Дедушка-ментор (гет)

— Хамиш, пачиму гуси..? — Хоуп изображает гусей очень даже убедительно, прижав пухлые ручонки к телу и слегка их разведя в стороны, и ковыляя в точности как эти толстые птицы. Думаю, она интересуется, почему они так ходят, хотя я не вполне уверен. Может быть, она зрит еще глубже в корень и хочет знать, почему старый пьяница взялся выращивать именно гусей, а не каких-нибудь других животных? Я отвечаю ей так, чтобы это имело смысл в обоих случаях.

— Ну, потому что они гуси, светлячок, — в самом деле только это мне и известно. Я же ведь поклялся себе, что когда она начнет сыпать вопросами, я никогда не буду ей лгать.

Я уже достаточно в этой жизни морочил голову членам ее семьи.

Обычно с одного вопроса начинается целая россыпь бесконечных «почему?», но, прежде чем она начала, я перекидываю мешок с кормом через плечо и топаю к сараю. Девчушка скачет за мной на своих очаровательных, с младенческими ямочками, ножках, и ее коричневые брючки уже перепачканы в грязи. За ней следует цепочка из пяти подросших гусят. Я улыбаюсь про себя, хотя поблизости и нет никого, кто мог бы заметить это. Этот выводок начали высиживать в начале лета, но, когда мать погибла, мне пришлось поместить яйца в инкубатор. Малышка и я вместе наблюдали за тем, как они вылупляются. Конечно, я должен был понимать, что эти паршивцы могут запечатлеться на ней, как на первом живом существе, которое они увидели, но сообразил я это, лишь когда все уже случилось. Так что теперь они от нее не отлипают. Она-то не возражает, но, когда ее нет рядом, они становятся совсем невыносимы. А так как она малышка, которая в моем доме не живет, это случается частенько.

— Хамиш, почему папа делает «скрип-скрип-скрип»? — я оборачиваюсь, чтобы понять, о чем таком она болтает, и вижу, что вместе с каждым маленьким «скрип» она преувеличенно подпрыгивает на одной ноге, изображая неровную походку. Этот звук не настолько громкий, чтобы большинство людей его вообще заметило, но она-то, конечно, его уловила. Уже понятно, что она отнюдь не вундеркинд, как Алдер, и не сорвиголова, как оба близнеца, но она наблюдательная и сочувствующая малютка, подмечающая мельчайшие детали, которые остальные обычно просто игнорируют.

Но эту деталь мне бы хотелось, чтобы она упустила из виду, и, честно говоря, я не ожидал, что она ее заметит так скоро. Может быть, мне стоило поподробнее объяснить ей, почему гуси ходят вразвалку. Ведь я не собираюсь ей лгать, но не знаю, как подступиться к этой теме, не раскрывая то, о чем у меня нет права разговаривать, так как это может ее травмировать.

— Это его нога. Она издает забавный звук, — я бросаю сумку с кормом в сарай и запираю его.

Поворачиваюсь и замечаю, как внимательно она на меня смотрит, и какое задумчивое выражение у нее на личике. Гуси стоят возле нее кружком, тоже повернув головы ко мне. Смотрится довольно жутко.

— Почему?

Вот и приплыли…

— Потому что она сделана из металла, — начинаю я в надежде, что хоть на этот раз одного объяснения будет достаточно.

— Почему?

Я дольше обдумываю ответ, так, чтобы он прозвучал окончательным. Иногда мне удается сбить ее с толку.

— Потому что ему понадобилась новая нога.

— Почему?

— Потому что он был ранен, — вздыхаю я с досадой.

Но ей до моего раздражения и дела нет, в ее широко открытых глазах по-прежнему играет любопытство.

— Почему?

Ну, Эбернати, ты сам себя загнал в ловушку. Тебе вообще не стоило начинать давать ей ответы. Потому что сейчас ты влип.

Я усаживаюсь прямо на земле, и гусей как ветром сдувает. Эти чертовы твари меня боятся, хотя и кормятся из моих рук. В их понимании, если Хоуп их мама, то я для них тот, кто всегда ее берет на руки и уносит прочь.

Хэймитч Эбернати, разрушитель жизней и покоя многих семей, возвращается.

— Почему был ранен? — снова спрашивает она, сложив руки на бедрах и хмурясь в точности, как ее мать, так что от этого бросает в дрожь. Я не знаю, как на это ответить. Даже не уверен, что имею право на это отвечать. А все потому, что я не привык держать язык за зубами в таких очевидных обстоятельствах.

— Просто был и все, малышка, — авторитетно произносит мягкий голос за моей спиной. — Принеси мне, пожалуйста, самый красивый красный лист, какой найдется… Сможешь?

— Лядно, — щебечет Хоуп восторженно и ковыляет прочь, чтобы выполнить поставленную перед ней задачу, и весь гусиный выводок бежит за ней следом.

Я медленно поднимаюсь, понимаю, что для меня самого подкрадываться незаметно стало гораздо более сложным делом, чем прежде.

— Спасибо, дурка, — говорю я Энни. Я и не знал, что она была здесь, а не там внизу, на городской площади, вместе со всеми остальными.

Она улыбается и трясет головой. Осенний ветер развевает серебряные пряди в ее спутанных волосах, и от этого она становится похожей на представительницу древнего морского племени или что-то в этом роде. Дело не в преклонном возрасте — ее лицо все еще выглядит юным — но ее волосы стали седыми раньше, чем у всех нас, даже у меня.

— Я-то уж привыкла к подобным вопросам, — произносит она отстраненно. — Когда они еще такие маленькие, тебе не нужно им всего рассказывать, правда. Они спрашивают не оттого, что действительно хотят узнать. Они спрашивают, потому что задавать вопросы — весело, и потому что ты на них реагируешь. Чаще всего их удается отвлечь и направить на что-то другое, — она слегка усмехается, как будто бы это такая шутка «только для своих». — Она, по крайней мере, не отказывается.

— А ты здорово справилась, хоть и в одиночку. Он очень хороший парнишка, — как будто по команде ее сын, Алдер и Пози возникают на гребне холма — они возвращаются с Праздника Урожая. Мальчишке Хоторну всего двенадцать, тогда как Нику уже четырнадцать, но он уже вымахал длиннее, чем красивый сын Энни, и у него угловатые коленки и локти. Ник о чем-то шутит, и Пози смеется. Алдер ухмыляется только самыми кончиками губ. От вида двух этих парней у меня выворачивает желудок, потому что лет им уже достаточно. А Финник настолько похож на своего отца, что я как будто вижу его на Арене. Но он бы вряд ли вышел оттуда победителем. Может, он и выглядит, как отец, но он не унаследовал ни его великолепную грацию, ни его суровую безжалостность.

Энни мотает головой, прерывая ход моих мыслей.

— Но, Хэймитч, я никогда не была одинока. Мне так много помогали. Я видела столько любви от многих людей.

— Дурка, ты, может, так и думаешь, но тебе все равно надо отдавать себе должное. И все мы одиноки, когда дело доходит до главного. Все без исключения, — я думаю об Арене. Об ее сыне, сражающемся там. И умолкаю. Есть в этой полоумной девочке что-то такое, что заставляет меня произносить вслух вещи, которые крутятся у меня в голове, и мне это вовсе не нравится.

Вдруг в месте, где дорожка сворачивает на траву, Ник оступается и падает, пашет землю носом. Я принимаюсь хохотать, потому что это в любом случае ужасно смешно — видеть, как кто-то настолько похожий на Финника Одейра настолько неуклюже себя ведет. Энни крепко зажмуривается и прикрывает уши руками, начиная качать головой туда-сюда. Смеяться я тут же прекращаю. Я гляжу на ребят, но Алдер уже все заметил, помогает своему другу подняться и отсылает его вперед. Ник вновь спотыкается, а потом несется во весь опор, пока не добегает до мамы.

— Тс-с, мамочка… тс-с, — успокаивает он ее. Я чувствую себя сейчас в таком эмоциональном смятении, какое вообще возможно для человека, на которого все эти годы изливался дичайший ливень переживаний. Ведь на самом деле сейчас я имею дело только с приступами мальчишки и душевным надломом девчонки. Так что я не хочу, да и не знаю как, справляться еще с кем-нибудь душевно нездоровым, даже если человек этот мягкий и, в общем-то, безобидный. Я этим двоим подставляю плечо, потому что всегда так делал, потому что должен, но это не значит, что мне это нравится.

Полагаю, что когда доходит до дела, то и эти двое — тоже настоящая семья.

Пози и Алдер уже успели преодолеть половину расстояния от места, где Ник упал, до того, где стою я. Мальчишка глядит на меня с укоризной, как будто бы я это все затеял. Пози осторожным жестом дает мне понять, что Одэйрам нужно дать немного побыть вдвоем, и я быстро улавливаю ее намек.

— Она не может вынести, если он страдает, — пускается Пози в объяснения, когда я подхожу к ней. Она общалась с Энни намного больше моего, и, полагаю, она права.

Я стараюсь делать вид, что ничего особенного не происходит в стремлении разрядить обстановку, но Алдер продолжает на меня злобно пялиться, а потом переводит взгляд на своего друга, и в глазах его читается то, что можно назвать беспокойством. Возле нас возникает малышка с целым ворохом листьев, которая продолжает свои поиски. Она восприняла поручение найти самый красивый красный лист чертовски серьезно. Гусята тоже заодно с ней ворошат все на земле, и хотя они-то ищут еду, вместе их можно принять за настоящий поисковый отряд.

— Хамиш, я его нашла, — кричит она, подбегая ко мне и сжимая то, что можно назвать просто самым обычным листом. Впрочем, он красный. Эту часть задания она уловила верно. Гуси бегут следом и глядят на меня выжидательно, ведь я все же их кормилец, и, может быть, уже пора питаться.

— Дай-ка мне взглянуть, светлячок, — я протягиваю руку, ожидая, что она мне его отдаст.

В ее голубых глазах вспыхивает изрядная доля своеволия, и она притягивает лист поближе к груди.

— Не-а. Тока Энни.

— Ну, ладно, — ухмыляюсь я. Но, прежде чем я успеваю понять, что она хочет сделать, она уже добегает до женщины и ее сына.

— Энни! — визжит она во всю силу легких.

Я устремляюсь, чтоб ее поймать, но она выскальзывает из моих рук как маленький угорь, а я, в конце концов, оказываюсь на земле с помятым лицом и полным ртом травы. Ни Пози, ни Алдер даже не пытаются ее остановить и не думают помогать мне подняться.

— Неблагодарные, — бормочу я, глядя на гусей, которые следуют за малышкой по всей лужайке.

Алдер смотрит на меня с презрением.

— Если ты вообще что-то знаешь о состоянии Миссис Одэйр, ты должен понимать, что так нельзя себя вести с ней в ее бедственном положении. Или ты по жизни прячешь голову в мешок с гусиным кормом?

Пози хихикает по поводу замечания своего племянника. Этот музыкальный звук до крайней степени выводит меня из себя. Когда я поднимаюсь на ноги, я вынужден признать, несмотря на внутреннее сопротивление, что парень был прав. Хоуп, распираемая изнутри от гордости, протягивает лист обезумевшей женщине. А Ник говорит:

— Смотри, мама. Смотри, что принесла Хоуп. Разве это не чудесно?

И следом за этим Энни опускает руки и неуверенно улыбается. А ее взгляд перестает блуждать в неведомых далях и снова теплеет.

— Ох, малышка… Да это самый прекрасный лист на свете.

— Это тебе, — улыбается дитя, поднимая лист и кружась на носочках. Ее маленькая птичья свита старается держать строй, но неодобрительно шипит на Энни и ее мальчика, ведь они все же чужаки.

Ник улыбается ослепительной улыбкой своего отца.

— Спасибо, Хоуп. У нас дома не бывает такого листопада. Так что мы точно возьмем его с собой.

— На море? — нетерпеливо спрашивает кроха. Несколько дней назад, когда Китнисс была на охоте, а Пит — в пекарне, я объяснил ей, что Ник не всегда здесь бывает, потому что он живет на море. Мне пришлось с десяток раз ответить на ее «почему?» и показать три разных книжки с картинками, но, в конце концов, она, кажется, все поняла.

Ник выглядит слегка удивленным

— Откуда ты узнала про море?

— Хэмиш, — продолжает кружить Хоуп, — истории.

Гуси уже начинают ворчать, не поспевая за всеми ее зигзагами по двору.

— Истории, да, Хэймитч? — обращается ко мне Ник. — Может, и мне расскажешь? Люблю послушать перед сном истории о море.

Я уже почти готов ему сказать, каких историй перед сном ему бы стоило от меня ожидать, когда малышка радостно визжит и со всех ног несется через двор.

— Папочка! Мамочка!

Эти двое неспешно поднимаются на холм и на руках у них еще парочка Хоторнов, на этот раз — близнецы. Малышка, Джунипер, невозмутимо восседает на плечах Китнисс, схватив ее за голову и вытянувшись так, что это кажется почти невозможным. Ветер развивает ее короткие каштановые волосы, и она хранит молчание. Эти двое кажутся вполне всем довольными. Полагаю, с Джунипер было бы не так уж и много проблем, если бы ни ее уникальная способность сбегать от воспитателей при малейшей возможности и склонность постоянно попадать в переделки. Она не пытается кого-то специально расстроить. И они с Китнисс, очевидно, хорошо понимают друг друга.

Мальчишка же из последних сил тащит под мышкой нечто дико извивающееся и отбивающееся от него с яростью дикого зверя. И это забавно, потому что Джаспер Хоторн ужасно похож на своего отца за вычетом зеленых глаз. Он, кажется, ненавидит Пита всеми фибрами своей души. А такая расстановка сил уже имела место лет этак двадцать назад.

— Мистер Пит, ты тупой, — орет этот четырехлетний бутуз, когда малыш опрокидывает его вверх тормашками в надежде вернуть себе контроль. Мальчишка обожает детей. Всех до единого. Так что чертовски весело наблюдать на его лице это растерянное, даже слегка злое выражение. Он явно никогда не сталкивался прежде ни с чем подобным. Джаспер уже боец. Я не удивлюсь, если лет через восемь он мог бы…

Нет. Это все не правда. Игр больше не существует.

Хоуп, между тем, не находит действия мальчика, так беспокоящие ее отца, забавными. Ее радостная рысь в сторону родителей превращается в полный гнева марш. Перемена в её намерениях так очевидна, что отряд гусей подпрыгивает в предвкушении конфликта, агрессивно гогоча. Стоит ей дойти до своего отца и маленького озорника у него в руках, она протягивает пухлые ручонки к его каштановым волосам, хватается за них и дергает.

Со всей силы.

— Ой, ой, о-о-о-ой, — орет мальчик. — Пусти! — Его попытки вырваться заметно оживляются, он бьется все яростней, пока не умудряется заехать ногой Питу прямо по носу. Оба валятся от этого плашмя на траву. Хоуп в итоге разжимает захват и тяжело садится. Произошедшее так ее расстроило, что она принимается плакать.

— Тс-с, маленький светлячок, — я поднимаю ее с земли и пытаюсь успокоить, пока не понимаю, что буквально все присутствующие и их чертовы мамаши на меня глазеют. Девчонка спешит спустить на землю Джунипер — осторожно, но максимально быстро — а мальчишка пытается одновременно утихомирить ревущий ураган по имени Джаспер и при этом не дать ему улизнуть. У Пози отвисла челюсть, а Ник ухмыляется. Алдер качает головой неодобрительно, но я не уверен, касается ли это неодобрение меня или его буйного братишки. Энни только улыбается и крутит в пальцах красный лист.

Хоуп голосит мне в плечо, и ее всхлипы, черт возьми, почти разбивают мне сердце. Я чувствую себя таким униженным и при этом таким для нее важным, ее защитником, что это почти невыносимо. Я хочу лишь унести ее в дом, усадить там, сделать ей сэндвич и почитать книжку.

Откуда это все во мне взялось? На самом деле я хочу только выпить большой стакан чего-то крепкого подальше от посторонних глаз.

Меня спасает Китнисс, которая обращается к своей дочери с легкой озабоченностью, но как будто даже весело:

— Ты в порядке, гусенок? — мурлычет она.

— Ма-мо-чка… — жалостливо воет Хоуп, бросаясь к ней.

— Ну, иди сюда, — она берет у меня девочку и качает ее на руках, стараясь не захихикать. — А теперь послушай. Нельзя таскать людей за волосы. Вот что от этого бывает — люди могут пострадать.

— Папочка страдает? — спрашивает Хоуп, икая. Беспокоиться о мальчишке Хоторнов она явно не намерена. Но ее отец поднимается и ставит Джаспера перед собой, крепко держа его за плечи. Четырехлетний пацан продолжает всячески извиваться.

— Никаких мальчишек, — выплевывает Пит, обращаясь к своей жене. Лицо у него багровое от раздражения. — Просто… никаких мальчишек.

Китнисс ухмыляется, глядя на дочь, которая продолжает всхлипывать.

— Папочка в порядке, детка. Он просто… смущен.

— Никаких мальчишек, — снова мотает Пит головой.

Алдер прерывает их в этот момент, довольно бесцеремонно.

— Вообще-то в процессе размножения пол будущего ребенка зависит только от отца, — он скрещивает руки на груди и смотрит с ухмылкой. — Так что ты, наверное, захочешь потренировать свою сперму. Прежде такого не делали, но ты, как я понимаю, довольно настойчив.

Пит бледнеет. Никто не готов такое выслушивать от парня, у которого еще и волосы на лице не появились. Для меня же все это чертовски забавно.

— Алдер, — говорит Ник спокойно, но властно, приближаясь к нам.

— Что не так? — спрашивает коротышка так, как будто действительно хочет это знать. Я думаю, он фактически уже больше и не коротышка. Вот только прозвище приклеилось, не отлепить.

— Все не так, — мотает Ник головой.

— Серьезно, — добавляет Пози с отвращением. — Мне уже приходится думать о них двоих больше, чем мне когда-либо хотелось. Не усугубляй.

— О чем вы вообще говорите? — спрашивает Китнисс с налетом ужаса в голосе, прикрывая руками уши своей дочери.

Мы все смотрим на них с удивлением.

— Хотите сказать, что не в курсе? — спрашивает Пози.

В отличие от своего друга, которого, кажется, не смущает упоминание взрослых, занимающихся сексом, Ник кривится, как нормальный четырнадцатилетний подросток.

— Я вообще не желаю об этом думать и говорить. Давай, мама, пойдем уже на праздник, — окликает он Энни, которая стоит в некотором отдалении на солнце, сжимая свой листок.

Когда Одэйры уходят, я поворачиваюсь к своей сладкой парочке, которая выглядит сразу заинтригованной и напуганной. Хоуп пытается убрать со своих ушей руки матери, но тщетно.

— Действительно трудно прожить здесь поблизости хотя бы неделю, чтобы не подслушать, как вы двое… — у них отпадают челюсти, — …хотя бы пару раз.

Девчонка поворачивается в сторону малыша.

— Это все ты виноват. Всегда настаиваешь, чтобы мы спали с открытыми окнами.

Он выглядит таким потерянным, что я решаюсь прийти к нему на помощь.

— Да, но, солнышко… Это не он нас всех тут будит.

Полагаю, она пытается прожечь глазами во мне дыру, но у нее ничего не выходит. Я просто смеюсь. Мальчишку, похоже, от унижения вот-вот хватит удар, а может быть — от страха за реакцию его жены. Должно быть, его хватка на плечах Джаспера стала жестче, потому что парнишка вскрикивает.

— Ой! Мистер Пит, я тебя ненавижу! — и энергично продолжает пинать его в голень.

— Джаспер, — Алдер властно протягивает руку, — немедленно прекрати.

Это даже удивительно. Мальчишка превращается из грохочущего вулкана в кроткую овечку в мановение ока. Пит отпускает его плечи и потирает голень. У Джаспера была пятидесятипроцентная вероятность поразить его настоящую ногу, и он умудрился это сделать.

Алдер продолжает вещать, повернувшись к Китнисс и Питу.

— Я бы на вашем месте так не волновался. Я хочу сказать, что мои родители обвели вас вокруг пальца, заставив приглядывать за этими двумя, чтобы самим отправиться сношаться в лес, разве не так? Вряд ли что-то может смутить больше этого.

Мы все вылупляемся на него.

— О, да ладно вам! — он кажется удивленным, что никто не разделяет его озарения. — Это же так очевидно! Как вы можете быть настолько нестерпимо невежественны!

Никто ему не отвечает, пока Пози, наконец, не выдает:

— Алдер, ты мой племянник, и я люблю тебя, но ты самый жуткий человек на свете.

— В сексе нет ничего жуткого. Интересного тоже ничего нет, полагаю. Возможно, он пустая трата времени, хотя и считается нормальной биологической функцией.

— Они же твои родители, и тебе всего двенадцать. И мы не хотим об этом думать.

— Очевидно, что я уже более зрелый, чем любой из вас, — отвечает мальчик. — И я даже не занимаюсь сексом.

— Алдер, прошу, — умоляет Пози. — Здесь же рядом твой брат.

Я прямо чувствую, как мальчик собирается выдать нам очередную тираду, но его тете удается спасти всех нас от этого неприятного опыта.

— Ой, смотри, — говорит она с усталым вздохом, — Джунипер опять вскарабкалась на конек крыльца.

Так оно и есть. Она уже взобралась по стене дома нашей парочки, где приколочены шпалеры, обильно покрытые цветущим вьюнком. Карабкаться там изрядно высоко, но эта маленькая обезьянка умудрилась проделать весь путь наверх, пока нас отвлекали ее братья. Теперь, когда она на самой верхней точке, она просто тихонько там сидит, спокойно глядя в сторону леса, как будто бы там ей самое место.

— Уж ты! — вопит Хоуп от волнения.

— Даже не думай об этом, светлячок, — бормочу я.

* * *

Остаток дня я провожу у себя дома, раз уж родители забрали Хоуп на праздник. Все остальные гости, к счастью, тоже туда укатились. Не вижу никакого смысла в таких тусовках, но они уж пусть идут, раз им так охота пообщаться. А еда все равно у меня на столе не переводится, с тех пор как все в Дистрикте решили, что обязаны следить, чтобы я не подох с голоду. Может, если бы они хоть на полсекунды задумались, они бы заметили, что я от этого сейчас как никогда далек.

Часть меня скучает по тем временем, когда я был изгоем. Прежде я только и делал, что упивался до полного бесчувствия, да каждый год возил их детей на заклание, и тогда никто не желал на меня даже взглянуть. Теперь же я национальный герой, и они обращаются со мной с пиететом, какого я уж точно не заслуживаю. Не важно, как ко мне относятся, я все равно все тот же мальчишка из Шлака. А мы не пронимаем милостей, даже если и в форме незаслуженного уважения.

Так что, когда могу, я их просто избегаю. Люди, которых я знаю, те, кто сам сражался, и такие как Том, не слишком-то меня беспокоят. Они все правильно понимают, я полагаю. Но те, кто проторчал всю революцию, окопавшись в Тринадцатом, видели меня только в окружении Боггса, Плутарха и их драгоценной Сойки-Пересмешницы. И они, похоже, считают, что я всех их спас. И дико меня этим бесят. В Тринадцатом я провел большую часть времени, крича на девчонку или в полном уединении пытаясь совладать с трясущимися руками.

Я беру из морозилки бутылку пива, которого Том наварил в прошлом году, и усаживаюсь на качелях, подвешенных на крыльце, краем глаза поглядывая на гусей. Я не понимаю, что уснул, пока меня не будит поцелуй нежных губ.

Обычно я ей такого не позволяю, хоть это и чертовски приятно.

Судя по тому, как она предъявляет себя миру, Эффи Бряк должна быть на вкус как сахарок или карамельки, и так же благоухать. Но мне она знакома другой. В ее поцелуе всегда есть привкус горечи. На вкус она как кофе, темный шоколад или крепкий чай, а пахнет она лишь мылом. Наверное, она единственная может неожиданно меня разбудить, не рискуя быть пропоротой ножом. Я определяю ее по запаху еще и не проснувшись. Начиналось все отнюдь не так интимно. Но так как именно она постоянно будила меня по утрам на протяжении многих лет, лишь ее присутствие я стал постепенно определять как безопасное.

— Я по тебе скучала, — улыбается она возле самых моих губ.

Я причмокиваю непослушными со сна губами.

— А ты уезжала?

Она шлепает меня своей идеально наманикюренной ручкой и усаживается рядом, склонив голову мне на грудь.

— Тебя не было на празднике.

— Сомневаюсь, что там было что-то стоящее, — зеваю я, делая вид, что ее вообще здесь нет.

— Ох, Хэймитч, ты тот еще «лежачий камень». Там был сидр и пироги, и красивые цветы, и такие симпатичные бутыли из тыкв…

— Ага, в общем все, чего я стараюсь избегать, принцесса. Жаль, что я все это пропустил. Особенно те тыквенные бутылки.

— Ты еще пропустил и то, как Гейл и Пит снова пытались друг друга перещеголять, — добавляет она самодовольно.

Я ухмыляюсь.

— Ну, это я смог бы вынести. Что там на этот раз?

— В этом году они наоткрывали киоски с состязаниями. Увы, но большинство было с разными стрелялками.

— Малыш в этом не так уж и преуспел, да?

Эффи смеется.

— Нет. Он пытался, но… ну, сегодня Джоанна отправится домой с целой горой цветов… — Они придумали глупейшую вещь — выдавать цветы в качестве призов. Забавно и то, что малыш и старый добрый Красавчик умудряются хранить тлеющие угли своего давно погибшего соперничества не до конца потухшими уже пару десятилетий, несмотря на то, что вполне нормально ладят с другом и своими уважаемыми супругами. По крайней мере, мы всегда можем неплохо развлечься за их счет.

— Да наша девчонка плевать хотела на эти цветы. Она ведь отлично могла бы их сама себе настрелять, если бы ей вздумалось. К тому же Пит выиграл в прошлом году. Гейлу с его травмированным плечом в жизни не поднять даже сотню фунтов, не говоря уже про три.

Эффи трясет волосами.

— Ну, Джоанне тоже нет дела до цветов. Она отдала их каким-то детям, а те уронили их в грязь. Некоторые люди просто не ценят в жизни приятные вещи, — бросает она прозрачный намек.

— Некоторые, но не ты, — бормочу я. — Тебе не стоило бы ждать, что я выиграю для тебя цветов, принцесса.

— Я и не жду, сладкий, — вздыхает она, — но это не значит, что я не буду их хотеть и о них мечтать.

— Не называй меня «сладкий», — рычу я в притворном возмущении.

Она не подает виду, что меня услышала.

— Хочешь поужинать?

— Ты что, готовишь? — я вскидываюсь от шока. Это был бы просто прорыв.

— Конечно, нет, — фыркает она.

Как выясняется, ей это и не нужно, что само по себе неплохо, потому что я вообще не уверен, что она умеет готовить. Как я и думал, для Хэймитча приберегли аппетитные остатки. На переднем крыльце стоит горшочек тушеного мяса, корзина с хлебом, пирожными и завернутыми обрезками от тортов. Я полагаю, это все любезно принесла мне Хэйзелл, хотя как тут узнаешь точно. Мы с Эффи разогреваем мясо, поджариваем немного хлеба и заворачиваемся в одеяла, чтобы поесть на качелях. Мой стол, несмотря на все усилия Хэйзелл, никогда не готов принять кого-то за трапезой, к тому же, на нем стоит шахматная доска с неоконченной партией между мной и мальчишкой, а для этого нужно место. Но все в порядке. На качелях тоже очень даже удобно.

— Хоуп спрашивала сегодня про ногу нашего малыша, — говорю я, пока мы тихонько покачиваемся, покончив с ужином. Ее голова покоится у меня на коленях, и это все еще немного странно, видеть ее без дурацкого парика. Я потихоньку потягиваю еще одну бутылочку пива, делая вид, что это не мои пальцы перебирают ее волосы. А она любезно об этом не упоминает.

— М-м-м? — отвечает она мне сонно. — И что ты ей сказал?

— Что он был ранен.

— И ее это устроило?

— Ей только два с половиной, а Энни уже пришлось срочно меня выручать. А что будет еще через полгода? В следующие шесть лет? Как объяснить маленькой девочке, что ее отец потерял ногу в такой передряге, которая может ей только в кошмарах присниться?

— Возможно, тебе надо дать повести рассказ ее отцу?

— Эф, а что будет, когда она узнает, как сильно я виноват?

Она садится и смотрит на меня жалостливо.

— Если она подумает, что ты виноват, то, что она может подумать обо мне? Тебя принудили быть ментором. А меня определённо никто не принуждал делать мою работу. На самом деле, она мне даже нравилась.

Я фыркаю.

— Ну, уж ты-то…

— Я просто пытаюсь тебе сказать, что ты и не подозреваешь, как убедителен ты можешь быть. Если бы ты не был… ну, я, скорее всего, была бы мертва, как все остальные сопровождающие. Она не будет тебя винить. Она тебя любит, Хэймитч, — настаивает Эффи.

— Да, я знаю, — вздыхаю я, — но однажды она обнаружит, что этот старик не заслужил любви.

— Ты этого не можешь знать, — вот что я больше всего люблю в Эффи, так это то, что она не спорит со мной — достоин ли я любви или нет. Она просто оставляет все как есть.

— И у тебя нет ни одного доказательства обратного, между прочим.

Она вздыхает.

— Да, ты прав. Никто из нас не знает. Так что нечего тут передергивать.

К ее логике вопросов нет, так что мы снова откидываемся на качели и качаемся туда-сюда. Будь у меня настроение, я бы разжег огонь, чтобы отогнать спускающийся на землю осенний холод, но совсем не плохо и просто сидеть вот так, прижавшись друг к другу. Я стараюсь не обращать внимания на то, что чувствую все эти пятнадцать лет. И сделать это совсем не сложно, ведь вся эта ситуация вообще стала возможна, потому что мы уже постарели и так хорошо знакомы друг с другом, что нам уже и так комфортно. Говорить больше особо не о чем, вот мы и храним молчание.

Уже почти полночь, когда мы слышим, как они возвращаются домой, и поначалу не слышно ничего, кроме того, как аккуратно закрывается входная дверь. Но немного погодя, полагаю, после того, как ребенок уложен в кроватку, мы слышим, как они перемещаются по своей спальне. И я прихожу к выводу, что данный мною ранее совет закрывать окна использовать они не собираются.

Мы слышим скрип кровати, когда один из них, полагаю, мальчишка, судя по тому, как громко скрипит матрас, ложится, и его голос далеко разносится в ночи. Говорит он сейчас гораздо громче, чем обычно.

— Хорошо сегодня повеселилась?

Эффи приподнимает голову и смотрит на меня вопросительно, мол, должны ли мы подслушивать. Но дело в том, что эти двое идиотов понятия не имеют, как надо сохранять свою чертову приватность. А я и пальцем не собираюсь шевелить из-за их глупости.

— Понимаешь, принцесса, что бы они там не сказали, мне все равно все непременно сообщат — через денек или два. Можем и сейчас послушать, — бормочу я.

— А если не собираются… говорить?

— Мне и это доводилось слышать.

Она кривится, и я не уверен, выражает ли она отвращение мне или самой ситуации.

— Если это произойдет, мы пойдем с тобою внутрь и запремся, принцесса. Я просто отмечаю, что это уже не впервые. Да и не в последний раз, наверняка.

Нас прерывает голос девчонки с той стороны двора.

— Да, неплохо. Хотя тебе пора бы бросить всю эту возню с Гейлом, — ее голос рождает эхо, наверное, она в ванной. Если бы я не привык до такой степени наблюдать за людьми, я бы почувствовал себя вуайеристом, ну, или как там называется тот, кто подслушивает, но двадцать три года наставничества уже сломали эти барьеры. Особенно в отношении этих двоих.

Малыш смеется.

— Ну, он сумел сегодня выставить меня дураком, так что, может быть, я и усвоил урок.

— Да, точно.

— Ничего нет зазорного в маленьком дружеском состязании.

Мне кажется, я могу услышать, как она поднимает брови даже через двор.

— Кроме того, нужно было его приободрить, — говорит он тихо, пытаясь свести все к шутке, чтобы не заострять тот факт, что у Гейла сегодня есть все поводы для торжества. — Немного стимула ему не помешает, раз он вынужден растить… этого маленького… мальчишку, — заканчивает он неубедительно. Вот так вот он чертовски любезен, что даже за глаза не позволит себе поносить ребенка.

Некоторое время царит молчание, и я снова фокусируюсь на своей бутылке. Эффи опять засыпает, и во сне слегка всхрапывает. В скором времени бутылка пустеет, и я чувствую, что не отказался бы от чего-нибудь еще, может, и чего покрепче, но я не могу себя заставить ее разбудить. Она теплая, убеждаю я себя. Очень теплая, а снаружи уже похолодало.

— Пит… — в тишину врывается взволнованный голос Китнисс, и от ее тона в моей крови закипает адреналин. Она говорит не так уж громко, но я все еще могу уловить все до единого словечки.

Особая интонация в ее голосе не ускользает и от мальчишки, потому что я слышу, как он суетится, видимо, пристегивая обратно свою ногу, и зовет ее по имени. Когда она не отвечает, он зовет уже более отчаянно:

— Китнисс, что такое?

Я слышу, как она делает большой вдох, и потом начинает стрелять словами:

— Так, ты помнишь, как мы с тобой ужасно сшиблись из-за того, что я опять хочу охотиться?

Он вздыхает, сразу от облегчения и тревоги.

— Я говорил тебе, Китнисс, ты могла бы уходить из дому и охотиться, когда пожелаешь. В этом преимущество владения пекарней — я сам себе составляю расписание. Я могу нанять людей, чтобы они там работали, если будет нужно, и я могу сам оставаться дома. Я думал, мы это уже обмозговали… Ты расстраиваешься, что тебе придется ее оставлять? То есть, я знаю, что да, и это так ужасно, что тебе приходится выбирать. Но я думал, ты решила, что тебе надо чаще бывать вне дома…

— Пит... — девчонка пытается его перебить.

— Слушай, я знаю, мы должны принимать такого рода решения вместе, так как они отражаются на Хоуп. Но я не хочу, чтобы ты думала, что тебе нужно спрашивать моего разрешения жить, как ты считаешь нужным. Я никогда этого не хотел. Я хочу, чтобы ты делала то, что делает тебя счастливой. Не говоря уж о том, как это полезно для дистрикта, когда ты охотишься, даже сейчас.

— Пит... — пытается она еще раз, уже чуть более раздраженно.

— Нет, Китнисс, я хочу, чтоб ты меня послушала. Ты, конечно, моя жена и мать моего ребенка, но ты, прежде всего, самостоятельная личность, и я не смогу смириться с чувством, что ты пренебрегаешь тем, что тебе необходимо, потому что…

— Пит! — она уже шипит и явно готова раскричаться.

— Да? — спрашивает он покорно.

Повисает долгая пауза, и я могу себе только вообразить те безумные взгляды, какими они сейчас одаривают друг друга. Я почти уверен в том, что сейчас воспоследует. И чувствую, как от смеха у меня начинает крутить кишки.

— Я беременна.

Есть!

Интересно, как скоро они соберутся сообщить мне на этот раз. Чувствую... ну, сложно быть полностью уверенным, но сейчас, сидя на качелях с уснувшей на моих коленях Эффи, которая как будто приросла к этому месту, новость кажется просто превосходной.

— …что? — спрашивает малыш слабым голосом. Потом раздается глухой удар, как будто что-то уронили. Может, это его нога? Сложно сказать.

— Я не могу пойти охотиться, поскольку я беременна, Пит,— объясняет она ему уже не спеша.

— Ты … но… мы… я имею ввиду …— лопочет он.

Мне слышен ее нервный смех.

— Ты реагируешь несколько не так, как я от тебя ожидала.

Он делает глубокий вдох и выпаливает:

— Нет! Это… великолепно, Китнисс. Просто я и мечтать не мог…

— Но мы, однако же, об этом говорили. Это то, что и должно было случиться.

— Да, но это случилось так… быстро, — он все еще ошеломлен, я полагаю, и я его за это не виню. Никогда сам не был отцом, так что не могу с уверенностью сказать, как это бывает.

— Хочешь поговорить об этом с Алдером, чтоб он тебе все разложил по полкам? — спрашивает девчонка суховато.

Смех пробирает меня изнутри с новой силой, пока я не начинаю истерически хихикать. Девчонка, в конце концов, умудрилась раздобыть себе чувство юмора. От моих сотрясений Эффи просыпается в смятении, и я бережно придерживаю ее голову, пока она не садится. Нам надо срочно отсюда выбираться, пока у них там все не пошло вразнос, когда малыш окончательно уяснит себе положение дел.

— Что такое? — сонно спрашивает Эффи.

— Пойдем в дом, — говорю я ей, помогая подняться на ноги.

— Зачем? — она сонно трет глаза, размазывая свою идеально наложенную тушь. Теперь она смотрится прелестно, но я ей об этом не говорю.

— Я почти уверен, что мы рискуем сейчас подслушать кое-что для нас нежелательное. И я не хочу, чтобы ты криком подняла на уши всю округу, когда я тебе расскажу, что же ты уже проспала.

Моя предосторожность оказывается довольно бессмысленной. Когда я ей рассказываю, она визжит так оглушительно, что даже через стены её может услышать любой житель нашего Дистрикта.