Silentium (гет)

* * *

Во дворце Ибрагима Паши ей пришлось провести добрые четыре дня. Она могла бы в своей манере начать распространяться, каким адом они ей показались, однако, к её ужасу, Великий Визирь сделал всё, чтобы его госпоже было максимально удобно и комфортно в его дворце. За ней самым тщательным образом ухаживали лучшие калфы, охраняли её покой лучшие евнухи, и любимые блюда готовили лучшие повара. Поскольку, как она выяснила, Ибрагиму доложили о её встрече с Чешме-эфенди и о нападении разбойников на неё, поэтому он и вынужден был покинуть свою семью во дворце, где они находились во время его своеобразной деловой поездки.

За эти четыре дня он приезжал всего два раза — чтобы забрать какие-то документы и спроситься о её здоровье не у неё самой, а у лекарей, и чтобы перекинуться с ней дежурными фразами в другой день. Хюррем изнывала от скуки во дворце, и приезды Ибрагима хоть малость скрашивали её одиночество. Поэтому в третий раз, наступивший на четвёртый день её пребывания, она ждала его и заранее подготовилась. Под страхом смерти она вынудила лекаря сказать Паше, когда тот приедет, что ей стало хуже и что ему необходимо срочно самостоятельно узнать о её здоровье.

Исход не заставил себя долго ждать. Когда уже наступило время обеда, Хюррем в окне увидела карету Великого Визиря и с самодовольной ухмылкой принялась поджидать его в отведённых ей покоях. Она села в мягкое кресло, укутавшись плотным покрывалом, и направила взгляд на дверь. Спустя пять минут она скрипнула, и дверь распахнулась — однако чуть спокойнее, чем Хюррем ожидала, полагая, что Ибрагим испугается резкого ухудшения её самочувствия.

Судя по его равнодушному лицу, это в целом мало его задело.

— Соизволил переживать, Ибрагим? — иронично спросила Хюррем.

Тот, видимо, не перенял её довольно располагающего к мирной беседе настроения.

— Ты, будучи обиженной на весь свет, вероятно, не понимаешь, по какой причине я не навещал тебя до этого?

Султанша дёрнулась: он видел её насквозь. Она почувствовала болезненный укол стыда. Хюррем убрала одеяло и скрестила руки на груди.

— Из-за того, что ты самолично не видел, что мне уже гораздо лучше, я не могу покинуть этот дворец — потому что лекари докладывают Сулейману о моей слабости и нерасположенности к возвращению домой. Как видишь, — она взмахнула руками, — я более чем здорова.

Паша окинул её скептическим взглядом.

— Тем не менее, вчера ты проспала почти весь день, не в состоянии даже подняться с кровати. Я не думаю, что есть смысл рассуждать о твоём полном выздоровлении.

У Хюррем окончательно испортилось настроение. Присутствие Ибрагима начало сильно раздражать, толкая внутри едва заснувшую ярую ненависть к нему. Она выдохнула, отгоняя противную апатию, и отвернулась от него. Самым ужасным было не только то, что ей нечего было ему ответить, так ещё и за эти четыре дня она действительно ни на толику не продвинулась в своих поисках. В голове по-прежнему было пусто, не было ни единой мысли, как понять его сущность, чтобы он этого не заметил.

— Однако, раз уж ты настолько одинока в этом дворце без моей персоны, то предлагаю нам вместе пообедать в саду. — Он дождался её разъярённого, полного гордыни и одновременно сомнения, взгляда, он хохотнул: — Ты предсказуема даже в своей реакции, госпожа.

— И ты сейчас ведёшь себя как обычно, — фыркнула в ответ она, оскалившись.

— И как же?

Её лицо не дрогнуло.

— Пытаешься казаться снисходительным ко мне.

Ибрагим старательно сдерживал смех.

— Нет, всё-таки ты действительно ещё не поняла меня. Впрочем, ладно. Пойдём, госпожа, ты ведь не собираешься объявлять голодовку, только потому что обижена на меня?

— Я не обижена на тебя, Паша, — выдавила сквозь зубы она.

— Само собой, само собой, — охотно согласился он и безучастно покинул покои, даже не взглянув на неё. Хюррем пришлось недовольно признать, что в чём-то Ибрагим действительно был прав — только вот это была совсем не обида.

Одиночество.

Хюррем не выносила одиночество. Она боялась его как огня, как худшее наказание. Она чувствовала, что теряет рассудок, когда оказывалась вдалеке от детей и Сулеймана.

Вспомнив о последнем, Хюррем стало грустно. Едва заснувшее отчаяние вновь дало о себе знать, а обида — в этот раз реальная — быстро разбудила все плохие воспоминания, связанные с падишахом. Каждая его измена. Хорошо разбираясь в людях и хорошо зная своего супруга, Хюррем при Сулеймане показывала каждую толику своего отчаяния, молила его — глазами и прикосновениями — чтобы он вернулся к ней, вернул ей власть, вернул ей смысл существования… Но каждый раз, получая в ответ лишь полную безграничного самодовольства и ехидства ухмылку и отвод взгляда, она поникала голову и покидала его покои. Выйдя за их пределы и оставаясь наедине с собой, она рвала книги, бросала на пол подсвечники, порой крушила всё, что находилось за её письменным столом, — потому что была смертельно зла. Он издевался над ней, очень любил это делать. Упивался своей властью и пониманием, что она не сможет никуда от него деться — только он полагал, что из любви, но по большей части она, упивающаяся своим всевластием и связав всё своё существование с дворцом, не могла оставить корону и детей. Это было выше её.

В некоторые моменты она даже ненавидела его. Ненавидела султана Сулеймана. Как ненавидела в первую минуту, как увидела его и, пожелав ему всем сердцем смерти, улыбнулась и тем самым очаровала его.

Сколь же много воды утекло с тех дней…

Хюррем не заметила, как оделась в своё любимое фиолетовое платье, заколола волосы и спустилась в сад, где её ждал пышный стол со всевозможными вкусностями. Ибрагим Паша о чём-то разговаривал с одним из евнухов, с удовольствием поглощая медовый десерт. Увидев приближение султанши, он отослал слугу и поднялся.

— Хюррем Султан, — ещё раз поздоровался, низко опустив голову. — Рад, что вы осчастливили меня своим приходом.

Хюррем закатила глаза и раздражённо вздохнула.

— Оставь свои любезности, Паша. У меня нет настроения.

— Да неужели? — опустившись перед ней и вернувшись к трапезе, он вздёрнул бровь с насмешливым пренебрежением. — Позвольте поинтересоваться, что же так испортило вам его? Всего лишь четверть часа назад вы были более чем предрасположены к забавам, раз решили изобразить больную, чтобы привлечь моё внимание.

— Получается, я задеваю тебя? — лукаво спросила она, приподняв бровь. Ибрагим с интересом посмотрел на неё. — Небольшая манипуляция с этими недоумками-агами — и ты у моих ног?

Паша открыто рассмеялся.

— Потрясающая самолесть, моя госпожа! Потрясающая… Разве что понятие «у ног» весьма сомнительное, если учесть обстоятельства. В конце концов, через месяц и четверть умирать вам, а не мне.

Хюррем передёрнуло, но не от прямой угрозы её жизни. Глядя на его неподдельный смех, она задумалась: ведь рядом с ней он никогда не показывал такой искренности. Внутренний демон заликовал: наконец-то Паша начал показывать ей свои эмоции, начал открываться. Несмотря на смерть несчастного Чешме-эфенди, её план так и остался прежним — узнать его так, словно бы она была им самим, его отражением. И для этого ей придётся научиться не обращать внимания на его подлянки, а… обратить их против него же.

Тем временем Ибрагим задумчиво болтал вино в своём бокале, не отрывая от неё изучающего взгляда. Хюррем не осталась в долгу, хоть взгляд его чёрных, пронизывающих до самого сердца, глаз её пугал. Султанша пригляделась и попыталась посмотреть на него не как на врага-политика и врага-стратега, угрожающего жизни её и её детей, а как на мужчину.

И ужаснулась.

Его взгляд был хищным и чертовски обманчивым: глаза медленно опускались от ясных глаз Хюррем к вырезу её платья, охватывали её всю, и она едва заметно покраснела, быстро протолкнув комок в горле. На долю секунды она почувствовала непонятное томление, но быстро опустила взгляд на тарелку и принялась за еду: кажется, она была ещё не готова к таким… переглядам.

Лёгкая улыбка коснулась его губ, когда она, медленно пережёвывая салат, переводила взгляд, чтобы боковым зрением уловить его взор, и, убедившись, что он всё ещё на неё смотрит, отворачивалась.

Разозлившись, что уже минут пятнадцать не может толком посмотреть на него и взять себя в руки, Хюррем резко взяла бокал с водой. Она была настолько разъярена, что забыла понюхать или посмотреть на «воду». Было поздно: жидкость наполовину пролилась в горло прежде, чем она поняла, что та слишком тёмная и горькая, чтобы быть водой. Султанша закашлялась и с трудом проглотила напиток, который замужним женщинам мог разрешить пить только муж, которого рядом не было. И от этой беспечности Ибрагима, не говоря уже об остальном, она разгневалась ещё сильнее. Хюррем всё же впилась в него обжигающим взглядом, когда он глухо хохотнул.

— Откровенно говоря, госпожа, я надеялся, что ваш глоток алкоголя в моём присутствии, учитывая ваше непоколебимое стремление играть со мной на равных, будет чуточку более изящным.

— Я здесь не для того, чтобы развлекать тебя своей изящностью, Паша, — со злостью сказала она. — Если бы ты удосужился не ставить запрещённые законом напитки рядом со мной, едва ли это бы случилось. Ты вечно ставишь мне палки в колёса, даже в еде.

Ибрагим покачал головой и улыбнулся, на сей раз оставив её ответ без собственного. Тут она догадалась, что он всё же вёл их беседу всегда продуманно, не тратя дыхание впустую на оспаривание каждой части предыдущего высказывания, в то время как она реагировала на каждое его слово, забывая о своей обычной дипломатичности и лукавой изворотливости в словах. В какой-то момент ей действительно стало стыдно за свою незрелость. Всё же только Ибрагим Паша мог по-настоящему вывести её из себя.

— Итак, — спустя пару минут начала она спокойным тоном, — мне хочется узнать поподробнее об этой твоей выходке.

Ибрагим кашлянул.

— Выходке?

— Именно.

— Ты говоришь о своём спасении?

Хюррем скептически окинула его взглядом.

— Ты держишь меня за дуру, Ибрагим? Ты действительно веришь, что я поверю в твои благие намерения? В то, что ты внезапно решил спасти мою жизнь ценой своей тогда, когда сам же ей угрожаешь?

Ибрагим издал короткий смешок.

— Ты же умная женщина, госпожа, я не раз говорил тебе об этом. Тебе столько раз удавалось водить меня за нос, так что же в этот раз мешает тебе мыслить логически?

— Не испытывай моё терпение.

— Хюррем, подумай своей прекрасной головой, — он посерьёзнел. — Я сказал, что даю тебе два месяца, чтобы разгадать мой безупречный план по твоему уничтожению. Два месяца. И учитывая мой подход к делу и то, что ты должна была бы хоть немного узнать меня за все эти годы, что мы знаем друг друга, тебе следовало бы в первую очередь отбросить мою кандидатуру, поскольку я из принципа не причиню тебе вреда до истечения этого срока.

Она прикусила язык, вновь и вновь ругая себя, что ей не пришло это в голову. Действительно. Ибрагиму не свойственно было словоблудить, следовательно, он бы не стал так бесхитростно попытаться убить её и тут же ринуться спасать. В конце концов, Хюррем взяла себя в руки и смело посмотрела ему в глаза, вернув своё обычное выражение лица, полное уверенности в себе.

— Это было обыкновенное предположение, если быть откровенной. Однако неплохое. В конце концов, тебе было бы как раз-таки свойственно спланировать всё к нынешнему положению, — сейчас она искусно врала, внимательно глядя ему в глаза и пытаясь найти там ответы на свои вопросы.

К её великому разочарованию, Ибрагим остался равнодушен.

— Это то, во что тебе хотелось бы верить? Что ж, сделай одолжение, продолжай. Это, кажется, определённо увлекательно — винить во всём меня тогда, когда следовало бы поблагодарить за спасение.

— Ты действительно нуждаешься в моей благодарности? — она усмехнулась, показывая свою явную издевку.

— Дай подумать… — Ибрагим показательно побродил взглядом по кругу. — Кажется, нет. Единственное, в чём я, скажем так, могу в принципе нуждаться в данной ситуации — это в тебе как в своём сопернике, как в человеке, которому я бросил вызов. Именно поэтому, госпожа, до истечения двух месяцев я не позволю волоску с твоей головы упасть… — дождавшись, когда она сузит глаза, он нагнулся к ней ближе и добавил: — Хочешь ты того или нет.

— Какие речи, Паша. Будь добр, прибереги их для нашей Хатидже Султан.

— Тебя они смущают? — к нему стремительно возвращалось лукавое веселье. Он вновь поднялся с подушек, скрестил руки за спиной и посмотрел на неё.

Тем же самым пожирающим взглядом.

Как ему это удавалось?

— Нет, — выдавила сквозь зубы она, тоже поднявшись с места, сверкнув в его сторону глазами и одарив фальшивой усмешкой. Однако проницательный взор Ибрагима не пропустил эту наигранность. Визирь начал медленно приближаться к ней.

— В самом деле нет? — он оказался за ней. Хюррем мысленно воззвала к Аллаху, прося Его дать ей спокойствие. Её сердце заколотилось быстрее, когда она ощутила его длинные музыкальные пальцы на своём плече. Лёгкие, едва касающиеся прикосновения заставили её быстро облизнуть губы и тут же проклясть себя за это.

Пронырливая память быстро воскресила в голове события в её гостевых покоях пару дней назад. От этого она вспыхнула и знакомая, но в данный момент проклинаемая истома медленно растеклась по её телу, когда его пальцы принялись очерчивать узор на её воротнике. Когда указательный палец осторожно, но уверенно коснулся вздымающейся кожи под ним…

— Немедленно прекрати!.. — она ожидала, что тело её не предаст. Ожидала, что подскочит, ударит его, позовёт стражу, и его бросят в темницу.

Или хотя бы что её голос не будет предательски тихим и глухим.

Сопровождаемым неровным дыханием.

— Что прекратить? — спросил он ровным, спокойным тоном. Но в нём всё же искрились искорки хищника, доминанта. Её врага. Истинного врага.

Палец очертил впадинку между грудями, и в её глазах потемнело. Невозможность прикоснуться к мужчине, к султану её сердца, его отказ, разбитое сердце сейчас не отталкивали её от других, а притягивали. Как женщину к мужчине, затемняя все плохие воспоминания. Его пальцы играли с её кожей, впадинкой, верхними частями полушарий грудей, подушечки пальцев легонько щекотали ключицы.

А она наслаждалась этим. Вопреки слабо голосящему внутреннему зову, который напоминал о Сулеймане. Но она была славянкой, в её жилах никогда не текло смирение. Да будет она проклята, если поддастся мужчине и покажет ему свою обиду и отчаяние. Женское начало в Хюррем убаюкивало её, побуждало расслабиться — в конце концов, перед ней самый настоящий мужчина, по-своему красивый и…

Словно бы предугадывающий каждую клеточку её тела, которая заноет от наслаждения при его прикосновениях. И нарочно касающийся именно этих клеточек.

— Какие цели ты преследуешь, Ибрагим? — рваным голосом спросила она, всё же найдя в себе силы.

Ибрагим издал короткий грубый смешок, и его обе руки легли на её плечи, осторожно и трепетно массируя их.

— Это тебе надлежит узнать, госпожа.

— Ты владеешь тем, что может отослать меня с детьми на плаху. Величайший позор…

Хюррем распахнула глаза от своей совершенно спонтанной догадки. Действительно! Она ведь не учла, что казнят и её детей вместе с ней. Значит, то, что может скомпрометировать её, так или иначе грозит очернить саму Династию, оставить на её истории такой отпечаток, что проще искоренить любое напоминание о зачинщике, нежели всю жизнь пытаться отмыться от этого позора.

— Что ж, госпожа, — в его голосе ясно слышалась усмешка. — Спустя две недели ты наконец устала биться головой о стену и решила мыслить логически?

— Получается, — она развернулась, вынудив его убрать от неё руки. Он ухмылялся каждой мышцей лица, — твой главный мотив — держать меня в страхе смерти, чтобы не только упиваться моим ужасом и моими потугами, но и в конце концов опозорить меня так, словно бы всё было напрасным?

— О чём ты! — хохотнул Ибрагим. — Я ведь, напротив, даю тебе возможность избежать этого, как ты выразилась, «величайшего позора».

— Зачем? — не унималась она. — Зачем тебе это, Паргалы Ибрагим?

Он оценивающе окинул её взглядом. Она кипела от гнева, цедила каждое слово и была готова вцепиться ему в горло прямо здесь.

Величайший позор... Хюррем начала судорожно думать. Если он дал ей время и настолько уверен в себе, то, следует, что он единственный обладает этой компрометирующей информацией, не боится чьей-то конкуренции в её уничтожении.

Аллах всемогущий, что же она могла такого натворить?

Тем временем он вновь приблизился к ней, заставив её замереть. Его пугающе спокойный шёпот щекотал и обжигал её ухо.

— Я хочу посмотреть, как ты будешь умолять меня о пощаде. Я жажду этого дня. Жду его, как дряхлый бедняк ждёт медной монетки.

Его взгляд восстановил в её памяти те события, которые он имел в виду. Моменты её триумфа:

Он и она, между ними лишь приоткрытая дверь. Острая, прожигающая внутренности фраза:

— Однажды наступит день, когда ты захлебнёшься в собственной крови. Я спущу тебя оттуда, куда ты поднялся.

Когда он лежал почти бездыханный на кровати пред ней, когда его душа почти отрывалась от плоти в сторону Иного Мира. Когда она опустила свои холодные пальцы, как и он сейчас, на его шею, поглаживая и приговаривая как мантру:

— Ты чувствуешь запах крови?

Когда он с душераздирающим криком очнулся, увидев её лицо во время своей казни.

Когда она вытащила его с того света одной своей блаженной улыбкой при виде его, завёрнутого в белое покрывало и лежащего у ног Династии.

Одно её лицо могло перевернуть всё в его существе.

И его взгляд, полный одержимого желания овладеть ей, уничтожить её, сейчас красноречиво выдавал отголоски всего спектра чувств, что он испытывал к ней.

Его горячая ладонь легла на её спину, и он ещё сильнее нагнулся к ней — так, что их лица соприкасались. Его мягкие губы невесомо, но угрожающе чувственно коснулись мочки её уха.

— О чём ты думаешь, когда смотришь на меня, султанша? — его губы искривились, пальцы вжались в область под лопатками. Одна просто смотрела в точку перед собой, кипя от гнева на себя — она не могла противиться ему, словно будучи под гипнозом. — Чувствуешь ли ты отчаяние? Или жажду скормить меня волкам?

Его настроение невероятным образом передавалось ей. Женский страх отошёл на второй план, уступив место тому знакомому чувству доминанства. Когда она побеждала его снова и снова. Сейчас она желала поддержать его игру, почувствовать, как её вспышкой явившееся влечение и смущение испытает на сей раз он.

Ладонь скользит по спине вверх-вниз. Не отпускает. Требует достойно ответить ему.

И она даёт ему желаемое.

Женщина смело смотрит ему в глаза, бросая встречный вызов. Судя по вспыхнувшим уголькам его глаз, он заинтересовался её последующими действиями. Пальцы её правой руки поднялись и опустились на локоть той руки, ладонь которой лежала на её спине. Хюррем на секунду задумалась, почувствует ли он её сердцебиение через ткань одежды.

Ибрагим смотрел на её, слегка опустив голову и глядя на неё хитрым, хищным взглядом исподлобья, но по его лицу сложно было прочесть истинные чувства. Тем временем её пальцы жёстко сжались на его руке.

Её взгляд ожесточился, и она прошипела, в его стиле приблизившись ближе.

— Я втопчу тебя в грязь, Ибрагим, не моргну и глазом. Буду однажды, как и ты, глумиться над твоей беспомощностью, ликовать и упиваться тем, что ты борешься с желанием встать передо мной на колени и молить о милосердии.

Он широко усмехнулся.

— Достойный ответ, госпожа. Как же, должно быть, печально, что этот день никогда не наступит.

— Никогда не говори «никогда», Паша.

Безмолвное противостояние продолжалось ещё с пару секунд. Оба оставались неподвижны. Лишь когда Хюррем дёрнулась, чтобы освободиться из его неприятных объятий, Ибрагим резко перехватил её руку своей свободной и холодно посмотрел ей в глаза:

— Продумывай, чего ты хочешь добиться прежде, чем начнёшь действовать, султанша, — убийственно мягко сказал он. — У тебя есть чуть больше месяца, чтобы вытащить себя из ямы. Прожигать меня взглядом и пытаться узнать мой замысел моими же уловками — едва ли хорошо продуманный план. Делай выводы, Хюррем Султан.

Он отпустил её. Сердце колотилось о рёбра, но она старательно маскировала своё потрясение и притупленное томление от прикосновений мужчины с помощью безразличия на лице. Однако, судя по его вновь явившейся насмешливой улыбке, это у неё выходило скверно.

— Ищи разгадку не во мне, а в себе, — он сделал паузу, отошёл на два шага, вежливо поклонился и добавил последнее: — ..госпожа.

И он вновь ушёл, оставив её одну.

Вновь побеждённую.

* * *

— Моя прекрасная, свет очей моих, радость и улыбка моей души… — разливался добрый, полный любви и нежности голос.

Хюррем, неуверенно переставляя ноги, приближалась к источнику звука. Она узнала его. Своего любимого и единственного. Султана Сулеймана. Дрожащие пальцы султанши осторожно отодвинули полупрозрачную тёмную шторку, позволяя себе взглянуть на балкон, откуда лились стихи, посвящённые Ей — султанше его сердца, Хасеки Хюррем Султан.

Она прикрыла глаза от удовольствия, губкой впитывая его голос и наслаждаясь им, словно пением самой прекрасной птицы. Алое ночное платье слегка колыхалось от прохлады вечера. Она ждала этого дня, она всей душой верила. Находясь в тисках и власти этого проклятого беса, она всё равно верила. Возможно, отчаивалась, возможно, сомневалась в их великой любви.

Но всё равно верила, что наступит тот день, когда эта беспомощная, лживая змейка из персидских земель, Фирузе, покинет покои султана с громкими слезами. Хюррем всем сердцем желала ей самой страшной смерти — но не физической, а сердечной. Чтобы султан встряхнул её в объятиях и выбросил с балкона, словно бы ненужную куклу.

— Мой мускус, мой янтарь… моё лучезарное солнце, одним своим лукавым взглядом дарящее мне покой и свободу. Моя госпожа, моя любовь…

Хюррем вошла на балкон, с великой нежностью во взгляде наблюдая за высоким станом её мужа, падишаха, Повелителя мира. Он вернулся к ней — о, Аллах, он вернулся к ней! Он доказал всем, что Хасеки Хюррем Султан непобедима, пока невозможно загасить пламя любви султана к ней.

— Моя птица, моя голубка… — руки султана взметнулись и расставились по сторонам, распахивая объятия. Однако маленькая противная иголочка кольнула в её сердце, когда она задумалась: почему он не поворачивается к ней.

— Сулейман…

Этот мерзкий, глухой, лживый, полный лицемерия и похоти голос.

Фирузе.

Хюррем почувствовала, словно из её груди вырвали сердце. Словно в её горло попал раскалённый уголь. Словно ей вспороли живот и вывернули все внутренности. Волна тошноты, смешанной с отчаянием и едва-едва забытой обидой накатила на неё и сбила дыхание. Султанша ощутила, будто её сильно ударили по спине: она согнулась, схватившись за живот и глухие, надрывные рыдания встали в её горле, наказывая её уже тем, что не желают выходить наружу.

Что не так, Хюррем Султан? Разве не ты поклялась не показывать султану свою обиду?

Пожинай плоды своей беспомощности. Задохнись в своих рыданиях, будучи неспособной даже сделать обычный вдох.

Сквозь пелену темноты, полусидя на ледяном полу, она открыла глаза и посмотрела на безудержную страсть между Сулейманом и Фирузе. Она была в том самом ясно-жёлтом платье, которое надела она сама когда-то, зная, что тем самым рассудок падишаха будет во власти её чар. И сейчас он с удовольствием обнимал её, целовал, его губы скользили по её шее, скулам, подбородку, ключицам.

Не смотреть. Бежать.

Внезапно блаженно расслабленное, полное удовольствия лицо Фирузе-хатун исказилось самодовольством. Она оскалилась и вызывающе подняла бровь, словно вызывая её помешать им со своей бессмертной любовью.

И во всём виноват он.

Он. Этот бастард. Этот лживый раб.

Это он связал ей руки слизким страхом смерти. Это он поддержал эту возомнившую о себе невесть что Хатидже, которую хлебом не корми — дай переложить вину на другого, не позволь ей убедиться в своей бездарности, в своей вине в измене Ибрагима.

— Негоже мешать Повелителю, когда он уединён со своим любимым гаремом, разве нет, госпожа? — послышался вкрадчивый голос сзади.

Она распахнула глаза и, обернувшись, впилась в него взглядом. Он стоял ровно, его руки были сцеплены за спиной, а глаза горели при виде её.

И имел нахальство усмехаться над неё участью.

— Вы всё ещё здесь, султанша? Не надоело любоваться своим поражением?

Это стало последней каплей. Она рванулась вперёд и со всей болью, что копила в себе, со всей ненавистью и обидой ударила его по лицу правой ладонью. Он отшатнулся как раз вовремя, чтобы избежать ещё одного случайного удара. Его голова откинулась на сторону от силы её оплеухи, глаза расширились от шока из-за того, что на сей раз ей действительно удалось полностью удивить его.

Однако способнейший сераскер в нём, его рефлексы дали о себе знать, и он быстро остановил её другую руку своей, стремительным движением схватив её за предплечье и потащив к противоположной стене. Она сделала попытку ударить его ногами, но он пресёк её, встав между её ног. Паша больно дёрнул на себя её запястье, заставив её ещё раз захлебнуться от боли, но она сжала зубы и попыталась ещё раз ударить его ногой. Однако крепкие мышцы Ибрагима не позволили ей это сделать, и бедро её вскинутой левой ноги оказалось перехвачено его рукой. Визирь подхватил её за талию, подняв от пола и вынудив обхватить себя ногами, и быстро оказался у кровати султана, почти бросив её на простыни. А потом завёл её руки над головой и придавил своим весом.

Его непочтительная и многозначительная усмешка длилась всего секунду, как он внезапно отстранился от неё, довольствуясь её замешательством и логичным замиранием, вальяжно поднялся на руках и, не отрывая от неё горящего взгляда, потушил свечи. Хюррем бросила мимолётный взгляд на потушенную свечу, недоумевая, откуда они взялись, и её испуганный вдох прервался прикосновением его губ к её ключицам — они как-то оказались в её покоях. Картинка резко сменилась, она начала упорно вырываться, чем раздраконивая его всё сильнее. Он удовлетворённо улыбнулся и медленно провёл правой рукой по её скуле.

Хюррем тяжело дышала, её грудь вздымалась и опадала, воображение не на шутку разыгралось, и её кожа покрылась испариной. Вырез ночного платья сползал всё ниже и ниже, однако, как и следовало ожидать, его пристальный взгляд жаждал другого — он не отпускал её лицо, по-видимому, более соблазняемый видом страха, чем какой-либо части её тела.

— Я ведь предупреждал тебя… — он тяжело задышал, намеренно склонившись к её уху и вынудив её кожу покрыться мурашками. — Всегда продумывай свои действия… ударив меня… — он коснулся носом её скулы, она сглотнула, — чего ты желала добиться?

Она слегка выгнулась, тесно прижавшись к его телу, почувствовав, как его ладонь медленно пробирается под её платье. Она смотрела в бессильном влечении, когда его голова медленно опустилась ниже, и губы, с которых раз за разом срывались вожделенные проклятия в её адрес, нежно коснулись её чувствительной точки у основания шеи. Она закрыла глаза, чтобы ещё раз не увидеть его недобрую, полную властолюбия, улыбку. Волна ненавистного, но ожидаемого желания тёплой, щекотящей волной разлилось от её ног ко всему телу. Кости, нервы и мышцы заныли, заставляя её невольно двигаться и обхватить его ногами.

Словно бы второй глоток вина он передал ей через кожу, касаясь её самых чувствительных мест, словно зная её тело, словно бы вожделея его всю свою сознательную жизнь. Его ядовитый вкус, его яд, его агония передавалась ей с каждым движением, когда её платье оказалось вытянуло в одну толстую линию на уровне её талии, и его руки блуждали по её бедру, спине, талии, рукам. Его руки водрузились в её густые рыжие волосы, путаясь в них. Он словно бы играл с ней, вынуждал её почти сломаться — признаться себе, что желает, чтобы он не останавливался. Она напряглась, как тетива, ощутив, что его губы опускаются ниже, а её кожа, её рассудок, каждая частичка её существа горит, полыхает, руки тянутся к нему и стараются уцепиться за волосы, за одежду — и разорвать к чертям, чтобы причинить ему хоть косвенную, но ощутимую боль. Больнее, стремительнее.

Она задохнулась от эмоций, когда почувствовала запретное возбуждение, ощутив его губы. Выгнулась, вздохнула, понимая, что никогда ранее не чувствовала такого. Женщины султана обязаны были сами ублажать своего мужчину, не заботясь о себе и стараясь согласиться лишь на тепло и нежность своего господина.

Но сейчас именно он доводил её до исступления.

Он поднял голову, чувствуя, как она извивается под ним, как её конечности сотрясаются в лёгких конвульсиях. Хюррем сфокусировала зрение на его извечной хищнической ухмылке, и сердце замерло от того, что она увидела там. Бесспорный жар смешивался с бесконечным холодом, чёрные, как уголь, глаза горели искрой желания и ещё чем-то, совсем неуловимым. И ещё она увидела там то, что раздраконило её уже не как женщину, а как его извечного заклятого врага — знание, что он безнадёжно сломил её.

Однако это дразнящее, острое чувство его доминирования в этой ситуации лишь дополняло и вторило терпкому возбуждению, что колотилось между ними. Она схватила его за волосы и с рвущей оболочку яростью, гневом, словно опасная кислота, упала на его губы своими, поглощая его, приподнимаясь с места и вновь падая под его противостоящим натиском.

Любопытно, кто первый поймёт, что сам жаждет сдаться?..

— Госпожа?.. Госпожа! — кто-то слева безнадёжно не вовремя начал теребить её за плечо.

Она распахнула глаза, желая посмотреть, кто оторвал её от её почти безоговорочной победы.

— Госпожа, вам плохо? Принести воды? Вы вся горите, словно у вас жар…

— Нужно лекаря позвать, Эсма-хатун, — подала голос Назлы.

— Молчи ты, дай султанше слово сказать!

— Госпожа?

Хюррем поднялась на кровати, быстро и прерывисто дыша и пытаясь сфокусировать зрение. Наконец её рассудок прояснел, и она более осмысленно посмотрела на своих служанок.

Аллах всемогущий.

Это был просто сон. Чертовски реальный сон.

Разочарование и облегчение были слишком не сопоставляемы, чтобы можно было судить о том, рада ли была она проснуться или нет.

— Госпожа, — прохладная ладонь Назлы сейчас казалась обжигающе ледяной, — о, Аллах, да у вас действительно жар! Эсма, Эсма! Зови лекарей, скорее!

— Сейчас! — наложница стрелой выскочила из покоев.

Что же с ней в этот раз случилось?

— Госпожа…

— Что, Назлы? — сказав это, Хюррем едва не поперхнулась от того, насколько глухо и низко прозвучал её голос.

— Вам кто-то подложил ароматические свечи наркотического воздействия! Ай Аллах, они же запрещены Кадием.

— О чём ты говоришь? — султанша поднялась на кровати, невольно морщась от свойственных такому сну ощущений в ногах и животе.

Служанка сняла с подсвечника саму свечу и, оглядев её со всех сторон, подошла к Хюррем и показала ей.

— Я знаю эти свечи, у нас на родине такие использовали знатные вельможи.

— Откуда ты знаешь? — удивлённо спросила Хюррем.

— Мой отец служил при дворе у одного из таких, — пояснила Назлы, опустив взгляд. — Я хорошо о них знаю. Ваши враги желают, чтобы вы потеряли рассудок, поскольку свечи весьма опасны.

Тем временем в покои вбежали три лекаря. Самая старшая из них поставила свой сундучок на кровати у султанши, быстро распаковывая его и вынимая необходимые ингредиенты для настойки. Пока Назлы вводила лекаря в курс дела со свечами, поясняя тонкости их состава, Хюррем получила возможность более-менее ясно взвесить произошедшее. После их разговора… реального разговора прошла почти неделя. Она уже успела вернуться в свой дворец и знатно проклясть Ибрагима за то, что он уверенно не выходит из её мыслей.

Эта неделя прошла в приготовлениях к скорому отъезду Мехмета в провинцию, поэтому они с Пашой практически не виделись. Однако с каждой ночью она заметила, как ей всё труднее засыпать, всё труднее просыпаться, как её режим сна рушится на глазах.

Оказалось, дело было в свечах.

Ибрагим уведомил её о своей намеренности оградить её от любой опасности, пока не истечёт срок. Что ж, это была прекрасная возможность проверить, на что он способен, когда дело касается их настоящего сотрудничества.

Она поднялась на кровати и, грозным голосом приказав лекарям и служанкам оставить её в покое, накинула на себя халат. Молча выхватила из рук Назлы свечу и уверенной походкой направилась из своих покоев. Она была уверена, что этой ночью он остался во дворце. Впрочем, если верить слухам, то между Хатидже Султан и Ибрагимом Пашой действительно вновь любовь и идиллия. С чего бы ему не ночевать в своём дворце с любимой женой?

— Хюррем Султан? — она даже не вздрогнула, увидев его, тоже в ночной одежде, накинувшего на себя, как и она, халат. В этот раз он, судя по всему, резко разбуженный из-за её внезапной хвори, не успел спрятать недоумение на лице. А заметив её — тем более.

— Иди за мной, — она, не останавливаясь, обошла его и направилась в его кабинет.

Он молча пошёл за ней. Достигнув его кабинета, они оба вошли внутрь, и она грубо захлопнула дверь за ним.

— Что случилось, госпожа? — ровным голосом поинтересовался он.

Она взглянула на него холодным взглядом и внутренне поёжилась — воспоминания нахлынули на неё, являя взору не спокойное, безразличное лицо, смотрящее сейчас на неё, а хищное, пылающее, показывающее ей свою жажду. Но она быстро взяла себя в руки и отбросила ненужные эмоции, мысленно похвалив себя за это.

— Тебе должны были доложить, не делай вид, что ничего не знаешь.

Он прищурился.

— Итак, кто-то сломал твою корону? Пролил на твою постель нелюбимый парфюм?

— Ты не угадал, — с его же равнодушием парировала она небрежно, показывая ему свечу. — Эти свечи отравлены.

— Вот как? — он взял свечу и, как и она какое-то время назад, начал изучать её в руках. — Кто и как это сделал?

— Ты действительно думаешь, что я бы пришла сюда, если бы знала ответ?

— Безусловно, безусловно, — охотно согласился он и свернул в её сторону тёмными глазами. — В конце концов, в этом дворце теперь я единственный мужчина, который временно печётся о твоей жизни.

Она хорошо уловила намёк, но вновь оказалась выше этого и стиснула зубы.

— Ибрагим Паша, не зарывайся. Может, пока султан и развлекается с этой второсортной хатун, но не забывай, что я — его законная жена. — Она приблизилась и прошипела прямо в лицо. — У меня всё ещё есть власть, чтобы сухо и грубо укоротить тебя от темени до шеи. Не придумывая никаких планов.

Он ухмыльнулся. — Потрясающая реплика, госпожа. Ты медленно делаешь успехи в речевых баталиях.

— Оставь свои похвалы при себе, они мне неинтересны.

— Как пожелаешь.

Она резко развернулась и на выходе из покоев бросила через плечо твёрдым голосом:

— Я желаю знать, кто покушался на мою жизнь таким образом. Это в твоих же интересах — узнать это — не так ли? — она презрительно усмехнулась, тут же вернув лукавость своей улыбке.

Ибрагим ответил ей тем же.

— Не волнуйся, госпожа, я не позволю никому помешать нашей игре.

За ней захлопнулась дверь.