Снохождение (гет)

Как в тёплом, приглушённом дымкой сне, шла она по коридорам, что окрасились светом заката; как во сне, пожелала всего доброго мастеру-смотрителю в приёмной; мягко шла вниз по широким ступеням, что вели в библиотеку Марны, молчаливая и загадочная, пребывающая в себе, ни о чём не думая — мысли не тревожили сознание. Открытый утомлённому солнцу город, аллея тополей — перед нею, вся в цвету.

Ваалу-Ирмайна обещала вернуться за четверть часа, а на самом деле, как оказалось, отсутствовала добрых два. Сначала Миланэ поминутно отрывалась от чтения, опасаясь резкого раскрытия двери и недоброго взгляда, опасаясь за свою репутацию доброй ученицы, страшась ошибки у порога Приятия; в спешке сменила все остальные комментарии, благо, каждая книга находилась быстро и без большого труда. Закончив, вернулась к чтению, и «Снохождение» начало захватывать её, сплетать вокруг неё свои светотени, и она уже не могла противиться этому, она читала о…

Откуда-то сверху упало перо, прямо под лапы, и Миланэ взглянула вверх — увидеть птицу, что обронила его. Заметила далёкий дым от далёких костров.

Ах да. Сегодня же День Героев. Значит, за ним последует Ночь Героев. Днём во всей Империи восславляются львы, воины, герои, живые и павшие в битвах, весёлые и грустные, молодые и старые; но этот праздник — вовсе не поминовение погибших и время грусти, а разухабистое славление живого самцового начала. В эти сутки детям разрешаются шалости, в тавернах гуляют всю ночь, по улицам и дорогам бродят толпы выпивших и вдрызг пьяных львов всех мастей, положений и возрастов, в это время молодые, порядочные маасси — незамужние львицы — прячутся по домам или идут только в самые приличные места, а не слишком порядочные — смеются и визжат в объятиях. День приятия клятв для молодых воинов, небольших подарков для львов от львиц, детских игр повсюду и везде. Ночь мордобоя, спонтанных соитий, ограблений, вина, возжжения костров и костерков, бряцания мечей о щиты, яростных соревнований и ещё Ваал весть каких непотребств.

В столице этот праздник отмечают довольно сдержанно, ибо император Акаш Второй, Рука Ваала, не выносит шума.

Миланэ сделала несколько последних шагов по аллее и вышла на широкую, шумную улицу. Это одна из главных улиц Марны, широкая, красивая; часть её тянется вдоль берега речушки Сааш, небольшой и пенной, с чёрной водой, по которой ходят лишь маленькие лодочки.

Ей направо, потом прямо-прямо, потом налево, по Сафскому мосту. Интересная история у этого моста, Миланэ услышала её буквально сегодня, когда шла в библиотеку. Сначала был мост как мост, ничем не примечательный, таких полно в мире. А лет пять назад с него бросилась в реку львица Сафи, старшая дочь приматора Марны; бросилась броско, у всех на глазах. Из-за неразделенной любви — так говорили. Но высота там небольшая, к тому же Сафи, как оказалось, умеет недурно плавать. Потому самоубийства не вышло, её под смешки и едкие замечания вытащили из воды. С тех пор горожане и зовут этот мост Сафским. Родилось даже местное выражение «утонуть в Сааше», что значит «потерпеть неудачу в пустячном деле».

«Интересно, что сейчас с нею», — подумала Миланэ, на ходу пальцами пригладив ограду моста. Ха, эта Сафи вполне честно полагала, что не умеет плавать. Страх — хороший учитель.

Она плохо знает Марну. Точнее сказать, почти совсем не знает. Лишь дорогу к Восточному рынку, к библиотеке, к Императорскому дворцу и к дому Ваалу-Хильзе — подруги по дисципларию, теперь уже сестры-Ашаи, что приютила её на эти три дня.

Поправив сумку, Миланэ посмотрела прямо на восток, где за домами скрывалось усталое солнце, источник жизни. Ночь крадётся к земле. Пора идти, и она пошла, ступая по крепкой брусчатке, и ничто её особо не волновало, не тревожило, не было душе ни хорошо, ни плохо. Улица впереди, и иди себе, иди.

Справа проплыла большая витрина, ученица посмотрела: там ткани, всякие и разные. Кроваво-красные шелка. Нижние юбки, которые Ашаи-Китрах носят лишь тогда, когда холодно, и только в дорожной одежде. Подушечки для булавок. Надо бы купить, а то занавески комнаты в Сидне сплошь ими утыканы: плохая привычка детства, мать так приучила, у неё самой никогда не было таких подушечек. Но увы, магазин закрыт — сегодня предусмотрительные хозяева повесили замок пораньше, хотя квартал богатый, стражи полно, императорский дворец недалеко.

«Или праздновать ушли».

Вот оно. Улица кончилась, и она вышла на огромный проспект, один из главных путей, что пролегает через Марну. Именно по нему пролегает важная дорога между провинциями, идущая с севера на юг, которую так и называют Марнской, а потому здесь все: и местные жители, и проезжие, и пилигримы, и случайно забредшие и ещё Ваал весть кто.

Всё вокруг теперь небольшое, одноэтажное, редко увидишь строение в два этажа. Слева — целая гряда огоньков небогатых кварталов, что тянутся от горизонта до горизонта… Нижний город — так здесь называют эти кварталы.

Свечерело. Зажглись звёзды, зажглись огоньки, зажглись глаза, воспылали сердца Ночи Героев.

Миланэ шла, высматривая ориентир, который хорошо запомнила: таверна «Большой Дерб» должна появиться с правой стороны.

«Назовут же… Что такое «Дерб»? Или кто такой? Проклятье, какое здесь всё одинаковое. Ещё пропущу!». Ан нет, не пропустишь: вот эта красноватая, облезлая по краям вывеска; у неизвестного оформителя не было и малейшего цветового чувства, потому ядовито-зелёный фон сочетался с красной каймой холодного оттенка и чуть желтоватыми буквами, нарисованными в ужасной манере, стилизацией под старый шрифт древнего языка. К чему это таверне, зачем ? Это так сложно, за это брались на каллиграфии только самые смелые ученицы. А тут вот тебе.

Совсем не сложно для кого-то, оказывается.

«Забыла купить еды… Ну, и что теперь?»

Быстро подумав, Миланэ делает то, на что вряд ли осмелилась бы почти любая маасси её возраста без сопровождения самцом, а лучше — самцами. Она лёгким движением открывает хлипкие, чисто условные дверцы в таверну у оживлённого торгового пути, не самую плохую, конечно, но этому заведению далеко до изысканности. Встречается здесь всякая душа, и добрая, и злая, но чаще — обывательски-хитрая, торговая, с наглецой и простотой, желая чуть смошенничать, чуть урвать, проиграться в кости и напиться пива. Особенно сегодня, в ночь Героев.

Но Ашаи-Китрах, даже ученицы, — особая каста в Империи, у них есть свои привилегии и отличия. Даже простое оскорбление Ашаи может обернуться каторжными работами на несколько горьких лет, а всякое насилие над львицей из сестринства для простых сословий карается смертью. Кроме того, Ашаи после церемонии Совершеннолетия получают кинжал-сирну — оружие с прямым обоюдоострым клинком, длиной с ладонь, треугольной формы и без долы, с очень острым кончиком. Ею трудно делать что-то по хозяйству — неудобно. По традиции всех учениц сестринства обучают владеть этим маленьким оружием. И, самое главное, Ашаи носит сирну при себе всегда. Вообще всегда. Что бы она ни делала, и куда бы ни шла — с нею всегда сирна. А когда спишь, она должна находиться на расстоянии вытянутой руки или под головой.

Множество взглядов, дым табака и ещё чего-то, душный дух. Все чуть притихли, увидев ученицу-Ашаи, но потом гул снова возобновился, снова прозвучал гогот вон за тем дальним столом. Свечей и ламп полно, но все светили как-то невзрачно, тускло, словно воздух крал свет.

Она подошла к стойке, где молодой, очень худой лев светло-грязной шерсти быстро, скучающе разливал пиво в большие деревянные кружки, липкие, с потёками пены. Ха, вот где истинная отрешённость, которую ищут некоторые Ашаи: лев смотрит на окружающих и окружающее, как на пустое место, бесконечно усталый, он терпеливо слушает все те просьбы и всю ту дрянь, что ему говорят, и ни один мускул не дрогнет на лице. Ни одного лишнего движения, слова.

Ждать пришлось долговато. Совсем рядом на высоком стуле сидел лев, судя по одежде — охотник или егерь, и непрестанно косился затуманенными глазами на Миланэ; то отворачивался, то снова обращал к ней взор, и, казалось, его так и подмывает что-то сказать.

Ученица не смотрела на него, хотя всё замечала.

— Слушаю, — устало и без изысков спросил молодой трактирщик, отодвинув полные кружки с пивом навстречу жадным ладоням.

Миланэ здесь раз была, потому примерно знает, что есть, а чего — нет.

— Попрошу круг хлеба. И хамона, четверть окорока. И пусть лев завернёт, если можно.

— Не во что, — равнодушно ответил он.

— Хорошо. Пусть так. Спасибо.

Трактирщик вытащил большой, сыровяленый свиной окорок.

Скользнула рука, дотронулась к сумке. Да, всё на месте. Сумка. Кошель. Старые комментарии, которые надо сдать в Сидне. Завтра надо будет их пересмотреть.

Тем временем охотник-егерь на что-то решился.

— Выпей с нами, жрица Ваала. Сегодня его праздник! Или брезгуешь?

Разговоры и смешки утихали: всем вмиг стало интересно. Даже отрешённый трактирщик перестал отрезать филей от окорока.

Миланэ ответила не сразу. Она окинула взором свою небольшую публику, все эти устало-весёлые лица, что ждали развлечения и отрады; ей показалось, что все они слились в одно большое пятно.

Обращаясь к этому пятну, а не к ним, она молвила:

— Не брезгую — устала. И это не праздник Ваала, смею отметить.

— Как это? Как же это… не праздник Ваала, а? Создатель он всего, создал всё! Значит, и праздник этот — тоже создал! Потому его славить должен весь мир, раз он создатель! Ночь Героев! Он же герой! Герой мира!

Он и не подозревает, что его слова — то ещё вероборчество. Антурианская, старая ересь сестры Антурии, которая посмела утверждать: Ваал не есть воплощенный дух Сунгов, он суть создатель всего, потому его должны славить не только Сунги, но и все остальные племена и роды мира. Популярное заблуждение среди низших сословий, мол, славить Ваала — не привилегия Сунгов, а обязанность всего мира. Она в ходу среди простых голов, но её никогда не упоминают возле Ашаи, так как это можно счесть почти что оскорблением.

Но пьяному, как известно, море по колено.

— Ваал не создавал мира, а явился из Тиамата вместе с нами. Ночь Героев — не праздник Ваала, а праздник тех, кто служит ему смелостью. А всякий лев — воин, а потому этот праздник — праздник львов. И Ваал среди вас в это время, он пьёт вместе с вами. Ваш это праздник. За вас.

Миланэ, прикрыв глаза и подняв левую руку, требуя внимания, повернула голову к трактирщику:

— Вина.

Тот очень быстро выхватил кубок откуда-то из-под стойки, словно нарочно ожидая такого момента, и налил тёмного-тёмного вина.

Пальцы вокруг ножки кубка. Мизинец тоже. Да легче бери, не расплескай, берёшь, как хозяйка ведро. Вино пьют небольшими глотками, так положено, но тут надо вопреки этикету, залпом, большими глотками.

Тут главное начать и не пролить.

Сволочь! Подонок! Креплёное! Не подать виду, не подать. Страшно хочется то ли чихнуть, то ли кашлянуть. Нельзя, нельзя. Жизнь состоит из ограничений и запретов. Такова судьба Ашаи. Терпи. Нельзя. Вперед. Шутник-трактирщик, вот чего налил. Видеть желает весёлые влажные глаза самки, заплетающийся язык и хвост, бесконтрольный смех на любую несуразность. А ты думала, Миланэ. Львы, они такие.

Ну же, последние капли. Вот так. Безумие, что же я такое делаю. Что я вытворяю? Зачем дешёвый эпатаж? Где здесь изящность? С ума сошла.

Кубок — бац! — на стойку. Закусив губу, отдышалась. Утерлась — о кошмар! — прямо тыльной стороной запястья.

Таверна взревела, ликуя. Многие подняли руки, некоторые одобрительно смеялись, кто-то одиноко захлопал в ладоши, некоторые последовали её примеру. Лев в грязноватом кафтанчике мелкого чиновника улыбался, заложив руки за голову. Егерь-охотник победно поднял когти к потолку:

— Видали? Видали?! Вот оно!.. Это не из тех, не из манерных! — захлебывался он. — Та самая! Настоящая!

Приложив руку к сердцу, кивнула им всем, неизвестным, и пошла к выходу. Двое расступились. Сзади слышался одобрительный гул, возгласы:

— Ай да Ашаи!

— Зажгла! Зажгла!

Она вышла на свежий воздух, не глядя по сторонам; с улицы удивлённо смотрели на таверну, а какие-то детишки даже глазели в окна — чего это там ревут, что приключилось?

Вино очень быстро ударило в голову, и стало хорошо, очень хорошо. Всё, к дому подруги осталось две сотни шагов. И слава Ваалу — день утомил, а ночь нежна. Миланэ свернула направо, наслаждаясь нарастающим опьянением, ведь Ашаи-Китрах вовсе не сторонятся вина да прочих наркотиков, а иногда они одобряются; более того, иногда находиться в чистом уме неприлично и непозволительно.

Она открыла калитку, вслушавшись в тихий скрип. Небольшой одноэтажный дом, посреди таких же — это дом Хильзе. Постучалась, но никто не открыл, никто не подошёл. Громче. Никого. Толкнула дверь — она оказалась незапертой. Похоже, сестра Хильзе уже дома, просто не слышит. Спасибо тебе, Хильзе, приютила, дом у тебя хороший, и ты хорошая. Ах, всё хорошо.

Вошла, лениво сняла сумку и бросила прямо на пол, чуть неуклюже стянула кнемиды. Вздохнула, вошла в прихожую через проём без дверей. Широкие двери внутреннего двора, оказалось, раздвинуты настежь. По свету лампы Миланэ поняла, что там кто-то есть; а потом услышала тихий разговор.

Предупредительно потрясла браслетом на левой руке, на всякий случай, чтобы означиться. Он хорошо звенит, на нём есть такие приплетённые звенящие штучки. Нарочито медленно вошла во небольшой прямоугольный дворик, со всех сторон огороженный плетёным заборчиком. Как оказалось, не зря. Хильзе вместе с каким-то статным, высоким львом в подпоясанной тёмной тунике (такую никогда не оденет воин) лениво возлежала на огромной скамье-качалке. Прямо на табурете перед ними стоял сосуд с вином; один из дорогих серебряных кубков валялся возле его лапы на скамье, а второй Хильзе держала в руках, но казалось, что вот-вот упустит. Лев курил трубку с длинным мундштуком и маслянистыми глазами поглядел на Миланэ; в его глазах не зажглось любопытство.

— О, Милани пришла! Иди к нам, милая… Хочешь? — протянула она кубок дисципларе Сидны.

— Я пришла, сестра. Прости, очень устала. Не буду мешать.

Лев пустил струйку дыма.

Хильзе хмельно засмеялась, вздёрнув хвостом. Высокая, тёмно-золотого окраса, с тёмными полосками на мордочке, маленькими ушками. Ровные белые зубки, белый летний пласис свисает к земле.

— Хорошо, сестра, — взмахнула Хильзе рукой в воздухе.

— Красивой ночи. Пойду ко сну.

Миланэ, желая красивой ночи, совершила довольно сложный жест. Левая рука скользит от середины живота до внутренней стороны бедра, а правая — по шее, потом вверх к затылку и, в конце концов, выглядывает из-за левого уха; левая рука убирается прочь за спину, а правая находится вверху ещё некоторое время, выражая беззащитность, а потом с поглаживанием шеи соскальзывает вниз. Жест этот достоверно различают лишь Ашаи-Китрах, он не предназначается обычным львам и львицам; гамма значений у него огромная, очень аморфная; обобщённо он утверждает начало самки, намекает на львицу и всё с нею связанное, в данном случае — на красоту. И бессонную ночь. Главное, подать его неброско, мимоходом, превратить в стечение случайностей, а иначе он выглядит весьма наигранно и пошло.

— Красивой ночи, — повторила Хильзе, тронув бок льва когтями лапы.

Тот поднял брови, улыбнулся, посмотрел на неё, а потом на Миланэ, и ничего не сказал, а лишь снова пустил дым из трубки, ни на что не решаясь.

Пришла пора и отдых знать; вошла Миланэ в дом, осмотрелась в темноте, давая себе время на раздумья, бесцельно осматривая тьму углов. Осторожно открыла дверь в комнату, что предоставила ей Хильзе; возле неё, этой двери, грузно стоял большой, старый комод; и она снова о него ударилась, в точь как сегодня утром.

— Ай! — потёрла лапу и вздохнула.

Закрыла дверь и оперлась о неё, откинув голову назад и так разглядывая своё пристанище.

Она хорошая, Хильзе, с непростым характером, но искренне-добрым сердцем. Старше неё на три года, уже два года как прошла Приятие; тем не менее, они сдружились ещё в Сидне, несмотря на довольно большую для учениц разницу в возрасте. Живет Хильзе здесь сама, детей нет, хотя она всё говорит, что не против; несколько раз в неделю сюда приходит старая львица, в качестве обслуги-горничной, получая за это плату. Вот, в принципе, всё, что Миланэ знает о жизни подруги в Марне: Хильзе не особо любит о себе рассказывать, и никогда не любила.

Стамп, сирну, сумку — на маленький столик с узорчатой скатертью у окна. Из сумки: кошель, шоколад в бумаге, старые комментарии, два платка, катушка ниток с иголками, пилка для когтей и ещё немного всякой мелочи. Всё оттуда вытряхнуть, Миланэ почему-то не любит, если что остаётся в сумках на ночь: всё раскладывает по полкам, столам, тумбам, ящикам. Снять пояс. Браслет, серьги. Кольцо остаётся, оно всегда надето. Сбросила дорожное одеяние — свиру, кинула её на постель. Осталась в короткой нательной рубахе — шемизе, сбросила и её; плотнее затянула занавески на окнах, хотя они и так были хорошо прикрыты. Старый страх, уже угасший, но всё равно живой: что кто-то подсматривает за нею с улицы. Родом с отрочества, случилась с нею однажды одна неприятная история. Поэтому Миланэ не очень любит первые этажи, но тут уж ничего не поделать.

Вытянула из шкафа длинную ночную рубаху. Хорошо. Прохладно. Взмахнула хвостом. Помыться бы, да неудобно. Хильзе там со львом, а сегодня зной, а сегодня Ночь Героев. Неприлично мешать, она и так — гостья.

Ах, ладно.

На столике — глиняный кувшинчик забавных форм. Интересно, что там, раньше он здесь не стоял. В нём что? В нём — вода. Теплая от дневной жары и ночного зноя, но всё равно как нельзя кстати. Кружки нет, потому можно и так, прямо с него, никто ж не смотрит — все мы естественны наедине с собою.

Села на постель, отбросив покрывало.

«Или нет?», — подумала Миланэ, чувствуя, как струйки воды стекают по подбородку. — «Или лжём мы себе?»

Устало поместила кувшинчик обратно, разлеглась на постели, вытянула руки, лапы, свесила хвост к полу. Приложила руку ко лбу, прикрыла глаза.

«Сегодня день непростой. Я пришла лишь положить эти комментарии кстати почти ничего в них не изменилось но судьба расположила так надо же Ирмайны не было и того библиотечного, как там его, ах да, Хал, и печать не на той стороне и как же всё-таки совпало со «Снохождением» а ведь раньше я не обращала внимание на совпадения или обращала… Обращала внимание… Внимание. Внимание, взгляд. Оружие Ашаи. Взгляд. О чём это я ах да погибшая ученица на Востоке имела его и теперь я его тоже увидела, а в Малиэль чувствуется искренняя душа только вот что же она хотела сказать что имела в виду писала о мирах древе миров, почему именно древо ведь деревья были такие красивые в саду дома матери фруктовые деревья мы собирали яблоки апельсины и хурму а потом ели мать ругала что едим незрелые мама нужно ей написать как там она и брат и сестрёнка она гордится мной конечно гордится но я не подаю виду и никогда не подавала. Хммм… «Снохождение», сквозь сон ты учишься чувствовать Ваала а можешь даже увидеть, так учат. Но я не видела никогда не видела чувствовала только странное присутствие или это я себе выдумала и никогда не слышала голосов Ваал не говорит со мной да и как со мною он может говорить если он лишь сущность сотворенная тысячами тысяч умов, скажем так скажем прямо эссенция духа или всё же нет попробуй тут пойми… Пойми, понять, понимать это наше дело, дело Ашаи-Китрах, но я ничего не понимаю. Малиэль мне сказала написала что нужно сначала во снах действовать а потом и начнётся снохождение истинное я конечно во снах пробуждалась но мне кажется она верно отметила что поначалу тебя окружают только страхи и миражи сознания в этом самом снохождении а уже потом когда приучишься наловчишься сможешь выходить из тела бродить по этому миру да другим мирам по этому миру во сне можно ходить конечно мне это рассказывала хвалилась Айни что она вылетела из тела смотрела на себя на комнату что это даровал ей Ваал ха-ха глупышка а наряды у неё ой мама когда ж я смогу купить себе такой пласис как у неё да никогда где такие деньжищи…».

Стук в дверь и сразу же кто-то, глубоко выдохнув, вошёл.

Миланэ медленно убрала руку со лба. Это была Хильзе, и в одной руке у неё был светильник со свечой, во второй — какой-то сосуд.

— Ты ещё не спишь? — спросила Хильзе, упёршись локтем о дверь. От её веса дверь поддалась и львица чуть не упала.

— Ещё нет, — привстала Миланэ.

— Славно, сестра… Прости, я так, спросить. Тихих снов.

Миланэ поймала, что подруге вовсе не хочется уходить и закрывать дверь. Слова иногда не выражают истинного смысла; скорее, даже наоборот.

— Погоди, Хильзе. Не уходи.

Что сестра-Ашаи и сделала. Неровной походкой она подошла к окну, поставила светильник и умостилась на небольшом диванчике, прямо напротив кровати Миланэ.

— Где?.. Этот… — не зная имени льва, Миланэ смутилась. Она даже не слышала, как он ушёл.

— Трусливая душа. Не хочу о нём говорить. Лишь болтать способен.

— Жаль.

Неосторожный взмах руки — графинчик, из которого пила Миланэ, полетел к полу и громко разбился в прах.

— Ого… Вот даже как, — сказала Миланэ, вставая, чтобы убрать осколки.

— Даже так, — ответила Хильзе. — А как же: такой день — и быть чистой? В Ночь Героев можно. Не всё в строгости жить. Конечно, в простые дни — вот так, — смиренно и стыдливо сложила руки Хильзе. — И так, — показала она, как в ступке размечают травы. — Или ещё как. А сегодня — вот так.

«Она больше притворяется, чем действительно выпила».

Все притворяются.

— Да не убирай, не надо, — остановила Хильзе заботы Миланэ. Пошаркав лапой, она убрала осколки под свой же диванчик.

— Эм, — удивлённый взгляд Миланэ.

— Потом уберемся. Ночь не для того, — уверенно сказала сестра-Ашаи.

Как скажешь, сестра.

— Ты притворяешься? — вдруг спросила Миланэ, возлёгши обратно на кровать.

Ей хочется быть пьяной. Хочет уйти от себя Хильзе, да куда.

— Да. Пожалуй. Что-то не очень это вино… Не берёт, — как-то удивлённо взглянула Хильзе на сосуд в руке. — Весь вечер испортил, сволочь.

— Кто?

— Да вон тот, — взмахнула рукой на окно сестра-Ашаи, а потом встала и подошла к нему. — Что ушёл. Таких за смертью посылать надо — столь глупые. Ничего не понимают. Или не хотят.

— Ты его давно знаешь? Кто он? — поинтересовалась Миланэ.

— Знала. Знать больше не хочу. Давай о чем другом, — села сестра-Ашаи на высокий подоконник.

И что же, чем её занять, о чем поболтать, немного и ненавязчиво, чтобы ей стало легче на душе, и можно было спокойно уснуть, а перед тем сном немножко подумать, и…

— Скромняжка, чтоб его... — Хильзе таки не могла успокоиться.

— Во скромности нет порока, — отточенным, чуть кротким тоном молвила Миланэ, взмахнув хвостом.

— Что за жизнь без порока? — в той же манере, только более настойчивой, ответила Хильзе.

— Верно, тогда скажу: от неё нет вреда.

— Скромность — кратчайший путь к неизвестности, — Хильзе туманно поглядела ей глаза в глаза.

— Когда есть, чем гордиться, можно себе её позволить.

— А если нечем?

— Тогда это предпочтительно.

— Хм… — улыбнулась Хильзе, поняв, что она побеждена в маленьком поединке словесности.

Кто-то закричал, чей-то визг, что-то разбилось. Сестра-Ашаи поморщилась, тронула когтем серьгу и посмотрела на Миланэ, что улеглась обратно на кровать и глядела в потолок, разделенный надвое большой деревянной балкой.

Взгляды встретились.

— Выпьешь всё-таки? — предложила Хильзе, чуть подмигнув.

— Нет, спасибо. Мне хватит, я уже успела сегодня.

— Так расскажи мне о своём дне, — растеклась Хильзе на подоконнике с бессилием самки. — Наверное, он был насыщенным.

Огненно-лунный силуэт Хильзе возле окна: огонь огней улицы, что празднует шумом и светом Ночь Героев, сень почти полной луны.

— О, мой Ваал. Прости меня, глупую, несведущую, невидящую, — спохватилась сестра, быстро соскочив с подоконника. — Ты хочешь есть! А я тебя пытаю разговором. Отчего молчишь?

И, не спрашивая больше, схватила её за руку.

— Ой, Хильзе, да я не одета, на мне только…

— Да пошли, говорю тебе. Никого здесь нет и больше сегодня не будет.

Миланэ усадили в столовой, за длинный стол, да приказали сидеть. Сестра-Ашаи ушла на кухню.

— Так как в библиотеке всё прошло? Ты, считай, целый день была. Долго ждала? — спросила она оттуда.

— Нет. Я зашла — а там пусто. Почти никого.

— Праздник, — вошла Хильзе, ухмыляясь. — Праздник… Вот, попей молока. Сыр. Молоко свежее. Я бы приготовила чего, да долго, и угли потухли.

— Спасибо.

Миланэ чувствовала себя весьма беззащитно в одной ночной рубахе, здесь, посреди столовой; как ни сядь, всё равно никак не получится с приличием — что свести лапы вместе, что закинуть лапу за лапу; ей казалось, что в неё жадным взором впились десятки глаз самцов, и не такой уж далёкий ночной шум праздника напоминал о жизни. Ей вдруг причудливо показалось, что она находится на некоей тёмной церемонии, вокруг безумие, и она — нагая, пьёт напиток вожделения, и она позволила себе с тёплым томлением то, что весьма любила делать, но позволялось это лишь наедине с собою: упиваясь молоком из кувшина, она пропустила струйки мимо рта, и они потекли по подбородку, каплями запятнали одеяние и стол.

Хильзе без удивления наблюдала за нею, сидя на стуле и облокотившись о его спинку.

Ученица вздохнула после жадно-страстного питья, хищно утёрлась и растёрла остатки молока по рукам. На её родине подобная манера пить характерна для львиц, как юных, так старых; конечно, при всех так не делают, это считается интимным ритуалом, что символизирует щедрость и плодовитость самки. Также это прямой намёк для льва, если львица пьёт при нём в такой манере. Миланэ помнит, как мать постоянно, раз-два в неделю, выходила утром вот так из дому, в одной шемизе и юбке без пояса, шла за дом, в сад, и вот так пила молоко, вино или медовую воду, чтобы проливалось и по ней, и на землю. Всегда говорила, что это «на достаток». На её южной родине, Андарии, без пояса замужние львицы на улицу не выходят, но для этого утреннего ритуала существовало общепринятое исключение.

Да, ещё считается, что молоко хорошо влияет на шерсть и кожу.

«Хотя я читала где-то в каком-то медицинском трактате, что молоко вообще взрослым вредно», — подумалось Миланэ.

— И что дальше? — спросила Хильзе наконец.

— Сначала меня отвели к Особому залу, Седьмому, как они его называют, — вдохнула воздух. — Там пришлось немного подождать на старшую Ваалу-Ирмайну, без неё нельзя получить доступ даже с застампованным поручением из Сидны. Знаешь её, Ирмайну?

— Знаю, но так, плохо, — неопределённо покачала рукой Хильзе.

— Потом меня завели в зал, я по каталогу нашла все книги, положила комментарии, старые забрала. Там книга такая была, «Снохождение», она оказалась в таком небольшом ящике. Вскрыла ящик, просмотрела её. Знаешь, такая… необычная вещь…

— Погоди… А как ты могла книгу просматривать? — сощурив глаз, спросила Хильзе.

Миланэ не то что бы испугалась или начала переживать, но уже чуть пожалела, что начала об этом говорить. На самом деле это весьма опасный, сокровенный, даже слегка отступнический опыт. И, как выясняется, Хильзе не только внимательно её слушает, но вполне себе представляет внутренние правила библиотеки.

— Так в том-то и дело. Печать почти на всех ящичках была поставлена как надо, посередине боковой стенки, а там… А у ящика «Снохождения» да ещё нескольких — наверху, у верхней крышки. Кто-то или ошибся или очень спешил. Но я это лишь потом выяснила, а тогда думала, что имею право печать сорвать. Ну, и сорвала. Потом увидела упущение, но было поздно. Если честно, то думала, что меня накажут, но Ирмайна потом сказала, что я не виновата, а повинен тот, кто ставил печати. Пожурила, но чуть-чуть...

Некоторое время Ваалу-Хильзе сосредоточенно нечто обдумывала.

— Так Ирмайны рядом не было, когда ты вскрывала? — она встала и зажгла от одной одинокой свечи, взятой со стола, ещё несколько свечек на полке.

— Нет. Она куда-то очень торопилась и оставила меня одну.

— И никого из служителей не было?

— Один, Хал его звали, но Ирмайна его потом забрала за собой… Да, к грандмастеру библиотеки, кажется.

Одну из свечей Хильзе поставила перед собою; свет падал на её лицо снизу вверх, отчего она обрела тайну облика и силу взгляда. Вообще, у неё вовсе не самый сильный взгляд, конечно, но, самое главное — он есть.

— Если честно, то ты совершила тот ещё проступок, — медленно вертела она свечу в руках, и Миланэ наблюдала за этим. — Книги в ящиках — книги первой группы. Ты, когда в приёмной расписывалась и стамповала документ — а так и было — ты строжайше клялась не трогать тех фондов, на которые у тебя нет разрешения. А особо из первой группы, что пропечатаны сургучом.

Миланэ опечалилась, уши прижались. Всё верно, так и есть.

— Не пойми меня превратно, — продолжала Хильзе. — Для меня всё — чепуха. Просто если бы Ирмайна увидела то, что ты листаешь книгу из ящика без разрешения… Понимаешь, что это значит для ученицы?

— Что? — подняла взгляд Миланэ.

— Есть целый библиотечный кодекс, — вздохнула Ваалу-Хильзе и, сняв свой амулет Ваала, зажала его в левой руке. — Я полгода провела в библиотеке Марны, знаю, что говорю. Чтение книг из Особого зала, неважно какой категории, приравнивается к распространению ересей и отступничества. Проклятье, простому хвосту за это просекутор дал бы года три каторжных работ, — рассматривала она собственный амулет. — А тебе, ученице у Приятия, нужно вообще быть чище воздуха, иначе — сама знаешь. Любая глупость может бросить на тебя тень. О мой Ваал, ты так глупо рисковала!

— Я не думаю, что она узнает… Книга вложена обратно в ящик, ящик снова опечатан. И положен на стеллаж… — убеждала и себя, и её Миланэ. — Откуда ей знать?

— Да, верно. Это хорошо. Просто я как раз и говорю о том, что могло… Ах, ладно. Ваал помог тебе, Милани. Никто этого не видел, на том и закончим.

— Да. Да.

«Она, конечно же, права. Что на меня тогда нашло?».

Хильзе встала и забрала котёл на кухню; длинные шлейфы рукавов её пласиса тихо взметнулись в тишине. «Это так неудобно, наверное», — подумала Миланэ. — «Подавать подруге еду прямо в выходном пласисе. Кормить меня среди ночи».

— Что это за книга? Что в ней было? — прозвучал её голос из кухни.

— Та, которую я посмела просмотреть? — чуть помедлив, ответила Миланэ, бесцельно дотрагиваясь когтем к краешку стола, постукивая им, проводя невидимые, ровные линии. — «Снохождение». Малиэль Млиссарской.

Хильзе вернулась; она села возле окна, прямо на большом сундуке, довольно далеко от Миланэ.

— «Снохождение»? Наверное, что-то о сновидении. Никогда не была сильна в нём, — вздохнула она. — Ничего я там не видела. Познать его дано не всем Ашаи. Не зря же есть Вестающие, а есть мы. Знаешь, скажу: не знаю, как кто, но я услышала Ваала только перед Приятием. А лишь на третьем испытании я его увидела…

— Пожалуйста, не надо. Мне нельзя знать, — Миланэ попыталась защититься ладонью от сего знания.

— Да не беспокойся, тебе уже можно. Ты совсем близко. Ничего особенного в третьем испытании нет, так что бояться его стоит меньше всего.

Ученицы всю жизнь готовятся к Приятию: серии из трёх испытаний, успешность прохождения которых и решает, станет ли ученица частью сестринства Ашаи-Китрах. Приятие, как правило, проводится за пять-шесть лет после Совершеннолетия, реже — четыре либо семь. Четверть века — максимальный срок; та львица, которая встретила свои двадцать пять лет, не будучи сестрой-Ашаи, никогда уже ею не станет. Приятие состоит из трёх испытаний: проверки самых различных навыков, что нужны Ашаи-Китрах; «ночного одиночества», суть которого заключается в целой ночи раздумий о том, хочет ли ученица встать на путь служения Ваалу; и «встречи с Ваалом», которая заключается в принятии большой дозы сомы — особой наркотической смеси. Последовательность строгая, испытания не могут меняться местами.

О третьем испытании и его переживаниях сёстрам-Ашаи рассказывать ученицам строжайше запрещено.

— Да… Но не надо, — тихо молвила Миланэ, хотя и страшно хотелось узнать. — Давай не будем нарушать обеты.

Хильзе улыбнулась.

— А вообще… Думаю, догадываешься, что тебя вовсе не отправили поглазеть на Марнскую библиотеку и всунуть в пыльный ящик эти дурацкие комментарии. Думаю, наставницы намекают, что после Приятия ты можешь поехать к нам в Марну.

— Думаешь?

— Не уверена, — развела руками Хильзе, — но такое чувство. Они тебя не прислали просто так, я в это не верю. Засунуть эти комментарии могли поручить ученице на года три младше тебя. Думаю… Если ты приедешь к нам, то я помогу устроиться на первых порах, а там посмотрим. Здесь много возможностей. Так что мы должны использовать эти два дня.

Мило улыбнувшись, Миланэ сжала руки и смотрела на свечу.

Огонь свечи пленит.

— Слушай, а давай озадачим Тиамат вопросом? Спросим, с какой целью тебя отправили в столицу? — оживилась Хильзе.

Миланэ махнула ладонью:

— Что ты, право, не надо… пустяки.

— Да ладно, давай узнаем, интересно же!

Посомневавшись, дочь Андарии спросила:

— А с тобою что лучше всего говорит?

— Карты. С юности так было. А что с тобой? Никогда не видела тебя за мантикой.

«Удивительно. Хильзе никогда не видела меня за мантикой?»

— Карра-Аррам.

— Знаки с собой?

— Нет, в Сидне оставила.

— Вот это плохо. Хорошая мантисса всегда берёт то, что с нею говорит.

— Да я никогда не была хорошей мантиссой, — бессовестно соврала Миланэ.

— Сейчас приду…

Упорхнула Хильзе прочь от стола, в свою комнату. Лёгкий взмах рук, изящность длинных лап. Пользуется успехом у львов. А что я, что же я, вижу лишь Сидну, сестёр, учёбу, знание, ах Ваал, и больше ни… Стой. Погоди. Не о том. О чём думаешь? О Ваал, неужели она права, неужели в Марну после дисциплария? Столица, горожане, улицы, ужины, пиры, император, своя жизнь, свои правила. И где я среди всего этого?

— Вот, — Хильзе положила на стол небольшой кожаный мешочек, сшитый очень грубыми стежками. Убрала молоко и сыр, протерла стол, взяла одну из свечей из полки, поставила по центру.

— Ты не смотри, что она такая новая, — молвила, вытягивая из мешочка карты. — В смысле, колода новая. Старую я утопила в болоте. До сих пор жалею.

— Утопила в болоте? Но как это произошло?

— Да это так, долгая история…

— Расскажи, Хильзе.

— После Сидны я не сразу попала в Марну. Перед Приятием, — тасовала она колоду, — ко мне подошла одна из сестрин Круга Трёх… Забыла её имя. Она задала только один вопрос: умею ли я управляться с лошадьми и фирранами. А я, дура, ответила: «да». У нас ведь в Юниане раньше в седло садишься, чем учишься на своих двоих ходить. Хах… Я только потом всё поняла.

Молчаливый вопрос в глазах Миланэ. Хильзе стукнула колодой о стол и продолжила тасовать:

— Короче говоря, Приятие у меня было быстрым и… каким-то торопливым что ли. Такой у меня остался осадок. После него, прямо на следующий день, меня вызвали в Админу и сообщили, что для меня есть назначение в Регнаре. В общем, я собрала свои нехитрые пожитки и поехала с этой… короче, с ними, там было две сестрины и ещё много всяких хвостов… В Регнаре выяснилось, что меня хотят видеть в местном штабе Легаты. А уже оттуда я, буквально за полчаса, шла в форт Дассалугай. Точнее, ехала верхом.

— Форт Дассалугай?

— Северо-восточная граница, двадцать льенов от ближайшего маленького городка Гольци, — Хильзе подняла небольшой кулак победы в воздух, сжав карты. — И хуторки среди болот. Мечты сбываются!

— Ты… и на северо-восточной границе?

— Прямо на контрабандных тропах наших любимых северных соседей. Пограничный форт. Короче говоря, форт этот на высоте стоял, на такой скале, высотой шагов пятьдесят, у самой границы. Центр для нескольких застав. Они идут так, знаешь, справа и слева… по границе, эти заставы. Самая дальняя — двенадцать льенов… Вот. Две старые кухарки, старик-кузнец. Сорок воинов, два дренгира, командир форта. И я, молодая Ашаи-Китрах после дисциплария. Отличная компания. Одухотворение форта. Видящая Ваала среди каменных стен.

— О, Хильзе…

— Да я тебя прошу, всё было не так ужасно. Иногда даже весело. Я сначала к ним привыкала… а потом привыкла. Они славные парни. Конечно, глазами жрали. Никак к этому не могла привыкнуть первую луну. А потом… Ничего. Свыклось. Я старалась их как-то отвлечь, расслабить. Я ведь не каменная, мне их жалко на самом деле. Да и себя тоже. В первой же поездке в Регнар купила за последние гроши лютню, хотя я на лютнях всегда неважно играла, вообще струнные — не моё. Но это всё, на что тогда хватило империалов. Брякала им, что помнила, пела по вечерам. Болтали ни о чём... Ты ведь была на Востоке, Миланэ?

Хильзе могла и не спрашивать, она всё помнила.

— Да, четыре луны, — кивнула дисциплара.

— Тогда ты приоткрыла иную сторону жизни, — вздохнула Хильзе. — Так что какой из этого можно сделать вывод, хм? Не говори лишнего, не делай глупостей, не будь дурой — не говори кому попало «да». Как вот я.

Миланэ обняла её пальцы своей ладонью. А второй прикрыла сверху.

Свеча догорала.

Ещё разок стасовав карты, Хильзе молвила:

— Видящая Ваала — для слышащей Ваала.

Она сделала небольшую, но ощутимую заминку перед «слышащей».

Протянула колоду для Миланэ, и та без слов знает, что делать: немного сдвинула её левой рукой, и сразу Хильзе верхнюю стопку подложила под низ колоды. Из самого низа вытянула карту и довольно резким движением поставила на стол.

Обе Ашаи — сестра и ученица — склонились к ней.

Миланэ молчит, она в картах не сильна, да и вопрошает Хильзе, а потому говорить — только ей.

Хильзе молчала довольно долго.

— Сикстима, — наконец указала она на изображённую на карте луну, которая в мантике имеет две ипостаси: Луану и Сикстиму. — Я тебе сразу говорю, что послали тебя сюда с задней мыслью. Ты… я не знаю, может тебе и дали какое-то тайное поручение. На то оно и тайное, чтобы я не знала, верно?

— Не давали мне никакого тайного поручения, честно. Просто приехать сюда и положить комментарии.

Хильзе снова надолго замолчала.

— Тебя не за этим послали. Они, эти комментарии — дело десятое. Тебя направили сюда с чем-то очень важным. Действительно непростым. С чем-то тайным, с тайной. Это… Это, возможно, испытание. Которое, учитывая твои же слова о приключениях в библиотеке, ты провалила. Но нет, нет… Погоди. Если бы оно заключалось в том, чтобы ты не нарушала правила библиотеки, то тебя сразу бы там взяли с поличным. А ты уже здесь, книга опечатана… Стамп на выходе ставила? В такой большой книге, как вначале?

— Да.

— Это книга выхода из Седьмого зала. Она застампована тобой, подписана смотрителем, к тебе претензий уже быть не может. Нет-нет, что я плету, это слишком мелко: ловить ученицу на пороге Приятия на такой чепухе, как чтение одной запрещённой книжки… Знаешь, перед Приятием любят всякие испытания делать. Но это не оно, не то… О Ваал, я так близко, но не могу ясно увидеть!

Хильзе убрала карту в колоду, а её рывком бросила в кожаный чехол.

— Проклятье!

— Ладно, Хильзи, прости. Это неважно. В чем бы всё ни заключалось: в библиотеке, в заведении знакомств, в особых заданиях, что неведомы мне — уже пора спать, а то завтра — или уже сегодня — будет новый лень.

— Да, кстати, меня не будет с утра до вечера, я тебе ключи оставлю… — зевнула Хильзе.

— Хорошо. Тогда отойду ко сну, если ты не против.

Хильзе устало и томно потянулась.

— Что за день…Что за ночь…

Она только успела встать, как тут постучали во входную дверь дома.