Ящик Пандоры (джен)

Долгий, тяжелый глоток.

И пробуждение. Пробуждение в чужих снах. В чужих мирах. В памяти Нарциссы.

Гостиная дома Блэков, того самого, в котором я живу. Еще не разрушенная временем и безразличием хозяев, давящая своей красотой и роскошью.

— Как ты можешь так поступать с нами? — кричит Нарцисса, едва сдерживая слезы.

Ее собеседница лишь опускает голову, не в силах ответить.

— Со мной? — воет Нарцисса, тряся ее за плечи.

Я узнаю их обеих с трудом. Юная хрупкая Нарцисса, на плечи которой еще не легла тяжелым бременем забота о семье.

И Андромеда, которой я не видела никогда. Яркая, живая, с яростным, решительным сиянием в темных глазах, сверкающих созвездиями, которые я не видела прежде. Во всем ее облике нет ничего от той боязливой тени, к которой я так привыкла. Теперь я поняла, насколько этой Андромеде из прошлого подходило ее имя.

— Что ты им скажешь? — продолжает заплаканная Нарцисса.

— Скажу все, как есть, — отвечает Андромеда.

— Ты издеваешься, — голос тети переходит на крик, — они тебя выгонят, выжгут с семейного древа!

— Ну и пусть, — упрямо отвечает Андромеда.

— Пусть? А как же я?

— Я люблю тебя, — медленно произносит Андромеда, — но Теда я люблю больше.

Тед? Тед Тонкс? Маггл, сведший ее с ума из-за отказа? Как?

— Меди…- плачет Нарцисса

— Я должна идти, — решительно отвечает юная Андромеда, не глядя сестре в глаза.

— Ты потеряешь все! — воет Нарцисса, не сдерживая слез, — всю семью из-за желания выйти замуж за грязнокровку!

— Не смей говорить о нем так. Мне пора идти.

Пока меняется картинка, меня трясет от неясной боли, пронзающей насквозь. Я задыхаюсь, разделяя чувства Нарциссы.

— Что они сказали?

Я возвращаюсь в ту же самую гостиную, интуитивно чувствуя, что прошло некоторое время.

— Они сказали мне убираться прочь, — глухо произносит Андромеда.

— А ты? — с Нарцисса с надеждой вскидывает заплаканное лицо.

— Что я? — усмехается Андромеда, — я убираюсь!

— Нет! — кричит Нарцисса, — Ты не можешь!

— Я все могу, Цисси, — отвечает ей сестра срывающимся голосом, — Я люблю его и не желаю больше жить в клетке.

— Клетке? Это же семья, Меди!

— К черту семью, разлучающую меня с моим возлюбленным.

Слезы Нарциссы не имеют на Андромеду никакого воздействия.

Снова боль, а после моему взгляду открываются ворота, за которыми кончается менор. Нарцисса, отчаянно цепляющаяся за руку сестры, готовой взмахнуть палочкой и унестись прочь. Андромеда-звезда. Андромеда-предательница.

— Ты не можешь, — исступленно повторяет Нарцисса. В этой издерганной и потерянной девчонке не узнать холодную леди, — ты не можешь. Ты не можешь.

— Я должна, — кажется, что холодное сияние Андромеды не затмит блеск тысяч метеоритов в глазах ее сестры, — мне нет здесь места, но мне оно и не нужно, мое место рядом с Тедом.

Я замечаю в руках Андромеды маленькую, наспех собранную сумку.

— Подожди, — кричит Нарцисса и не дожидаясь ответа, притягивает сестру к себе и яростно целует.

Такую Нарциссу, дикую и неистовую, я видела лишь один раз. Последний раз в тюремной камере.

Быть может, это лишь игра моего воображения, но мне чудится струйка крови стекающая с губ Андромеды. Но ни кровь, ни слезы не стирают ее печальной и упрямой улыбки. Андромеда делает знакомый жест и растворяется в пространстве.

* * *

Перед глазами мелькают крики мамы, сокрушения бабушки Друэллы, гнев дедушки Сигнуса, слезы Нарциссы. Крики, слезы и письма, бесконечные письма от сестры-изгнанницы, которые она получает тайком и сжигает, едва прочитав. Выжженное с полотна имя. А мимо, за кадром, я чувствую тянущую, незаживающую боль, с которой Нарцисса живет все это время.

Но одно из писем она решается показать.

— Андромеда беременна.

— От него? — взрывается мама, — от этого поганого грязнокровки?

— Да, — кивает тетя.

— Что ж, — спокойно произносит дедушка, — мы должны от них избавиться. Появление грязнокровки в роду Блэков недопустимо.

Кабинет все тот же, вот только карт и книг в нем чуть меньше. И на руках дедушки меньше морщин, выдающих его возраст, и серебро в волосах едва мелькает.

— Что значит избавиться? — вскрикивает Нарцисса.

— Просто. Убить грязнокровку. И его отродье. А Андромеду вернуть в семью. Дождемся, пока она родит и убьем их обоих.

— Нет! — кажется, что Нарцисса вырывается из невидимых нитей, — мы должны ее оставить!

— Ее? — поднимает бровь дедушка?

— Девочку. Она хочет назвать ее Нимфадора.

Мне на секунду кажется, что я сейчас потеряю сознание.

— Как мило, — шипит мама. Мама? Белла?

— В ней наша кровь, — сбивчиво объясняет Нарцисса, — мы можем воспитать ее, как свою.

— Что?

— Вы сами говорили, — голос тети почти перетекает в ультразвук, — нельзя проливать ни капли древней крови!

— А Андромеда? Думаешь, она будет на это смотреть?

— Мы можем стереть ей память, что угодно! А ребенка воспитать в нужных традициях!

— И кто же будет воспитывать ребенка, — ехидно отзывается Беллатрикс.

— Ты, — невозмутимо отвечает Нарцисса.

— Что? — мама теряет дар речи от такой наглости.

— Белла! У тебя никогда, благодаря вашим рейдам, никогда не будет детей! А ты сможешь воспитать девочку в нужном духе. Ну пожалуйста, — всхлипывает тетя, — убьем магла и Андромеда вернется. Мы будем жить счастливо.

— Ну пожалуйства, Белла! Я с таким трудом достала это зелье, — я вижу в руке Нарциссы пузырек с багрово-красным, как кровь, зельем, — выпей его.

— Этот твой безумный план… — шипит Беллатрикс, отмахиваясь.

— Ну давай же! Он создаст видимость того, что ты беременна. И все будут думать, что ребенок ваш.

— А кто тебе сказал, что я согласна признать этого ребенка?

— Пожалуйста, Белла! Она же наша сестра.

— Она предательница.

— Мы вернем ее, Белла, и все будет как прежде. Ну пожалуйста! В конце концов, если ты не захочешь, скажешь, что он родился мертвым, вот и все.

Белла кривится и с отвращением выпивает протянутое снадобье.

Нарциссе страшно, я чувствую это кожей. Палочка вырывается из ее дрожащих рук, кажущихся ей совсем чужими.

— Некуда отступать. — властно произносит Беллатрикс, застегивая плащ, — ребенок рожден и по твоей милости нас все поздравляют с появлением наследника.

Нарцисса кивает, глядя на то, как готовятся к аппартации Рудольфус и Сигнус.

— Если я узнаю, — Беллатрикс наклоняется к ее уху, так, что больше никто не слышит ее слов, что ты предупредила ее…

— Нет, Белла, — дергается Нарцисса

— Тебе не жить, — спокойно заканчивает фразу ее сестра, и меня передергивается от этого тона.

Замки разлетаются с треском от простейших чар. Белла и Сигнус, идущие впереди ни капли не заботятся о тишине. Напротив, они хотят войти в дом как хозяева, разогнав тех, кого считают не более чем крысами, пожирающими пергамент семейного древа. Они проходят сразу наверх, к спальням, где уже стоит на пороге маггл с палочкой на изготове. Я никогда прежде не видела его, но то, что он маггл, точнее грязнокровка, видно сразу — такую простую, незамысловатую одежду не носят волшебники. У него мягкие, короткие каштановые волосы и теплые глаза, на по лицу его видно, что выражение злости, которое он изо всех сил пытается изобразить, ему не характерно.

Но палочка ничто против трех одновременно выстреливших экспилиармусов. Бесполезная, она отлетает прочь, Белла моментально подхватывает ее и ломает, пока Сигнус тем временем сковывает грязнокровку обездвиживающим заклятьем. Он с глухим стуком падает на пол. А Андромеда замирает чуть поодаль, будто не в силах поверить, что ее близкие люди сейчас так бесцеремонно вломились в ее дом, прежде чем кинуться на них.

-Инкаренцио!

Словно змеи, магические пути не позволяют ей сделать хоть шаг. А после Белла помогает ей сесть на стул, привязав еще сильнее, будто готовя ей почетную ложу к предстоящему спектаклю.

— Не зачем ей на это смотреть, — я не сразу замечаю в темноте силуэт Нарциссы, достающей ребенка из кроватки. И судя по тому, как мгновенно волосы девочки становятся из каштановых платиновыми, я с ужасом начинаю понимать, что вижу себя.

Нарцисса выходит из комнаты, желая обезопасить ее — меня, а может и саму себя от предстоящего зрелища.А я, бесплотная гостья ее памяти, остаюсь в комнате, не в силах пошевелиться. Рудольфус стоит в стороне, зорко следя за пленниками, готовый в любой момент прервать их попытки сопротивления, на которое они впрочем мало способны.

Спектакль начинается.

— Не бойся, сестренка, — говорит Белла почти нежно, но в этой нежности спрятаны лезвия сотни кинжалов, — мы заберем тебя домой.

Андромеда извивается, глядя то вслед ушедшей Нарциссе, то на скованного мужа, но только не в глаза склонившейся над ней сестры.

— Мы просто преподадим тебе небольшой урок.

Урок начинает Сигнус как глава семьи. Кажется, он совсем не видит разницы между стенами своего кабинета и комнаты со связанной дочерью и ее мужем. Его голос ровен и спокоен, будто он отчитывает непослушного ребенка. Впрочем так оно и было, вот только ребенок давно повзрослел.

— Андромеда, ты помнишь, каков был девиз нашей семьи во веки веков?

Андромеда молчит.

— Caedo! — произносит Беллатрикс, и на щеке Теда появляется глубокий порез, будто она, желая дать ему пощечину, забыла о зажатом в руке кинжале.

Андромеда вырывается, но магические пути становятся от этого лишь сильнее. Тед закусывает губы, сдерживая крик.

— Чистота крови навек, — с ненавистью произносит Андромеда.

— И что же это значит?

— Для меня это ничего не значит.

На этот раз заклятье мощнее и глубже, оно рассекает его грудь, рисуя ему вторые губы с отвратительно хлюпающими краями, кровь с которых заливает полы его простой рубашки, в такт крови, сочащейся с прокушенных губ.

— Ничего?

— Ничего. Белла, нет!

Но Белла не слушает, она подходит к Теду ближе, и, приподняв край разорванной рубашки, легко прикасается к нему концом палочки, который сейчас подобен лезвию в ее руках. Теперь это не просто царапина. Это первая буква презрительного названия. M.

— Мы с самого детства учили тебя хранить чистоту крови, — в стальном голосе дедушки звучит разочарование, — все тайны и секреты, веками оберегаемые нашей семьей, не должны стать достоянием этих отродий, не недостойных заниматься магией.

— Это не так!

Рубашка почти потеряла своей истинный цвет, пропитавшись липкой кровью. Еще один росчерк. U.

— Отпустите его! — по лицу Андромеды катятся крупные слезы, а кровь Теда не засыхает, — Пожалуйста!

— Грязнокровки лишь варвары, понятия не имеющие об истинной силе, силе древних времен. И они смеют вторгаться в наш мир, пытаясь установить в нем свои законы. Они стирают все границы между нами и миром магглов, превращаясь нас в рабов последних.

— Пожалуйста! — Андромеда задыхается, и кажется, что веревка сковывает не ее руки, а стягивается у нее на груди, — не надо!

D.

Долгожданный крик наконец срывается с губ Теда, заставляя губы его мучительницы изогнуться в почти ласковой улыбке.

— Мы учили вас держаться от них подальше. Мы хотели вас защитить.

— Папа! — голос ее дрожит, а веревки, впившиеся до боли, почти разрывают покрасневшую кожу.

B.

— Мы делали все для того, чтобы наши дочери стали достойными представительницами рода. И чем же ты отплатила нам?

— Папа…

— Caedo.

Новый порез рассекает его шея. Слишком слабый, чтобы убить. Но достаточно мощный, чтобы заставить его задыхаться от потери крови, отчаянно пытаясь снять оцепенение, многократно усиливающее его страдания.

Андромеда кричит, дико истошно, содрогаясь всем телом за них обоих — ее привязанную и его оцепеневшего.

L.

— Ты променяла свою семью на это недоразумение, не достойного называться волшебником!

— Отпустите его, умоляю вас!

O.

— Ты разочаровала нас, Андромеда. Сколько слез пролили твоя мать и сестры.

Глаза Андромеды сверкают неподдельной яростью, по ее губам я вижу, с каким трудом она сдерживается, чтобы не наговорить ничего лишнего из страха причинить Теду еще худшую боль.

O.

— Я пойду с вами! Я вернусь! Я сделаю, все, что вы скажете! Только не трогайте Теда.

От отчаянья, звенящего в ее голосе, моя кровь стынет в жилах.

— Конечно пойдешь. Мы готовы тебя принять, несмотря на всю низость твоего поступка. Но твоему магглу нет среди нас места.

— Нет!!!

D.

Теперь на теле Теда Тонкса горит позорное клеймо, при виде которого глаза Андромеды застилает пелена слез, от которых гаснет сияние ее смелости и упрямства.

— Sectucempra!

На почти разорванной грудной клетки Теда танцуют фонтаны крови. Ребенок в соседней комнате криком отвечает на неистовый, безумный плач Андромеды.

А после наступает звездный час Беллатрикс — ее главная роль с отточенными до безупречности жестами, вызывающими пыточное проклятье, в котором ей нет равных.

Скованный, Тед не может даже дернуться в такт боли, изматывающей его, а Андромеда, привязанная к стулу, бьется в конвульсиях за них двоих. Никто из семьи не причинил Андромеде ни малейшей боли, но кажется, что все страдания Теда пронзают и ее плоть.

Пытка не кончается. Все новые и новые удары невидимого хлыста, новые мольбы, повисающие в воздухе, где кожей чувствуется смесь горького отчаянья и притороного наслаждения чужой болью.

Я бросаюсь к Беллатрикс, желая вырвать палочку из ее рук, забываясь, что я лишь тень, свободно проходящая через чужие тела, не видимая и не слышимая даже в порывах ветра.

Пытка продолжается. Сигнусу надоедают крики Андромеды и он накладывает на дочь Силенцио. Ей остается лишь безмолвно содрогаться, разделяя боль мужа, который лишен под обездвиживающим заклятием даже такой слабости. Ему лишь остается захлебываться в собственном крике эхом которому служит плач ее дочери, которую Нарцисса тщетно пытается успокоить.

Наконец Тед замолкает, но не усилие воли тому виной. Тед мертв. Я жадно впиваюсь в него взглядом, стараясь навсегда запомнить его черты, что я не видела прежде и больше не увижу никогда. Черты, искаженные долгой, бесконечной болью агонии и смерти, что принимают как избавление. Я замираю на телом, которому багровеющие цветы собственной крови из распоротой груди и перерезанной шеи стали погребальным венком.

Иного венка ему не суждено.

— Рудольфус, — властно произносит Сигнус, — помоги мне избавиться от тела.

Они удаляются, заклятьями волоча за собой изуродованный труп, лишенный последней капли крови.

Но вместе с ним замирает и Андромеда. Больше ее тело не содрогается от не предназначенных ей ударов, волосы закрывают ее лицо, руки ее висят безвольными плетями, а голова кажется неестественно откинутой, будто невидимая рука сломала ей шею.

— Андромеда? — неуверенно зовет Беллатрикс, едва начинающая трезветь от упоительного восторга причинения боли.

Андромеда молчит.

Беллатрикс осторожно откидывает ей волосы и шарахается прочь, не в силах смотреть в лицо бездне в глазах сестры.

Больше нет туманных мечтаний и сияния бесстрашия. Она погасила каждую звезду в глазах сестры своими заклятиями, раздирающими плоть ее мужа. Теперь в лицо ей дышит лишь безграничная, холодая пустота ее стеклянных, мертвых глаз.

— Андромеда! — кричит Беллатрикс, неистово тряся ее за плечи. Но Андромеда больше не вырывается прочь, желая сломать оковы, она послушно трясется в ее руках, как тряпичная кукла.

— Андромеда! — звучащий еще минуту назад иступленный смех Беллы превращается в такой же болезненный, неудержимый плач.

Она снимает с нее силенцио, но с побелевших губ не слетает ничего, кроме мычания.

Андромеда больше не может сражаться. Нет в ней не ненависти, ни любви, ни упрямства, ни жажды жизни. Да и самая жизнь ее ушла со слезами боли и потерь.

Беллатрикс воет, как раненый зверь, еще не понимая, что ранила себя сама. Она бешено прижимает обмякшее тело сестры к себе, а по залитому слезами лицу Андромеды стекают слезы самой Беллатрикс.

— Меди…

— Теперь ты видишь, что ты наделала, — притвороно спокойный голос вошедшей с девочкой на руках Нарциссы звенит от нескрываемого презрения.

— Я не хотела, — всхлипнула Беллатрикс, — я только хотела ее вернуть!

Нарцисса кривиться от отвращения.

— Она никогда, никогда не вернется.

Беллатрикс рыдает в голос, пряча глаза от обжигающе-холодного взгляда сестры.

— Теперь у тебя есть только один выход, — Нарцисса протягивает ей пищащий сверток.

— Да, — сглатывая слезы, отчаянно кивает Беллатрикс, протягивая к младенцу руки, — Дора… дочка…

Я почти ничего не соображаю, когда память Нарциссы переносит меня обратно в кабинет. Тяжесть на плечах тянет меня к земле, нет, дальше в саму землю, будто засыпая меня погребальной землей, утягивая на дно черных вод стикса. Их здесь четверо: Сигнус, Рудольфус, Беллатрикс и Нарцисса. Гнетущий дух скорби нарисовал отметины на лицах всех присутствующих, он мелькает в их опускаемых глазах, в срывающихся голосах, в которых тщательно таиться тяжелое, давящее чувство вины под маской спокойствия и строгости.

— Итак, — начинает Сигнус, которому наверно впервые в жизни изменила его холодная уверенность, — мы совершило непоправимую ошибку.

Никто не решается нарушить зловещую, воистину погребальную тишину. Это похороны Андромеды, но никто не решается сказать хоть слово, отпустить на волю воспоминания, вина сковывает мысли и запечатывает губы.

— Но мы, — Сигнус обрывает свои собственные тяжелые мысли и слова, что все равно никто не произнесет, — должны завершить начатое нами дело до конца.

На конце волшебной палочки, слегка дрожащей в сильной руках, появляется первый язычок золотого пламени, разгорающийся до красна.

Все четверо протягивают у другу правые руки, сковывая общую тайну странным рукопожатием.

— Клянешься ли ты, Беллатрикс, никогда не рассказывать Нимфадоре правду о родителях никаким из возможных способов?

— Я клянусь, — глаза Беллы кажутся стеклянным в раскаленном свете волшебного пламени, в котором кажется, мелькают ее беспокойные мысли.

Сигнус повторяется формулу для каждого, а затем Нарцисса произносит эти слова для него самого.

Колючие огненные нити оплетают их рук, ложась тяжелыми оковами на их души и память, связывая их мысли и жизни воедино до конца их дней. Непреложный обет — связь, от которой есть лишь одно спасение — смерть.

Нити, колючие и огненные, не оставляют следов на коже, но впиваются глубоко в душу. Они зашивают им губы. Они перекраивают нить моей судьбы, рисуя поверх прошлого новый узор. Они выжигают мое прошлое, рисуя новую семью, ложась поверх старых, нереальных воспоминаний. Они вшиваются в сознание, стягивая его, как петля на шее, не давая даже шанса на шаг в сторону.

Огненные змеи еще долго сияют в темноте кабинета, пропитывая их четверых смертельным ядом вины и молчания.

— Папа, ты должен взять девочку!

Издерганная Нарцисса со ломкими пальцами и истеричными тонкам в голосе, почти переходящем в ультразвук.

— Почему я?

Сигнус величествен и невозмутим, никакие тени еще не успели коснуться его рассудка, старые мифологические образы еще не успели впиться в его сознание, оставаясь призраками книжных страниц. Лишь немного больше седых волосков в черных волосах, лишь первые нити из последующей паутины морщин на спокойных руках.

— У тебя единственного нет метки! — кричит Нарцисса!

— у тебя тоже. Я не желаю воспитывать маггловское отродье.

— Отродье? — от звука ее голоса кажется сейчас лопнут стекла за темными шторами, — она Блэк! Это Лестрендж! Она обожала Беллу и Руди! В ней ничего, совершенно ничего от Меди!

— Так воспитай ее сама.

— Люциус, — голос тети звенит от боли, — у него метка! Мы с Драко в большой опасности! А если начнутся разбирательства! Мы не можем вечно отказываться от веритасерума, пойми!

— Она Блэк, папа, — шепчет Нарцисса, — поверь, она Блэк. Только так ты сможешь изгладить бред, что нанес Андромеде!

— Я вижу ее каждый день, Цисси, — обреченно произносит Сигнус, опустив глаза, — она казнит меня каждый день, своим шатанием и пустыми взглядом.

— Так исправь все! Дора не похожа на нее! Она метаморф! В ней нет ни одной черты матери! Она твоя внучка! Кем бы не была ее мать, она твоя внучка, твоя плоть и кровь! Древняя кровь, нельзя проливать ни капли чистой крови попусту! Папа!

Сигнус молчит, не глядя дочери в глаза. А после медленно кивает.

— Жду вас завтра. Я лично займусь ее воспитанием.

Меня вышвыривает из ее воспоминаний с беспощадной мощью.