Звезды любят сильных (джен)

— А откуда ты в наших краях? — старик, в силу разницы в возрасте, не утруждал себя обращением на «вы», — нарядный, да еще с пушкой?

Под «нарядом» он имел в виду мою летную форму, да еще с четырехконечной звездой в круге — эмблемой космонавтики, подобно тому как якорь в старинные времена был эмблемой морского дела. Старик, которого, кстати, звали Егор Борисович, заметил, а я намотал на ус.

Форма эта, при всех своих практических преимуществах, в сложившейся ситуации выдает меня не хуже, чем надпись на лбу: «это я, капитан Орлов, прилетел и обстрелял ваш город». Отсутствие у планеты космических кораблей и то обстоятельство, что до Хэллоуина далеко, позволяло истолковать мой прикид единственным образом — не слишком приятным для меня.

Сам Егор Борисович был одет, что называется, инвариантно, по отношению ко времени и профессии. Старые джинсы, потерявшие от времени цвет и дизайнерские примочки, куртка, давно вылинявшая футболка, а в довершении картины — резиновые сапоги по колено. Такого дедулю в любой город — и он мигом растворится среди местных бомжей. Да, да, удивительно, вроде бы вселенная большая, места всем хватает, так нет же, находятся до сих пор люди, которым этого самого места нет. Ни жилья, ни работы, ни семьи. И на колонизацию таких не возьмут — не проходят, как правило, ни по одному пункту требований. Так, о чем это я? Ах, да, раньше вид бомжа, его почти принципиальная неряшливость, неприятный (мягко говоря) запах, в сочетании с подчеркнутым нежеланием что-то изменить, вызывал у меня отвращение почти инстинктивное. Теперь же я подумал, что лучший способ для меня проникнуть в город и перейти ко второму этапу моего плана — это прикинуться таким вот выкидышем цивилизации. Надо будет попросить у Егора Борисовича шмоток. Должен же у него какой-то запас быть, не настолько же он опустился, чтобы ходить в одном и том же. А пока…

— С другой планеты, — ответил я обтекаемо. Вряд ли этот лесной отшельник в курсе политической ситуации, тем более — последних событий. Так и есть — Егор Борисович хмыкнул, видимо, не считая гостя из космоса значительным событием, и замолчал. По крайней мере, до того, как мы дошли до его дома.

Кстати, о доме. Судя по имиджу старика, я ожидал увидеть достойное его жилище. Ну, как в сказочных фильмах: избушка, наполовину вросшая в землю, потемневшие от времени бревна, мох торчит из стен, крыша, крытая опять же мхом, окошечки маленькие. Черта с два! Посреди инопланетного леса вырос вполне приличный современный коттедж. Два этажа. Терраса со столиком. Крыша с солнечными батареями — верный признак наличия электричества. Пластиковые окна, разве что, заляпанные. Присмотревшись, я увидел и другие особенности. Краска, несмотря на объявляемую в рекламе обычно, стойкость сдалась-таки всевластному времени и местами облупилась. Кроме того, я не заметил ни малейших признаков приемных устройств медиа-системы. Но, в целом, дом был воплощенной мечтой большинства горожан, обитающих посреди городского шума и грязи, в тесных коморках, для прикола именуемых квартирами.

— Не ожидал, сынок? — усмехнулся Егор Борисович, видя, как я, с падальщиками в руках, остановился перед его домом, — поди, думал, я в шалашике живу? Или в дупле?

— Ну, не то чтоб в дупле… — произнес я, но не отличающийся церемонностью старик меня перебил.

— Думаешь, поди, на фига старому дурню такие хоромы? Так я же не для себя их здесь замыслил. Не только для себя. У меня ж, сынок, семья была. Жена, дочка. Очень хотелось мне, чтоб жили по-людски. А не как муравьи или эти… — он небрежно указал на тушки падальщиков у меня на плече, — ты оглянись вокруг, разве не рай? Энергия халявная, вода из скважины, пища — буквально под ногами растет и бегает. Все блага цивилизации, вплоть до вакуумного рефрижератора, в который этих птичек положить — через сто лет свежими будут. Но кое-чего нет. Медиа-системы долбаной, от которой дебилом станешь, да компьютера.

— Его-то за что? — не выдержал я.

— За все хорошее. Я в молодости программистом был. Не ожидал? Ничего, я был хреновым программистом. Но и мне хватило, чтоб понять. Комп, он вроде бы слугой нашим назвался, а такая сука коварная, что сам кого хошь подчинит. К любому сердцу дорогу найдет. Дебилам — игрушки для самоутверждения, что, мол, хоть где-то я крутой. Умным людям — ускорение и облегчение работы. Всем остальным, коих большинство — Гипернет, со своими чатами-хренатами и «интересными» ссылками. Немножко времени — и ты без этого агрегата как без рук. Хотя куда там рукам?

— А вы это… сами построили? — спросил я.

— Ты че, сынок! Куда мне? Я ж вкалывал как ненормальный, денег назанимал, для себя и семьи старался. Тут ведь не выживать — жить хочется! Согласись, а?

— Можно и согласиться, — сказал я нехотя. Насчет того, что «жить, а не выживать» я не очень-то был с ним согласен. После схватки с местной зверюгой.

— Зверь, если он сыт, или его напугать, или пока ты ему не мешаешь, тебя не тронет, — словно угадал Егор Борисович мои мысли, — к тому же от них защита есть, вроде твоей пушки. А в городе… как хочешь, считай, сынок, но у вас там все норовят загрызть всех, и не от голода, и не от реальной опасности, а на всякий случай. Я даже полагаю, что первые люди были изгнаны из рая в мегаполис. А мне хотелось хотя бы с семьей в рай переехать.

— И что? — спросил я.

— Что-что, жена и раньше меня за дурня и неудачника держала. А как увидела, на что все бабки пошли — так вообще психанула и на развод подала. Не стала ничего у меня отсуживать — и на том спасибо. Дочку вот жалко, дочка с ней осталась. А щас уж выросла, уж втянулась в эту карусель, где все крутятся и каждый от другого откусить норовит. Сегодня ты откусил, завтра у тебя откусили, а город в конце все переварит. И откушенное, и тех, кто кусал… Ну ладно, че встал? Я-то старый, разболтался, одиноко мне. А ты…

* * *

Синтетические напитки, даже бренды с многовековой историей, типа «колы» — моча беременной козы по сравнению с результатом заварки местной травы в кипятке. Так называемым чаем. Мы с Егором Борисовичем выпили по три кружки, сидя за столиком на террасе. Когда сидишь вот так в тиши, нарушаемой лишь пением птиц да жужжанием насекомых, как-то забывается, что где-то рядом идет непримиримая борьба за существование, уносящая жизней больше, чем любой военный конфликт людей. И, уж тем более, не вспоминаешь о сезоне охоты на тебя. Охоты, коим занимаются представители твоего же биологического вида.

Если после спасения старика и короткой схватки с падальщиками, у меня были хоть малейшие сомнения, то, утолив жажду горячим чаем, я понял — нечего и думать о продолжении пути. Башка свинцовая, ноги едва держат, а рукам вообще в лом шевелиться.

— Эх, да ты давно не спал, сынок, — понял мое состояние Егор Борисович, — ты в мансарду поднимись, я для своей дочки сделал. Да и я, посплю, пожалуй. Проклятое дерево, из-за него уснуть не мог.

— Разбудите меня через пару часов, — пробормотал я. Не знаю, услышал хозяин меня, или нет. Войдя в дом, я поднялся по лестнице в небольшую комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Кровать была коротковата, но мне уже было не до этого.

Сколько я так продрых — не знаю, но разбудили меня шум и выкрики, звучавшие приглушенно, и откуда-то снизу. И еще лучи местного солнца, что, сияли прямо мне в лицо. Где-то минут пять, я, открыв глаза и совершенно обалдев, пытался понять две вещи: где я и сколько я здесь. Первое я понял быстрее, восстановив в памяти и неудавшееся нападение на Кальвин, и арест моей команды, и бегство в лес, и встречу с Егором Борисовичем. Восстановилось и последнее воспоминание — как я, практически на автопилоте, дошел до кровати и отрубился. А вот со вторым дело обстояло хуже. И хронометр ручной здесь не помощник. Сутки же он не считает. И, вообще, на другой планете такие штуки начинают гнать! Например, глухая ночь, а он, дурачок, полдень показывает.

Шум и выкрики снизу не прекращались. Я лег на пол, подполз к окну и выглянул. Так и есть, комета им в задницу! В сплошном своде из кальвинских деревьев зияла небольшая брешь, по-видимому, проделанная самим Егором Борисовичем, дабы солнечные батареи лучше заряжались. То, есть, в масштабе леса брешь небольшая, но достаточных размеров, чтобы пропустить пару-тройку флаеров. Три флаера, как раз расположились на лужайке возле дома. Это значит — пять или, скорее, шесть человек по мою душу. Одного из них я заметил у входа в дом, когда огляделся, насколько позволяло окно.

Да-а-а, вот, что значит, дать слабину! Ведь просил хозяина разбудить меня… Хорошо, что бластер при мне.

Оружие, в отличие от меня, времени не теряло, о чем свидетельствовал его полный заряд. Хоть одна хорошая новость!

Внизу послышался всхлип и вскрик, заглушаемый грубыми гортанными голосами. Ясен пень, эти скоты нашли противника по зубам. И, ведь из-за меня все, старик тут ни при чем.

Лет десять назад я бы, наверное, ломанулся на спасение слабого, пылая праведным гневом. И не добился бы ничего, кроме запаха горелого мяса от себя. Нет. Будем действовать по порядку.

Открыв окно, я прицелился и угостил стоящего снаружи полицейского выстрелом. Одним. Зато метким. Бедняга даже испугаться не успел. Затем открыл огонь по двум из трех флаеров, надеясь использовать последний. Бластерные вспышки крошили стеклопластик, уродовали металл и, наконец, заставили эти летающие железки вспыхнуть. Огонь был небольшой (чему там сильно гореть?), скорее, это был тлен, зато с едким дымом. С немалым удовольствием, я увидел еще одного спецназовца, выскочившего из дома и бестолково пальнувшего в сторону леса. Да, чувак, голова тебе, видимо, для того чтоб в нее есть! Следующий выстрел был моим, и он уложил бесстрашного до кретинизма вояку наповал. Два — ноль в мою пользу.

Внизу, видимо, поняли, откуда ведется огонь, ибо на лестнице послышались тяжелые шаги. Я отполз к стене дверного проема, чтоб из последнего меня не было видно. И успел пожалеть об этом своем шаге, поскольку в комнату в первую очередь занесло не придурка с бластером и удобную мишень для меня, а небольшой шарик, подмигивающий красным глазком.

Акустическая граната! А в полиции Кальвина не дебилы служат! А может, служили, пока я их не перебил. Но размышлять более об умственных способностях противника у меня уже не было времени. Его оставалось лишь на то единственное, чему учили для таких случаев в Академии. Рожей на пол, башку, и, особенно, уши, закрываем чем можно. В роли «чего можно» в данном случае были лишь мои руки да подушка.

Ощущение — как будто одно из первобытных деревьев Кальвина, отнюдь не трухлявое, как в случае с Егором Борисовичем, рухнуло прямо на меня. И не на ногу, а прямиком по башке. Из носа потекло — при том, что насморком я не страдаю. Но это цветочки. Не прими я меры предосторожности, не соображал бы уже, пускал слюни и ходил под себя. А так есть повод польстить своему самолюбию. Ибо акустические гранаты подбрасывают лишь особо опасным преступникам. Эти адские машинки даже во время войны применять запрещается.

Кальвинцы истолковали мое лежание в маленькой, но луже крови по-своему. Экие наивные ребята! Говорили они на одном из диалектов инглиша, вполне для меня знакомого. Видимо, это и есть официальный язык на Кальвине.

— Слышь, кажется, ты его угробил.

— Не «ты», а «мы». Подразделение. Я же не один задание получил. Получило подразделение. Отвечаем тоже подразделением. А во-вторых, не «угробил», а «застрелен при задержании».

— Ладно, понял. А посмотри, он тыковку свою закрывает. Опытный.

— Конечно! Еще бы он был неопытный. Шесть наших кончил за какие-то сутки. Разве неопытный бы смог… так? Ежу понятно, что он опытный… был.

— Гы-гы, — какой-то смех дурацкий, — я слышал, после таких игрушек если и выживают, то совершенными дебилами становятся…

Ага, и можно служить в полиции Кальвина.

— …может надо «того»? Последнее милосердие?

Разве вы не понимаете, что пока вы треплитесь, я по голосам определил, не только ваше количество, но и где вы относительно меня расположены? Разве вы не заметили за своим базаром, как рука моя шевелится на рукояти бластера? Вы, наверное, принимаете это за конвульсию? И собираетесь мне последнее милосердие оказать? А хрен вам!

Первого я вывел из игры практически на ощупь. В смысле, вслепую. Держась за живот, в котором образовалась аккуратная дырка, он свалился под ноги своему напарнику. Что касается последнего, то он повел себя недостойно не то что для сотрудника спецподразделения, но и вообще для разумного существа. Вместо того чтобы оказать мне сопротивление, или просто встретить смерть лицом к лицу, он взвизгнул как поросенок и, повернувшись ко мне спиной (это ж надо додуматься!) буквально слетел с лестницы. Я выстрелил вслед, но дуракам везет. А мне, в этот раз — нет.

Вскоре я услышал два выстрела внизу. Подобрав бластер пристреленного спецназовца, и, порадовавшись его почти полному заряду, я так и спустился вниз, с бластером в каждой руке.

Посреди гостиной валялось два свежих трупа. Один совсем недавно был слабонервным сотрудником полицейского спецназа Кальвина. А второй — стариком Егором Борисовичем, хозяином этого дома, которого свела со мной судьба-злодейка.

— Что, нашли достойного противника? — окликнул я двух оставшихся кальвинцев, стоящих рядом с трупами.

— Это он, истеричка, нах, — беззлобно произнес один из них, указывая на своего павшего коллегу, — прибежал сюда, орет, дьяволом тебя называет. Стрельбу открыл, дедулю пришил. Пришлось упокоить, по уставу.

И, словно очухавшись, синхронно развернулись, наводя стволы на меня. Так мы и простояли молча с минуту, готовые выстрелить.

— Ребята, может, будем благоразумны? — предложил затем я, — у меня два ствола, у вас два ствола, то есть, технически наши шансы равны. А вот статистически превосходство на моей стороне. Я уже угробил семерых ваших коллег. Семерых за сутки, понимаете? Вы же, все, что смогли сделать в ответ, это кровушки мне из носа пустить. Убитый хозяин этого дома не в счет — он не знал, кто я, он пригласил меня только за то, что я его спас. И задерживаться здесь я не собирался. В общем, ребята, вам не кажется, что вы здесь теряете время? Свое и мое.

— Мы не можем отступить, — сказал один из кальвинцев, обреченно, — такие потери, да отрицательный результат…

— Я понимаю, — согласился я, — тем более что отступать вам не на чем. От ваших флаеров я оставил на ходу один — для себя. Поэтому речь не об отступлении. А о том, чтоб вы аккуратненько положили свои пушки на пол и ответили на пару простых вопросов. Тогда я подарю вам то, что вы называете «последним милосердием». Нет — сами понимаете. Как говорил один инструктор из Академии, это чревато боком.

— Я, пожалуй, согласен, — вымолвил одни из кальвинцев. Почти одновременно с его словами я сделал два выстрела. Первый попал ему в грудь, второй — в ноги его напарнику. Поэтому, первый сразу рухнул и затих, второй же упал на пол и заорал.

— Тихо, тихо, — склонился я над ним, — поди все звери от твоих воплей разбежались.

— Па-а-след-не-е ми-ла-а-сер-ди-е, — орал он от боли, и в этих воплях тонула примерно половина звуков осмысленной речи.

— Милосердие, тебе, значит? Какие… своеобразные, прямо скажем, представления о милосердии у вашего ведомства. Сами придумали или в религиозной литературе почерпнули?

— Хва-а-атит! — проорал кальвинец.

— Я понимаю, милосердие нужно всем, — ухмыльнулся я, — одно движение руки, даже пальца — и все закончится. Но и ты окажи мне последнюю услугу. Один вопросик, хорошо?

Спецназовец закивал. А я перешел к самой интересной части.

— Как в вашем ведомстве проводится идентификация личности? Для доступа? По отпечатку пальцев? Или как?

— Да пошел ты! — кальвинец ответил почти полностью разборчиво.

— Ну я пойду, — не стушевался я нисколько и сделал несколько шагов в сторону двери, — счастливо оставаться. А жаль, напарник твой оказался посговорчивее, и проблем у него…

— По пальцу! — завопил спецназовец, — и по сетчатке глаза. Еще надо карточку личную…

— Спасибо. Всего доброго, — попрощался я с несговорчивым кальвинцем и, подойдя к нему, достал из кармана пластиковую карточку. Затем аккуратно, тоненьким лучом лазерного резака, отрезал ему палец, невзирая на ор и мат. И, уже в последнюю очередь, вырезал бедняге глаз, добив его таким вот не шибко гуманным способом. А что делать? Стреляя в голову, оказывая последнее милосердие, можно этот самый глаз привести в негодность.

Поместив палец и глаз в герметичный вакуумный сосуд, найденный на кухне, я с этим сосудом и обоими бластерами вышел из дома и направился к последнему, оставшемуся на ходу, флаеру. Поднять его в воздух должно быть проще простого, для человека, водившего космические корабли.

* * *

Если в воздухе всего пара процентов кислорода, зато до фига запаха пота, с которым не справляются кондиционеры, если вокруг слышится пыхтение от натуги, если это пыхтение перемежается с металлическим лязгом — значит, вы в спортзале. Если же, при этом, судя по часам, уже вечер, когда от праведных трудов отходят даже безнадежные трудоголики, а вы отнюдь не поздно сюда пришли — значит, вы фанатик, не менее безнадежный, чем вышеуказанные трудоголики. Если точнее, у вас есть навязчивая идея. Стать чемпионом, к примеру. Или…

Моя навязчивая идея привязалась ко мне еще до школы и не спешила отвязываться. Атрибуты ее — красивая форма, пульт космического корабля, тропинки далеких планет, уважение и почет. Цена же — хорошая учеба и такая же физическая подготовка. Без этого всего в Академию Космических Полетов не возьмут.

В плане учебы скажу — уроки назавтра были сделаны давно. В дневнике у меня преобладают пятерки. И пятерки же по всем предметам светят мне в этом полугодии. Как и во многих предыдущих. Что касается физической подготовки — я проводил в этом зале каждый день часа по три. И, как раз собирался перейти с беговой дорожки на занятия со штангой. Однако…

Коммуникатор, покоившийся неподалеку от меня на специальной подставке в стене, ожил.

— Прием! — сказал я ключевое слово, и, над коммуникатором возникло голографическое изображение лица Лысого, моего одноклассника.

— Здорово, Макс! — с энтузиазмом человека, узнавшего о доставшемся ему богатом наследстве, воскликнул он. Таким я его со школы и запомнил — весельчак и балагур, ни капли не комплексующий из-за отсутствия от рождения, растительности.

— Привет, Лысый, — в моем голосе энтузиазма было на пару порядков меньше. Не люблю, когда я занят, а кто-то беспокоит.

— Слышь, Макс, у нас туса намечается… — сказал Лысый, сверкая хитрой белозубой улыбкой.

— Че за туса? — спросил я, понимая, что последняя его фраза является приглашением.

— Ну, реальная такая туса. Я достал билеты на экстаз-шоу, затем бухнем, ну а дальше, как положено. Девчонки, в смысле. Как их положим, так и будет положено.

Кто не понял, это у Лысого такой юмор. Я вздохнул, жалея, что вообще спросил. Ну чего еще можно было ожидать от вечеринки восьмиклассников? Парада с шариками в небо?

Экстаз-шоу. Это массовое зрелище, доступное каждому, по той причине, что предложение давно превысило спрос. Так нет же, на каждой планете, и в каждом городе каждый год пачками выпускаются новые «звездочки», отличающиеся разве что по именам, внешность же и имидж диктуется модой. Когда-то, возможно не один век назад эти экстаз-шоу заменили традиционную эстраду. Процесс этот был постепенным. Сперва кто-то из воротил шоу-бизнеса заметил, что необязательно вкладывать серьезные деньги для раскрутки юного дарования или непризнанного гения с улицы. Выступать на концертах, как выяснилось, может любой человек, просто находящийся в относительно здравом уме и понимающий, где он находится. Главное — не человек, а специальным образом синтезированный звук, который был бы приятным. Затем, шаг за шагом, увеличивалось количество органов чувств, затрагиваемых воздействием. Зрение? Выпускать на сцену людей с безупречной внешностью, и в откровенных нарядах. Обоняние? В концертные залы подавались специально разработанные ароматы. Осязание? Специальные волны вызывали у зрителей, или, их правильнее называть клиентами, ни с чем не сравнимые ощущения. И так далее. Параллельно повышался, что называется, градус удовольствия с целью переплюнуть конкурентов.

Сегодня экстаз-шоу (это, придуманное в народе прозвище стало официальным), действует так, что наркотики прошлого кажутся детскими шалостями. Привыкание обеспечено на второй, максимум, на третий раз, невозможность же получить желаемое удовольствие вызывает у подсевшего половое бессилие и депрессию, заканчивающуюся суицидом в одном из двух случаев. Все это — медицинские факты, известные чуть ли не каждому. При этом власти не спешат запрещать данный вид развлечения. Было несколько попыток обсуждения на разных уровнях даже на моей памяти. Все попытки выдохлись, и причина тому — колоссальные бабки, крутящиеся в этой сфере. Есть спрос — предложение по любому будет. А простая публика, зная о побочных действиях экстаз-шоу, все равно продолжает на них ходить, с детьми, с родителями, и каждый уверен — что-то плохое может случиться с кем угодно, только не с ним, самым лучшим, самым умным, и так далее. Я же, мол, не животное какое-то.

Я тоже не животное. У меня достаточно разума, чтобы понять — зависимость от экстаз-шоу закроет мне дорогу в космос надежнее, чем отсутствие какой-нибудь конечности или двойки в аттестате. Не радуют и другие пункты программы вечера. Первый отберет здоровье, второй — силы. Так что…

— Простите, — сказал я как можно мягче, — сегодня не могу.

— Че? — Лысый посмотрел на меня как на недоразвитого, — не можешь? Седня не можешь? А завтра сможешь? А вчера?

Я развел руками.

— А, да, конечно, — ухмыльнулся мой одноклассник, — куда нам до тебя. Ты же в космос у нас собираешься. С чужими замутить собрался? Ну, как говорится, проехали! Расскажешь, какого это — с чужими. И, главное, к старту не опоздай.

Коммуникатор донес до меня ржач кого-то из дружков Лысого.

— Не в том дело, — попытался оправдаться я, — завтра контрольная по физике и…

— …боишься, что будешь не в форме. Ну, понятно. Я не боюсь, а ты боишься. Что ж, счастливого тебе ботанства, Макс.

Голограмма погасла. Я мог вновь заниматься своими делами, ибо ни Лысый, ни его веселая компания, меня больше не беспокоили. В смысле, вообще не беспокоили. Даже списать не просили. Обмен парой фраз на перемене составлял все мое общение с ними за день. Так продолжалось вплоть до выпускного вечера, когда окончательно разошлись мои пути с этими ребятами. С теми из них, кто дошел до выпуска.