Мир тщеславия и разочарований (гет)

Листья, грязновато-желтые и темно-бурые, прощались с осенью, падали на землю или оседали на поверхность школьного озера. В голых ветвях путался ветер. Предзимнее небо нависало над окрестными холмами.

В этом году в Хогвартсе не проводились соревнования по квиддичу — Северус Снейп запретил многое, в том числе и игры.

Я сохранила старую привычку изредка приходить на спортивное поле и, попадая в декорации прошлой жизни, предаваться воспоминаниям. Я пару раз брала в пустых раздевалках метлу, взбиралась на нее и летела вверх, не боясь разбиться о низкое небо. От холода слезились глаза, коченели пальцы.

Лавки на трибунах были облеплены мокрой, подтлевшей листвой, испачканы грязными разводами от брызг. Я расчищала себе место, садилась и думала над вопросом, которым до меня столетиями задавались миллионы людей.

Почему я? Почему это всё выпало нам? Мне, Теодору, Невиллу, Сьюзен?.. Ведь мы могли бы быть просто подростками, без войны, без страданий…

И, как и миллионы людей, я не находила ответа. Несправедливость — это фундаментальная основа человеческого существования. Мы не выбираем, где и когда родиться.

Мы также не выбираем, кого любить. Любовь сильнее здравого смысла.

* * *

Ближе к концу ноября Невилл, Джинни и Полумна решили выкрасть из кабинета Снейпа меч Гриффиндора, который, как рассказала Джинни, Дамблдор завещал Гарри. Бывший министр Скримджер не отдал Гарри меч, настаивая на том, что это собственность Хогвартса.

Джинни считала, что Дамблдор ничего не делал просто так, а значит, меч обязательно понадобится Гарри, когда тот вернется в Хогвартс.

Однако у ребят ничего не вышло… Им удалось забрать меч Гриффиндора из ящика, но Снейп засек их на лестнице, ведущей из кабинета. Все трое были наказаны и отправились на вечернюю отработку к Хагриду в Запретный лес. Наказание повеселило Невилла: во-первых, точно такое же он умудрился получить еще на первом курсе; во-вторых, с Хагридом бояться в лесу было нечего. А вот из-за неудачи с кражей меча Невилл расстроился прилично.

Спустя неделю мы с Невиллом вдвоем сидели на скамейке во внутреннем дворике Хогвартса. Дворик был безлюден. День клонился к вечеру, тучи скрывали солнце. Я разглядывала носки своих ботинок, когда Невилл снова посетовал на провал.

— Да ладно тебе, Невилл. Откуда нам знать, собирается ли Гарри вообще возвращаться в школу?.. — задумчиво отозвалась я.

— Ну вот... И ты туда же, — протянул Невилл. — Я тебе скажу то же, что повторяю Симусу: Гарри вернется, надо только подождать. И нет, я не упрямый осел, — добавил он. — Я просто верю в друга.

Я улыбнулась, глядя на Невилла вполоборота:

— Всем бы таких друзей, как ты, — сказала искренне.

У Невилла лицо было возмужавшее, но всё такое же добродушное, глаза зеленовато-карие, а волосы слегка курчавились. Улыбка всегда выходила немного застенчивой, потому что он старался не показывать чуть выступающие передние зубы. И он краснел, когда смущался.

У него был свежий шрам над правой бровью, но Невилл определенно был согласен еще не на один шрам, и всё ради того, чтобы поддержать других.

Рядом с ним война отдалялась, потому что верилось — она непременно закончится.

Невилл вдруг протянул руку и дотронулся до моей щеки.

— У тебя ресничка… — сказал он. Он не убирал руку, большой палец лежал на моей скуле. Я не шевелилась.

И Невилл вдруг поцеловал меня. Просто коснулся своими губами моих.

Прошло примерно пару секунд прежде, чем отрезвляющая мысль «Что он делает?» вспыхнула в моем сознании. Наваждение сразу же отступило. Я отстранилась и в полнейшем смятении отвела взгляд.

Неправильно. Боже мой, это неправильно... Друзья не целуются.

— Вышло не очень, да? Прости… — тускло извинился Невилл. — Ты, наверное, не так представляла себе свой первый поцелуй…

— Это… не первый… — прошептала я. Слова вырвались спонтанно, пока я пыталась выровнять дыхание. Привычные представления обо мне и Невилле стремительно рассыпались, и я понимала только то, что не хочу, чтобы что-то менялось.

— Да? — растерялся Невилл. — То есть… Просто у меня это первый… И с чего я только взял, что и у тебя тоже? — он вконец смутился.

Как же ужасно я себя веду! Такая вот реакция девушек, должно быть, снится парням в худших кошмарах.

— Невилл, прости… Я не хотела тебя обидеть… Дело не в тебе… — повернувшись к нему, просящим голосом пролепетала я.

— Нет-нет, я не обиделся! Не переживай! — спохватился Невилл и тоже принялся оправдываться: — Это ты прости! Я должен был спросить тебя…

Неловкость зашкаливала, так же, как и количество взаимных извинений. Больше всего на свете мне захотелось сейчас одного — сбежать отсюда.

— Невилл… Я… Знаешь, мне надо идти… — пробормотала я, понимая, насколько неубедительно это звучит. — Так что… Увидимся позже! — и я поспешила встать и уйти.

Оставшийся позади Невилл, вне всяких сомнений, мечтал провалиться сквозь землю.

* * *

Следующие два дня выпали на выходные. В субботу я пряталась от Невилла, отсиживаясь в гостиной Пуффендуя, а в воскресенье, не зная, куда себя деть, натянула джинсы и теплую толстовку и снова пришла на одинокий стадион.

Серел небосвод. Мир выцвел, словно старая фотография, вечный отпечаток тени лежал на нем. Ветер рвал факультетские знамена на высоких шестах.

Я села на метлу, оттолкнулась от земли и полетела в объятия студеного неба...

Случившийся во дворике поцелуй открыл мне глаза на одну важную вещь.

За эту тяжелую осень, обретя в Невилле поддержку, я не заметила, как стала значить для него больше, чем просто друг.

И ведь были же знаки!.. Но моя абсолютная неготовность к новым отношениям мешала мне их увидеть.

В душе я все еще лелеяла надежду, что буду вместе с Тео, верила, что наше расставание неокончательно. Мне не нужно было счастья вдали от Теодора. Я нарочно замыкалась в одиночестве. Не могла и не хотела двигаться дальше. Поэтому само собой разумеющимся было воспринимать Невилла исключительно по-дружески.

Холодный воздух морозил щеки, а я всё думала: а что теперь?..

Как вести себя с Невиллом теперь — после того, что случилось?

Как сказать ему, что его чувства не взаимны?

Мои мысли прервал громкий окрик с земли:

— Эй, ты там! А ну спускайся! — Это были слизеринцы из Инспекционной дружины — пять человек, среди которых был и Нотт. Кричавший имел фамилию Харпер, я помнила его, потому что год назад он выступал за сборную Слизерина по квиддичу.

Спланировав вниз, я поплелась к ним, предполагая, что сейчас мне скажут, что вышел новый приказ, запрещающий покидать стены замка без личного разрешения Снейпа или Кэрроу.

— Чего ты тут летаешь? Твое дело следить за порядком в школе и смотреть, чтобы никто не нарушал дисциплину, — приказным тоном заявила Панси Паркинсон, которая являлась старостой Слизерина. — Староста ты или кто? Сколько еще мы будем выискивать вас непонятно где и напоминать о ваших обязанностях?

Мне не понравилось, что Паркинсон так бесцеремонно командует мной. Я понуро глянула на Теодора, слабо рассчитывая на то, что он, возможно, осадит ее. Но Теодор предсказуемо промолчал.

Мне ничего не оставалось, как покорно отправиться в школу и, переодевшись в мантию, до семи вечера дежурить вместе с Эрни в пустых коридорах.

* * *

И хотя я позволила себе слабость избегать Невилла на протяжении выходных, я не могла не понимать, что наилучшим вариантом всегда была и остается честность. Поэтому в понедельник на истории магии я нацарапала записку: «Надо поговорить»; подписала ее своим именем, сложила вдвое и с помощью заклинания левитации отправила сидящему в соседнем ряду Невиллу.

После урока мы с Невиллом вышли в коридор, остановились у окна, за которым сыпался мелкий снег. И я просто попросила:

— Я понимаю твои чувства, но давай всё оставим, как есть? Ты замечательный друг, и я не хочу терять нашу дружбу. А для этого нам нужно забыть тот поцелуй…

— Обещаю вспомнить о нем не раньше, чем начну писать свои мемуары, — улыбнулся он.

Меня охватило облегчение пополам с восхищением. Я еле удержалась, чтобы не обнять Невилла. Он был невероятным. С ним было так легко, как ни с кем.

…Но поцелуй всё же внес в наши отношения толику напряженности.

Нет, Невилл держался молодцом и даже быстро перестал заливаться краской при виде меня. Он, как и раньше, делился со мной планами ОД, помогал на травологии, иногда проводил до кабинетов. А вот я ощущала скованность, мучилась тем, что делаю Невиллу больно. Мне не нравилось быть объектом его неразделенной любви, ведь по личному многолетнему опыту я знала, что значит безответно кого-то любить. И как только живется привлекательным людям, у которых много поклонников?

Но дать Невиллу шанс означало бы обмануть его, ведь то, что я к нему испытывала — благодарность, признательность, дружеская привязанность, — не было похоже на любовь и вряд ли могло в нее трансформироваться. Я бы не была счастлива и сделала бы несчастливым и Невилла, ведь имитация счастья — не счастье.

Невилл очень сильно отличался от Теодора.

От преступно-красивого и мрачно-опасного Теодора, поцелуи которого когда-то плавили меня в непередаваемой истоме, разносили по телу мурашки… От Теодора, которого иногда не хватало так сильно, словно бы без него я разучилась самостоятельно дышать. Мой воздух, моя жизнь, моя необходимость…

Я каждый день смотрела на Теодора в Большом зале и на общих уроках, в груди моей жгло и тянуло болью. Я знала, что, будучи в Инспекционной дружине, Теодор задерживал нарушителей комендантского часа и отдавал их Кэрроу…

Теодор иногда тоже поглядывал на меня, будто проверял, нет ли признаков того, что я собираюсь устроить открытый бунт против режима. А однажды в его серо-голубых глазах промелькнуло что-то подозрительно напоминающее… ревность. Это произошло утром, когда я столкнулась с Теодором в дверях, выходя из Большого зала в холл. В тот момент я была не одна, а вместе с Невиллом. Теодор смерил нас долгим, оценивающим взглядом, потом криво хмыкнул, и я почему-то почувствовала себя виноватой…

* * *

С наступлением декабря я уже просто стала вычеркивать дни на календарике, ощущая острое желание скорейшего прихода зимних каникул. Я вымоталась, устала от темных коридоров и холода стен, от затравленных лиц и переговоров украдкой, от постоянного страха, что произойдет что-то плохое, и строевой дисциплины, навязываемой Снейпом. Мне нужна была передышка.

В этом Хогвартсе не получалось быть обычной девочкой, которая переживает из-за любви. Было слишком много других поводов для переживаний.

Найти в себе силы переступить порог кабинетов Амикуса и Алекто Кэрроу с каждым разом становилось всё сложнее. Алекто на уроках магловедения стремилась разжечь ненависть к маглам. Она коверкала историю — говорила, что решение о Статуте Секретности ущемляет права волшебников, и когда-то было принято под давлением коварного магловского правительства. Внушала, что электричество в лампочках маглов — это сворованная магия. Говорила, что у маглов есть оружие (бомбы, автоматы, ружья), которое они придумали с целью уничтожения волшебников… Часто хотелось заткнуть уши.

Амикус Кэрроу еще в октябре собрался было обучать нас режущему заклятию (тому, которое обожала применять к ученикам Алекто Кэрроу), но на одно из занятий неожиданно пожаловал Снейп и объявил, что все юные волшебники обязаны владеть маскирующими и дезиллюминационными чарами. Эти чары отличались крайней сложностью в освоении, и их изучение растянулось до конца семестра (в том числе и потому, что мало кто стремился побыстрее ими овладеть, ведь впереди маячила перспектива учить темные заклинания). Амикус был нетерпелив, он постоянно выходил из себя на уроках.

Я очень ждала рождественских каникул.

— Наконец-то, — прошептала я сама себе, прикрывая глаза, когда паровоз «Хогвартс-Экспресс» тронулся, унося меня домой.

— Да уж, — согласилась Сьюзен, сидящая со мной в одном купе. Ее отец в письмах настаивал на том, чтобы она осталась в школе, но Сьюзен не послушала его.

За окном проплывали укрытые снегом просторы.