в классе дрожал, словно натянутая струна перед ударом. Каменные стены Хогвартса, привыкшие к шепоту латинских заклинаний и шелесту пергамента, теперь звенели от тишины — живой, напряжённой, почти осязаемой.

На кафедре стоял профессор Альден — высокий, спокойный, с тем самым взглядом, в котором всегда было что-то непостижимо ровное, как поверхность воды перед бурей. Он поднял руку. Ни палочки, ни слов, ни даже привычного жеста — только лёгкий наклон головы и дыхание, совпавшее с едва заметным мерцанием серебристого браслета на запястье.

И тогда воздух вспыхнул.

Не заклинание — явление. Между его пальцами родилась молния: не линия света, а живое существо, шипящее, звенящее, пульсирующее от собственного сознания. Она взвилась вверх, разрывая тени, и на миг весь класс утонул в ослепительном свете. Камень под ногами пропитался запахом озона, а волосы у ближайших учеников поднялись от статического шороха.

Альден стоял спокойно, будто в этом вихре был его дом. Его губы изогнулись в лёгкой, почти благоговейной улыбке.

— Магия, — произнёс он, и голос его был глубоким, будто гул далёкого грома, — не живёт в палочках. Она живёт в нас. В воздухе, что мы вдыхаем, в каждом биении сердца. Её нельзя приказать. Ей можно лишь позволить услышать.

Молния погасла — но тишина не вернулась.

Ученики шумели, восхищённо перешёптывались, их глаза сияли.

— Без палочки! — Рон едва дышал от восторга. — Он просто... сделал это! Как... как Тесла на зельях!

Гарри не ответил. Его взгляд был прикован к браслету. Серебряный металл не просто светился — он жил. В такт дыханию Альдена внутри него пробегали волны света, короткие, точные, будто чьи-то удары сердца. Каждый раз, когда профессор поднимал руку, браслет вспыхивал, словно глотал энергию, насыщался ею… и потом возвращал хозяину с избытком.

Гермиона, напротив, побледнела. Её перо выпало из пальцев, ударилось о стол и покатилось, оставляя чернильный след.

— Это невозможно, — выдохнула она. — Без фокусирующего канала структура чар развалится, энергия уйдёт в хаос… если только…

Она осеклась, словно сама испугалась своей мысли.

Альден тем временем взмахнул рукой. На этот раз молния не ударила — она скользнула по воздуху, как хищник, оставляя за собой трещащие голубые нити. Тени на стенах содрогнулись, ожили, потянулись к нему — длинные, искривлённые, будто изломанные отражения.

— Стихия молнии, — произнёс он с тем особым уважением, с каким говорят древние имена, — древнейшая форма живой магии. Она не подчиняется словам. Лишь намерению. Она знает, кто вы есть, и отвечает тем же.

Гарри сжал кулаки. На миг ему показалось, что от руки профессора исходит не только свет — но и холод. Молния вспыхнула вновь, и в этот миг тень Альдена на полу… задержалась.

Она не успела за ним.

Профессор повернул голову — а тень всё ещё смотрела прямо вперёд. Потом, словно опомнившись, догнала, врываясь обратно в силуэт — мягко, но с ощущением разрыва, как ткань, сшитая не теми нитями.

Гарри моргнул. Свет погас, класс вновь наполнился гомоном, кто-то смеялся, кто-то пытался повторить движение, вызывая крошечные искры из воздуха. Альден уже объяснял, как правильно "отводить лишний заряд", его голос звучал спокойно, как будто ничего странного не произошло.

Но Гермиона не слушала. Она смотрела не на професcора — на его отражение в витрине. В нём блеск браслета был чуть сильнее, чем следовало бы. И, кажется, отражение запоздало — на одно дыхание, на один миг.

— Что-то в нём неправильно отражается, — прошептала она.

Гарри обернулся к ней, хотел спросить — но слова застряли в горле. Потому что теперь он и сам чувствовал: воздух в классе изменился. Тишина, что осталась после молнии, была не облегчением, а предостережением.

И где-то глубоко внутри Гарри понял — они стали свидетелями не урока.

Они видели пробуждение чего-то, чему не следовало просыпаться.

Коридоры Хогвартса в ту ночь будто замерли. Даже портреты, вечно шепчущиеся и ворчащие, казались притихшими, как зрители, боящиеся нарушить ход заклинания, уже сотканного кем-то другим. Каменные стены источали прохладу, а в воздухе стоял запах старого воска и пыли — но под этим привычным ароматом Гарри чувствовал нечто иное: едва уловимый металлический привкус, напоминающий запах грозы.

Он шагал рядом с Гермионой. Их шаги отдавались эхом, а это эхо странно запаздывало, будто кто-то невидимый повторял их движения через секунду. После урока Альдена слова давались трудно — каждое ощущалось лишним, неуместным, опасным. Казалось, само имя профессора теперь несёт в себе гул электричества.

Гермиона остановилась у окна. За мутным стеклом клубился туман — плотный, белёсый, как выдох заклинания. Ветер гнал его над Чёрным озером, и в нём, на миг, будто мелькнуло отражение вспышки — тонкая линия света, разрезавшая ночь.

— Что-то в нём неправильно отражается, — наконец сказала Гермиона. Голос её звучал ровно, но за ним чувствовалось напряжение, словно натянутая струна вот-вот лопнет. — Ты видел? Когда браслет вспыхнул... его тень двигалась отдельно. Только мгновение, но я уверена.

Гарри кивнул. Он видел. И с тех пор это ощущение не отпускало — будто тот свет остался внутри него, прожёг что-то под кожей.

— Может, это был просто эффект света? — произнёс он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Но сам слышал — не верит.

— Свет не двигается против источника, — ответила Гермиона тихо, почти машинально, словно повторяла аксиому. — И не пульсирует в такт дыханию.

Она посмотрела на него. Глаза усталые, тени под ними глубокие. На щеках — следы напряжения, будто ночь вписалась в её лицо. В руках — конспект, исписанный аккуратным почерком, но между ровных строк Гарри заметил несколько записей, сделанных поспешно, дрожащими буквами: “энергия живого канала”, “проводник”, “второе эхо”.

— Альден делает что-то, что нельзя делать, — прошептала она. — Это не просто техника. Это... нарушение самой структуры. Он управляет не энергией, а её природой. Без защиты — это не магия. Это вторжение.

Её голос дрогнул. Не от страха — от осознания.

Гарри хотел возразить, хотел защитить профессора, сказать, что тот не похож на зло. Но память об уроке вспыхнула перед глазами — серебряный свет, дрожь воздуха, тень, опоздавшая на вдох.

— Ты думаешь, браслет связан с этим? — спросил он наконец.

— Не думаю. Знаю, — ответила она. — Он не усиливает силу. Он удерживает. Как клетка. Что-то внутри него... живое.

Молчание между ними стало почти осязаемым. За окном ветер усилился, и в отражении стекла Гарри на миг показалось, будто за их спинами стоит кто-то третий. Но когда он резко обернулся — лишь коридор, факелы и стены, отбрасывающие слишком длинные тени.

Где-то далеко, в глубине замка, пробили часы. Полночь. Звук разнёсся по сводам, как удары сердца, отражаясь от каждой арки.

— Мы должны сказать Дамблдору, — выдохнул Гарри.

Гермиона покачала головой.

— Пока нет. Если я ошибаюсь — это обвинение против профессора, без доказательств. Но если нет… — она замолчала на мгновение, глядя куда-то в туман за окном, — тогда лучше сначала понять, с чем именно мы имеем дело.

Они пошли дальше. Коридор был пуст, но Гарри не мог отделаться от ощущения, что шагов — трое. Едва слышно, чуть позади, будто кто-то шёл в унисон, но на полшага позже. Он обернулся — никого. Только их отражения в высоких окнах, вытянутые, чуть искажённые светом факелов.

И всё же… в одном из них он на мгновение заметил — тень Гермионы моргнула.

Отражение — нет.

Он сделал шаг вперёд, заставляя себя не смотреть больше в стекло. И вдруг понял, отчётливо, страшно ясно: мир вокруг них сдвинулся.

Не громко. Не заметно. Но бесповоротно.