Железная поступь свободы (джен)

Пако шел по ночному Сан-Теодоресу и подмечал все новые перемены, успевшие произойти с городом. Со времени неудачного бегства прошло меньше года — однако перемены были, причем немалые. И с непривычки особенно бросались в глаза.

В первую очередь внимание Пако привлекли небоскребы — несколько громадин из бетона и стеклопластика. Геометрически правильные, не лишенные определенного изящества… они, увы, совсем не украшали столицу Маньяды. Напротив, своим футуристическим видом эти сооружения словно подчеркивали убожество всего остального города. На их фоне бетонные коробки и старинные малоэтажные здания смотрелись особенно архаично и жалко.

Небоскребы покамест были пусты, огорожены бетонными заборами и освещены лишь водруженными на эти заборы прожекторами. Но Пако знал… интуиция подсказывала ему, что очень скоро внутри этих зданий разместятся офисы крупных штатовских корпораций. Тех, которые, собственно, и оплатили переворот почти годовой давности.

На центральных улицах стало больше света — не только от фонарей, но и от неоновых реклам, а также от вывесок недавно открытых торговых центров — от многочисленных, ярких и красочных надписей на английском языке. На ненавистном Пако языке убийц и захватчиков.

Выглядел центр города не в пример симпатичнее и благополучнее, чем при Валадесе. И все же парадный фасад не мог обмануть Пако — успевшего увидеть и обратную сторону этого благополучия. В виде заброшенных, заколоченных маленьких магазинчиков — во многие из которых Пако захаживал и не по разу. А также в виде пьяных и грязных горожан, спящих подле этих магазинчиков… которые, видимо, когда-то были местом их работы.

А вот кварталов бидонвилей на окраине уже почти не было. Впрочем, Пако не обольщался: ни сами бидонвили, ни их несчастные обитатели, скорее всего, никуда не делись. Наверняка эти постройки — отнюдь не украшающие ни один населенный пункт, просто-напросто перенесли за несколько километров от черты города. А то и еще проще — снесли. Оставив жителей трущоб возводить себе новые жилища подальше от столицы.

Патрулей янки — на «хамвиках» и с пулеметами, видно не было. Зато на городских улицах стало заметно больше обычных машин. Да не абы каких — эти сияли глянцем заводской покраски, а свет уличных фонарей отражался на их тонированных стеклах. Что уж там говорить — к примеру, «железный конь» Пако даже до воздушной атаки выглядел бы на их фоне ржавой развалюхой. А уж теперь… теперь это корыто на колесах наверняка уже разобрали на металлолом. Вкупе с пикапом Мартинеса…

Казалось, эти автомобили, новые и красивые, прямо указывали на благосостояние их владельцев. И Пако вроде бы и не прочь был поверить, что по крайней мере столичные жители в большинстве стали жить лучше. Вот только город уже не был тем Сан-Теодоресом, который Пако знал с детства и который покинул почти год назад.

Прежнего духа маньядской столицы как не бывало. Сан-Теодорес словно превратился во что-то другое, переродился… а может, попросту умер. Умер — а его труп жрали и топтали те, кто еще был жив. Начиная от глупых недалеких людишек в глянцевых машинах — и кончая пресловутым Советом с дель Гадо во главе. Жрали, наслаждались… думая, будто на их век хорошей жизни хватит.

А умер этот город явно не своей смертью. Его убили — те, кто в принципе привык убивать: хоть города, хоть людей.

«Вот только меня вам не убить», — подумал Пако со злостью и зашагал решительнее и быстрее.

Эта фраза, сказанная про себя, не была ни метафорой, ни бравадой. Уж в чем-чем, а в ее буквальном смысле Пако Торрес был уверен, как в сменяемости дня и ночи.

Равно как и в цели своего прихода к наряженному и подкрашенному трупу Сан-Теодореса.

* * *

Разумеется, в отряде Ларгоса слышали ту злополучную передачу. То обращение, породившее в головах многих повстанцев ложную надежду, а в самом движении — раскол. И принесшее многим участникам этого движения преждевременный конец. Который был отнюдь не «хэппи-эндом» — невзирая на происхождение его «авторов».

Отряд Ларгоса располагал мощным радиоприемником на батарейках. С его помощью повстанцы хоть как-то скрашивали свой досуг между вылазками, а также слушали новости о событиях в мире. Последние редко оставались без комментариев Генерала — саркастических и, порой даже ругательных. Не преминул командир отряда отозваться соответствующим образом и об обращении дель Гадо.

Вот только ситуацию это не спасло ни на йоту.

Участники отряда возроптали — немедленно вспомнив о тяжелых условиях существования, об отсутствии элементарных благ цивилизации, о скудной (и нередко нерегулярной) кормежке. Шквал этих упреков обрушился на командира, как будто именно Ларгос был виноват в тяжелой участи своих бойцов. Как будто по его вине (а не до присоединения к отряду) они были лишены вышеупомянутых благ.

Остаток дня прошел в бессмысленных перебранках — пока наконец Ларгос не объявил о своем решении. Он сообщил, что любой желающий волен в любой момент покинуть отряд и идти на все четыре стороны. Хоть под властную руку дель Гадо с его штатовскими патронами — а хоть и к дьяволу в пасть.

Генерал напомнил, что участие в отряде — дело сугубо добровольное, что он сам никого не принуждал и под дулами к себе не вел. Что те, кто совсем недавно считались его верными соратниками, сами и по собственной воле пришли в отряд. Проще говоря — сами напросились. И коли уж он, Ларгос, не особенно возражал против их принятия — он тем более не будет препятствовать уходу. В конце концов, в таком деле, как нажимание на курок, незаменимых точно не бывает.

В итоге с Генералом осталось лишь несколько человек — тоже бывшие военные, судя по выправке. Остальные (примерно девять из десяти бойцов отряда) отправились к ближайшему лагерю для раздачи гуманитарной помощи. Ушел и Пако — невольно поддавшись общему настроению.

Вышеупомянутые лагеря были организованы под эгидой ООН вскоре после прихода к власти дель Гадо. Предназначались они вроде бы для благородной цели — помощи гражданам Маньяды, страдающим от голода и болезней. Вот только сколь либо заметно облегчить их участь эти лагеря были не в силах.

Положение народа Маньяды становилось день ото дня все более бедственным, к лагерям тянулись все новые толпы страждущих; подачек же, выделяемых ООН, просто не могло хватить на всех. Многие из маньядцев, ставших беженцами в своей стране, даже поселялись подле лагерей гуманитарной миссии. Так что лишь редкий лагерь не был окружен целыми импровизированными поселениями — из палаток и собранных наспех лачуг.

Но в тот день, что удивительно, ни палаток, ни лачуг не было, но бывшие соратники Ларгоса не придали этому значения. Они не знали о проведенной накануне зачистке… а также о трупах — сожженных либо сваленных в ближайшую реку. Равно как и о людях — что провели вышеназванную зачистку и готовились провести еще одну.

Бывшие повстанцы шли покорно и не раздумывая — точно бараны на бойню, а вовсе не разумные существа. Вереницей проходили они через единственные ворота лагеря — за которыми оказывались в ловушке, наедине отнюдь не с профессионально-заботливыми сотрудниками миссии. Ибо ооновских «тюфяков» заблаговременно выдворили и заменили на других людей. На тех, кто способен был заботиться лишь о самих себе, и тех, кто почитал за верх милосердия контрольный выстрел в голову.

Один за другим повстанцы укладывали на землю оружие, называли свои имена… и сами не замечали, как оказывались в прицеле снайперов и под дулами автоматов. И когда загрохотала стрельба — подавляющее большинство пришедших даже понять ничего не успело.

Кто-то упал, изрешеченный пулями. Кому-то пуля досталась всего одна — пущенная снайпером. Но, так или иначе, скопление людей, пришедших в лагерь, очень скоро превратилось в свалку трупов.

Подручные Пабло Хименеса (а за данный конкретный лагерь отвечали именно они) работали четко и слаженно. Работали, как высококлассные профессионалы — без брака и без промаха. Отрабатывали контракт. И ни один из повстанцев не остался обделенным своей порцией свинца. Другое дело, что даже пули способны были отнять не всякую жизнь.

Для кое-кого даже пули были пустяком — по крайней мере, для человека, пережившего удар ракеты «воздух-земля»…

Тогда-то Пако и понял все — когда выбрался из-под трупов боевых товарищей и уполз вон из лагеря-бойни; когда смотрел, как стремительно затягиваются раны от трех боевых пуль. Пако смотрел — и понимал… понимал истинное предназначение немудрящего амулета Колдуна. И причину, по которой он умудрился выжить после того удара; выжить, в то время как бывшая рядом Ирма погибла. И свое прямо-таки чудесное везение во время вылазок («ни единой царапины») — тоже понял.

Лицо стало совсем мокрым от пота. Пако сидел, привалившись спиной к одинокому дереву; сидел, сжимал рукой каменный бублик и тяжело дышал. Он понял — не только почему, но и для чего остался жить; снова выжил там где простые смертные были обречены.

Пако понял — и был готов использовать это открытие сполна.

* * *

Над входом в полицейский участок горел яркий фонарь — словно привлекая ночных гуляк в это не шибко гостеприимное заведение. Пошел на свет и Пако Торрес; не будучи гулякой, он, тем не менее, считал это место наиболее подходящим для себя. Подходящим, правда, не для отдыха, а для исполнения первого пункта своего плана. Проще говоря, Пако почти сразу понял: лучшего места, чтобы найти оружие, в маньядской столице ему не найти.

Не Диего же во второй раз беспокоить?

Дежурный офицер, попивая крепкий кофе из алюминиевой кружки, отвлекся, завидев вошедшего. И расплылся в улыбке — одновременно наглой и насмешливой.

— Сегодня просто… мой день, — произнес он таким же насмешливым голосом, — сам пришел? За-ме-чательно… Что ж, пойдем — я провожу тебя в камеру.

Видимо, внешность у Пако была соответствующая. Заросший, давно не мытый — он казался идеальным «клиентом» полицейского участка. Вот только у бывшего шахтера (а также беженца, крестьянина и повстанца) были совсем другие планы.

— Нет. В камеру я не пойду, — молвил он просто, — лучше дай мне что-нибудь огнестрельное. Пукалку свою… не стоит, а вот дробовик или винтовку…

— А огненной воды тебе не надо? — хмыкнул офицер, вставая из-за стола и протягивая руку к дубинке, — огнестрельное… Пойди проспись… по-хорошему. Не то придется помочь.

— По-хорошему, — повторил вполголоса Пако, — придется помочь… Да, пожалуй, придется помочь.

— Чего ты там бормочешь, забулдыга? — осведомился полицейский с раздражением в голосе.

И в следующее мгновение получил кулаком в ухо.

Пако бил не в полную силу — но у него была тяжелая рука. А полицейский, как видно, изнежился, расслабился на службе в столице. Все-таки жизнь в Сан-Теодоресе — это не существование за городом: не перестрелки с янки и не прогулки по джунглям. Так что от первого же удара дежурный офицер отлетел к стене.

— Сам напросился, — прорычал он, хватаясь за кобуру.

Мозг этого служаки тем временем прокручивал варианты формулировки для рапорта: от «нападения на сотрудника полиции» до «я не я и лошадь не моя».

В последнем случае писать в рапорте следовало, конечно, другими словами. Вот только суть оставалась той же: и данный конкретный сотрудник, и вся полиция сразу, выдвигая подобную версию в качестве официальной, официально же открещивались от найденного подле участка трупа. В конце концов, не в раю живем — в грешном и суровом мире, где люди могут умереть. Причем, как естественным, так и, увы, «искусственным» путем.

Дежурный офицер как раз рассчитывал для Пако на последнее — выпустив в него аж несколько пуль подряд. И почти сразу же пришел в ужас — когда увидел, что незваный ночной гость не думает не то что умирать, но даже шелохнуться. Офицер еще раз, чисто инстинктивно (и в отчаянии) нажал на курок; пистолет ответил лишь бессильным щелчком.

— Повторяю, — терпеливо и спокойно проговорил Пако, — мне нужно оружие, и желательно…

Его дальнейшие слова потонули в нечленораздельном вопле дежурного офицера — который затем бухнулся на колени и принялся скороговоркой читать молитву. Офицер был весьма набожным человеком; в Пако же в тот момент он увидел не больше, не меньше, посланника Преисподней. Потому и молился — дабы прогнать нечистого.

Очень скоро молитва превратилась в истерический плач — достойный скорее женщины, чем мужчины. Хотя куда там: Пако не помнил, чтобы, к примеру, Ирма вела себя подобным образом. О жене Лукаса Мартинеса и говорить было нечего: поведением (а точнее — невозмутимостью) она как две капли воды копировала своего мужа. Наверняка, даже умирала без плача…

Табельный пистолет валялся на полу. Пако не решился ни подобрать его, ни, тем более, пристрелить то жалкое существо, что несколько минут назад было офицером полиции. Бывший шахтер лишь взял один из ключей, что висели на стене, и отправился в арсенал.

Когда он вернулся (разжившись штурмовой винтовкой), дежурный офицер все так же оставался коленопреклоненным. Из всех звуков, что выходили в тот момент из его горла, более-менее членораздельной была всего фраза: «Святая Дева, зачем ты оставила меня?..»

Не раз и не два за прошедший год Пако довелось нажимать на курок. И убивать — в том числе и безоружных. Происходи подобное в джунглях, он бы ни на минуту не сомневался — и судьба несчастного полицейского была бы решена в течение считанных секунд. Но в этот раз Пако с порога отмел такой вариант; он понимал, что уж чего-чего, а недостатка трупов на его совести сегодня не будет. Так что не стоило отягощать свою душу перед собственной встречей с Всевышним.

Посему Пако, подхватив винтовку, и стараясь даже не смотреть в сторону дежурного офицера, молча покинул участок. И решительным шагом направился к Президентскому Дворцу.

* * *

На счастье, территория подле Дворца уже не была огорожена. Пако не встретил там ни янки на «хамвиках», ни КПП, о которых говорил Диего. Видимо, нужда и в тех и в других быстро отпала — как только миновала угроза режиму дель Гадо. Режиму, который, при всех своих недостатках, все-таки придерживался золотого правила не гадить там, где живешь. И, по крайней мере, в столице поддерживал относительное спокойствие и порядок.

Потому, собственно, до сих пор и не слетел.

И все же один КПП перед Дворцом обнаружился — непосредственно у ворот. Дежурили там, правда не янки, а бойцы недавно организованной Национальной гвардии. Это подразделение, набранное из беспринципных типов и отщепенцев вроде Кике Лизоблюда, было обучено штатовскими инструкторами. И обучено, надо сказать, неплохо: во всяком случае, те же охранники «Джаббер Форест» по боеспособности не шли с ним ни в какое сравнение.

Но вот экипировка гвардейцев оставляла желать лучшего: ни бронежилетов, ни пуленепробиваемых шлемов у бойцов не было. В этом Пако убедился, когда уложил одного из этих вояк с первого же выстрела — сделанного в ответ на приказ «стоять!».

Два других гвардейца немедля открыли огонь из автоматов. Нечего сказать — стреляли они метко… вот только сразить Пако были не в силах. Бывший шахтер зашатался, но устоял на ногах; и мало того — начал стрелять в ответ.

Гвардейцы не были столь набожны, как давешний полицейский из участка, посещенного Пако. Стойкость незваного визитера они восприняли не как происки Князя Тьмы, а списали на некую специальную экипировку.

Соответственно, ни молиться, ни тем паче впадать в истерику бойцы Национальной гвардии не собирались. Однако, не намерены они были и погибать. И потому оба гвардейца, не сговариваясь, отступили… а может и бежали к парадному входу во Дворец. Не забыв предварительно дать сигнал тревоги.

Сделав пару выстрелов вслед, Пако устремился за ними.

К слову сказать, отступление, предпринятое гвардейцами, не имело даже тактического смысла. Более того, оно являло собой грубейшую стратегическую ошибку — поскольку одиночного или малочисленного противника было больше шансов задавить массой именно на открытой местности. Невзирая на экипировку или боевой опыт.

В узком же коридоре (либо в замкнутом пространстве) у данного противника, напротив, имелось преимущество. Во всяком случае, поднятые по тревоге, бестолково мечущиеся по дворцовым коридорам гвардейцы не раз и не два оказывались с Пако один на один. И заканчивали свою службу примерно одинаково — весьма приличной дырой в голове.

Впрочем, уничтожать гвардейцев (вдобавок переводя патроны) Пако надоело и довольно быстро — уже на первом десятке подстреленных бойцов. И, дабы не упражняться в стрельбе и дальше, он решил поступить осмотрительнее: оттащил труп одного из гвардейцев в туалет и реквизировал его форму.

Заодно Пако послушал переговоры по служебной рации… и усмехнулся над «группой террористов». Ведь именно группа террористов (судя по радиоперехватам) как раз штурмовала Президентский Дворец. А доблестная Национальная гвардия, как говорится, «делала, что могла».

Замысел удался: в гвардейской форме на Пако уже почти никто не обращал внимания. Разве что темнокожий дылда с офицерскими нашивками мимоходом рявкнул на него, упрекнув в нерасторопности. Но, так или иначе, до пункта назначения Пако смог добраться без приключений. И без особых препятствий — если не считать своевременно блокированные лифты.

О том, что он пришел «по адресу», Пако понял, едва услышав голоса, из-за широких позолоченных дверей. Толкнув одну из этих дверей, бывший шахтер оказался на пороге ярко освещенного зала, основную меблировку которого составлял длинный стол.

Люди, сидевшие за этим столом, были знакомы каждому маньядцу из телепередач, или по фотографиям в газетах. Министры, члены Совета Национального Возрождения. А еще — генерал-полковник Эдвардс и ненавистный Хорхе Мануэль дель Гадо — сидевший во главе стола.

Несмотря на поздний час, совещание было в самом разгаре — что отнюдь не радовало его участников. Была, впрочем, и другая причина для их недовольства; ее Пако постигнул, прислушавшись к участникам «благородного собранья».

— …таким образом, мандат операции истекает, — своим скрипучим, как несмазанная дверь, голосом, Эдвардс как раз подвел черту под своим выступлением, — в деле же… хе-хе, освоения бюджета, выделенного вам в помощь, вы и вовсе… перевыполнили план. И, учитывая теперешнюю расстановку сил в Вашингтоне… в Конгрессе… я сомневаюсь, что они будут продлены. И имею на то веские основания.

— Господин посол, — начал дель Гадо, отвернувшись от Эдвардса.

Судя по тону речи, он был весьма обескуражен.

— …можем ли мы рассчитывать на помощь США? На то, что США и дальше будут придерживаться выбранной в отношении нас политики? И сохранят верность ранее заключенным соглашениям?

— Джентльмены, — на хорошем испанском обратился к собравшимся посол США — нескладный и долговязый человек, — разумеется, наша страна намерена сохранить в отношении Маньяды политику дружбы и сотрудничества. А также оказывать всестороннюю поддержку демократическим преобразованиям… осуществляемым (я подчеркиваю) легитимным правительством страны.

В этой связи считаю своим долгом напомнить уважаемым членам Совета Национального Возрождения, что их мандат (и, соответственно, легитимность) истекают так же через месяц. И за это время я настоятельно рекомендую провести в стране президентские выборы. На которых, что важно, я не рекомендую баллотироваться ни дель Гадо, ни кому-либо из видных членов Совета. Учитывая отношение к вам населения Маньяды…

Недовольный гул заглушил дальнейшие его слова.

— Да что вы знаете об «отношении населения»? — недовольно, и забыв о дипломатическом такте, вопросил дель Гадо.

— Более чем достаточно, — невозмутимо ответил посол, — в народе, например, становится модным плохих и неприятных людей называть «дель Гадо». Был, скажем, Хуан Лопес — и станет Хуаном дель Гадо. Особенно часто это прозвище применяется в отношении преступников и изменников. А также тех, кто работает на иностранцев.

— Допустим, — молвил с места один из членов Совета, — выборы — так выборы. И кого же вы видите в качестве подходящей кандидатуры?

— Глорию Агилар, министра финансов, — ни секунды не колеблясь ответил посол.

В ответ участники совещания одобрительно закивали. Было от чего — ведь сеньора Агилар и впрямь казалась им оптимальным решением. Зарекомендовав себя как воплощение дисциплины и исполнительности еще при Валадесе, она не особенно колеблясь, перешла в правительство дель Гадо. И хотя в состав Совета ее не включили, Глория Агилар была единственным членом прежнего кабинета, кому после переворота сохранили не только жизнь, но и должность.

Беспринципность Агилар в сочетании с ее деловыми качествами делали сеньору министра идеальной марионеткой. Формальное же ее отсутствие в составе Совета из минуса превращалось в плюс — потому как давало новоиспеченному кандидату основания открещиваться от любых деяний дель Гадо и его приспешников. Вдобавок, Глория Агилар была единственной женщиной в правительстве — что также могло дать ей дополнительные очки на выборах.

Впрочем, на все вышеперечисленное, Пако Торресу было глубоко наплевать. Он не собирался допускать этих выборов — и аргумент имел довольно весомый… а также точный и крупнокалиберный. Первый выстрел из него Пако сделал лишь в потолок — дабы привлечь к себе внимание. И уж после этого перешел к исполнению задуманного.

Загремели выстрелы; Глория Агилар была убита одной из первых. Затем, один за другим замертво попадали министры и члены Совета. Кто-то из них встретил смерть не сходя со своего места — однако нашлись и такие, кто пробовал уползти или спрятаться под стол.

Генерал-полковник Эдвардс получил свою порцию свинца, сохранив молчаливое спокойствие. Не было со стороны старого вояки ни попыток бегства, ни столь же бессмысленных потуг на сопротивление — равно как и пустых угроз или мольбы о пощаде.

Зато уж господин посол отличился на славу. Он и руками замахал, и завопил — напомнив дипломатической неприкосновенности, и, разумеется, о стране, которую он представлял. Пако нарочно не спешил жать на курок — давая этому паяцу отыграть свою роль до конца.

А вот Хорхе дель Гадо он оставил «на десерт» — решив убить председателя Совета в последнюю очередь. Тот не возражал… и не предпринимал никаких действий, чтобы спастись. Напротив — с завидным спокойствием дель Гадо сидел на своем месте и, скрестив руки на груди, наблюдал за бойней. Когда же упал последний из участников совещания, он осмотрел заваленный трупами зал и… зааплодировал — медленно, будто смакуя.

— Благодарю за оказанную услугу, — произнес дель Гадо неторопливо и с расстановкой, — не знаю, кто вы… но можете быть свободны. Вы помогли мне избавиться от этих типов — коварных, завистливых и вороватых; доставших меня своим нытьем и бесполезными советами. А посему — адьёз; я дам команду гвардейцам, чтобы вас пропустили.

— Я уйду, — прохрипел в ответ Пако, — но когда… закончу. А я не закончил!

И с этими словами он выстрелил в дель Гадо — прямо в грудь, в упор. Но на белой рубахе председателя Совета не проступило даже крохотного кровавого пятнышка.

— Бронежилет? — не понял Пако, отказываясь верить во внезапную догадку.

И выстрелил в противнику в лоб. Тот лишь мотнул головой и усмехнулся.

— Дорогой террорист, — молвил дель Гадо, — бронежилеты — детские шалости. Это ты видел?

И он извлек из-под рубахи золотую цепь, увенчанную большим, опять же золотым, крестом.

— Он освещен в Ватикане… в Соборе Святого Петра. Уберегает меня от свинца. Или, думаешь, ты первый, кто надеялся меня убрать? Ну и напрасно. Впрочем, черт с тобой. Раз уж ты не принял моего предложения, раз уж настолько туп и жаждешь моей смерти — что ж, придется… принять меры.

И с этими словами дель Гадо выстрелил — из маленького изящного пистолета, незаметно как оказавшегося в его руке. Первая пуля попала в голову Пако, другая — в живот, а третья угодила в руку. Дель Гадо стрелял без промаха — вот только пули не могли причинить вреда его противнику.

Что крайне обескуражило председателя погибшего Совета.

— Коллега, — не спросил, а уточнил он с немалым удивлением, — что ж, против факта нет аргумента. Не знаю, откуда у тебя такая же штука… но, впрочем, мне это и неинтересно. А интересует меня другое: ты по-прежнему хочешь… взять мою жизнь?

Пако кивнул, опуская бесполезную уже винтовку.

— Тогда у меня деловое предложение, — не без энтузиазма начал дель Гадо, — знаешь ли, крест уберегает от пуль… но только не от благородных клинков. Твой единственный шанс — поединок. А уж оружием я тебя не обижу. На это ты согласен?

— Не вижу других вариантов, — со вздохом ответил Пако.

А Хорхе дель Гадо в ответ улыбнулся — торжествующей улыбкой победителя или олимпийского чемпиона. Улыбнулся так, будто был на сто процентов уверен в исходе поединка.

* * *

— Итак, сеньор! — торжественно изрек он уже в своем кабинете — подальше от трупов «коллег» и штатовских патронов, — вы готовы скрестить шпаги?

— Сеньор, — в ответ хмыкнул Пако, — как мило… Давно меня никто не называл «сеньор».

— Ничего личного, — дель Гадо поспешил внести ясность, — я сделал комплимент скорее… себе. Дабы не унижаться дуэлью со всяким отребьем.

Эти уничижительные и даже оскорбительные слова председатель Совета Национального Возрождения произносил ровным и спокойным тоном, совершенно не срываясь на крики и грубость. Произносил он их так, как будто вел разговор о погоде или о какой-нибудь громкой премьере. Словно давал понять своему собеседнику: «я не оскорбляю тебя — я лишь констатирую тот факт, что ты дерьмо. Я же — соль земли, и само твое присутствие меня унижает».

«Аристократы, — подумал Пако злобно, — только и умеют, что за чужой счет красоваться».

— Скрестим же шпаги! — тон этой реплики у дель Гадо получился все же повышенным.

Видимо, так ему не терпелось начать поединок.

Кстати говоря, шпаги, которыми пришлось сражаться Пако и дель Гадо, не имели ничего общего с легонькими металлическими прутиками, коими машутся спортсмены-фехтовальщики. Эти, по-настоящему боевые, шпаги представляли собой стальные пики — почти полутораметровые и довольно-таки тяжелые.

И, конечно, опасные: прямой удар такой пикой мог пронзить человека насквозь. Другое дело, что нанести такой удар было весьма и весьма затруднительно. Даже для опытного бойца — а что уж говорить о шахтере-простолюдине?

Пако орудовал своей шпагой словно обычной палкой — бестолково отмахиваясь, либо более-менее успешно прикрываясь от ударов соперника. Дель Гадо же, напротив, фехтовал умело и с удовольствием. С первого взгляда было ясно, что данный поединок забавлял и даже развлекал его.

Дель Гадо и развлекался — оттесняя соперника то к одной, то к другой стене кабинета, ловко парируя его неуклюжие удары, а, в виде исключения — еще и давая ложную надежду. В последнем случае он делал вид, будто подставляется под атаки Пако… однако, дождавшись оных, с легкостью их отбивал.

Пару раз дель Гадо смог даже попасть в своего соперника — но не придал этому значения. Во-первых, он считал, что и Пако неуязвим лишь для пуль — но не против холодного оружия. А во-вторых председатель Совета Национального Возрождения чересчур увлекся поединком. Увлекся, как увлекаются дети, получившие в свое распоряжение забавную игрушку.

Пако и был забавной игрушкой для этого аристократа — надменного, однако не лишенного чувства юмора. Дель Гадо играл с ним, как кошка играет с мышью: нарочно растягивая удовольствие. Хотя наверняка мог убить своего соперника с первого же удара… вернее мог бы — если б не талисман покойного Колдуна.

Но со временем надоедает даже самая увлекательная игра. Надоела она и участникам того поединка, причем, надоела обоюдно. И обе стороны решили прекратить эту игру — не сговариваясь и по-своему. Дель Гадо одним ловким движением все-таки достал и хорошенько ткнул своего соперника в живот; ну а соперник… соперник решил притвориться. Ибо счел излишним продолжать играть по правилам, навязанным врагом.

Уронив шпагу, Пако Торрес схватился за живот, на котором уже проступало темно-красное пятно. Лицо у Пако в тот момент сделалось почти взаправду мученическим — даром, что бывший шахтер отродясь не играл даже в школьных спектаклях. И с вот таким мученическим лицом Пако медленно опускался на колени.

— Итак, сеньор, я полагаю: поединок завершен, — провозгласил дель Гадо таким тоном, будто обращался к залу, полному зрителей — а вовсе не к одинокому сопернику.

И опустил шпагу, не забыв явить свою надменно-торжествующую улыбку.

Это и нужно было Пако. Резким и почти незаметным движением он извлек из ботинка боевой нож — и пырнул им прямиком в ногу дель Гадо. Лицо того побледнело от ужаса и боли — настоящей, непритворной.

Председатель вскричал и выронил шпагу.

— Ну что ж, аристократишко, — произнес Пако, поднимаясь и чувствуя прилив сил, по мере того, как затягивалась рана на животе, — а теперь поиграем по моим правилам.

— Но… как?.. — только и мог сказать дель Гадо. Хваленая аристократическая невозмутимость покинула его, уступив место страху, боли и удивлению.

Следующим ударом Пако намеревался перерезать сопернику горло…

Вот только этому поединку так и не суждено было завершиться по всем правилам — с победой и поражением одной из сторон. По стечению обстоятельств в нем вовсе не оказалось победителей.

* * *

То ли посредством спутникового наблюдения, то ли через прослушивающие устройства — но янки узнали о бойне, произошедшей в Президентском Дворце. Узнали в подробностях; после чего сделали выводы и приняли соответствующее решение.

Перво-наперво с палубы эсминца «Бейнбридж» было выпущено две ракеты «томагавк». И как раз в тот момент, когда Пако намеревался добить дель Гадо, эти ракеты достигли цели.

Взрыв, последовавший за их попаданием в Президентский Дворец, разрушил не только это здание; от него пострадали также и расположенные поблизости казармы Национальной гвардии, ее арсенал и склад боеприпасов. Детонация последних вызвала новый взрыв — окончательно пробудивший встревоженных жителей Сан-Теодореса.

Страшное слово «война», от которого столица Маньяды худо-бедно отгораживалась почти год, теперь стало реальностью и для нее.

Ракетный удар по Президентскому Дворцу не оставил находящимся внутри него людям ни малейшего шанса. Не стали исключением даже Пако Торрес и Хорхе дель Гадо. Даже если бы золотой крест и амулет Колдуна не дали бы им погибнуть в первое же мгновение, выбраться из-под развалин ни Пако, ни его соперник все равно бы не смогли. И были обречены на смерть от голода или жажды.

Несколько часов спустя командование Второго Флота ВМС США приняло решение о начале эвакуации контингента сухопутных войск — который остался без своего командующего Эдвардса. Эвакуация началась досрочно — за месяц до официального прекращения операции «Свобода Маньяде».

Впрочем, подобная расторопность отнюдь не грозила командованию Второго Флота ничем плохим. Более того, учитывая расстановку сил в Конгрессе после недавних выборов, расторопность эта могла пойти и кое-кому на пользу. Атака же на Президентский Дворец в этом свете тоже смотрелась почти что в порядке вещей — как громкий хлопок дверью перед уходом.

В то же самое время из Маньяды начался вывоз персонала корпораций США — понесших в этой стране убытки и приступивших к их подсчету.

А наутро граждане Республики Маньяда не сразу и осознали случившиеся. Вновь не осознали, что в их жизни, второй раз за неполный год, наступила новая веха. И тот факт, что отныне они предоставлены сами себе, точно дети-беспризорники, маньядцам еще только предстояло понять.

А также прочувствовать это на собственной шкуре.

13 марта — 13 июня 2011 г.