Магия (джен)

Тот, кто теряет память — теряет всё.

Энн Райс «Кровь и золото»

* * *

После работы Ник переоделся в раздевалке и, попрощавшись с коллегами, отправился в компании Беллы к своему гробу. Девушка уже давно изъявляла желание посетить его дом, но до сегодняшнего дня вампиру удавалось отсрочить этот неприятный момент, ссылаясь то на ремонт гроба, то на очередные митинги, которые, правда, в то время действительно проводились, то на ужасную головную боль, то ещё бог весть на что.

Причина такого сильного нежелания демонстрировать своё жильё подруге заключалась в том, что Ник, как ни странно, его стеснялся, хотя, решись кто-нибудь в его присутствии обругать такой образ жизни, вампир тут же перегрыз бы ему глотку.

Его родители были из тех новомодных вампиров-отступников, которые предпочитали гробам квартиры и знать не желали никакие оградки, бархатные обивки с подогревом, кресты и заупокойные песни, исполняемые вампирами в честь всех праздников, будь то хоть день рождения, хоть своевременная кончина богатого дядюшки.

С точки зрения нормальных вампиров жить, не соблюдая традиций, было не просто странно, а даже дико. Всё равно что для живого человека обретаться в могиле.

— Но почему? — спросила Белла, устраиваясь за столом возле могилы какого-то старика.

— Потому, — ответил Ник, вешая чайник над очагом. — Вот смотри, — он уселся напротив и сложил перед собой руки, словно прилежный ученик. — Люди живут в домах, а когда они умирают, их хоронят на кладбище. Так? Белла утвердительно кивнула.

— А вампиры живут на кладбище, а когда они умирают, их хоронят…

— В домах! — в восхищении воскликнула Белла. Возглас получился таким громким, что некоторые из соседей Ника неодобрительно покосились в её сторону.

— Да, правильно, — шёпотом ответил вампир. Он наклонился к ней так, что почти упёрся своим лбом в её. — Теперь ты понимаешь?!

— Но ведь это ужасно дорого.

— Конечно, поэтому-то вампиры и живут дольше людей. Ну, как правило, — хмыкнул Ник.

— Ага, хочешь сказать, что если бы люди начали хоронить своих мёртвых в квартирах, срок их жизней автоматически увеличился бы, — голос Беллы был полон сарказма. — Да вам просто делать нечего.

— Такая уж традиция. И кстати, о деле: мне надо цветы полить.

В следующие полчаса Ник угостил Беллу приготовленным по особому вампирскому рецепту чаем с кровью (Беллу чуть наизнанку не вывернуло после первого же глотка, и все остальные глотки она предпочла оставить на неограниченно отдалённое будущее. Вполне возможно, что, попади она после смерти в ад, этот чай вошёл бы в комплекс её пыток) и обычными вампирскими печенками в виде гробов (которые, кстати, оказались вполне съедобными) и, довольный своей гостеприимность, отправился с лейкой к колонке неподалёку.

По стандартам вампиров Ник был довольно бедным кровососом. У него имелся только гроб, да могила старика, снятая под аренду со всеми прилагающимися к ней атрибутами, такими как столик, скамейка, искусственные венки и цветочки. Цветы на могиле служили ему (и вообще всем вампирам, у которых хватало денег на могилу) клумбой. Ник поливал их, ухаживал за ними, удобрял. Этой весной он решил посадить красные розы и теперь был страшно доволен полученным результатом. Красные розы, да ещё и с крупными шипами, были любимыми цветами всего вампирского племени.

Белла огляделась, не уставая удивляться вампирскому быту. Повсюду, куда ни кинешь взгляд (есть время разбрасывать взгляды и время их собирать), можно было увидеть гробы самых разных мастей и размеров. Здесь был даже огромный белый гроб с дверью и окнами, и если бы не характерная форма и венки, навешанные тут и там, его бы и вовсе нельзя было отличить от трейлера.

Несмотря на то, что в идеале вампир должен был иметь троих любовниц (чей статус приравнивался к статусу жены) и при этом обязательно жить в замке, мало кому из вампиров выпадала такая удача. А жить полноценной жизнью хотелось всем. Так что неудачливые вампиры, не имеющие замков, тоже обзаводились спутницами жизни, правда, не тремя, а только одной, но зато на всю жизнь. Разводы в вампирском сообществе были строго воспрещены и проводились лишь в самых крайних случаях.

Общество вампиров во все времена отличалось крайней консервативностью, так что вампирским женщинам было ещё далеко до эмансипации. Они были вынуждены соблюдать те же традиции, что и их товарки сто, двести, а то и все пятьсот лет назад. Идеальная вампирша должна была быть не в меру сексуальна, в меру зла, достаточно умна, чтобы не казаться дурой, а также обладать глубоким возбуждающим голосом и длинными волосами. Одеваться она должна была как можно более нескромно, по минимуму закрывая самые неприличные части тела, что бывало вообще не так легко в Орионе, с его далеко нежарким климатом.

Белла с неодобрением разглядывала затянутых в полупрозрачные ткани незамужних девушек с цветами в волосах, огромными серьгами и браслетами на лодыжках, мелькающих тут и там, словно мимолётные видения и гении чистой красоты.

— Жениться ещё не собираешься? — как бы между делом поинтересовалась она, разглядывая троих молоденьких вампирш, бурно что-то обсуждающих на садовых качелях.

Настроение у Ника тут же упало. Он поспешно вылил остатки воды на могилу и, убрав лейку за надгробие, замер, раздумывая над ответом. Отвечать катастрофически не хотелось, но он знал, что Белла не отстанет, не получив ответа. Который, кстати, прекрасно был ей известен.

Белла повернулась к вампиру и вперила в него взгляд своих больших карих глаз. Нику стало совсем грустно.

Ну зачем она так поступала с ним, ведь они уже сто раз об этом говорили. Одно дело — жениться на вампирше, а другое — на представительнице совсем другого вида. Он уже много раз пытался ей объяснить:

«Да это всё равно, что тебе выйти за козла.

— Хочешь сказать, ты козёл?!

— Нет. Но у нас с тобой даже детей не будет. К тому же, как я объясню это остальным вампирам?

— Хм, да ты и вправду козёл».

— Давай не будем об этом, — наконец выдал он, не придумав ничего лучше. — Сколько можно?

— Ну да, конечно, конечно, — Белла скривилась, как будто сожрала целый лимон за один присест, и отвернулась, возвратившись к ревностному созерцанию женской половины вампирского сообщества.

Ник незаметно с облегчением выдохнул и огляделся в поисках своего кота.

Так как держать животное было негде, не в гробу же, кот (а за два года милый котёнок вырос в огромного грозного котищу) целыми днями свободно гулял по окрестностям, предоставленный самому себе и возвращался домой лишь за очередной порцией кошачьего корма или блюдечком молока. ***

С работы его всё-таки уволили. Оскар с минуту столбом простоял перед управляющим, выслушивая перечень своих прегрешений, чувствуя при этом лишь усталость и уныние и ни капли раскаяния. Раскаиваться было не в чем. С точки зрения человека, он не сделал ничего дурного, с другой же стороны, конечно, с точки зрения того же человека, он поступил глупо. Ещё эта история с регистрацией. Храм ненавистников курения всегда славился безупречной репутацией. В новостях по телевидению, по радио или в газетах ещё ни разу о нём не упоминалось ничего дурного. Добиться такого было не то что трудно, но почти что невыполнимо.

Журналисты сами себя готовы опорочить, лишь бы за это платили, а уж откапывать грязные тайны они ещё те мастаки. Храм ненавистников курения хранил девственную чистоту. Это был оплот морали и непоколебимости. Шумиха вокруг него, полицейские, толпа зевак, старик, истёкший кровью на его ступенях — уже через десять минут набежали репортёры, и чёртовы журналюги получили, наконец, возможность сказать что-нибудь неприятное про чистенькое и беленькое пристанище поборников здорового образа жизни.

С другой стороны, умри несчастный нищий не на ступенях храма, а рядом с ними, результат был бы таким же. Просто управляющему хотелось сорвать на ком-то злость. И так уж вышло, что этой жертвой стал Оскар. Это была просто суровая судьба.

— До свидания, — уныло попрощался парень, дёрнув ручку управленческого кабинета.

Вообще-то после увольнения работнику полагалось ещё две недели оставаться на посту. Чтобы доделать недоделанные дела и всё такое. Но в духовной сфере подобного правила не существовало. Для служителей души и духа увольнение было как анафема. Это было бы — всё равно что после отлучения от церкви выделить человеку две недели, дабы доспасать свою душу. Маразм короче.

Сборы, как и следовало из объёма его имущества, состоялись недолгие. Парень побросал зубную щётку, кое-какие ценные бумаги и одежду в старый, потрёпанный до уровня глубокого обветшания чемодан и, не церемонясь, сбросил его в коридор с крошечным окном. С клеткой и содержащейся внутри шиншиллой он поступил более деликатно и осторожно спустил их на тумбу. Посуду и всякую мелочь Оскар решил оставить своему последователю-уборщику, который непременно скоро должен был здесь завестись. Ведь свято место пусто не бывает. Обозревая некогда свои просторы прощальным взглядом, он наткнулся на тумбочку и внезапно ухмыльнулся.

Может быть, и злополучный Вася когда-то повторил его нерадостную участь и был изгнан, но как бы там ни было, будущему обитателю чердака предстояло ломать голову уже над двойной задачей:

«Здесь был Вася. И Оскару место нашлось».

* * *

К тому времени как Оскар, дополненный с одной стороны чемоданом, а с другой — клеткой, оказался на улице, он уже примерно представлял, что будет делать со своей жизнью в ближайшие сутки.

Вначале юноша раздумывал над вариантом найти новую работу и занять ею весь оставшийся год, но фраза старика упорно не шла у него из головы. Это были предсмертные слова, и кто знает, что мог бы сделать дух старика с мерзавцем, посмевшим не исполнить его последнюю волю. К тому же Оскар был подростком, и как всех подростков, его тянуло на приключения. «Что если из этого получится настоящее приключение?» — думал он, шагая со своей поклажей к автобусной остановке.

За свою жизнь Оскар прочитал от силы десяток книг, но все они в основном рассказывали о смелых и удачливых молодых людях, душераздирающе и восхитительно спасающих мир от страшной угрозы или отправляющихся на поиски, полные опасностей, новых знакомств и событий.

И хотя жизнь Оскара и без того уже восемь лет была одним сплошным путешествием, всё же ему не хватало какой-то остроты — того, что было в книгах и чего в реальности никак не обнаруживалось. В жизни путешествия оказывались скорее неприятным опытом, полным холода, голода, сырости, клопов, убогих гостиниц, грязных простыней, тюремных камер, синяков и ссадин разной степени тяжести. И всё это происходило по большей части уныло и мерзко, заставляя с удвоенной частотой вспоминать о доме. И все, потому что у этого путешествия не было цели. Когда тебе нужно просто идти, лишь бы занять время, удовольствия ты никакого не получишь. У всего должна быть своя цель, а уж тем более она должна быть у путешествия. Целью может быть намерение посмотреть мир или добраться до какого-то города, где живут, например, родственники, целью может быть поиск кого-то или чего-то или надежда, что новое место станет началом новой жизни. Конечно, у перемещений Оскара тоже была своя цель, в конце концов, должен же он был хоть чем-то занять отведённые девять лет, но была она так туманна и невнятна, что совершенно не могла служить достойным стимулом.

Оскар улыбнулся, ободрённый мыслями об открывающихся перспективах, и легонько потряс клетку с шиншиллой.

— Ну что, Тоша, ты готова к путешествию?

Тоша ни слова не поняла и предпочла, как всегда, ограничиться золотым молчанием.

«Что бы там ни болтал этот парень, — думала она. — Главное — чтобы он не планировал меня сожрать».

Тем не менее, несмотря на оптимизм, наполнивший душу Оскара, тот ещё не был до конца уверен в том, что возьмётся за эту без сомнения трудную задачу. Женщина с хвостом может быть где угодно, вполне возможно, что она живёт даже не в этом городе, и он, возможно, потратит всю жизнь и так и не отыщет её. Старик, вполне возможно, был безумен и сам не знал, что говорит. И всё же это было очень соблазнительно.

Взвешивая все за и против, Оскар в конце концов решил положиться на судьбу, провидение и всё остальное в том же духе. Если ему суждено было отправиться на поиски, значит, так и должно было произойти.

Пока же у него были несколько иные планы.

Оскар собирался отправиться к своему другу и переночевать у него. Он уже пользовался его гостеприимством несколько раз и был уверен, что и в этот раз ему не откажут. Правда, друг этот был не вполне обычен, да и место его обитания нельзя было назвать заурядным. По крайней мере для тех, кто предпочитал спать в кровати и есть твёрдую и по большей части не красную пищу. Оскар направлялся на кладбище.

* * *

Тот, кто теряет память — теряет всё. И как раньше он мог этого не замечать? И сколько их могло быть, этих чудесных моментов счастья, когда невозможно было поверить в то, что всё это не сон и не мечта, а самая настоящая реальность? Сколько кораблей жизни разбилось у берегов его болезни, сколько знания о чём-то светлом и прекрасном потонули в этих морях, и даже не были оплаканы, навеки укрытые пологом его безразличия? Ведь столько лет, столько долгих лет изо дня в день он терял всё, и никогда не жалел о потерянном. Как он мог страдать, заливать горе алкоголем, истерить из-за того, что перестал забывать? Как он мог жаловаться? В то время когда это было лучшим, что произошло в его жизни.

Не думаю, что Тихо думал именно так, когда проснулся, на такие размышления ему не хватило бы философской искры и достаточной склонности к разного рода драматическим эффектам, но нечто похожее всё же промелькнуло в его мозгу в тот момент, когда, вынырнув из реки снов и отплевываясь во все стороны водой из видений, он лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь совершенством момента.

Не известно, бывало ли с ним уже такое, — он всё же верил, что это было впервые, — но Тихо влюбился. Его возлюбленная была прекраснейшей из женщин, когда-либо живших, живущих или даже только собирающихся жить. Она была идеальна настолько, насколько только можно быть идеальной. И это даже при том, что Тихо понимал, насколько она недружелюбна и груба.

Несмотря на то, что между ними произошла интимная связь, маг на протяжении всего процесса не мог отделаться от ощущения, что его насилуют.

Тихо прекрасно осознавал её недостатки, но то ли ему не хватало интеллекта, чтобы внять голосу разума и посчитать свою новоявленную любовь слишком неудобоваримой, то ли он был мазохистом, то ли ещё что-то, но недостатки эти, по его мнению, только прибавляли Саюко привлекательности. Даже её главная особенность, которая любому другому показалась бы уродством или, по крайней мере, физической аномалией, вызывала у него приятный трепет.

Правая рука Тихо поползла в бок, намереваясь нащупать под одеялом тёплое тело той, с кем он уже мысленно успел пожениться, обзавестись домом и родить троих детей. Однако поиски эти не увенчались успехом. Тихо едва ли не добрался до края кровати, а ничего напоминающего тело так и не обнаружил.

Маг резко вскочил в постели и уставился на пустое место с таким ужасом, как будто увидел там чудовище с тентаклями.

На всякий случай он заглянул под одеяло и даже под подушку в нелепой надежде, что его мучает обман зрения. Однако ни под первым, ни под вторым указанным предметом ничего, кроме простыни и пары хлебных крошек, не нашлось.

«Ничего страшного, — подумал Тихо. — Она, наверное, просто уже встала».

Он стремительно вылез из постели и, завернувшись в одеяло как в тогу, поспешил в коридор, надеясь услышать плеск воды в ванной или шум на кухне.

Ни того, ни другого не было, но он отказывался в это поверить. Один за другим Тихо обследовал все немногочисленные помещения в своей квартире, всем сердцем моля о том, чтобы Саюко нашлась. Но всё было тщетно. В конце концов ему пришлось признать, что она ушла.

Это было ужасно. Даже хуже чем перестать забывать. Тихо мгновенно впал в такое страшное отчаяние, что казалось, будто его сейчас разорвёт на части. Он упал на колени прямо в ванной и заревел как ребёнок, у которого отняли игрушку. Так продолжалось в течение некоторого времени. Тихо издавал одни и те же ноющие и всхлипывающие звуки, практически не меняя тональность, а потом, когда мрачные мысли и чувства окончательно заполонили его душу и отчаяние достигло апогея, взвыл, как будто разом похоронил мать, отца, братьев, сестёр, бабушек, дедушек, дядей, тётей и всех домашних животных, и, уперевшись головой в полосатый коврик, принялся раскачиваться взад вперёд, как будто пытаясь таким образом себя убаюкать.

Оторвал его от этого занятия внезапный звонок в дверь. Тихо резко остановился на полувсхлипе и замер, раздумывая над тем, кто бы это мог быть. Почти мгновенно в голову ему пришла мысль, что это вернулась Саюко. Может быть, она пожалела о том, что ушла, или и вовсе просто ходила в магазин за продуктами, чтобы приготовить им завтрак в постель. Слёзы тут же высохли, сопли втянулись обратно в нос, и Тихо вскочил с колен, полный бесконечного облегчения, и побежал открывать.

У него руки тряслись, когда он вставлял ключ, а в мыслях маг уже радостно приветствовал свою драгоценную подругу, несильно укоряя её за то, что она ушла, ничего ему не сказав и не оставив записки. А к тому моменту, как он отпер замок, Тихо даже отказался от укоров.

Но за дверью была не Саюко. Тихо выронил ключ. Вместе с ключом, кажется, упало и его сердце. Он почувствовал, как оно ухнуло вниз, словно сорвавшийся с тросов лифт, и в лифте этом явно были пассажиры, дико визжащие от ужаса.

— Привет! — Юля стояла перед ним и излучала бодрость и оптимизм.

Тихо вяло кивнул и всхлипнул.

— Что такое? — заметив красные заплаканные глаза и распухшее лицо, обеспокоено спросила девушка.

Тихо ещё раз всхлипнул и, собравшись с силами, заревел:

— Она ушла.

— Кто ушла?

Юля бесцеремонно толкнула его в грудь, потому что он мешал ей войти, и, переступив через порог, поспешно захлопнула дверь, чтобы не шокировать соседей дикими воплями мага.

— Кто ушла? Говори давай.

— Она… она ушла. — Тихо снова бухнулся на колени и, приняв уже знакомую нам позу, принялся раскачиваться.

— Она — это кто? Твоя девушка? — Юля присела рядом с ним и сочувственно погладила его по спине.

Ей уже не в первый раз приходилось становиться свидетельницей истерик Тихо, и она прекрасно знала, как с ним следует поступать в это момент. Пытаться напомнить о его принадлежности к сильному мужскому полу, который не плачет, было бесполезно. От этого рыдания Тихо становились только сильнее. В этот момент следовало расспросить его о причинах страданий и попытаться убедить в том, что они не так ужасны, как ему кажется.

Однако только сейчас причина была действительно серьёзна. Тихо мог устроить такую сцену из-за чистейшей мелочи. До вчерашнего дня он целую неделю прорыдал из-за того, что перестал забывать. Сидя у себя в квартире Юля слышала раздающийся за стенкой вой, прекрасно зная о его причинах и понимая, что ничем не может помочь. Она каждый день заходила к Тихо, принося завтрак, обед и ужин, терпеливо выслушивала одну и ту же историю о его страданиях, выкидывала пустые бутылки из-под алкоголя и, произнеся утешительные слова, удалялась восвояси. После этого разговора Тихо, как правило, где-то час или иногда даже больше сохранял сравнительное спокойствие, не рыдал, не пил; после чего всё начиналось заново.

Но теперь причина была действительно достойной, и Юля внезапно поняла, что не может не радоваться этому. До этого ей казалось, что Тихо просто эксцентричный, истеричный парень до смерти зацикленный на себе и не замечающий никого вокруг. Но оказывается, и другие люди были ему важны, и он мог тосковать по ним и страдать без них. Она думала, что он не заметил бы, даже не забывая, если бы в один прекрасный день она, Юля, навсегда исчезла из его жизни. И тут вдруг оказалось, что кто-то может быть ему важен и дорог. Юля улыбнулась и с большей нежностью погладила Тихо по спинке.

— Как её зовут? — спросила она, убирая волосы мага назад, чтобы те не лезли ему в рот.

— Саюко, — сквозь рыдания ответил он.

— И кто она?

— Не знаю, — Тихо застонал и, закрыв глаза руками, взвыл с новой силой. — Я не могу без неё жить. Он внезапно вскочил и, вцепившись в плечи Юли как клещ, так что она едва не опрокинулась назад, взмолился:

— Юля, помоги мне! Я не могу без неё.

В следующие десять минут Юля выслушала историю Тихо о встрече с самой прекрасной из женщин, о его маленькой подлости — в этот месте она хихикнула, — о том, как он освободил Саюко из заточения, и о дне и ночи, которые они провели вместе. О маленькой особенности Саюко Тихо не стал упоминать, решив, что это вероятно было её тайной.

— Всё понятно, — сказала Юля, поднимаясь с колен. — Вставай. Хватит рыдать, и оденься уже, наконец.

Тихо, печальный как рыба-солнце, послушно отлип от пола и поплёлся в спальню на поиски одежды. Своих магических трусов он почему-то не обнаружил, хотя и обшарил все углы и проверил все места, где мог их оставить. Трусов как будто бы и не бывало. Пришлось ему облачиться в обычное нижнее бельё. Натянув футболку и шорты, он вышел к ожидающей его на кухне Юле.

Она сидела за столом, разглядывая поставленный ею на огонь бирюзовый чайник.

Этот чайник относился к особому виду разумной посуды, так называемым Чайным саламандрам, и мог самостоятельно передвигаться. Юля не один раз выгуливала его. Ему даже не нужен был поводок: он никуда не убегал и был очень понятлив и послушен. Иногда Юле казалось, что он не глупее её.

Тихо рухнул на стул и, подоткнув голову рукой, замер, раздумывая о своей нелёгкой судьбе.

— Мои трусы куда-то делись, — пожаловался он. — Вчера я забыл их надеть, а сегодня не могу найти. Может, я их потерял?

— А ты что, раздевался вне дома?

— Да нет, — Тихо пожал плечами. — Ты же знаешь, я всю неделю проторчал тут, а позавчера они ещё были на мне. Я просто их постирал и повесил сушиться. А теперь их нет.

— Может, за батарею завалились?!

— Да нет, вроде, я посмотрел.

— Найдутся! — уверила его она. — Я тоже иногда что-нибудь потеряю, а потом оказывается, что эта вещь лежала у меня прямо под носом.

Чайник на плите начал самозабвенно пускать пузыри и изрыгать струи пара.

— Закипел! — объявил очевидный факт Тихо.

Юля сняла живой чайник с плиты и сделала им с Тихо по чашке зелёного чая. Тихо ненавидел зелёный чай, но она, уверенная, что тот является основой здорового образа жизни, упорно старалась привить другу любовь к этому сорту. Тихо это стремление было непонятно. Ему как магу никакого здорового образа жизни не полагалось, и он неустанно напоминал ей об этом даже в те времена, когда страдал от хронической амнезии.

Честно говоря, хотя Тихо большую часть жизни в Орионе ничего и не помнил, вёл он себя всегда очень предсказуемо.

Юля уже готова была услышать очередное его напоминание о нелюбви к зелёному чаю, но в этот раз Тихо промолчал, слишком занятый тягостными мыслями, и безропотно принял напиток.

Бирюзовый чайник, отягощённый литром воды внутри, осторожно, чтобы не расплескать кипяток, спрыгнул с плиты и, подбежав к Тихо, принялся размахивать перед ним ручкой и трясти крышечкой, всем своим видом выказывая желание, чтобы его подняли на стол.

Маг, правильно расценив его телодвижения, послушно водрузил разумный чайник на подставку для горячей посуды.

— И всё-таки странно, что они исчезли, — сказал он, подув в чашку.

Юля замерла на краю стула, разглядывая кружащиеся чаинки, и задумалась об этой загадочной красавице Саюко. Совершенно внезапно ей в голову пришла такая страшная мысль, что она даже вздрогнула.

— А что если…

— Что? — Тихо вопросительно посмотрел на неё.

— Да нет, этого не может быть, — она замотала головой, как будто хотела вытрясти из неё всё содержимое.

— Что?

— Да так…

— Нет, скажи.

Тихо напирал, требуя, чтобы она сказала ему то, что могло привести его к новой истерике. Юля это понимала, но совершенно неожиданно для себя выдала:

— Может, она их взяла?

— Она? — Тихо изумлённо заморгал.

— Ну, Саюко, — Юля смущенно потупилась.

— В смысле? Как сувенир? — Тихо, как всегда, поражал своей несообразительностью.

— Нет, просто взяла, — Юля не знала, как передать ему свою мысль так, чтобы он правильно её понял и при этом не впал в неистовство.

— Украла, что ли?

Ей показалось, что Тихо сейчас раздуется и заполнит собой всю кухню, а потом лопнет и осыплет её с ног до головы ошметками своего возмущения. И хотя ничего подобного не произошло, его красноречивый взгляд и распахнутый от шока рот в полной мере передали ей все те эмоции, которые вызвала у друга эта догадка. Он смотрел на Юлю так, как будто та внезапно прямо у него на глазах по собственной воле превратилась в бородатого патлатого мужика, и он не знает, что ей на это сказать.

— Ты что? Да как ты можешь о таком думать?

Он вскочил, опрокинув чашку. Слегка зеленоватая жидкость разлилась по скатерти, вспугнув разумный чайник. Юля тоже вскочила, но вовсе не по той же причине, по какой Тихо. Она поспешно схватила тряпку с мойки и принялась вытирать лужу из основы здорового образа жизни.

— Что ты творишь? — воскликнула она.

Теперь Тихо смотрел на неё как на врага.

— Это не она. Она не могла такое сделать. Эти чёртовы трусы просто завалились за батарею.

— Ты же сам говорил, что их там нет, — парировала девушка, чувствуя, что сама начинает злиться, и от этого только неистовее втирая чай в скатерть.

— Мало ли что я говорил, — заорал маг. — Они там или ещё где-нибудь, но точно не у неё. Зачем бы они ей понадобились?

— Да за тем, что за них можно получить неплохие деньги, — крикнула Юля и швырнула мокрую тряпку в раковину. Сейчас ей как никогда хотелось поколотить Тихо. За годы их знакомствв она уже много раз испытывала это желание. Он часто бывал невыносим, закатывал истерики, порол чушь, тупил как последний идиот, всегда был вещью в себе, как будто ненастоящий, словно человек-функция, способный быть только глупым, забавным и нелепым парнем и никем больше. Как будто у него не было ни разума, ни души и все его действия и слова порождались лишь скрытым в его теле механизмом. В его компании она часто ощущала себя одинокой, за его оболочкой она не могла почувствовать живого человека. Но всё равно заботилась о нём, утешала, когда это было нужно, готовила ему, следила за тем, чтобы он ходил на работу, чтобы не запускал себя. Зачем ей это было нужно? Сейчас она поняла зачем. Ей просто было необходимо о ком-то заботиться, таким уж она была человеком, и неважно было на самом деле, каким был Тихо. Будь на его месте кто-то другой, кто угодно — мужчина, женщина, ребёнок, животное — она бы с радостью посвятила свою жизнь ему и никогда бы, возможно, не задумалась о том, почему так поступает и что именно привязало её к этому существу. Главным было лишь то, что в ней нуждались. Только в ней одной. Тихо бы не выжил без неё, он был словно редкий цветок, за которым нужен постоянный уход. И она с радостью ухаживала за этим цветком до этого дня. Дня, когда оказалось, что цветку нужна вовсе не она, а другая, неизвестная и неведомая грубая женщина с рыжими волосами. Юля сгорала от ревности.

— Да что ты говоришь? — язвительно поинтересовался Тихо. — Неплохие деньги. Да кому эти трусы нужны?

— А ты как будто не знаешь?! — злобно засмеялась она. — Да на чёрном рынке только и делают, что торгуют краденным магическим шмотьём.

— Ну и что? — возопил маг. — Саюко не могла этого сделать. Она не такая.

— Да откуда тебе знать какая она, ты же с ней меньше суток знаком.

— Ну и что, что меньше суток. Я её сразу понял. Она особенная, не такая как все, она бы со мной так не поступила.

— Да, и поэтому она ушла. Переспала с тобой и сбежала.

— Она не сбежала.

— А что она сделала? Почтительно удалилась? — Юля расхохоталась.

— Заткнись, откуда тебе её знать, ты её даже не видела.

— И слава богу.

Девушка резко развернулась и поспешила к входной двери. Ей внезапно захотелось во что бы то ни стало покинуть эту квартиру и больше никогда здесь не оказываться. Она так ненавидела Тихо и эту Саюко, что готова была разорвать их в клочья. На глазах у неё наворачивались слёзы.

Тихо последовал за ней, продолжая осыпать её полными злости словами. В его мозгу Саюко была теперь почти святой, идеалом, который никто не смел оскорблять, и он готов был на всё, чтобы защитить этот идеал.

Несмотря ни на что, он всё-таки додумался отпереть Юле дверь и, выпустив её, несчастную и почти плачущую, даже не попрощался.

После этого он вернулся на кухню и, рухнув на стул, угрюмо уставился на чайник. Тот смотрел на него глазами полными немого изумления. К несчастью или, может быть, к радости, бедняга был лишён дара речи и ничего не мог сказать своему ненормальному хозяину.

— Что? — с вызовом спросил Тихо.

Чайник промолчал и отвернулся.

Странно. Тихо не потерял память, но всё-таки умудрился потерять всё. Теперь у него не было ни подруги, ни возлюбленной, ни даже трусов.

* * *

Саюко стояла перед воротами Орионской государственной академии магии и любовалась открывающимся видом. Здания ОГАМа не могли похвастаться ни архитектурой, ни цветом, ни изящностью, ни монументальностью, но всё же в них было нечто привлекательное, то, что существовало испокон веков во всех высших учебных заведениях. Над ними витали миазмы знаний и мудрости, суеты и волнения, веселья и отчаяния. Здесь было столько жизни, столько радости, столько молодости и свежести. Годами сюда стекались молодые люди всех полов и национальностей, чтобы получить заветные дипломы — путёвки в светлое трудовое и финансовое будущее, которое могло и не наступить и часто не наступало. Саюко нравилась царившая здесь атмосфера. Возраст, в котором пребывало большинство студентов, был тем самым периодом, когда случались все лучшие моменты в жизни, когда радость была действительно радостна, свобода — действительно свободна, а зубрёжка накануне экзамена — действительно зубодробительна. У этих людей было все, о чём только можно было мечтать. Они были молоды, красивы, полны сил и энергии, и самое главное — у них всё ещё было впереди. Жизнь только-только разворачивала перед ними свои ковры, расправляя складки и разглаживая края.

Однако Саюко намеревалась разрушить этот рай и ничуть не испытывала по этому поводу угрызений совести. Её дело было правым, и она знала, что никто кроме неё не сможет этого сделать. Поэтому из раза в раз она проходила через ворота очередного магического учебного заведения, принося с собою хаос и смерть. И этот раз не был исключением.

Однако ей предстояла серьёзная и длительная работа.

* * *

Через полчаса езды в душном автобусе, среди недовольных и уставших городских жителей, возвращающихся с работы, Оскар оказался в безлюдном, но вовсе не пустом месте (народу-то там было полно, но людей среди них и днём с огнём нельзя было сыскать. По крайней мере, живых и не зарытых в землю).

Он прошёл по узкой заасфальтированной дорожке в глубь мрачного парка, где под раскидистыми деревьями тут и там сновали, сидели и ещё бог знает что делали вампиры всех полов и возрастов. Больше всего здесь, конечно, было молодёжи, отдыхающей после тяжёлого трудового или учебного дня. Они пили кровь с высоким содержанием этилового спирта, хохотали и шутили с такой частотой, как будто прошли курсы у Анки-пулемётчицы.

Оскар старался держаться среди них как можно незаметнее, немного опасаясь этих на первый взгляд ничем не отличающихся от людей существ, каждый из которых хоть и скрывал это, но втайне был далеко не прочь отведать его крови. Это было примерно так же экстремально, как готу оказаться на сборище гопников без бейсбольной биты или кастета.

Хотя между людьми и вампирами уже давным-давно был заключён мир, и славные времена, когда эти два вида с удовольствием истребляли друг друга безвозвратно прошли, и те и другие до сих пор предпочитали держаться подальше друг от друга, свято блюдя неприкосновенность той территории, которую исторически считали своей. Именно поэтому много лет к ряду на кладбищах не утихали митинги. Люди хотели обладать неограниченной возможностью посещать места захоронений своих близких, а вампиры, хотя и не имели ничего против этих захоронений (ведь на могилах было так удобно разбивать цветники и не нужно было тратиться на удобрения), не желали терпеть на своей земле плачущих и скорбящих людей. Что в принципе было не удивительно. Кому бы понравилось лицезреть в своём доме чужие унылые рожи?

Людям, в свою очередь, не давало покоя то, что вампиры имели наглость шуметь, веселиться, смеяться и вести вполне беззаботную жизнь там, где по человеческим меркам следовало блюсти тишину и покой.

В общем, и те и другие были совершенно недовольны поведением друг друга и считали его непозволительным и едва ли не преступным.

Ну, и коли уж мы заговорили о вампирах, стоило бы сказать несколько слов об их рационе, а точнее о том, как им удавалось не голодать в условиях полного запрета на человеческие убийства.

По всей стране тут и там располагались огромные мясокомбинаты, где из домашнего скота выкачивалась вся кровь, после чего она (кровь), в законсервированном виде, поступала на конвейеры различных заводов, где её делали пригодной для повседневного питания. Также существовали особые мясокомбинаты, где животных сначала спаивали и только после этого лишали крови, таким образом, получая алкогольные напитки.

Короче говоря, система получения пищевых продуктов у вампиров не сильно отличалась от человеческой и была столь же неромантична. От эпохи, когда в процессе питания вампира можно было найти что-то сексуальное, ничего уже не осталось. Не считая, конечно, книг всяких Энн Райс, Гамильтон, Тани Тафф и Стефанни Майер. Да и те представляли собой сплошной пьяный бред и мало соответствовали действительности.

В глубине парка Оскар разглядел несколько маленьких вертящихся каруселей, оккупированных вампирскими детишками. Эти средства развлечения ничем в общем-то не отличались от человеческих. Единственной особенностью являлась их расцветка и рисунки, нанесённые бездарным художником на вертящиеся платформы с машинками и лошадками. Среди них нет-нет, да и угадывались симпатичные и забавные образы маленьких графа Дракулы и княгини Баторий — известнейших фольклорных персонажей вампирской культуры, держащих в руках леденцы из застывшей крови, так любимые детками.

От каруселей доносилась слегка дребезжащая и действующая на нервы развесёлая музыка из какого-то мультфильма и слышался детский смех и чей-то плач. Видимо, кому-то из малышей не хватило места или противные родители опять распоясались и устроили свой излюбленный воспитательный террор.

На обочине тропинки стоял лоток с кровавым мороженным и солёной ватой (аналог сахарной ваты). Симпатичная продавщица в довольно откровенном наряде, наверное, ровесница Оскара, подрабатывающая после школы, кокетливо улыбнулась ему, приняв парня за своего. Оскара это приободрило, и он улыбнулся в ответ, не разжимая губ, чтобы не выдать отсутствия длинных клыков. Несмотря на инстинктивную осторожность, вампиры в целом ему нравились. В конце концов, один из них был его хорошим другом, всегда готовым протянуть руку помощи. Сплочённость и взаимопомощь были тем, что отличало вампиров от сегодняшних людей. Возможно, и люди когда-то были готовы безвозмездно помогать друг другу, но к этому веку жадность и параноидальный индивидуализм их достигли того уровня, когда даже банальное вынесенное ведро мусора тянуло его во что-то оценить и получить за него деньги.

Вампиры, в силу своего консерватизма, были не настолько развращены потребительским бытом, и поэтому всё ещё держались друг за друга, не считая, что всё находящееся за пределами их гроба — не их проблемы. Для своих соседей, близких и друзей они готовы были в прямом смысле перегрызть глотки, и это одновременно и пугало и подкупало.

Оскар прошёл весь парк насквозь и очутился перед высокими чугунными воротами, увитыми плющом. За время пути он успел отбить себе клеткой и чемоданом все ноги, так что теперь чувствовал себя законченным инвалидом. Всё, чего ему сейчас хотелось, — это как можно скорее добраться до дома друга и присесть, а ещё лучше прилечь.

Тоша тоже совершенно не рада была своему положению. От постоянной качки её уже давно тошнило, а благодаря нескольким особенно сильным встряскам бедняга едва не повредила носик. Перепугано вцепившись лапками в прутья клетки, она взирала на мир с таким выражением, какое, наверное, бывало лишь на лицах людей, увозимых на смертную казнь.

— Осталось всего ничего, — сообщил Оскар, желая подбодрить зверька и самого себя. — Потерпи!

Тоше отчаянно захотелось воззвать к небесам. Пожалуй, это был первый раз, когда представитель шиншильего рода задумался о существовании бога. По крайней мере, ей ужасно хотелось, чтобы он был и смилостивился над ней, раз уж её хозяин оказался столь бессердечным существом и решил закачать её до смерти. Конечно же, ничего из слов Оскара она не поняла, как вы видите. Глупо было бы ожидать иного. Нам, конечно, кажется, что животные нас понимают, каким-то особым чутьём улавливают смысл нами сказанного, особенно если они домашние. Но, полагаю, то же самое думают и сами животные. И кошка, отчаянно орущая возле своей миски, ума не может приложить, почему эти идиоты вокруг до сих пор не сыплют ей корма, хотя вроде смотрят вполне осмысленно и даже что-то пищат в ответ. В общем, у Оскара с Тошей были трудности перевода. И даже говоря об одном и том же, они не могли друг друга понять.

По такому случаю у Джеймса Барри в его незабвенном «Питере Пэне» есть отличные слова, которые ни возможно не процитировать:

«В некоторых сказках люди разговаривают с птицами, и, конечно, я мог бы изобразить дело так, что они друг друга понимали. Но лучше уж говорить правду. А правда заключалась в том, что ни слова не было понятно ни тому, ни другому».

На территории кладбища было не менее шумно, чем в парке. Тут и там, ловя майских жуков и повизгивая, носились дети, кто-то корил кого-то за невнесенный мусор, вампиры курсировали от одного дома к другому, соседи переговаривались, высунувшись из окон своих гробов-трейлеров или стоя на пороге; прихорошившиеся девушки и юноши спешили в ночные клубы.

Длинные каблучки увязали в земле, так что их обладательницам приходилось бежать на полусогнутых и время от времени встряхивать ногами, словно брезгливым цаплям. Выглядело это довольно смешно и нелепо.

Во всех гробах уже зажглись тёплые уютные огни, а на некоторых, обмотанных как новогодние ёлки гирляндами, разноцветные мигающие цветочки.

Оскар протопал по главной дороге и свернул в одну из боковых «улиц» кладбища. Теперь со всех сторон его зажимали массивные чёрные, красные и белые гробы-трейлеры, из приоткрытых окон которых доносился отчётливый аромат крови. Вампиры садились за вечернюю трапезу, и уже перед каждым членом семьи, от мала до велика, стояла своя плошка с густой артериальной или венозной кровью, из которой торчала, словно из коктейля, полосатая трубочка.

Между гробами ютились человеческие могилы с разнообразными надгробиями и памятниками. Многие вампиры украшали «свои» могилы, зажигая на них лампы или свечи, навешивая на религиозные знаки цветные флажки и разнообразные украшения на верёвочках. Всё здесь сверкало, переливалось, сияло тёплым, радостным светом, создавая у Оскара ощущение волшебной сказки.

Кое-где, сидя на примогильных лавочках, курили вампиры, стряхивая пепел в водружённых на столики жестяные банки из-под консервированных крови и мяса. Белый дым расползался в воздухе как моё вязание (Сквозь петли моего вязание можно просовывать брёвна).

Дорожка, по которой шёл Оскар, была выложена красным как кровь кирпичом. Наконец, парень увидел необходимый ему гроб и, из последних сил прибавив скорости, заспешил к нему, уже не обращая внимания ни на болезненные удары клепки и чемодана, ни на писки шиншиллы.

Подбежав к крыльцу и взбежав по коротенькой лесенке, он обрушил чемодан на деревянный пол и дёрнул за шнурок звонка. Раздались птичьи трели, и кто-то внутри ругнулся. Послышался звук отодвигаемого стула и быстрые шлёпающие шаги. Дверь перед Оскаром распахнулась, и он увидел своего друга.

Это был высокий парень лет двадцати пяти, один из тех немногих которому была доверена великая тайна происхождения Оскара. Можно сказать, что это был эталонный вампир. У него были чёрные длинные волосы, бледная кожа и карие глаза, которые при определённом освещении казались почти красными. Эталонность, правда, портило отсутствие чёрного плаща и прочих вампирских атрибутов. Вместо них на молодом человеке красовались пушистые домашние тапки, слегка запачканные краской штаны и гигантская футболка с изображением Блейда.

— Оскар! — воскликнул он, увидев приятеля.

— Привет, — Оскар виновато почесал в затылке, не зная, как лучше сообщить о своей беде.

— Тебя что, опять уволили? — догадался вампир. — И что ты в этот раз натворил?

— Да так, — Оскар неопределённо махнул рукой. — Долгая история.

— Грег, кто там? — донеслось из глубины гроба.

— Это Оскар, — ответил вампир. — Его уволили.

— Тащи его сюда! Мы его съедим, — раздался ведьминский хохот, и Грег послушно втянул Оскара в гроб, вместе со всей поклажей.

Внутри гроба за кухонным столом, распивая бутылку алкогольной крови, сидела девушка — младшая сестра Грегори.

— Делайте со мной всё что захотите, — хмыкнул Оскар. — Только не бросайте в терновый куст.