Омен IV: Возбуждение (джен)

Забыв об этом случае, я отошёл от двери и аккуратно уложил на полки папки с протоколами опытов, старательно выравнивая их по краям, чтобы не было ни малейшего беспорядка. Как всегда, все должно быть на своем месте, даже если за окном наступала ночь, а за окнами лаборатории царила неизменная тишина.

Запер шкаф с важными данными, повесил ключ на гвоздь, и, накинув халат, направился к двери. Шаги монотонно отражались от старых плит, идеально выровненных в коридоре, раздаваясь в пустоте. Все было как обычно. Только вот я чувствовал, как напряжение в воздухе растет.

Внизу, в конце коридора, где я всегда оставлял пару светильников включенными на случай темноты, снова воцарилась тишина, но сейчас она казалась странной, как будто что-то не так. Я отвел взгляд от дверей лаборатории и резко остановился, чувствуя, как в груди сжалось что-то холодное. Мозг словно сработал быстрее, чем эмоции.

Шаги. Точно. Звук, который я сейчас слышал, точно не был отголоском моих собственных шагов. Это было что-то другое. Звонкое и четкое эхо в ночной тишине.

Мгновение замешательства — и мысль, как молния, пронзила меня: крыса. Я не мог бы ошибиться. Одна из крыс, что бегала в моем вольере для опытов, возможно, вырвалась из клетки. Но как она могла? Она была надежно заперта. Я сам проверял.

Однако шаги продолжались. Нет, это были не мои. Они звучали все отчетливее. И вот теперь я отчетливо услышал, как что-то скребется у дверей, скользит по полу, сдвигает легкие предметы, едва не касаясь их.

Я замер с поднятой головой, не решаясь повернуться. Моё дыхание стало тяжёлым, а мышцы словно окаменели. В голове мелькнули последние моменты перед закрытием лаборатории: я был уверен, что все клетки на месте, все герметично закрыто.

Но шаги продолжались. Отдаваясь в воздухе, они стали невыносимо громкими, заполняя собой пространство.

— Это невозможно, — прошептал я себе под нос, но голос будто не мог пробиться через стену страха.

Я снова взглянул на дверь. На этот раз я почувствовал не только физическое присутствие чего-то чуждого, но и осознание того, что я, возможно, что-то упустил, что-то невидимое скользнуло мимо моего внимания. Страх был странным: он не диктовал мне свои действия, а словно застилал перед глазами реальность, подчиняя её своей тени.

Я аккуратно потянул за ручку, но не открыл дверь сразу. Рука, будто под весом невидимой тяжести, замерла в воздухе. И вот только в этот момент я услышал, как что-то тихо царапает об пол, будто что-то маленькое и быстрые скользит, оставляя за собой следы, не видимые глазу.

И тогда я понял. Крыса. Это была крыса, но не простая. Это был тот результат моих опытов, который никак не мог существовать. Сколько времени я готовил её, сколько раз перерабатывал те же протоколы, пытаясь довести до совершенства лабораторную работу, а теперь, возможно, один из экспериментов...выходил из-под контроля.

Мгновение покоя, и всё было понятно. Что-то большее, чем крыса, могло покинуть эти стены.

Я стоял в темном коридоре, когда вдруг из тени, с какой-то невероятной скоростью, ко мне рванул серый клубок. Он летел прямо в грудь, и прежде чем я успел среагировать, его тело столкнулось с моим, буквально отбросив меня назад. В тот момент воздух, казалось, сжался, а сердце чуть не выскочило из груди. От ужаса я не мог ни двигаться, ни кричать. Тело как будто парализовало. Секунды тянулись, как вечность.

Серый клубок оказался чем-то гораздо более мерзким, чем я ожидал. Это было не просто животное, не просто крыса или кошка. Это было нечто, что не поддавалось пониманию. Я чувствовал, как его шерсть шершаво трется о мою кожу, оставляя после себя холодные и липкие следы. Оно было живым, но одновременно казалось мертвым, каким-то отвратительно инертным, как будто частичка этого существа исходила прямо из кошмара.

Охваченный ужасом, я едва мог дышать. Горло сжалось так, что не было никакой возможности даже сделать вдох. Казалось, внутри меня что-то застряло, как комок из шершавого пепла. Ужасный, безумный комок, который заполнил грудную клетку, жег изнутри. Я пытался оттолкнуть это нечто, но не мог. Пальцы застряли в его мокрой шерсти, и, как бы я ни старался, мне не удавалось сдвинуть этот мерзкий комок с груди.

Каждый момент казался испытанием на выносливость, каждый вдох — борьбой с невидимым препятствием, которое не поддавалось силе воли. Я почувствовал, как мой организм сдается, и в этот момент попытался сделать такое усилие, будто сбрасываю с себя каменную плиту. Всё внутри меня взорвалось, и я, наконец, смог сдвинуть клубок с груди, выбив его в сторону. Я рухнул на пол, задыхаясь, дрожащими руками хватая воздух.

Но что-то в том, что я только что ощутил, оставалось позади. Я лежал, обессиленный, на холодном полу, не в силах поверить в то, что только что произошло. Этот ужасный, скользкий комок будто был частью чего-то большего. И я знал, что если его не остановить, он вернется.

Я проснулся на сиденье автомобиля, оглушённый ощущением, как будто я только что был вытянут из глубокого сна. Странное чувство в голове — голова тяжела, глаза не могут привыкнуть к полумраку, а тело будто ещё не готово вернуться в реальность. Я попытался пошевелиться, но, как только поднял голову, заметил, что нахожусь не один. Рядом со мной сидел Роберт.

В темноте приборной панели едва заметно мерцал зелёный свет. Он падал на его лицо, делая его профиль жестким и чётким, как бы высеченным из камня. Я смог рассмотреть его глаза, которые смотрели на дорогу, и его фигуру, расслабленно откинутую на спинку сиденья. Он держал руки на руле, скрестив их, и, казалось, был совершенно не обеспокоен, как будто ехал по этому маршруту тысячу раз.

В этот момент я понял, что он был почти иронично спокойным, как человек, который привык быть за рулём даже в самых неожиданных ситуациях. Его поза была слишком уверенной, слишком спокойной для ночной поездки, которая началась так странно. Где-то, возможно, он подсмотрел эту позу — наверное, у какого-нибудь профессионального водителя, или в каком-то фильме, где герой всегда сидит так, как будто контролирует все вокруг, как бы утверждая свою власть над движением.

Мне хотелось спросить, сколько времени мы уже в пути, или что случилось, но вместо этого я лишь тихо вздохнул и посмотрел на его лицо. Он не заметил моего взгляда и продолжал молчать, как будто это была обычная поездка, как будто все эти странные события, что привели нас сюда, не имели значения.

Я снова огляделся, почувствовав, как время растягивается, словно этот момент был застывшим, и мы оба были частью чего-то гораздо большего, чем просто поездка на ночной дороге.

— Роберт, — сказал я тихо, но его лицо не дрогнуло. — Что случилось?

Он чуть повернул голову ко мне, но не сказал ни слова. В его взгляде не было ни испуга, ни удивления, как если бы ответы на все вопросы давно были известны.

— Не переживай, — произнёс он, снова возвращая внимание на дорогу. И его голос был таким уверенным, что даже темнота вокруг казалась незначительной. — Всё будет в порядке.

И хотя я не знал, что именно нас ждало впереди, я не мог избавиться от ощущения, что эта поездка стала чем-то гораздо важнее, чем просто переход от одной точки к другой.

Я сидел на сиденье, прислонившись лбом к стеклу, и смотрел, как ночь расползается за окном. Тёмная дорога, неяркие огни фар, и тишина, нарушаемая лишь шумом двигателя — всё это было каким-то странным контрапунктом моим мыслям. Я думал о Роберте.

Роберт. Он был моим любовником, но это не было обычной связью. Он был чем-то большим, чем просто временным утешением. Он был искренним, в какой-то степени самым настоящим человеком в моей жизни после смерти Азии. Она ушла, и я остался один, с пустотой, которую ничем было не заполнить. Мысли о ней, её улыбке, её взгляде, том, как она называла меня «любимым» в самые непримечательные моменты, всё это уходит в прошлое, оставляя лишь шрамы.

Я не хотел жениться второй раз. Женщина, которая могла бы занять место Азии, казалась миражом, расплывчатым и неосязаемым. А я, отчаянно искал нечто иное. Не знаю, что именно я искал, но я знал, что не хотел ничего в своей жизни, что могло бы стать привычным, утомительным. И тогда я пошёл по тропе, о которой читал в романе Оскара Уайльда, по пути, который вел меня туда, где я мог бы освободиться от привязок и ожиданий. Тропой, по которой шёл Дориан Грей. Тропой, где есть место для вечной молодости, для сохранения внешности, но утраты всего остального. Где можно скрывать от всех свои истинные чувства, свои слабости, и где ты всегда остаёшься в какой-то степени незаметным.

Роберт был моим выбором, моим экспериментом. Он был тем, кто не заставлял меня чувствовать себя виноватым за то, что я живу без жены. Он был тем, кто, казалось, тоже искал что-то незаметное, что-то, что не имеет имени, и в то же время он был настоящим. Он не требовал от меня обещаний, не навязывал своё присутствие. Мы как будто двигались вдоль линии, между миром, где все давно поняли, что потеряли, и миром, где мы все ещё могли держаться за свои слабости, скрывать их, не думая о последствиях.

Но вот эта дорога, эта ночь — они как бы выжигали мой разум. Я подумал, что, возможно, я не совсем понимаю, что я делаю. Роберт был моим любовником, но я мог бы назвать его и другом, и кем-то, кто заполнил пробелы, оставшиеся после смерти Азии. Но вместе с этим чувствовалась тревога. Я всё равно не мог избежать ощущения, что каждый шаг, каждый взгляд, каждая улыбка Роберта были частью чего-то, что я не мог полностью контролировать. Тропой Дориана Грея легко идти, но она не обещает простого выхода.

Я отвёл взгляд от дороги, снова взглянув на него. Он сидел рядом, как всегда, спокойный и уверенный. В его глазах не было жалости, не было переживаний за меня. Он был частью того мира, в котором я сейчас оказался. И в какой-то момент мне стало ясно, что я не смогу выбраться, как бы ни пытался.

Да, думал я, я как Дориан Грей — иначе говоря, гей. И это было не столько откровением, сколько простым фактом, который я не мог игнорировать. Сравнение с гером романа великого Уайльда в этот момент не казалось странным. Это было как логичное продолжение того пути, по которому я шагал. Дориан, с его жаждой вечной красоты, с его неспособностью постареть, с его отчуждением от реальности, был зеркалом того, кем я стал. Я тоже бегал от старения, не только физического, но и внутреннего. Я избегал привязанностей, стремился к ярким мгновениям, оставляя за собой лишь следы — следы ощущений, следы любви, следы страсти, которые невозможно сохранить.

Роберт, сидящий рядом, казался частью этого мира. Он был не просто любовником — он был моим идеалом, но лишь до тех пор, пока я не стал чувствовать, что именно эта связь может быть пустой и поверхностной. Он как будто не мог претендовать на что-то большее. Мы были связаны, но только в этом маленьком пузыре, который я сам создал вокруг нас, как Дориан, скрывая своё истинное лицо и пряча свои чувства.

Я обдумывал свои ощущения, глядя на его профиль в свете приборов. Он был чужд этой идее. Роберт не искал вечной красоты или бессмертия. Он был реальным, живым человеком, который не боялся стареть и менять свои взгляды. Он не был моим зеркалом, а скорее тем, кто приходил и уходил, оставляя за собой небольшое тепло и ничем не примечательные воспоминания.

— Я как Дориан Грей, — повторил я про себя.

И это было больше, чем признание своей сексуальности. Это было признание того, как я всегда играл роль. Я стал мастером лицемерия, скрывая свои настоящие чувства, словно под покровом ночи, в маске, которую я сам себе и придумал. Мне не нужно было объяснений. Всё было ясно: я оставался молодым, потому что не позволял себе стареть. Мои отношения, мои связи — всё это было частью игры, в которой я всегда оставался на шаг впереди.

И вот я сидел, рядом со мной Роберт, и я знал, что он — не то, что мне нужно. Но и не мог уйти. Я был как Дориан: по ту сторону страха, в поисках вечной молодости и удовлетворения, но каждый раз сталкиваясь с тем, что этого было недостаточно.

Я смотрел на Роберта, его профиль в тусклом свете приборов казался почти монументальным, как будто вырезанным из камня. Он был сосредоточен, поглощён дорогой, и в этот момент мне захотелось всего одного — обнять его, прижать к себе, поцеловать так, как никогда не смел бы раньше. Все эти чувства, что я скрывал глубоко внутри, будто вырвались наружу, готовые захлестнуть меня.

Я знал, что это было не просто желание — это была потребность, почти физическая. Но что-то останавливало меня. И это что-то было не то, что обычно останавливает людей, не стеснение или страх. Это было нечто большее, что заставляло меня замереть, даже когда мои руки тянулись к нему, а в груди билось безумное желание.

Он вел машину.

Это было таким простым и в то же время решающим моментом. Роберт был за рулём. Он был не просто моим любовником, не просто частью этого сложного мира, который я сам себе создал, он был тем, кто контролировал пространство вокруг нас. И в этот момент я понял, что моя потребность в близости, в физическом контакте с ним, была связана с чем-то большим. Его уверенность, его спокойствие, его способность не отвлекаться от дороги — всё это вызывало в мне странное сочетание восхищения и страха. Я не мог взять на себя ответственность за этот момент, не мог позволить себе действовать.

Это чувство, что его рука на руле и его взгляд, направленный в даль, контролируют всё вокруг, — оно подавляло меня. Это как если бы я захотел взять его, но знал, что не смогу. Я понимал, что за этим действием скрывается нечто большее, и это не могло быть частью нашей связи. Это был бы акт неосознанной привязанности, которая, возможно, была бы разрушительной.

Мои руки опустились. Я снова откинулся на сиденье, ощущая, как напряжение уходит, и вместо того, чтобы действовать, я просто наблюдал. Мы продолжали ехать по ночной дороге, и, несмотря на желание, я знал, что этот момент не настал.

— Ну, что там с тобой? Не можешь усидеть? Уже подъезжаем, — услышал я голос Роберта, и, несмотря на то, что он говорил это с лёгким юмором, я чувствовал, как его терпение с каждым километром тает.

Дорога тянулась бесконечно, а я, сидя в этом тесном салоне, всё больше ощущал, как начинает задыхаться. Всё вокруг стало какой-то душной, перегретой атмосферой, и я не мог избавиться от ощущения, что вот-вот взорвусь от этого давления.

Я заскользил взглядом по его лицу. Роберт был сосредоточен, его руки уверенно держались на руле, и даже в этой тесной машине его спокойствие казалось чуждым для меня. Он всегда оставался таким — невозмутимым и спокойным. А я... Я с каждым моментом чувствовал, как меня тянет к нему. Как будто весь мир в машине сжался до него и меня, и я не мог больше оставаться равнодушным к этому тесному, почти невидимому контакту, который нас связывал.

— Душно в этой коробке, — буркнул я, сжимая уголки губ.

Я чувствовал, как жар его тела передается мне, как его присутствие уже окутывает меня с головы до ног. Но это было не просто физическое чувство — это было как невидимая струя, пронизывающая пространство между нами. И вдруг я не выдержал.

Я наклонился к нему, не сказав ни слова, просто прислонившись щекой к его плечу. Всё, что я мог — это быть рядом. И, не в силах больше сдерживать себя, я коснулся его губ. Лёгкий поцелуй, почти невидимый, но он был для меня всё. Этот момент, короткий, но яркий, заполнил машину, и я почувствовал, как по венам разливается тепло, которое не уходило.

Роберт вздрогнул, но не отстранился. На его лице мелькнула тень улыбки, и в его глазах был тот самый взгляд — внимательный, почти изумлённый. Он не ждал этого, как и я сам. Я не знал, что этим поцелуем я сам открыл дверь в то, о чём мы оба давно молчали.

Я снова отстранился, но взгляд Роберта оставался на мне, тяжёлый, полупонимающий, как будто он наконец начал понимать, что происходит. Он не сказал ни слова, но и не вернулся к дороге сразу. Мы оба, на мгновение, забыли, что нужно было ехать, что нужно было двигаться дальше.

— Ты прав, — сказал он наконец, его голос был тихим и немного усталым. — Иногда я забываю, как ты можешь быть таким невыносимо близким.

Я улыбнулся, сдерживая дыхание, но теперь, вместо того чтобы бороться с этим ощущением, я принял его. Тот воздух, что был таким душным и напряжённым, теперь наполнился чем-то другим. Что-то неуловимое повисло в машине, и мы оба знали, что дальше будет что-то новое.

Один поворот, другой — и снопы света открывали длинные коридоры между стволами высоких сосен. Машина не спешила, плавно скользя по дороге, где каждое мгновение казалось другим, где темнота чередовалась с яркими вспышками света, и эти моменты застывали, обнажая лишь тени деревьев. Внизу была пустота, а вокруг, как в каком-то странном кино, мы двигались в этот мир, чуждый и знакомый одновременно.

Я сидел в тени, наклонившись немного вперёд, и смотрел на Роберта. Его лицо освещалось зелёным светом приборов, отражая спокойствие и уверенность, которые мне всегда казались неестественными. Я искал на нём хоть какое-то беспокойство, хотя бы малейшую тень сомнения, но не находил. Он был тем, кто держал этот мир под контролем, и, хотя я знал, что за его маской скрывается нечто сложное, я восхищался этим человеком.

Я смотрел на него щенячьими глазами, пытался разглядеть в его движениях нечто большее. Но то, что я видел, было тем, что я давно искал: спокойствие, которое не так-то просто найти в мире, полном хаоса. Он был настоящим героем, настоящим лидером — или, по крайней мере, таким казался в этот момент. Он не отвлекался, не смотрел на меня. Всё его внимание было направлено вперёд, в тёмную дорогу, в этот лес, который мог скрывать всё, что угодно. Он рулит машиной так, будто каждый поворот, каждое движение — это не просто действия, а акт контроля, который он сам себе навязал. Он был выше всего этого, казалось, ничто не могло затмить его взгляда.

Я чувствовал, как растёт в груди странное ощущение. Я был бы рад слиться с ним, стать частью этого мира, который он создавал вокруг себя. Но был ли я готов?

— Ты не боишься? — спросил я, не ожидая ответа, просто пытаясь понять, что в его жизни так легко даётся ему.

Роберт немного повернул голову, и его взгляд встретился с моим. Он не удивился, не посмотрел на меня с осуждением или странностью. Он лишь тихо сказал:

— Боюсь. Но иногда приходится идти вперёд, несмотря на страх.

Я не знал, был ли это ответ, который я ожидал. Он не объяснил, не раскрыл свои мысли, но его слова, как всегда, оставались сдержанными и честными. И в этом была сила. Он не нуждался в словах, чтобы быть правдивым. Он просто был собой.

Машина снова плавно повернула, и мы втянулись в очередной туннель света, который пробивался между деревьями. Я чувствовал, как меня охватывает всё большее чувство уважения и восхищения к нему. И в этот момент, когда я смотрел на его лицо, я понял — он и есть тот самый герой, который не ждал признания.

Как я и ожидал, Роберт не убавил скорости на краю поляны и со скрежетом затормозил у самого полотнища палатки, в которой мы уже провели ночь в стиле «Горбатой Горы». Его уверенность в действиях не менялась — он всегда был таким. Ни один поворот, ни одно препятствие на его пути не заставляло его сомневаться. Машина с глухим стуком остановилась, и я почувствовал, как пыль оседает вокруг нас, оставляя следы в воздухе.

Мы оба сидели, молча, глядя в темноту перед собой. Ночь была тёплой, но воздух словно ждал чего-то, задержав дыхание. Все вокруг было слишком тихо, словно мир затаил дыхание, чтобы не потревожить нас. Мы только что прошли через ночь, полную разговоров, шума палатки, смеха и молчания. В этот момент я понял, что ночь в стиле «Горбатой Горы» не была просто беззаботной ночёвкой. Это было нечто большее. Мы оба знали, что, как бы ни пытались мы прятать свои чувства, они нашли выход. В каком-то смысле это была наша неосознанная попытка вернуть утерянное, найти нечто важное, что исчезло из наших жизней.

Роберт, не сказав ни слова, выключил двигатель и посмотрел на меня. Его взгляд был твёрдым, но в нём была и лёгкая усталость. Он был человеком действия, не склонным к разговору, но даже в его молчании я чувствовал, что он здесь, со мной, по ту сторону этой туманной границы, которую мы оба пытались переступить.

— Ну что, — сказал я, не зная, что именно хотел услышать, но понимая, что вопрос был не столько для него, сколько для меня. — Знаешь, как долго мы будем оставаться здесь?

Роберт медленно выдохнул, переведя взгляд на тёмное небо, которое разрывалось светом от далеких звёзд. Он не ответил сразу. Его молчание говорило больше, чем слова. Он знал, что даже если мы не говорим, мы оба понимаем. Всё это — наши моменты, наше время, которое мы проводим друг с другом, было непередаваемым. И всё, что нам оставалось, это просто быть здесь.

— Пока не почувствуем, что пришло время, — наконец произнёс он. И хотя его голос был сдержанным, в нём была мягкость, которой я не мог бы ожидать от него в такие моменты.

Я снова посмотрел на него, и этот момент, когда слова не требуются, когда мы оба понимаем друг друга без лишних фраз, стал чем-то вроде заключения, как будто мы оба оказались на одном уровне, на одной линии горизонта. Всё, что происходило, казалось неважным. Мы просто сидели там, в тени ночи, зная, что наш путь не закончен.